Текст книги "Заговор против террора"

– Господин Сучков приступил к заключительному этапу семейного вечера; он начал бить свою супругу, мадам Сучкову, – сказал он со смешком. Софа не разделила его веселья. Она угрюмо сдвинула брови.

– Как можно бить женщину! – с возмущением сказала она. – Ведь женщина в физическом плане беззащитное существо по сравнению с мужчиной. Мужчине сила дана, чтобы защищать женщину, а тут… Ужас, какие нравы.

– И часто это происходит? – спросил Кирилл.

– Всегда, когда пьют. А в получку пьют обязательно.

– Не жалуются соседи в милицию? – спросил Кирилл.

– Во всем доме нет ни одного телефона. Ближайшая телефонная будка находится в полкилометре отсюда. Кому охота бежать в такую даль? Да и бесполезно это. – Софа поднялась. – Сейчас они утихомирятся и уснут. На сегодня их спектакль закончен.

– Да, пора и нам расходиться, – сказал Кирилл, поняв намек. – Можем мы встретиться на неделе?

– Можем. Где и когда ты предлагаешь?

Договорились встретиться через день у Большого театра.

Выйдя из неосвещенного и мрачного, как пещера, подъезда, Кирилл с наслаждением вдохнул похолодевший к ночи воздух, все еще хранивший аромат приближающейся весны. Он нежно пощипывал ноздри, проникал в легкие и приятно освежал лицо.

Кирилл медленно зашагал по пустынной улице, слабо освещенной редкими фонарями, наступая на хрустящие корки льда замерзших луж. Их звук тоже был предвестником наступающей весны. Он вспомнил высокую грудь и узкую талию Софы, ее проницательные, насмешливые и веселые глаза, и кровь застучала у него в висках, и жарко стало так, что он расстегнул пальто навстречу легкому ветерку. Ему хотелось бесконечно бродить по темным, почти безлюдным улицам, дышать пьянящим запахом талого льда, и чувствовать в себе богатырские силы и неизбывную молодость.

Он был почти уверен, что понравился Софе. Вопрос только, как сильно и надолго ли это? «Так ничего толком не узнал о ней, – с легким сожалением подумал Кирилл. – Была ли она замужем? Был ли кто у нее в прошлом? Вот такую бы в жены, тут уж не ошибешься». От этой мысли и нахлынувших с ней сладких фантазий, он погрузился в наркотический дурман воображаемого счастья.

Еще одна замерзшая лужа хрустнула под ним. Она оказалась глубже, чем он предполагал. Оступившись, он едва удержал равновесие. Холодная вода, попавшая в ботинок, вернула его к реальности. Ведь он на задании, и Софа должна быть только звеном в цепи, которую нужно вытянуть из тайника и распознать, что из себя представляет каждое звено.

Настроение испортилось, однако память упорно возвращала его в комнату Софы, где был полумрак, приятный аромат чая, ее неторопливая речь и все понимающие, загадочно мерцающие глаза.

– «Будь, что будет», – повторил он про себя фразу, заученную во время службы в армии и, заметив вдалеке станцию метро, решительной походкой направился к ней.

Глава 6

Охрана сообщила Берии, что Сталин прибыл в Кремль в 4 часа дня и приглашает к себе в кабинет к шести. Решив передохнуть, Берия встал, потянулся, положил пенсне на стол и подошел к окну. Ясный мартовский день затухал, отбрасывая длинные прозрачные тени холодного вечернего солнца. Красивый вид за окном! Кому-то может показаться, что Кремль – самое безопасное место на земле. Однако здесь атмосфера накалялась с каждым днем, и кто знает, на кого сейчас укажет перст вождя и прозвучит приказ «расстрелять».

Причину совещания Сталин не объявил, и потому оставалось только гадать, каков будет предмет обсуждения. Ничего хорошего Берия не ожидал. Последнее время агрессивная активность вождя стала распространяться на все сферы жизни страны. Шли идеологические кампании, громившие неправильно мыслящих во всех отраслях науки, искусства, партийной и государственной деятельности.

Все в Политбюро понимали, что возвращается политика чисток и расправ, и несмотря на это каждый надеялся, что он-то выживет и поднимется на самый верх на кровавой волне. По мнению Берии, он, единственный из всех членов Политбюро, более или менее ясно понимает, что замышляет вождь. Догадывается, кто первый пойдет на плаху.

