Текст книги "Друг моего отца"

Глава 14. Арман

Сердце ухнуло куда-то к чертям собачьим. Даже в такой малости. Глупости. Мелочи. И то я вынужден ей отказать.

– Ян, прости. Но я… я никого не целую, – закрыл я глаза. Провёл рукой по лицу. Выдохнул. Да что же за проклятье такое. Ну почему, я не хочу, а всё время делаю ей больно. – Это не из-за тебя. С того дня как погибла моя жена, я никого не целую.

– У тебя была жена? – удивилась она так, как будто всё обо мне знала, кроме этого.

– Очень давно. Восемнадцать лет назад.

– Ты её любил?

– Очень.

– А что с ней случилось? – не унималась она.

– Её убили. Застрелили. Из-за меня. Видишь, я всем приношу одни несчастья, не только тебе, – горько усмехнулся я.

Но она глянула как-то странно.

– А ты за неё отомстил?

– Да, – скупо кивнул я. Нет, нет, сейчас я не готов это вспоминать.

– Я тоже однажды отомщу за отца.

– За отца? – удивился я.

Но теперь она покачала головой, давая понять, что не будет об этом говорить.

Как два истукана мы стояли напротив друг друга. Шумело море. Кричали чайки. Нашу одежду увлажняли солёные брызги. Под ногами хрустел песок. Но что-то не ладилось. А точнее сказать, в этой идеальной для свидания картинке мы с каждым словом только становились друг от друга дальше. Хотя она так на меня смотрела, когда хотела поцеловать, что на одну сумасшедшую секунду я вдруг подумал, что всё это не просто так. Я не просто хочу с ней замутить. Это что-то большее, намного большее.

Но она вывела меня из оцепенения.

– Спасибо, что привёл меня сюда. Для меня это было очень важно.

– Что? Почему? – тряс я головой, не понимая.

– Потому что я приняла решение. Очень важное для меня. Когда смотрела на те картины с Катей.

– Правда? И о чём же ты думала, когда на них смотрела?

– О том, что ради матери она отказалась от всего. А ведь, наверно, тоже любила, хотела чего-то для себя, семью, детей. Но всю жизнь заботилась о маме. А я… ведь это всего каких-то несколько месяцев, – она вскинула голову. – Арман, я тебе соврала.

– А, да? Ну это херня, – отмахнулся я. – Мне можно врать. Иногда даже нужно.

Хотя меня очень заинтересовало что значит это «тоже любила». Но я не спросил. Намного больше напрягла её мысль о самопожертвовании.

Она покачала головой.

– Я не хочу тебе врать. Поэтому признаюсь, что согласилась на эту встречу не просто так.

– Серьёзно? – хмыкнул я.

– Я пришла попросить у тебя денег. В долг. Чтобы сделать новый паспорт.

– Ты потеряла паспорт? – выпучил я глаза, ожидая чего угодно, но только не этого.

– Нет, его забрала ма… – она осеклась, – Татьяна Владимировна.

– Что значит забрала? – реально не вмыкал я.

– Закрыла в сейфе. Я просила вернуть, когда она покупала мне новый телефон и сим-карту, но она не отдала. А за восстановление паспорта надо заплатить пошлину.

– И сколько надо заплатить?

– Полторы тысячи. Но мне надо две, – поспешно добавила она. – Ещё триста рублей штраф и двести – фотографии.

– И ты хотела попросить у меня две тысячи рублей? – поперхнулся я.

Она кивнула. А у меня было странное чувство, словно я её теряю. Вот только что она говорила про нас: «возьми», «я не буду сожалеть», «это не значит, что я ничего не чувствую». Но вдруг и правда что-то решила. Что-то такое, чего ей делать никак нельзя. И что нас… разлучает. А мы ведь даже не были вместе. Ну, один раз не считается.

И у меня было стойкое ощущение, что это я опять всё испортил.

– Но я верну. Просто денег у меня нет совсем. А без паспорта мне не устроиться на работу. Всё равно куда. А потом, если удастся восстановить диплом, уже можно будет попробовать по специальности.

И где её диплом я даже спрашивать не стал. Видимо, там же, где и паспорт.

– Я смотрю, у тебя целый план, – усмехнулся я, но она даже не поняла иронии. – Решила сбежать?

Она снова кивнула.

– А жить? Где ты собиралась жить?

– Я надеялась что-нибудь придумаю, – потупилась она и окончательно закрылась. – Но это уже неважно.

– Передумала? – приподнял я бровь. – Из-за тех картин?

