Текст книги "Остров пропавших девушек"

Без ответа.

– Я записала там номер моего телефона, – продолжает она, собрав последние силы, чтобы произнести фразу до конца и только после этого сдаться.

После чего безвольно опускает руки, поворачивается и уходит.

Она плачет, пока спускается с холма. Слезы льются ручьем, не переставая. Через минуту у нее будут силы собраться, но пока ее без остатка охватывает безысходность. «Я ужасная мать, – в миллионный раз думает она, ковыряя старую рану. – Джем, ты никогда не возненавидишь меня так, как я сама ненавижу себя. Господи, умоляю, дай мне шанс перед ней извиниться. Убедиться, что с ней все в порядке. Я хочу только одного – вернуть свою девочку».

На берегу завершает свое триумфальное шествие sirena – девушка примерно того же возраста, что ее дочь. Пародируя процессию со святым, ее на самодельном плоту несут восемь одетых матросами молодцев. И пока она покачивается на их утомленных плечах, собравшаяся вокруг толпа танцует и, насколько понимает Робин, выкрикивает всякую похабщину. Костюм на ней поистине ужасен: ноги скованы силиконовым хвостом, грудь – бюстгальтером пуш-ап в форме двух раковин, а на спине болтаются искусственные волосы длиной в три фута, больше похожие на крысиные хвосты, которые постоянно лезут ей в глаза и в рот, из-за чего ей постоянно приходится их откидывать.

«Ей это явно не нравится… – думает Робин. – Она будет рада, когда ночь ее славы подойдет к концу». Ох уж эти моменты триумфа. Все то, чего мы так страстно желали, будучи юными. Каких моментов смогла достигнуть Джемма? Сделало ли это ее счастливой?

Робин рада, что ей больше не надо быть подростком. Рада, что все разочарования этого возраста уже позади. Она в последний раз смотрит на лицо sirena, которую явно укачало, и поспешно шагает дальше вдоль гавани, намереваясь раздавать флаеры, пока не начнется фейерверк, а если останутся лишние, закрепить их на всех доступных вертикальных поверхностях. Хорошо, если ей будет чем заняться во время салюта. Джемма его обожает, и если Робин придется его смотреть, то, скорее всего, она снова расплачется.

26

Джемма

Июль 2015 года

У Татьяны есть собственная визажистка. Когда она заканчивает настоящий контуринг, Джемма выглядит на восемнадцать. А надев платье, выделенное Джулией из гардероба агентства – на двадцать один. Но при этом ей по-прежнему можно дать и двенадцать, отчего она опасается, как бы ее на входе не тормознули вышибалы.

– Не переживай, – говорит ей в такси Татьяна, – другие платят бешеные деньги, чтобы выглядеть так молодо. А мы, знаешь ли, не в паб «Уэзерспунс» едем.

– А куда? – спрашивает она.

– В «Иссиму».

– Серьезно?

Джулию этот вопрос забавляет.

– Я там уже была, – признается Джемма. – С моей подругой Наз. На Рождество. Там просто супер.

Платье на ней совсем узенькое, и устроиться на сиденье в нем удается с большим трудом. К тому же оно очень короткое, из-за чего приходится постоянно сжимать колени вместе. Наконец ей удается принять более-менее удобную позу, вытянув и сжав ноги и ухватившись за дверную ручку. Она похожа на Бемби, пытающегося встать на ноги.

– Неужели наверху?

У Джеммы по спине бегут мурашки. На втором этаже «Иссимы» есть настоящий закрытый клуб. Его существование считается большой тайной, о которой не принято говорить вслух, хотя в действительности о нем знает любой дурак. Невозможно не заметить красную дорожку, ведущую к стеклянному лифту с отдельным вышибалой.

– Нет, – отвечает Джемма, – внизу, в клубе.

– И тебя туда пустили? – спрашивает Джулия.

Джемма восторженно кивает.

– Вот потому-то, дорогая моя, мы и пользуемся вторым этажом, – говорит на это Татьяна.

Они обитают совсем в другом мире. Джемма слышит все эти слова и имена, порхающие в салоне: криотерапия, Джордж и Амаль, Денпасар, Джанкарло, Павел, Верхний Вест-Сайд, дарлинг, – которые почти ничего для нее не значат. Но при этом звучат так… эксклюзивно. Глядя на Джулию с Татьяной, она удивляется, что они с такой готовностью взяли ее под свое крыло. «Я хочу быть как они. Хоть они и старые, но живут по-настоящему».