С этой мыслью он вернулся к столу, надеясь использовать оставшееся до совещания время на подготовку к возможным вопросам об атомном проекте, и нацепил пенсне. Однако в половине шестого ему пришлось прерваться. Без предупреждения, без стука, в кабинет вплыл, покачивая полными бедрами, Маленков и, аккуратно прикрыв за собой дверь, без приглашения сел в кресло. За маской обыденной, деловой сосредоточенности Берия мгновенно распознал азарт хищника, приготовившегося к прыжку.

– Жданова не будет сегодня на совещании. – Маленков сделал паузу, чтобы подчеркнуть значительность события. Берия утвердительно кивнул, давая понять, что для него это хорошая новость и, снова сняв пенсне, стал на него дышать и тереть об рукав. Очень удобное занятие, если избегаешь встретиться взглядом с собеседником.

Жданов стал вторым человеком в партии после Сталина. Его ленинградская группировка набирала силу. Вознесенский, тоже из Ленинграда, был первым заместителем Сталина в Совете Министров, а также председателем Госплана, и следовательно управлял всей экономической жизнью страны. Маленков, помешанный на лаврах лидера, был сильно обеспокоен изменениями в структуре власти. По собственному опыту, он знал, что те, у кого больше сил и влияния, убирают соперников, чтобы заменить их людьми, несведущими в тонкостях борьбы за власть. Догадывался, что все члены Политбюро и Совмина понимают, что сейчас верхний эшелон власти на пороге расправ, время и масштаб которых еще не определены.

– Болеет Жданов? – спросил Берия.

– В больнице. Плохо с сердцем. На совещании из ленинградцев будет только Вознесенский. Кстати, Хрущев прибыл с Украины. Утверждает, что срочные дела у него здесь, как будто никто не понимает, что это за дела и что за срочность.

– У меня последнее время с ним хорошие отношения, – сказал Берия. Он не стал пояснять, что с Хрущевым необходим временный союз. Маленков все и так понимал.

– Никак в толк не возьму, что Хозяин будет сегодня обсуждать, – продолжил Берия, потирая глаза. – Столько работы с атомной куклой, что ни на что другое времени не остается. А ведь на мне еще вся энергетика и часть военной промышленности. Вот… – Берия кивнул на заваленный бумагами стол, и ввернул пенсне на переносицу. – Только разложить всю эту кучу – и то уйма времени.

– Я говорил с Хозяином накануне, – сообщил Маленков, наклонившись вперед и понизив голос, как будто его мог кто-нибудь подслушать. – Формально будет обсуждаться международное положение и экономика и некоторые вопросы идеологии. Уверен, что основной вопрос, который его волнует, это вопрос идеологии, откуда потянется все остальное. Понимаешь?

Берия растянул губы в презрительной улыбке, кивнул, но ничего не сказал. На этом этапе он полностью доверял другу, ведь его падение означало неизбежную гибель Маленкова. Берия из-за атомного проекта был пока что неприкасаемым.

– Я разговаривал с Вознесенским пару дней назад, – продолжал Маленков. – Он пытается найти поддержку своей идеи фикс – предпринять меры по увеличению производительности труда и улучшению жизненного уровня населения. Эти идеи перекликаются с идеями Варги, институт которого, как ты знаешь, Хозяин разогнал за эти самые идеи.

Берия одобрительно хмыкнул. Институт экономики при Академии Наук СССР к концу 1947 года сосредоточил в себе лучшие умы экономической науки страны. По сведениям отдела кадров, половина среди них были евреями. Они обнаглели до такой степени, что предложили Сталину прекратить гонку вооружений, ведущую к обнищанию страны, уменьшить затраты на карательные органы и органы безопасности и направить ресурсы на мирную промышленность и повышение благосостояния народа. Вождь пришел в ярость и дал короткое, хлесткое указание: разогнать. И разогнали, а сейчас начались аресты врагов народа, свивших себе гнездо в институте и пропагандирующих чуждые нам идеи повышения жизненного уровня населения.

– Но ведь Вознесенский открыто высказался против их идей, – возразил Берия. – Он был за разгон института. Как ты это свяжешь?

