Текст книги "Заблудшие души (сборник)"

Катя затихла, застыла, не разжимая объятий. Николай окинул взглядом комнату: все, как было раньше, два года назад, но после квартиры Вадима Фридмана показалось вдруг удручающе убогим. На маленьком пространстве едва помещались стол, четыре стула и железная кровать, и у входа – старый рукомойник с тазом. Но все вокруг было чисто, вымыто, поглажено. А на столе, накрытом блестящей клеенкой, громоздилась всяческая стряпня, да три бутылки водки, ну, словом, все что нужно перво-наперво, когда вернешься после долгой разлуки домой. В раскрытое окно врывался теплый воздух, таинственно играя занавесками.

– Садись за стол, выпьем за приезд сначала, а потом уж поговорим, – шептала жена, не отлипая. – Многое мне тебе надо сказать.

– Водка успеется, – тихо откликнулся Николай. – Сначала ты сыми с себя одежу-то, а уж потом, ежели успеешь, будем говорить.

Она разделась быстро, как солдат, и стояла обнаженная, дожидаясь его. Николай торопливо раздевался, не отводя глаз от нее. Вот она, полногрудая, с крутыми бедрами, толстыми ногами, узкой талией и светлым треугольником шелковых волос внизу живота, такая баба и нужна была ему. Он схватил ее в объятия и плюхнулся с ней на кровать. Жена извивалась под ним, как безумная, и даже тихонько стонала, чего раньше с ней никогда не случалось, видать, и в самом деле соскучилась, заждалась. И мир вокруг завертелся в безумной пляске, закружился, под звуки райских мелодий ее стонов. Это продолжалось недолго: он вдруг забился в конвульсиях горячей, бешенной судороги и затих. С минуту они лежали молча, тяжело дыша. Николай было пошевелился, чтобы встать, но Катя сильнее сжала его в своих объятиях. – Не уходи, – шепнула она. – Некуда спешить. – А потом вдруг обмякла, разбросала в стороны руки и ноги и закрыла глаза. Отдышавшись, как после долгого бега, Николай встал и подошел к столу.

– Теперь можно и выпить, – удовлетворенно сказал он. – Присоединяйся, давай. Да не хватай одежи – то, кто тебе позволит сидеть одетой? Послезавтра оденешься. – Катя довольно улыбнулась. Ей и самой, видать, хотелось повертеться перед ним без одежд.

Катя каждое утро отрывала листок из дешевого календаря, висевшего на гвозде, прибитом к стене. На этих листках она записывала даты своих смен и дежурств. На одном из этих листков был записан день и для него – десятый день после встречи с Вадимом, когда очки должны быть готовы. А дни, такие радостные поначалу, стали падать, как пожелтевшие осенние листья, отжившие свой короткий век. Вечерние пьянки с друзьями не доставляли больше удовольствия, а утреннее похмелье отравляло настроение до вечера. На десятый день Катя оторвала очередной листок и положила на стол перед тем, как подать завтрак.

– Ты просил отметить день, когда тебе надо по делам твоего друга хлопотать, – сказала она мимоходом, расставляя на столе тарелки. Николай утвердительно кивнул и промолчал. Катя тоже молчала, надеясь, что он что-нибудь скажет и, не дождавшись, продолжала.

– Может, одумаешься, Николай? – осторожно продолжала она. – Как-никак только вышел. Или у тебя своей жизни нет? Или тебе со мной плохо?

– Ладно тебе, Катерина, – отмахнулся Николай. – Опять за старое.

– Опять, опять, – начала горячиться Катя. – Когда друзья дороже собственной жены, как же быть то? У тебя что, своей жизни что-ли нет? – Катя взглянула на него и осеклась. Когда Николай смотрит так рассерженно, лучше уступить. Через некоторое время Николай сам прервал тягостное молчание.

– Не сердись, Катерина, но не могу я иначе. Понимаешь ты, не могу, хоть режь меня. Да это и не долго продлиться, вот сделаю две-три ходки, и все. Обещаю.

– Обещаешь?

– Да.

– Обещай, что будешь осторожен.

– Обещаю, Катерина. Сделаю все, что могу, что-б все прошло гладко. Я все продумал. Сегодня, если получу что, отвезу к Лехе, а там уж не скоро это понадобится.