Когда они выходят из такси, у вышибал загораются глаза. Они минуют пост охраны, танцпол, на котором ранним вечером никого нет, и видят, что администратор для VIP уже не только вызвал лифт, но и держит его двери открытыми для них. От радостного волнения у Джеммы кружится голова. Она втягивает живот, шагая за женщинами, и все вокруг улыбаются.

В стеклянной коробке лифта Джемма смотрит вниз на банкетки, барную стойку и танцевальные подиумы, на одном из которых они с Наз по пьяни отплясывали на Рождество. «Неужели на свете есть что-нибудь лучше этого?»

Если и есть, то это точно не балкон, на который их привозит лифт. Джемму волной захлестывает разочарование. Это как открыть рождественский подарок и обнаружить внутри носки. Повсюду стулья, с которых можно наблюдать за копошением муравьев внизу, но на них почти никого нет. Скучного вида бармен полирует бокалы, а одинокий официант подает коктейли за единственный занятый стол. Но их маленькая процессия с Татьяной во главе и не думает останавливаться. Вскоре Джемма видит в дальнем конце дверь. Татьяна подходит к ней, вбивает в электронный замок код, и через секунду Джемму уже ведут вверх в рай по выстеленной бархатом лестнице.

Девушка пораженно ахает. «В жизни не видела столько оттенков синего… – думает она. – Этого просто не может быть…»

На увенчанном куполом потолке красуется гигантская репродукция картины Ван Гога «Звездная ночь». Необузданный простор кружащих в вихре комет и тысяча мигающих светодиодных звезд, недосягаемых и бесконечно далеких, но таких маняще близких. О такой комнате она мечтала всю свою жизнь. Наполненной теми, в чье существование почти отказываешься верить. Лица тех, кого постоянно показывают по телевизору, и тех, кого точно не увидишь на экране. Столы, банкетки и кушетки с подушками. Небольшие палатки бедуинов с занавесками вместо дверей, за которыми в фонарях в виде керосиновых ламп горят свечи. И персонал в униформе, такой черной, что не отражает свет, бесшумно снующий с подносами в руках.

Пока Джемма сияет от всех этих чудес, прямо к ним подходит метрдотель и ведет к стеклянной стене, за которой, искрясь в последних лучах закатного солнца, манит густой зеленый итальянский сад: сплошные тропинки, подсолнухи и тополя. И все это на полквартала тянется по крышам домов, недоступное взору с улицы.

«Вот он, этот мир… – думает Джемма. – Тот самый мир. Я всегда знала, что он где-то рядом. Вот чего я хочу. Все это».

Она новыми глазами смотрит на своих хозяек, мысленно задавая им вопрос: «Кто вы? Как вы здесь оказались? Ведь в таком месте могут жить только боги».

Боги ведут себя радушно. Некоторые даже того же возраста, что она сама. За столом из тикового дерева в компании трех мужчин сидит девушка по имени Сара. Самую малость старше ее, но бесконечно более изысканная. Облегающее платье на ней похоже на вторую кожу, в ушах поблескивают серьги.

Мужчины гораздо старше. Один из них ей знаком: добродушный дядечка, который вечно маячит по телику, обожает планшеты с зажимом для бумаги и Евросоюз. Он нравится ее маме. Он потягивает вейп с таким видом, будто это косячок, по-хозяйски положив руку на спинку скамеечки и меряя Сару взглядом, в котором нет даже намека на отеческую заботу.

С криком «А-а-а-а-ах!» мужчины вскакивают на ноги. Но не Сара. Она остается сидеть полубоком – бедро красиво очерчено – держа в руке бокал шампанского, хотя улыбка на ее лице явно становится шире.

Воздушные поцелуи. «Мне тоже надо этому научиться, – думает она. – С энтузиазмом целовать других, даже не касаясь их кожи». Татьяну они целуют, а Джулии лишь жмут руку. Так Джемма понимает, что Татьяна – королева, а Джулия, пусть убедительно заговаривает зубы, всего лишь младший партнер. «Надо держаться Татьяны. Может, Джулия меня и нашла, но Татьяна – мое будущее».

К ним подходит официант, принимает заказ. Джемма садится в конце длинной деревянной скамьи на изумительную подушку. В воздухе витает сладкий аромат жасмина. Слева от нее устраивается Татьяна, а справа мужик – лет, пожалуй, за сорок (она никогда не умела определять возраст старых людей) с короткой стрижкой, маскирующей редеющую шевелюру, и «Ролексом» на запястье.