– Институт подчинялся Госплану, которым руководит Вознесенский. От них, как показало время, он и почерпнул эти нелепые идеи, в то время как речь идет о борьбе двух систем не на жизнь, а на смерть. – Тут, наконец, и Маленков хихикнул и, выдержав взгляд Берии, недоуменно пожал обвисшими плечами.

– Понял. – Берия несколько раз утвердительно кивнул, давая понять, что ему ясен план действий. Свалить Вознесенского, это значит свалить Жданова. Это значит, что Маленков станет вторым человеком после Сталина. Вполне подходящий вариант.

Берия поднялся и, подойдя к двери, широко распахнул ее, уступая Маленкову путь. Вознесенский, рассуждал он по дороге на совещание, был единственным человеком, заслуживающим поста главы правительства. С ним Берия мог бы стать вторым человеком и вершить великие дела. Не судьба.

– Да, забыл сообщить, – сказал Маленков, подстраиваясь под походку Берии. – Хозяин распорядился, чтобы мы с тобой приехали к нему вечером на Ближнюю дачу. Он все продумал на несколько шагов вперед. Ждет нас к десяти вечера.

В зале совещаний все, кроме Сталина, были в сборе. Вознесенский, как второй человек в государстве, занял ближайшее место справа от пустующего кресла Сталина. Приглашенные члены Политбюро, несомненно, ожидали прибытие вождя, ибо выражение небесной радости на их лицах сменилось, при появлении Берии, кислой улыбкой формального приветствия.

Заняв свободное место рядом с Маленковым, Берия в доли секунды успел разглядеть каждого и сделать выводы. Среди собравшихся чувствовалась напряженность. Они наверняка понимали, что грядут большие перемены, но в чем они будут заключаться, оставалось пока что только гадать. Каждый надеялся уловить на этом совещании хоть какие-то намеки на дальнейшие планы вождя. А в планах вождя всегда первое место занимали власть и расстрел. Кто следующий?

В зал совещаний неторопливо вошел Хозяин и, небрежно кивнув в ответ на радостные улыбки и восклицания, занял свое место во главе стола. Выглядел он усталым и понурым. «Мешки под глазами и землистый цвет рябого лица. Может, правда, вождь серьезно болен. Все здесь надеются на светлое будущее без Хозяина», – подумал Берия и улыбнулся про себя. Однако заговорив, вождь оживился и, казалось, даже помолодел.

– Международное положение все больше обостряется, – медленно начал он, «прихрамывая» на грузинский акцент сильнее обычного. Значит, что-то с мозгом, решил Берия, и с обожанием посмотрел на Хозяина. Возможен второй инсульт, промелькнула у него мысль. Скорей бы. – Также внутри страны не все благополучно на идеологическом фронте, – вещал Сталин, как старозаветный пророк – Сегодня мы собрались, чтобы обсудить наиболее важные аспекты внешней и внутренней политики и наметить дальнейшие шаги. Давайте начнем с международного положения и выслушаем доклад товарища Молотова.

На каменном лице Молотова мелькнула довольная улыбка, и в глазах блеснули искры радости. Неудивительно: последнее время Сталин относился к нему довольно холодно. А тут вдруг такое внимание!

Берия успел забыть за долгие годы, когда последний раз он видел выражение радости на лице Вячеслава Михайловича. В самых трудных, почти критических ситуациях его лицо оставалось неподвижным, как высеченным из камня. Или, лучше сказать, невозмутимым, ничего не выражающим, как у вышколенного дипломата. Не исключено, что благодаря такой способности он и получил от Сталина назначение министра иностранных дел, несмотря на то, что дипломат он был, по мнению Берия, не ахти какой. Он точно следовал указаниям Сталина во всех переговорах и твердо отстаивал до буквы определенные позиции не потому, что имел свою точку зрения и принципы, а как раз наоборот, потому что никаких принципов или собственных мнений у него либо не было, либо он никогда их не высказывал вслух. Его фундаментом была точка зрения Сталина, и своей задачей он считал понять ее и на этой платформе добиваться результата.

– Международные проблемы, которые нам необходимо разрешить в кратчайшие сроки, по сложности и масштабу не уступают тем, что были перед Второй мировой войной, – начал свою речь Молотов, обращаясь только к Сталину. – Пока не ясно, в каком направлении пойдет Китай после успешного окончания революции. Возникновение НАТО и образование двух враждебных германских государств может привести к военному конфликту в Европе, который ляжет на плечи нашей экономики и людских ресурсов еще более тяжелым бременем, чем война с Германией. Враждебность капиталистических государств по отношению к Советскому Союзу усиливается не по дням, а по часам.