– Не только. Я об этом думала до этого. Но благодаря им решила, что должна. Потому что я могу ей помочь. Потому что, какая бы она не была, а она моя мама.

– Чем же ты ей можешь помочь? – вот прямо задницей чувствовал я неладное.

– Могу выносить её ребёнка.

Я сел на злополучный ящик. Потом встал. Потом снова сел. Задница чувствовала, но не понимала.

– Прости, я, конечно, плохо во всём этот разбираюсь, а суррогатную мать Татьяне Владимировне найти не судьба?

– Я и буду суррогатной матерью. Я на всякий случай позвонила врачу, всё узнала. Сама она действительно не может ни забеременеть, ни родить. А ещё… это очень дорого. Целых восемьсот тысяч. Плюс расходы на лекарства, питание, одежду. Потом на роды, уход.

– А ты значит ей ребёночка выносишь за «спасибо»? – и я уже не иронизировал, язвил. Но девчонке, для которой две тысячи рублей – деньги, восемьсот тысяч – наверное, всё равно что восемьсот миллионов. Ей поди и невдомёк, что для адвоката уровня Воскресенской – это так, семечки, месячная зарплата, а то и меньше.

– Ну она же не виновата, что у неё мной были такие тяжёлые роды. И что я…

– Что? – напрягся я, чувствуя очередной подвох. Какую-то конкретную жопу, засаду, тайну. – Что ты? – повторил я.

– Ничего, – словно опомнилась она. – Прости, мне пора.

Принялась отряхивать ноги. Обуваться. Пока я не просто охуевал. Я рассыпался на куски. Осыпался как этот песок с её ног. И даже не от её готовности пожертвовать собой. Для ребёнка это естественно – безусловная любовь к родителям. А для девчонки, выросшей без матери – особенно. Мне ли не знать, сколько раз она мечтала, что мама её найдёт, вспомнит, вернётся. Верила. Ждала. И… дождалась. О том, что она матери не нужна или что та её не любит, даже думать страшно. Разве можно не любить собственное дитя? Я и сам так думал миллион раз, даже когда вырос.

Но вероломство её мамаши не лезло ни в какие ворота.

Зверёк натянула пальто. Поправила сумку. Взяла свой несчастный цветок. И вытянулась передо мной как солдатик.

– Ещё я хотела сказать, что тебе не за что себя винить. Забудь, – повторила она мою интонацию. – Да, ты был груб. Это было обидно. Но я не ушла, не отказалась и ничего не сказала, потому что этого хотела. Сама. Вот теперь точно всё.

И переставляя свои худющие, как у кузнечика, ноги, в нелепых ботинках на толстой подошве, пошла к выходу.

Хотела… Сама…

Что значит, твою мать, это «хотела сама»? Вот так увидела первый раз в жизни и сразу захотела? Девственница? Меня?

Я позвонил охране, чтобы её проводили до дома.

И вроде она искренне простила, но мне легче после её ухода не стало.

Теперь у меня в голове была только одна мысль: я прибью, уничтожу, сотру с порошок эту Воскресенскую.

Нет, вру. Была и вторая: я её защищу… или защитю? Тьху, блядь, что за дурацкое слово! В общем, этого испуганного зверька я в обиду не дам.

А вот от этой мысли стало легче.

Глава 15. Яна

– Алия, ты не видела, случайно, мой блокнот?

Я перерыла всё в своей комнате. В ящиках, под кроватью, перетрясла постель. Ну куда я ещё могла его сунуть? С собой я его не брала, из комнаты не выносила.

– А я-то почём знать, где твоя блокнот? – хмыкнула женщина, поправляя косынку. – Это ты у новая горничная спроси. Она теперь тут убираться. Я твои вещи не брать. Даже в комнату твою не ходить.

– Хорошо, я спрошу, – рассеянно покрутилась я в коридоре.

Горничная уже ушла. Да кому вообще может быть нужна моя мазня? Никому. Хотя… Я посмотрела на двери в офис. Снова плотно закрытые. Воскресенская работала.

«Но я же ничего такого там не рисовала?» – пробежал по спине холодок. Если только отца… И Армана…

Нет, нет, об Армане после встречи мне было больно даже думать. И сознательно я бы не стала его рисовать, даже если меня заставили. Но в блокнот… В блокнот я выплёскивала всё, что наболело. И Армана там было много. Слишком много. Он был не в голове. В сердце, в душе, на кончике карандаша, а теперь ещё в ощущениях тела. Он всегда был частью меня. Неотъемлемой частью.

Я его рисовала, даже когда думала совсем о другом. А думала я о разговоре с матерью, что у нас состоялся вчера.