– Джереми, – произносит Татьяна.

Он жмет Джемме руку, улыбаясь с таким видом, будто перед ним не живой человек, а блюдечко деликатесной икры.

– Здравствуйте-здравствуйте.

К ним подсаживаются еще несколько человек, в основном мужчин. Олег, Дмитрий, Кристоф. Неземная красавица по имени Элен – кажется, стоит дунуть, и она тут же переломится. Джемме суют напиток. Прохладное плотное стекло в руке лежит как влитое, будто сделанное по мерке специально для нее. Коктейль, полный толченого льда: резкий – со вкусом лайма – и сладкий от коричневого сахара. Просто бесподобный.

– Нравится? – весело спрашивает Джереми, кивая на бокал.

– Роскошный, – отвечает она.

«Роскошный» – полюбившееся ей в последнее время слово. Легко скатывается с языка и отдает ретро.

– Кайпиринья[22]22
  Коктейль из кашасы, лайма, льда и тростникового сахара.


[Закрыть], – продолжает он. Затем повторяет слово по слогам: – Кай-пи-ри-нья. Его пьют в Бразилии. Там это национальный напиток.

– Вы там бывали? – спрашивает Джемма.

– В Бразилии? И не раз, – отвечает он. – У меня в Рио крупный бизнес.

Рио. Само это слово звучит в ее ушах как пляж.

– Вот бы туда съездить… – говорит Джемма.

– Будешь правильно себя вести, твоя мечта воплотится в жизнь, – заверяет он, награждая ее загадочной улыбкой, от которой она чувствует себя не в своей тарелке.

– Джемма у нас совсем недавно, Джереми, – говорит Татьяна, – Джулия лишь неделю назад нашла ее на Бонд-стрит.

– Вот оно что… – тянет он, и это явно что-то значит, потому как его рука, до этого подползшая по спинке скамьи Джемме за спину, отодвигается, а сам он садится прямее. – Стало быть, ты хочешь стать моделью? – спрашивает он ее, и его тон добрее, не такой… интимный.

– Надеюсь, – отвечает Джемма.

Она допивает свой сказочный напиток, и в ту же самую секунду в ее руке будто по волшебству материализуется другой, а пустой бокал растворяется в воздухе.

– Но если совсем честно, – признается она, потому что от спиртного ее тянет на признания, – то вообще-то мне бы хотелось стать актрисой.

– Актрисой? – переспрашивает он, и в его глазах вновь вспыхивают веселые огоньки.

Джемма не понимает почему. Она не пытается быть смешной.

– В таком случае тебе обязательно надо познакомиться с Морисом. Он у нас продюсер.

Один из мужиков, вьющихся вокруг Сары, поворачивается и бросает на них через мясистое плечо взгляд.

– Это я, – говорит он, – а кто это к нам сегодня зашел?

– Ее зовут Джемма, мой дорогой, – отвечает Джулия, – контракт с нами она подписала всего пару дней назад, и теперь мы вводим ее в курс дела.

Джемма улыбается, надеясь, что поощрительно. Морис – первый продюсер, которого она встретила в жизни. Она надеется, что его не доконает сердечный приступ, который, судя по багровому лицу и толстенной сигаре, не за горами. Если после столь легкого знакомства он тут же отдаст концы, будет просто комедия.

При виде ее улыбки у Мориса молниеносно расширяются зрачки.

– Новенькая, да? – произносит он. – И сколько тебе лет?

– Шестнадцать, – отвечает за нее Татьяна.

– Ну что же, когда поднаберешься опыта, обязательно заходи поздороваться, – говорит он ей.

– Хорошо, – отвечает она, осмелев от кампириньи, – но как я могу набраться опыта, не работая?

Старый как мир вопрос, который задают представители всех без исключений поколений. Но хотя ей он кажется вполне здравым, все мужчины вокруг взрываются хохотом. Не зная, как на это реагировать, Джемма смеется с ними.

– Вот это настрой! – загадочно восклицает Морис и опять поворачивается к Саре.

Приходит еще одна девушка – в сопровождении мужчины с волосами, так густо намазанными гелем, что их можно принять за резиновую шапочку для душа. Когда Сара пересаживается на дальний конец стола, он устраивается рядом с ней. Новенькая проскальзывает между Джереми и Джеммой.