На этом их утренняя беседа закончилась После полудня Николай сел в автобус и отправился в город. Поездка заняла больше часа, в течение которого Николай неторопливо обдумывал свои дальнейшие планы, рассеянно уставившись на проплывающий за окном пейзаж. Выйдя на конечной остановке, он сразу же подошел к телефонной будке и набрал номер Вадима. В трубке щелкнуло и мужской голос произнес – Алло.

– Вадим?

– Привет, – отозвался Вадим, сразу же узнав его голос.

– Неплохо бы встретиться сегодня.

– Давай.

– Как ты, свободен в десять вечера? Не поздно?

Вадим задержался с ответом на долю секунды. – Нет, не поздно.

– Тогда приходи. Помнишь, куда?

– Помню. Приду, – ответил Вадим, и Николай повесил трубку. На стройку он пришел в половине шестого, чтобы убедиться, что все рабочие ушли и никого поблизости нет. Зайдя в недостроенный подъезд он спустился вниз и, ступая по беспорядочно набросанному щебню и мусору, ощупью добрался к той комнате под лестницей, куда должен был прийти Вадим. Когда глаза привыкли к полутьме, он нашел два строительных блока, положил на них валявшуюся поблизости доску и сел, прислушиваясь. Ни звука не доносилось ни снаружи, ни изнутри здания. Пошел дождь и крупные капли зашуршали по земле все чаще и чаще, пока не слились в сплошной шорох и плеск. К шелесту дождя вскоре примешался хруст шагов по щебню, рассыпанному на полу в подъезде. В проеме появились две фигуры. Они стали осторожно продвигаться вниз по лестнице, пытаясь нащупать в полутьме перила и стену. Виктор и Марина спускались молча, опасаясь споткнуться о разбросанные кирпичи и мусор.

– Дай мне руку, – послышался голос Вадима, – здесь ни черта не видно.

– Не нужно, – ответила Марина, – я сама.

«Ну вот, бабу за собой тащит», огорченно подумал Николай. А когда они подошли почти вплотную, он нарочито громко сказал – Не бо – ись, ступай смелее! – Вадим вздрогнул от неожиданности, а Марина остановилась и спокойно уставилась в темноту, пытаясь его разглядеть. Потом улыбнулась и протянула руку для пожатия. – Я и не видела, что мы к вам так близко, – сказала она. – А когда глаза привыкают, не кажется так темно.

– Ну и баба, – одобрительно отметил про себя Николай. – Крепкая баба, а так не скажешь.

– Здравствуй, – протянул ему руку Вадим. – Как ты, привыкаешь уже к свободе?

– К хорошему быстро привыкаш, – философски заметил Николай. – Как у тебя? Есть чего передать?

Вадим протянул ему бумажный пакет. – Здесь находятся новые очки с теми же диоптриями какие были на старых стеклах. А также письмо и пятьдесят рублей. – Николай взял пакет и положил его за пазуху.

– Кстати, Николай, тебе на первых порах необходимы деньги, возьми вот от меня немного… – предложил Вадим, протягивая ему второй пакет.

– Я всегда жил на свои, – сурово сказал Николай. – Если хочешь со мной дело иметь, не предлагай никогда денег.

– Извините, – мягко вмешалась Марина. – Мы ведь хотим, как лучше. Мы вам очень благодарны. Вы нам согласны помочь, в то время как вам наши дела совершенно чужды.

– Это верно, – смягчился Николай. – Мне ваши дела до лампочки. Я ведь русский. Я если и делаю чего, так для своего друга. А для него я сделаю все, что могу. Он бы для меня тоже сделал, что мог.

– Как только я получу от Ефима весточку, что все в порядке, я тебе сообщу, Николай. Как бы лучше это сделать? – спросил Вадим.

– А ты приезжай ко мне в гости, – предложил Николай. – Я всегда вечерами дома.

– Вы и меня приглашаете? – лукаво спросила Марина.

– Приходи, – согласился Николай. – Катьке будет с кем болтать. Катька, значит – жана моя. Хорошая баба, вот увидишь. Ну, хорош, я выйду первым, а вы – немного погодя.