– Что значит, ты согласна? – развернулась Татьяна Владимировна от большого зеркала, у которого застёгивала серёжки. В красивом платье в пол, с загадочной улыбкой на губах, она явно собиралась на встречу с мужчиной. Не знаю с чего я сочла этот момент удачным для разговора.

Весь день я не знала, как ей сказать, что согласна стать суррогатной матерью. Весь день подбирала слова.

Сначала хотела выпалить прямо с порога, когда она встретила меня вечером в коридоре. Но она так тепло улыбнулась, глянув на мою розу:

– С кем-то встречалась?

– И нет, и да, – пожала я плечами, пряча глаза и глядя на свои ботинки, что снимала.

– Ладно, не рассказывай. Понимаю, я последний человек, с которым ты бы стала секретничать.

И она ушла, больше не добавив ни слова.

И я была так рада, что приняла именно такое решение. Что передумала осуществлять свой маленький дерзкий план: сделать паспорт и сбежать.

Это были такие странные, наполненные тихим и мирным сосуществованием два дня, что я ни разу не пожалела.

Пусть мы были ещё не семья, но какая-то стена словно рухнула. Словно что-то выболело, вскрылось, а теперь потихоньку, очень медленно, но всё же рубцевалось.

Татьяна Владимировна словно перестала раздражаться, я – её избегать.

Нет, мы вместе не ели, не гуляли, не резались в приставку, в обнимку не смотрели телевизор.

Но пару часов вместе просидели за компом. Она неожиданно решила посмотреть, как я справляюсь с офисными программами. Я тупила в новой Винде, она подсказывала. Не злилась, не психовала, не стукала меня линейкой по лбу, как сделала бы мать, но учила.

В нашем обиходе не появилось два новых слова: «мама» и «моя девочка», как она неожиданно назвала меня тем вечером. Мы с ней скорее подружились, чем сроднились.

Но даже в это страшно было поверить. И я старалась не верить. Я так плохо её знала и понимала. Меня так легко обмануть. Что я просто приняла всё как есть и старалась не анализировать. И выбрав вечер, когда мы снова остались одни, решилась.

– Нет, Яна, даже не думай об этом больше, – повернулась она ко мне спиной. – Поможешь?

– Да, конечно, – поспешно вскочила я, чтобы застегнуть молнию, что обнажала её красивую спину. И аккуратно подтягивая бегунок, поразилась, что на ней нет белья.

– Я, наверно, должна перед тобой извиниться, – вернула она на спину свои уложенные мягкими волнами волосы. – Это действительно было жестоко, неправильно, эгоистично. Прости, не знаю о чём только я думала, – выдохнула она, оглаживая складки платья на бёдрах и распрямляя плечи. – Мне кажется, я была не в себе. Но надеюсь, мы сможем это забыть. Правда? – она положила руку мне на плечо, заглядывая в глаза.

– Конечно, – кивнула я. И мне бы стоило, наверно, с облегчением выдохнуть – такой камень с плеч – но я неожиданно расстроилась.

– Тебе не обязательно стараться заслужить мою любовь, – вздохнула она, словно поняла меня куда лучше, чем я сама. – Ты ни в чём не виновата. И, знаешь, – она улыбнулась, – это вообще была плохая идея. Ну зачем мне дети от такого козла? Зачем мне вообще теперь дети, когда у меня есть ты? Так что просто будем жить.

Она подхватила с кровати шубку и накинув на плечи, вышла.

– Татьяна Владимировна, – окликнула её я в коридоре, – а о чём вы говорили с…

Она обернулась, но тут зазвонил её телефон. Я махнула рукой, мол, ерунда, ничего. Да и хорошо, что нас перебили, ведь я хотела спросить про Чекаева, а это, наверно, зря. А она прямо преобразилась, отвечая, и, кажется, даже про меня забыла.

– Женщина вашей мечты не может опоздать, господин губернатор, только задержаться…

Дальше я не слышала, она вышла за дверь. А когда вернулась ночью, я уже спала.

С утра мы едва обмолвились парой слов. А когда я всецело озаботилась поисками блокнота, она вдруг выскочила со своего офиса злая как мегера.

Процокала в кухню, где хлопала дверцами шкафов и наорала на Алию. Потом хлопнула дверью ванной. Там долго текла вода, но стоять под дверью я не рискнула. Села на краешек кровати у себя в комнате и чутко прислушивалась к звукам.

Она вышла, но направляясь обратно в офис, каблуки её уже стучали ровно. Вернулась обратно буквально через пять минут. И теперь направлялась прямиком ко мне.