Прав ты, Вячеслав, мысленно одобрил его Берия. Только не упоминаешь ты, что причина этой враждебности и накала международной обстановки – твой вождь, помешавшийся на власти, параноик, подозревающий всех без исключения в том, что они хотят эту власть у него отнять.

Берия понимал тактику Молотова. Вячеслав хочет направить внимание Сталина на решение международных проблем, которые действительно требовали времени и энергичного руководства, и тем самым отвлечь вождя от подготовки чисток и расправ. Ведь он был первый кандидат. Столько лет бедолага работает на своего Хозяина и все равно надеется на чудо!

– Стоит упомянуть при этом План Маршалла, – с энтузиазмом продолжал опальный Молотов, приняв молчание Сталина за искренний интерес. – Вливание финансов в экономику Европы может отсрочить мировой экономический кризис и укрепить экономику Европы. В этих условиях…

Берию интересовала реакция Сталина и присутствующих на речь Молотова гораздо больше, чем сам доклад. Берия хорошо знал причину, по которой Молотов попал в опалу. Сталину донесли, что жена Молотова, Полина Жемчужина, сказала во время похорон Михоэлса, что смерть его подозрительна, а потом в узком кругу прямо высказалась, что это убийство. Сталин даже кулаки сжал, когда ему донесли. Примерно месяц спустя, в конце февраля, одна из агентш личной разветвленной сети Берии доложила ему, что во время небольшой вечеринки у Молотовых в честь Дня Советской Армии, когда речь зашла о Сталине, Полина обронила на идиш вполголоса: дер шварцер ганэф. Молотов побелел, и губы его задрожали. Агентша докладывала, что ужас в его глазах застыл на полминуты. Молотов, разумеется, не знал идиш, но несколько выражений, часто повторяемых Полиной, понимал. Агентша, еврейка, знающая идиш, перевела Берии: черный бандит.

Как Жемчужина могла сказать такое при посторонних, пусть даже самых доверенных, было трудно понять. Очевидно, ненависть к вождю непроизвольно выплеснулась через край. Жемчужина на людях неизменно говорила о горячей, всепоглощающей любви к товарищу Сталину. Берии порой думалось, что подобные слова любви она не говорила даже своему мужу. Если судить по поведению этой пары на людях, они наверное даже в постели говорили друг другу о любви к товарищу Сталину и преданности коммунистическим идеям, и до, и после, и вот, на тебе…

И хотя Берия не известил Сталина об этом, слух до него все равно дошел. У Молотова оставался шанс выжить и даже, быть может, сохранить один из постов. Для этого ему нужно было, как честному коммунисту, преданному любимому товарищу Сталину, написать на жену донос, осудив ее с принципиальных марксистских позиций, а потом, как члену Политбюро и представителю высшей власти, рекомендовать привлечь ее к суду и затем расстрелять. Ничего этого Вячеслав Михайлович не сделал, тем самым подписав себе смертный приговор, дата исполнения которого пока не известна. Однако формально он нес ответственность за международные отношения и оставался на своих постах.

Сталин оборвал Молотова на половине фразы.

– Из доклада товарища Молотова стало еще более ясно, насколько враги социализма ожесточились и усилили свою враждебную деятельность, – сказал Сталин, не глядя на Молотова. – И наша политика должна быть направлена на то, чтобы встретить врага во всеоружии.

Тут он уставился на Берию, как будто ожидая от него ответа, но Молотов его опередил.

– Я коротко остановлюсь на положении на Ближнем Востоке. – Сталин вначале нахмурил брови, но услышав упоминание о Ближнем Востоке сдержал свое раздражение и молча кивнул, разрешив продолжать. – Война там неизбежна. Месяц, два, максимум три, и там вспыхнет пожар. На этой бедной, казалось бы никому не нужной земле, может произойти конфликт, в который могут быть втянуты великие державы.

Тут Сталин одобрительно кивнул и обратился к Вознесенскому.

– Справится ли экономика с поставленными задачами? – спросил его Сталин.