Николай вышел из подъезда, огляделся по сторонам и, убедившись что никого вокруг нет, направился к автобусной остановке. Он поехал сразу же на вокзал, не заезжая домой, чтобы поспеть на поезд. Все обошлось довольно легко.

По приезде на станцию он внимательно осмотрелся, но не обнаружил ничего подозрительного. А по дороге, ведущей к лагерю, пришлось, правда, несколько раз нырнуть в лес, чтобы спрятаться от проезжающих машин, но это он предвидел. Он без труда нашел голубую ленту, ведущую на тропу, положил пакет в условленное с Лехой место и отправился в обратный путь без особых опасений. Когда нет на тебе никаких улик, все гораздо проще. Даже если кто и обнаружит его здесь, ну и что? Не пойман, не вор.

Николай благополучно проделал обратный путь до поселка и вышел на конечной автобусной остановке, почти напротив своего дома. Невдалеке, возле одного из убогих домов стояла трехтонка с открытым капотом, под которым кто-то старательно возился. Николай подошел близко к человеку, чинившему машину, и некоторое время молча наблюдал за его работой.

– Давай пособлю, Генка, – неожиданно сказал он. Генка не испугался, не вздрогнул: он неторопливо выпрямился и, увидев Николая, радостно улыбнулся.

– Привет, Никола. Чего это ты не заходил? Думаешь, выскочил из лагеря так задаваться можно?

– Не серчай, Генка. Все времени не было.

– Ну и зря. А у нас тут дела разворачиваются, будь здоров. – Генка был известен своими связями с ворами. Он был коротко стрижен и носил челку, как будто недавно освободился из тюрьмы. Этот парень был всегда очень осторожен в рискованных делах и никому не рассказывал то, что нужно скрывать. Всегда спокойный, холодный и расчетливый, он внушал доверие и уважение тем, кто с ним имел дело.

– Ты ведь знаеш, я этими делами не занимаюсь, – сказал Николай.

– А сейчас, из тюрьмы? Всем, кто раз там побывал, одна дорога: обратно. Сам знаешь.

– Посмотрим, – уклонился от обсуждения Николай. – Я, гляжу, шофером стал? И в одеже такой, как работяга.

– Это масхалат. Я сейчас на стройке шофером работаю. Всех подмазал, конечно, они мне разрешают машину у дома держать. Много левого груза приходится перевозить. Хочешь присоединиться? Мне нужен напарник. В дороге чего не случается, надо иногда быстро чинить машину, а никого толкового у нас нет. Хочешь? За рейс заработаешь столько, сколько за месяц на своем кране. – В ответ Николай неопределенно пожал плечами.

– Я вот чего хотел тебя спросить. Не мог бы ты мне дать машину, когда понадобиться, съездить кое-куда? – Спросил он. Генка внимательно, понимающе посмотрел ему в глаза.

– Сам, стало быть, хочешь работать. Бери, конечно, если свободна. Приходи, когда надо, договоримся.

– Недавно, я слышал, тут Люська ошивалась около твоей хаты. Пела, значит. Она часто здесь бывает?

– Частенько, на выпивку бесплатную ходит, да потрахаться. Хош причаститься?

– Не-е. Просто Леха попросил с ей поговорить. На что мне такая швабра.

– Заходи как нибудь по вечеру, она почти всегда здесь, на каждой пьянке. Ты ее видел, как пришел?

– Нет. А что?

– Лахудра стала, жирная, как баба на самоваре. Заезженная, как вот эта трехтонка после дальнего рейса. Я к ней раз год назад приложился, а сейчас бы по приговору прокурора не стал. Ну, разве что по пьянке поставить раком, а потом смыться, пока не оглянулась.

– Потолковать с ней надо.

– Чего с ней толковать? Все время пьяная, толку никакого. К тому же, я подозреваю, что она стучит. Наверняка ее менты захомутали. Будь осторожен с этой биксой. Ты, однако, приходи, когда надо.

– Добро, Генка. Скоро увидимся.

Лехино поручение было не из приятных. Вся история его сумасшедшей любви была известна Николаю в мельчайших подробностях. Более того, Николай знал много того, чего Леха не знал да, быть может, и не хотел знать.