Рингтон её телефона прозвучал, едва Татьяна Владимировна вошла в мою комнату. Она ответила, но, судя по лицу, ей словно позвонили из преисподней.

– Как вы сказали? Светлейший князь? – лицо её вытянулось, и она моргала так, словно ей что-то попало сразу в оба глаза, и покашливала так, словно и поперёк горло что-то встало. – Да, конечно, я могу встретиться с Николаем Александровичем в это время. И дочь, – она подняла на меня глаза, – конечно, с собой возьму. Если Его Светлейшеству… простите, Его Светлости так нужно.

Она села на краешек моей кровати, так и моргая.

– Ничего не понимаю. Зачем мы с тобой могли понадобиться какому-то князю, – она потрясла головой, словно отгоняя наваждение. – Ты что-нибудь об этом знаешь?

Я отрицательно покачала головой.

– Ладно, разберёмся, – оптимистично вернула она телефон в карман и неожиданно улыбнулась. – А у меня для тебя хорошие новости.

Как фокусник она выложила передо мной диплом, паспорт, а сверху прямоугольник с номером телефона и именем.

«Евгения Ильинична», – машинально прочитала я и подняла на мать глаза.

– Тебя приглашают на собеседование в «Галерею».

– В «Галерею»?! – чуть не подпрыгнула я.

– Да, твой большой друг Арман Чекаев, – сколько же яда было в её голосе, – договорился о собеседовании для тебя. – Если ты им понравишься, – хмыкнула она, – они возьмут тебя на работу. Так что звони, договаривайся, с этой, – она заглянула в листок, вставая, – Ильиничной.

Глава 16. Арман

Ох, как сверкали гневом её глаза! Ах, как она мечтала испепелить меня этим своим уничижающим взглядом. Но я же предупреждал, что не по зубам этой мелкой акуле, решившей заглотить целиком слишком большой кусок. Вот и подавилась.

И мне бы послать кого-нибудь из своих людей, чтобы вежливо, корректно и даже мягко, как они это умеют, пояснили адвокату Воскресенской, что вот за эти грешки можно отхватить крупный штраф, вот за эти – поплатиться клиентской базой, если мы их обнародуем, а вот в этой папочке и вообще нечто, что попахивает лишением адвокатской лицензии, но во избежание смрада, не будем её пока даже и открывать.

Но я ведь не мог упустить такой случай. А потому нарисовался, хрен сотрёшь, сам. И пусть не столько любезно, но всё же озвучил всё, как есть, тоже сам.

– Я всё поняла. Поняла. Доволен? – швырнула она в стену принесённые мной бумаги с такой силой, что листы рассыпались по кабинету.

Ну прямо тигрица, а не акула.

– Нет, – хмыкнул я, – закидывая ногу на ногу. – Надо бы ещё, конечно, заставить тебя всё это поднять. Но, боюсь, вид сзади у твоей молоденькой секретарши всё же лучше. Да и пришёл я сюда не за этим.

– Ещё и требовать что-то будешь? – сложила она руки на груди.

– А как же, – вытащил я из кармана визитку одного из лучших специалистов «Арман-Галереи». – Вот это – Яне. Пусть позвонит и договорится о собеседовании, мы возьмём её на работу. И чтобы и паспорт, и диплом, – я встал, – и все другие документы, что у неё есть, были при ней.

– М-м-м, понимаю, – кивнула она, задирая подбородок. – Вид сзади у моей дочери, видимо, и того лучше.

– Совершенно верно, – усмехнулся я. – Иначе бы ты её ко мне не отправляла. С подарками. Или у тебя был другой план?

– План у меня действительно был другой, – и, отдать ей должное, для человека висящего на краю пропасти, держалась она неплохо. – Но ты оказался не только слеп, но и глуп. Я понятия не имела, что это ты трахнул девчонку, она сказала, что это мой муж. Но я взяла тебя на голый понт. И ты ведь раскололся. Стареешь, Чекаев. Становишься сентиментальным. На свеженькое мясцо потянуло? Я слышала девственницы – полезно для потенции. Или это больше для самоутверждения?

– А для беременности девственники, случайно, не помогают? – наклонившись к ней, вкрадчиво спросил я. – А то я подсоблю. У меня там юные дарования в Галерее подрабатывают. Так, малюют для себя парнишки. Я тебе даже парочку пришлю, не жалко. Да, – обернулся я, в молчании дойдя до двери, – с инкубатором вот не могу помочь. И клинику другую придётся искать. В этой сейчас, вот незадача, проверка Минздрава. И что-то мне подсказывает, этот Центр Репродукции её не пройдёт. Точно не пройдёт.