Волевое, суровое выражение лица Вознесенского почти не изменилось даже после того, когда он бегло осмотрел сидящих за столом и встретился взглядом с вождем. Не появилось у него и того подхалимского выражения, с которым обычно обращались члены Политбюро к вождю.

Много ты о себе мнишь, мысленно обратился к нему Берия. Думаешь, добившись больших успехов и доказав свои способности к управлению страной, ты стал бесценным и незаменимым. Скоро ты увидишь, что все как раз наоборот. Героев Сталин не возвышает, а убивает. Горько кольнула мысль, что скоро и он попадет в опалу. Атомная бомба…

– Я не буду повторять цифр, подтверждающих достижения народного хозяйства, – заговорил Вознесенский. – Но для того, чтобы выполнить потребности постоянно растущей военной промышленности, а также потребности населения, мы должны увеличить производительность труда. Мы не должны, да и не можем больше, жить прошлыми успехами и игнорировать быстро меняющиеся обстоятельства. Хочу обратить ваше внимание, товарищи, что наши методы руководства, эффективные в условиях военного времени, уже не являются таковыми, и требуют радикального пересмотра и замены.

Сталин, до сих пор возившийся с холодной трубкой, резко вскинул глаза на Вознесенского, в то время как голова его оставалась опущенной вниз и неподвижной. Взгляд получился колкий, исподлобья, враждебный.

– Что вы имеете в виду, товарищ Вознесенский? – спросил Сталин, однако вполне дружелюбным голосом.

Вот оно, моментально сообразил Берия. Попался Вознесенский.

– Я высказывал свои соображения как в своих работах, так и во время обсуждений в Госплане и в Совете Министров. У трудящихся отсутствуют экономические стимулы, и потому возникла проблема производительности труда. Во время войны был сильный моральный стимул – победить гитлеровскую Германию. Сейчас этого стимула нет.

Все прекрасно понимали, что Вознесенский имеет в виду. Народ, переживший горе и тяготы самой кровавой войны в истории человечества, народ-победитель, надеялся, что в условиях мирного времени дух свободы пронесется над страной, и жить станет лучше, и люди смогут жить в квартирах и зарабатывать достаточно, чтобы прокормить и обуть детей. Народ устал от жертв, от призывов, и заставить его снова работать на патриотизме и лозунгах было практически невозможно.

– Есть другой, не менее важный моральный стимул, – вмешался Маленков. – Не исключено, что мы на пороге третьей мировой войны, и потому задача идеологических организаций донести это до широких слоев населения.

Глаза Сталина потеплели. Он взглянул на Маленкова с безошибочным выражением одобрения.

На лбу Вознесенского обозначились угрюмые вертикальные морщины, однако в целом его волевое лицо оставалось непроницаемым. Напрасные старания. Берия знал, что за этой каменной маской скрывается презрение к ним, недоучкам, волею обстоятельств вершившим судьбы страны и всего мира. Вознесенский был единственным из собравшихся, который имел законченное высшее образование. Мало того, он был доктор экономических наук и член Академии Наук СССР.

Маленков учился в институте МВТУ, однако не закончил его. Молотов тоже учился в политехническом институте, и тоже не закончил его. Булганин учился в реальном училище, однако неизвестно, закончил он его или нет. Одно ясно: никаких знаний он оттуда не вынес, однако ухитрился приобрести очень интеллигентный вид, за которым скрывался полный дурак. Сам Берия закончил только техникум, и хоть он и старался всю жизнь учиться, до Вознесенского ему было далеко. Об образовании Хрущева можно было говорить только в контексте анекдота. Он учился в так называемой Промышленной Академии, но до академика ему было дальше, чем неандертальцу до профессора. Оставался вождь, светоч знаний, который учился только в церковно-приходской школе.

Да, не просто так Вознесенский руководил экономикой страны. Он бы смог оставаться на этом посту еще какое-то время, если бы не его искреннее желание улучшить жизнь людей. Он, как никто, знал, что механизм идеологического стимула перестал работать после войны, и единственный стимул, который оставался, был страх перед карательными органами. Берия вспомнил, как один из его осведомителей, работавший в институте Варги, донес ему высказывание академика Каплана: система поголовного рабства. Чтобы изменить положение, нужно было представить новые идеи и убедить руководство в необходимости их выполнять. Но право на новые идеи имел только вождь. Если и брал он идеи у кого-то, то потом он этих людей расстреливал, таким образом оставаясь единственным владельцем этих идей. Светоч знаний, ничего не поделаешь.