Все в их поселке знали голубоглазую проказницу Люську, предмет вожделения и снов местных парней. Уже в шестнадцать лет она выглядела сформировавшейся женщиной, высокая, с большой, упругой грудью и крутыми бедрами, которыми она умело ракачивала на ходу. Она очень хорошо пела: всех чаровал ее необыкновенно красивый голос. Люська выступала на всех местных концертах или пела на гулянках по вечерам, купаясь в лучах славы и обожания на зависть своих сверстниц. Очень рано она сошлась с одним из местных парней. Жениться им не разрешили, поскольку она была несовершеннолетняя, семнадцати лет от роду. Пришел день, когда ее парня призвали в армию. Ночь перед отправкой они провели вместе. Жених, по словам Люськи, рыдал, умолял ее хранить верность до его возвращения. Люська в верности поклялась, и на третий день после отъезда жениха сошлась с Лехой. Лехе в это время было двадцать пять лет. И хоть он и не сидел ни разу в тюрьме, но был он уже вор со стажем, видавшим виды и водившим дружбу с городскими бандами. Пьяный угар легких денег вскружил Люське голову, увлек ее всю без остатка. Леха быстро приобщил ее к своему ремеслу. Они часто исчезали в недрах города, вдалеке от поселка, и там Люська знакомилась с мужчинами, узнавала их адрес и время, когда квартира оставалась без присмотра. Она назначала с жертвой свидание, обещая блаженство любви. Ее задача была задержать ухажера всего на час. В это время Леха выходил на работу: используя большой набор отмычек, он легко открывал любой замок, и с тщательностью дотошного бухгалтера отбирал самые ценные вещи. От любой кражи он оставлял часть денег и отдавал их на хранение Люське: он знал, что рано или поздно настанут тяжелые времена. Что поделаешь? Даже отпетые бандиты бывают ослеплены любовью. А тяжелые времена наступили быстрее, чем он ожидал. Люськин жених приехал из армии в отпуск, никого не предупредив. Он первым делом справился о Люське, и его друзья и родные дали ему полный отчет. Он сразу же направился к ней и быстро ее нашел около небольшого сквера, в группе развязных парней и девиц. Увидев жениха, она испуганно дернулась, намереваясь бежать, а потом передумала и бросилась ему на шею, как будто на радостях. Потом схватила его за руку и повела подальше от людских глаз. Она клялась в любви, плакала, раскаялась в связи с Лехой, уверяла, что Леха угрозой смерти заставил ее спать с ним и она не знает, как от него избавиться.

Новости в поселке разносятся быстро; Леха появился неожиданно, как будто спрыгнул с ладони волшебника, весь дрожа от гнева и ревности. Увидев Люську, в слезах, с размазанной краской ресниц, он опустил руку в карман и спросил ее, в чем дело. Люська быстро сообразила, что нужно любой ценой выпутываться из западни.

– Это он ко мне пристает, – пожаловалась она Лехе, указывая на своего бывшего жениха. Солдат на секунду застыл от неожиданности. Леха вытащил из кармана нож, но солдат не побежал. Началась жестокая драка двух парней, потерявших разум от любви и ревности. Дрались молча, чтобы не привлекать внимания зевак. Каждый пытался убить другого как можно скорее. У солдата появилась кровь от ножевых ран, но он не отступал, пытаясь схватить Леху за руку, державшую нож. Ему это наконец удалось сделать. Леха сделал попытку вырваться из его железных тисков, дернулся в сторону и налетел на гвоздь на заборе, распоров себе лоб от виска до виска и дальше, до уха. Тут Люськины нервы не выдержали. Увидев ужасную кровавую маску на лехином лице, она завизжала и понеслась домой. На крики сбежался народ. Леху обезоружили и сдали в милицию. У солдата были три ножевые раны, очень легкие, не опасные. Он быстро поправился и уехал обратно в часть, а Леха попал тюрьму на шесть лет. Милиция давно за ним охотилась, да не было повода арестовать. Николай был отправлен в тот же лагерь, что и Леха, только несколько лет спустя. Много он не рассказывал о Люське, да Леха и не просил. Он и так все понимал. Его единственной заботой были деньги. По его словам он доверил Люське тридцать тысяч рублей, огромное состояние, а Люська не передала ему в лагерь ни копейки. Николай не сомневался, что Леха ее убьет, если Люська деньги не отдаст. А ему предстояло сообщить ей, что Леха требует деньги отдать, иначе…