Она зарычала, но что это было, влетевшее у меня за спиной в дверь, мне было неизвестно. Я любезно раскланялся застывшей истуканом в приёмной секретарше, и вышел.

Представляю, сколько «приятных» слов услышит пока ещё адвокат Воскресенская от главврача клиники, когда та лишится своего бизнеса. Но именно так и бывает, когда в угоду влиятельного клиента начинают забывать о врачебной этике, да и вообще теряют берега. Но это уже были не мои проблемы. Мне и своих хватало.

Правда, от этого разговора просто так не получилось отмахнуться и выкинуть из головы.

«Я был не только слеп, но и глуп?» – скрёб я бороду, направляясь с офис. Что-то не нравилась мне эта фраза Татьяны Владимировны. Что значит «слеп»? Чего, чёрт подери, я не увидел?

И почему она не защищалась? Взяла на понт. Верю. Я был так расстроен из-за Янки, что не особо и отказывался. Но не могла она, опытный, матёрый адвокат, наехать, не имея в рукаве доказательств или весомых аргументов. Значит, приберегла их на будущее? Ждала мой первый ход? Чего-то выжидает или что-то не срослось?

Может, рассчитывала на дочь, а та отказалась идти в полицию?

Нет, Янка ради неё инкубатором готова была стать, согласилась бы на всё ради матери. Или не на всё? Или вообще не в этом дело?

Янка. И где-то в груди опять заныло, когда два дня спустя я шёл длинными коридорами в свой кабинет и снова вспоминал как она была здесь со мной.

Мой Зверёк. Господи, как же я по ней скучал. Как, чёрт побери, это вообще происходит? Что вот жил человек, что-то делал, куда-то ходил, бегал, летал. Кого-то трахал. Кому-то звонил. И всё как-то шло и шло, не принося ни особых радостей, ни хлопот. А потом вдруг раз… и всё завертелось вокруг неё. Всё о чём я думал, что делал и чего хотел, всё вдруг стало ради неё.

Я думал, это чувство вины. Думал, покаюсь перед ней, ведь я без балды, честно переживал, и пройдёт. И ведь она искренне простила, видел, что не держит зла. Но не прошло.

Думал, это клокочет в груди чувство несправедливости. Помогу неулыбчивому человечку. Поставлю на место зарвавшуюся мамашу. На работу устрою. Восстановлю хоть немного справедливость и отпустит. Не отпустило.

И о том, каково будет мне видеть её каждый день рядом, когда предложил ей эту работу, я ведь подумал в последнюю очередь. Но хрен с ним, ей то нравится, хоть мне и тяжко. Я же сказал, что её проблемой это не станет.

Ну и какие ещё найти причины? Что она так и осталась загадкой?

– Рома, что значит, ты ни хрена не выяснил? – ударил я ладонями по столу и нагнулся к безопаснику. – Чем вы вообще занимались? Где, блядь, ответы на мои вопросы? По херу мне, что было потом. Я хочу знать, что было «до». Кто её отец? Как он погиб? Почему эта кукушка восемнадцать лет с дочерью не общалась? Неужели я должен вам объяснять, как это делается? Они прожили с бабкой всю жизнь в одном месте. И я тебе всё, что она рассказала, уже передал.

– В том-то и дело, Арман, – и не дрогнул невозмутимый безопасник, – если бы это было так просто. В архивах ничего нет. Квартира сгорела, едва девчонка оттуда выехала. Соседей давно не осталось. Дом и так был аварийный, никто кроме них, считай, не жил. А ей даже удалось квартиру сдать, за копейки, но нашлись жильцы. Только после пожара там никого и ничего не осталось. Ни фотографий. Ни друзей. Ни знакомых. А что касается матери…

– Да с матерью и так всё ясно, – выдохнул я. – Срать эта Воскресенская хотела на дочь. Ей свою личную жизнь надо было устраивать. Шутка ли, только официальных три мужа. А тут такая обуза. А теперь ещё и конкуренция. Она притащила девчонку только потому, что решила использовать. Про неё уже забудь. Про отца мне её выясни.

И уже по дороге домой я неожиданно вспомнил, что ещё мне не понравилось в разговоре с мадам Воскресенской. Вот эта её фразочка, что девственницы – полезно для потенции.

Что-то больно часто я её слышал за последние несколько дней. Сначала губернатор. Теперь она. Сейчас такое мракобесие в тренде или что?

Я даже решил порыться в интернете на всякий случай, придя домой. Но у квартиры меня ждал сюрприз.