Сентиментальный чудак ты, Вознесенский, мысленно обратился к нему Берия. Не усвоил до сих пор, что в этом кругу главное – выжить, второе – борьба за власть, и самое последнее – любые другие соображения.

Вслух Берия сказал: – То, о чем говорит товарищ Вознесенский, звучит для меня вариантом тех идей, которые пытался пропагандировать институт Варги. Мы должны дать этим идеям полный отпор с принципиальных, марксистских позиций.

Сталину выступление Берии понравилось.

– У меня в архиве хранятся письма сотрудников этого института, – заговорил Сталин, обращаясь то к Вознесенскому, то к Берии. – Эти товарищи полагают, что звание докторов и академиков позволяет им переделывать марксистскую теорию. Я внимательно прочитал их письма и отчеты.

Берия взглянул на Вознесенского. Замечание Сталина относительно докторов и академиков относилось также и к нему. Вознесенскому бы тут же покаяться в заблуждениях и поблагодарить вождя за то, что тот ему открыл истину, но гордость, а, быть может, и уверенность в своей незаменимости, да и искреннее желание вытащить страну из нищеты не позволили ему это сделать.

– Эти товарищи ошибаются, – со спокойной уверенностью высшего судьи вещал Хозяин. – Чем больших успехов мы достигаем в строительстве социализма, тем яростнее сопротивление наших врагов как внутри страны, так и вне ее.

Берия без улыбки, преданно смотрел вождю в глаза, а про себя продолжал диалог с самим собой. Вот, вождь в один момент решил, что академики, лучшие умы экономики во всем мире, ошибаются. Ему это решать, ибо ему, как Христу, знания даны от Бога. Хорошо усвоил материал церковно-приходской школы. А раз некоторые товарищи ошибаются, значит некоторых товарищей скоро расстреляют, и потянется цепочка к тем членам политбюро, которые хоть какое-то отношение имели к этим идеям или к этим некоторым товарищам. Значит, решил Берия, время действовать. Воспользовавшись секундной паузой в речи вождя, он заговорил, обращаясь ко всем членам Политбюро.

– Хорошо известно, товарищи, что почти половина сотрудников бывшего института Варги – лица еврейской национальности. Мы не против присутствия лиц различной национальности в научных организациях, однако сам факт, что какое-то национальное меньшинство становится большинством в любой организации, наводит на серьезные размышления. Прибавьте к этому чуждые идеи, враждебность которых так прозорливо определил, со свойственной только ему гениальностью, товарищ Сталин, и вы поймете, что необходимо предпринять серьезные меры, направленные на искоренение чуждых нашей идеологии идей, а также лиц, которые их пропагандируют.

Мельком взглянув на Маленкова он понял, что тот тоже хочет подлить свою порцию яда.

– Товарищи, позвольте мне сделать замечание, – вступил в обсуждение Маленков. – Если вы внимательно проанализируете слова товарища Сталина, то вы поймете, что сейчас решается судьба социализма и империализма во всем мире. Враги нашего строя активизировались как вне страны, так и внутри ее. Именно благодаря мудрому руководству товарища Сталина мы ведем успешную разработку атомной бомбы, – он взмахнул рукой в сторону Берии, – и принимаем шаги к решающей битве между социализмом и капитализмом. И в разгар этой борьбы, что говорят сотрудники этого института? – Маленков торжествующе обвел всех взглядом. – Сократить расходы на вооружение. А ведь военной силой крепка советская власть, и только эта сила обеспечивает мир. А они говорят, – тут Маленков близко к тексту процитировал слова из письма доктора наук Каплана Сталину, – что успех на международной арене будет зависеть не от вооруженных сил, а от производительных сил и уровня… – Тут Маленков осекся, ибо речь в письме шла об уровне жизни населения. Маленков ловко перескочил на другую мысль письма. – Дескать, соревнование в вооружении только подорвет мощь СССР. И это говорит академик!