Придя домой он улыбнулся Кате в ответ на ее встревоженный и вопросительный взгляд. – Все нормально, Кать – успокоил он ее. – Меня ведь голыми руками не возьмешь. Ты не беспокойся, я все продумал. А завтри я пойду устраиваться на работу. Хватит пьянки мне. Неплохо бы и тебе найти что-нибудь другое, чтобы не ездить. Счас, когда я дома, какой понт тебе уезжать от меня?

* * *

Яркие краски первых впечатлений неизбежно тускнеют, если события, их породившие, повторяются много раз. Даже любовь и свобода принимаются, как само собой разумеющиеся, и только когда их теряешь, начинаешь понимать, что нет ничего дороже и прекраснее. В первую неделю после возвращения Николай вновь знакомился с тем, что называется жизненной рутиной: с друзьями, утренней тишиной в своем доме, вкусной едой и женой под боком. Но вот, быстро надоели пьянки с друзьями, жизнь заставила снова идти на стройку работать на кране, и серая пелена каждодневной рутины наползла на волшебную картину первых дней свободы. Он перестал искать, как прежде, утехи в пьянках. Гораздо больше по душе ему стало новое занятие; рисовать вечерами, разговаривая только с образами, порожденными фантазией. Он рисовал по памяти то, что запомнилось больше всего, и тошнотная лагерная жизнь оживала на бумаге как другой, интересный мир, в котором была своя романтика и душа. Он часто отвлекался от этой темы и рисовал женщин. Ему нравилось их раздевать или украшать нелепыми одеждами, ничего существенно не прикрывающими, а только подчеркивающими наготу. В один из вечеров, когда Катя осталась дома после дальнего рейса, он срисовал из журнала известную актрису, не оставив на ней ничего из тщательно подобранных для фотографии одежд. Накрывая на стол Катя, вдруг увидела его рисунок, сделанный с явным старанием, от души, и подперла бока кулаками, встав в воинственную позу.

– Гляди-ко, – гневно сказала она и ткнула актрису пальцем в живот, – о чем мечтает, подлец. Актрису ему голую подавай. Только с лагеря вернулся, а уже жена ему не в масть. Ах ты, кобель неуемный. А ну, порви-ка ее, чтоб не было в доме этого срама!

Николай ничего не ответил, взял чистый лист бумаги и, положив поверх рисунка актрисы, принялся за другой. Катя продолжала бушевать, накрывая на стол и возмущенно гремя посудой. Если верить ее словам, то хуже его человека на свете не сыскать. Он обвинялся во всех грехах, включая самый страшный – попытке изменить ей, Катерине, его законной жене. А когда стол уже был почти накрыт, она подошла посмотреть, что на этот раз натворил отъявленный негодяй, и замерла от неожиданного зрелища. На рисунке была она, Катя, обнаженная, в черных длинных чулках выше колен и темном шарфе, свисающим до пупа между грудей.

– Вот видишь, Кать, я и тебя голой рисую, – примирительно сказал он. – Завтри поеду в город и такие же чулки тебе куплю, чтобы наряднее была.

– Ах ты, нехристь! – гневно закричала Катя, и вцепилась ему в уши. – Как ты смеешь, оборотень!

Николай как мог, защищал свои уши, ослабев от смеха. Катя была искренне возмущена. В этот момент раздался стук в дверь, в результате чего расправа над его ушами была перенесена к ночи.

– Спрячь рисунки, охальник, – зловещим шепотом скомандовала Катя, сделав ужасные глаза. – Спрячь давай, счас.

– Иди, открывай, а я унесу все в чулан – пообещал Николай. – Кто это может быть? – удивился он, складывая рисунки. – Никого, вроде, не ждем.

Катя открыла засов и отступила шаг назад, растерянная, с любопытством рассматривая незнакомых людей. Николай вышел из чулана и радостно хмыкнул.