Берия тем временем присматривался к каждому, и его мозг фиксировал малейшие детали их поведения. Сейчас, за обманчивым видом их спокойных, ничего не выражающих лиц, Берия видел хищных гиен со вздыбившейся от возбуждения шерстью, окруживших одинокого буйвола, имя которому Вознесенский. Булганин не в счет. Этот не понимал ничего из того, что происходит. Трудно было определить, была ли тому причиной его природная глупость, или стопарь-другой водки, без которых этот выдающийся тупица уже не мог жить. Разница была небольшая, но Берию всегда удивляла способность Булганина промолчать, когда нужно, и провозгласить абсолютно безопасную белиберду, когда высказаться было необходимо.

Вознесенский почувствовал опасность и нахмурил брови. Впрочем, вряд ли он предвидел все последствия этого совещания. Ведь он принадлежал группировке Жданова, а Жданов был вторым после Сталина в иерархии власти.

Маленков тем временем продолжал.

– Мы собираем информацию о национальном составе научных организаций не только Советского Союза, но и за рубежом, обращая особое внимание на положение в США. Уже арестованы явно враждебные люди из бывшего института Варги. Это еще раз подтверждает прозорливость товарища Сталина, который раньше, чем все мы, распознал в институте врагов социализма. Уже арестован безродный космополит Зусманович из института Варги, и это доказывает справедливость выводов…

Молодец Маленков, – мысленно похвалил его Берия. Критиковать институт и сажать его бывших сотрудников – это то, что нужно Сталину. Все помнили короткую, но ясную его директиву об институте: разогнать.

– Верно! – громко вступил в игру Хрущев. – Всех этих трахтенбергов, капланов, рубинштейнов, заклеймить. – Браво Хрущев! Так их, ученых, экономистов с мировым именем. С принципиальных позиций неуча, преданного идеям марксизма, – про себя одобрил Берия. – Что, нет у нас национальных кадров, марксистски подкованных? – гневно вопрошал Хрущев. – Я вот так понимаю; засилье произошло в науке некоторых лиц, безродных космополитов. Ежели у человека нет родины, что от него ожидать?

Хрущев, как и все остальные, знал что в записке Сталину доктор экономический наук Каплан делал упор на улучшение жизненного уровня народа. Как он посмел! Ведь Сталин ясно сказал перед собранием избирателей еще в 1946 году, что народу предстоит затянуть пояса по крайней мере на три пятилетки, если не более. Но именно жизненный уровень населения Хрущев не упомянул. На всякий случай.

– Я так понимаю, – говорил он, разрубая воздух ребром ладони. – Враги хотят нас уничтожить. А что говорят эти, из бывшего института Варги? Снизить расходы на вооружение. Это не по-марксистски, товарищи. Идеологически не правильно. Товарищи из института не понимают, что решается судьба страны. А вот безродные космополиты хотят повлиять на экономику. Нужно очистить экономическую науку от этих трахтенбергов, капланов, рубинштейнов. – Заканчивая свою речь, он повторил: – Что, нет у нас национальных кадров, марксистски подкованных?

В представлении Берии Хрущев был каким-то экзотическим животным: хитрющая лиса в облике свиньи с клыками волка и самомнением льва. Берия ни на секунду не сомневался, что Хрущев понимал расстановку сил в Политбюро, тщательно пытался скрыть свою дальновидность под маской простачка, и принимал риск в игре, которая называлась «борьба за власть», как неизбежность. Он, несомненно, один из опаснейших соперников, однако как государственный деятель, как лидер, он немногого стоит. В этом Берия видел проблему власти: Сталин ненавидел и потому уничтожал всех, кто достигал успехов. А когда он, Берия, взорвет атомную бомбу, наступит его черед. Нужно уже сейчас готовиться к этому моменту. Задача обыграть Сталина куда сложнее, чем ядерный проект.

Вознесенский не выдержал хрущевской чепухи и прервал его.

– Я прошу учесть, товарищи, – вмешался он, озираясь и ища поддержки, – что закон стоимости действует и при социализме. Это не моя идея, а выводы Маркса, экономическое учение которого является основой нашего государства. А поскольку закон стоимости также действует в наших условиях…

Вот, последняя стадия падения в пропасть, – комментировал про себя речь Вознесенского Берия. – Взывает к здравому смыслу вождя. О каком законе стоимости он говорит? Единственная стоимость здесь – это власть.

Вознесенскому не удалось закончить фразу. Сталин взглянул на часы. Выражение бесконечной усталости появилось на его лице.

– На сегодня хватит, – медленно растягивая слова проговорил он. – Продолжим завтра. Поскребышев сообщит время и место совещания.