– Милости просим, проходите! – пригласил он, протягивая руку. В дом вошли Вадим и Марина, как старые приятели.

– Во, Катерина, познакомься, это Вадим и Марина, – гордо представил вошедших Николай. Он никак не ожидал, что Вадим придет с женой, хоть она и напрашивалась. – Да, вы уж извините за обстановку, – обратился он к вошедшим, – не обзавелись большим хозяйством то. Счас Катерина сварганит, что бог послал.

– Не беспокойтесь. – Марина сделала успокаивающий жест рукой и села без приглашения за стол, как у себя дома. – Да вы, Катя, не старайтесь. Мы ведь просто навестить пришли.

Вадим поставил на стол две бутылки водки. Катя принесла четыре стакана и расставила на столе.

– Я не пью алкоголь, – сказала Марина. – Это вы, мужчины, можете употреблять эту гадость.

– Ну, что-ж – согласился Николай, сразу поняв, что Марина не из тех, кого можно уговорить. – Катька за двух баб может выпить, и даже то, что останется после мужиков.

– Николай! – строго повысила голос Катя, – чего ты там напраслину городишь? – Она возмущенно загрохотала посудой, стараясь как можно быстрее закончить сервировку.

Николай улыбнулся и наполнил до краев два граненых стакана. – За встречу, – предложил он. – Для разогреву.

– За встречу, – поднял Вадим стакан в ответ. Мужчины выпили. Марина встала и принялась помогать Кате, не взирая на ее отчаянные протесты.

– Получил весточку? – спросил Николай, хватая с поднесенной тарелки соленый огурец.

– Получил, – ответил Вадим, переводя дыхание. По всей видимости, такие дозы были для него непривычны. – Ефим все получил и все понял. Сейчас осталось только дождаться ответа от него по твоим каналам, и это в последний раз. – Николай кивнул в знак согласия и снова разлил водку по стаканам.

– Может еще по одной тяпнем, вдогонку, а потом покурим? – предложил Николай.

– Можно, – согласился Вадим. – Только ты меня на автобус на спине понесешь.

– Я могу вас обоих унести, да Катерину в придачу, – успокоил его Николай. Мужчины снова выпили и закурили, на минуту погрузившись в молчание. В это время женщины, как старые подруги, заканчивали сервировку стола и болтали без умолку.

– Я буду с тобой откровенен, Николай, – заговорил Вадим первым. – Доставить ответ от него – дело очень опасное. Мне не хотелось бы подвергать тебя риску. Ты подумай. Тебе это вроде бы и не зачем.

– Все там опасно, – неопределенно ответил Николай. – А почему ты меня предупреждаш? Али я сам не знаю? – Николай сделал движение правой рукой, передвигая невидимые рычаги.

– Я лучше расскажу тебе, в чем дело, – продолжал Вадим, глубоко затягиваясь сигаретным дымом, – а ты уж сам решай. – Он на секунду замешкался. – У Ефима была печатная машинка, на которой было напечатано много материалов. Когда его арестовали, машинку не нашли. Сейчас еще кое-кого арестовали с литературой, напечатанной на этой машинке. Это старые материалы, не новые, но эту машинку сейчас будут искать с удвоенной силой. Ефиму дали три года за хранение литературы. Ефим не успел сказать, куда он ее спрятал, известно только, что место очень ненадежное, может быть даже в его квартире, где он жил с матерью. Если машинку найдут и докажут, что Ефим на ней печатал, не миновать ему второго суда и, быть может, еще пяти-десяти лет лагерей. В этом письме, в завуалированной форме, я прошу его передать, где находиться эта машинка. Если ему удасться ответ передать, можно будет многое предотвратить. Этих, из ГБ, обмануть трудно. Это просто какое-то чудо, что они не нашли ее. – Женщины перестали болтать и стали прислушиваться к разговору.

– А если у матери, почему ты не пойдешь к ней и не заберешь? Пусть она и отдаст.

Вадим снисходительно улыбнулся. – Мы не знаем точно места. Она и сама не знает, что у нее в доме машинка, если, конечно, эта машинка там. Мамаша у него – старый коммунист. Сука, преданная партии. Она может продать и его самого, и его друзей. К тому же она помнит расправы старого времени и боится их животным страхом, логика на нее не действует, как не действует она на большинство людей этого поколения. Конечно, с ее помощью всё было бы намного проще.

– А когда письмо от него получишь, на этом конец? – спросил Николай. – Ничего больше не надо?

– Это основное, – подтвердил Вадим. – Ефим, видимо, думает, что спрятал ее надежно. Во всяком случае, ничего не упомянул в первом письме, а может побоялся из осторожности. А тебе он ничего об этом не рассказывал?

– Ничего, – ответил Николай. – Мы много этих его дел не обсуждали. – Он откупорил вторую бутылку.

– Мы, однако, защищали друг – друга, – внезапно переменил он тему разговора. – Помню, один блатной мне подлянку сделал. А на Ефима он натравил две свои шестерки. – Николай опять переключил свои невидимые рычаги – И до того он мне на мозоль наступил, что решил я его ночью заделать наглухо.

– Решил что? – переспросила Марина, присаживаясь к столу к мужчинам.

– Ну, прикончить его, значит. В рабочей зоне нашел тонкий стальной штырь, толщиной с отвертку, сантиметров тридцать, заточил его остро на одном конце и пронес в жилую зону. Думал, ночью подожду его у толчка, он всегда хоть раз ночью в уборную ходил, я это знал. Я хотел ему прямо в сердце штырь засадить, мне говорили, если в сердце попасть, то и крови нет. Я б его труп в толчок и опустил, не скоро-б его нашли.

– Как же это может быть без крови? – тихо спросила Катя.

– Если попадешь в сердце, – спокойно, в своей ленивой манере заговорила Марина, – давление сразу падает до нуля и кровообращение останавливается. Нужно только попасть точно в сердце, и тогда почти наверняка крови не будет.

Николай повернулся к ней всем телом, не скрывая удивления. – А ты откудав это знаш? – Спросил он. – Нешто убивала кого?

– Я – вра-ач, – растягивая слова, неторопливо ответила Марина. – Врач – хирург. – Она помедлила немного, улыбаясь. – Я однажды препарировала труп с отверткой в сердце. – Николай невольно кинул взгляд на ее холеные, нежные маленькие руки. Потом посмотрел ей в глаза – они были, как обычно, спокойные и дружелюбные. Так держатся сильные, уверенные в себе мужики.

– А что было дальше? – поинтересовался Вадим. Он заметно пьянел, расхлябанно вертел головой, с рассеянным любопытством разглядывая сидящих, как будто впервые их увидел.

– Там недалеко была куча бревен. Я лег на землю рядом, меня ни с вышек, ни откуда не было видно. Долго пролежал так, а потом гляжу, кто-то вышел из барака и идет к толчку. Когда он поближе подошел, я разглядел его. Это был Ефим. Он остановился, стал вокруг себя все оглядывать, а потом тихо так, почти шепотом, позвал – Никола, ты здесь? – Я тоже шепотом позвал его к себе. Он меня услышал и подошел. – Кумовья в обходе заметили, что тебя нет, – он говорит. – Ищут тебя. А тот хмырь, видать, догадался, что ты его убить хочешь. Он, видать, тебя и заложил. Ты лучше брось эту мысль, Никола. Не стоит из-за него еще срок сидеть. – Я встал, штырь у меня в руке, он заметил и говорит: Ну-ка, отдай мне эту штуку, Никола. Я все-равно не дам тебе его убить. – И тут мы оба заметили, что трое идут в нашу сторону. Это были кумовья, они шли меня искать. Ефим вырвал у меня штырь и говорит: «беги вон туда, да медленно, чтобы они тебя заметили». Я все понял и побежал, да не шибко торопился. А Ефим побежал в другую сторону, да побойчее. Кумовья вначале бросились ко мне, а потом один из них заметил, что кто-то бежит за соседний барак. Он побежал за Ефимом, да опоздал. Меня поймали сразу, стали обыскивать на месте, а я гляжу, Ефим выбегает из-за барака с другой стороны, да тоже, не торопясь. Его повели в надзорку обыскивать, а он идет мимо нас, улыбается. Я потом узнал, что когда он забежал за барак, он воткнул в землю штырь в том месте, где земля была мягкая, ногой прижал, штырь весь вошел в землю, нужно было бы всю зону перекопать, чтобы найти его. Куда им! Ну, потормошили нас до утра, потом отстали.

– А если бы со штырем поймали? – спросил Вадим.

– У-у, могли бы срок намотать – покачал головой Николай. – Мне, по крайности, БУР бы дали, ну, а Ефиму не миновать было еще срок. Сильно он из-за меня рисковал.

В комнате наступила тишина. Из вечерней темноты в открытое окно ворвались две бабочки и с негодующим жужжанием стали биться о горячую лампочку. С улицы донесся беззаботный женский смех и звук гитары. Красивый, слегка хрипловатый женский голос радостно заливался мудрой частушкой:

 
Все бы пела, все бы пела
Все бы весели-ло-ся
Все бы под низом лежала
Все бы шевели-ло-ся
 

– Никак Люська поет? – спросил Николай Катю, удивленно подняв брови.

– Люська, кто же еще? – отозвалась Катя. – Вишь, пьет каждый день да гуляет, уж каждый ее уложил, кто хотел. Ты, поди, ее голос не узнал, что-ль?

– Узнал. Да раньше голос то у нее чистый был.

– Пьет с утра до вечера, вот и хрипеть стала, – пояснила Катя. – Каждый день как будто последний день живет. А поет все еще хорошо, стерва.

– Допоется, – уверенно кивнул Николай. Он поднялся и пошел в чулан, откуда вернулся с бумагой и карандашем, сел на другой край стола, рядом с Катей, и принялся рисовать, изредка посматривая на гостей.

– Стало-быть, вы – врач? – обратилась Катя к Марине. Она снова перешла на «Вы», разглядывая Марину с восхищением. Ей за всю жизнь ни разу не довелось сидеть в обществе образованных людей.

– А муж у нее – грузчик на складе, – вмешался в разговор Вадим.

– Да, быстро он переквалифицировался, – похвалила его Марина. – Из главного инженера проекта стал грузчиком. – И, повернувшись к Кате, добавила – Он, по всей видимости, очень хороший грузчик, мой муж. Видела ли ты, Катя, где еврея-грузчика? О нем, кстати, очень хорошо отзываются на складе как рабочие, так и начальство. Я горжусь им, он хороший грузчик, правда ведь, Вадим?. Он и пьет с ними наравне.

– Никогда не видела раньше еврея – грузчика, – простодушно призналась Катя, не отрывая от Вадима по детски удивленных глаз. Вадим и Николай взорвались от смеха, дрыгая ногами и раскачиваясь. Даже невозмутимая Марина не в силах была остановить конвульсии хохота.

– Надо выпить с грузчиком по этому поводу, – бросив карандаш на стол предложил Николай и схватил бутылку. – Когда еще, Катерина, будет у нас возможность выпить с евреем-грузчиком! Соображай. А я гляжу, ты не ешь, не пьешь, баба, давай, присоединяйся, не-ча хлопотать.

– А ты вот, неуч, – обиженно упрекнула его Катя. Она не понимала, что происходит и почему все смеются. – Сам то кто? Крановщик. Подумаешь. У меня и то образование больше. Я семь классов закончила. – Она оглядела гостей, каждого по очереди, переполненная гордостью, пытаясь определить, какое впечатление произвели ее слова.

– У меня отец-то был анжинер, – наставительно ответил Николай и снова принялся за рисунок. – Да арестовали его как врага народа, когда мне всего год был. А то бы, кто знат, может и я бы был анжинер. А вот когда моя мать померла, мне шесть лет тогда было, меня в детдом забрали. Потом с малолетства на заводе работал. А как выучился на крановщика, так с тех пор им и работаю. – Николай оторвался от рисунка и переключил невидимый рычаг скоростей, как будто демонстрируя свою профессию. Он встретился глазами с Катей и поправился – Ну, скажем, с перерывом, а в общем все время на кране работаю.

– Да, я тут среди вас в меньшинстве, – с пьяной глубокомысленностью заметил Вадим, приняв серьезный вид. – Я здесь один еврей, и один грузчик. Вот уеду в Израиль, и перестану быть и евреем, и грузчиком.