Она восхитительна. Шелковистые спадающие на плечи волосы и золотистые миндалевидные глаза, цвет которых подчеркивают искристые сапфиры и металлический блеск золота. И пахнет она роскошно – восхитительно чистый и свежий аромат лимона, мяты и забытого с детства полевого цветка, бурно смешивающийся с ароматом жасмина над их головами.

Когда ей наливают бокал шампанского, она поворачивается к Джемме и окидывает ее оценивающим взглядом. Но не стервозным, а дружелюбно-нейтральным.

– Мне нравятся твои волосы, – говорит она.

– Спасибо, – благодарит Джемма, – у меня бабушка с Барбадоса. Но мне всегда хотелось волосы как у тебя.

Волосам соседки действительно можно только позавидовать – гладким, прямым, чуть завивающимся на кончиках, как у русалки.

Сара встает и уходит. Вслед за ней буквально через пару секунд выходит и мужик с резиновой шапочкой для душа на голове. Но ведь вечеринка еще не подошла к концу, правда? Хотя больше никто, похоже, даже не думает двигаться с места. Глядя в спину удаляющемуся соседу, пара мужиков перебрасываются какой-то шуткой.

– Нет-нет, – отвечает ее новая подруга, – у тебя совершенно особенные волосы. Если добавишь еще несколько золотистых прядок, будет просто обалдеть.

– Отличная мысль, Мелани, – отзывается на это Татьяна, – надо будет над этим подумать. Правильно я говорю, Джулия?

Услышав свое имя, та тут же поворачивается и переспрашивает:

– Что?

– Волосы Джеммы. Мелани считает, что Джемме лучше мелировать их золотистыми прядками.

– Слушай, а ведь правда! – восклицает Джулия. – Отличный план. А если еще осветлить их в целом на пару тонов, получится просто бесподобно. Тебе очень пойдет блонд, с твоим цветом кожи. Сочетания цветов, которых не существует в природе, могут быть очень привлекательными.

– Может, светло-каштановый? – спрашивает Татьяна. – Чтобы на фоне золотистые прядки выглядели еще ярче?

– Идеально! – говорит Джулия. – Тогда забронирую мастера на завтра. – И отворачивается обратно.

Джемма немного растеряна. Она с семи лет запретила маме принимать за нее решения во всем, что касается внешности. Но эти дамы заботятся о ее карьере. Они – эксперты. Это другое.

Но как объяснить маме. И той захочется узнать, откуда у нее на это деньги. «Ладно, скажу, что волосы мне покрасила Наз. Мама в жизни не отличит работу профессионального мастера. А Наз не будет возражать, она умеет импровизировать».

27

Остров

Август 1985 года

Слыша голос Татьяны, Мерседес понимает, что та уже встала. И уже что-то клянчит.

– Но почему, пап? Замок – полный отстой. Там смертельно скучно, абсолютно нечем заняться. Ну почему, почему я должна там остаться? Эта чертова посудина и так без конца стоит на приколе, а стоит тебе наконец-то куда-то отправиться, ты меня выгоняешь.

– Поездка только для мальчиков, милая моя, и ты это хорошо знаешь.

– Для мальчиков, для мальчиков. Я тебя умоляю, они же все – дряхлые старики.

– Это еще один повод не болтаться тебе с ними рядом, – говорит он.

– Но… Ну, пап, пожалуйста. Я все равно почти как мальчишка.

– Ну не скажи, – отвечает он.

Они выходят на свет. Отец в хлопковых шортах в клетку, мешком свисающих до самых колен, и белом махровом халате, достаточно большом, чтобы сшить из него теплое зимнее одеяло. Дочь умоляюще висит у него на руке, как обычно прижимаясь к ней грудью.

Завидев Мерседес, Татьяна тотчас прерывает свой монолог:

– А, это ты… Давно здесь?

– С девяти, – отвечает та.

Как и каждое утро. Так указано в ее контракте. С девяти и пока не скажут «свободна». Первый час или два она ежедневно тратит на ожидание. Но она не против: часто это самое приятное время за весь день. Персонал относится к ней по-доброму и балует, будто считая своим долгом ее за что-то вознаградить. Может, потому, что она не перестала говорить «спасибо» и «пожалуйста». Теперь, запомнив расписание Татьяны, она прекрасно проводит время, пробуя всевозможные свежевыжатые соки – сегодня арбузный, вкуснее всех предыдущих, – а заодно и пирожные, которые шеф-повар готовит своими прохладными обсыпанными мукой руками в недрах корабля. А однажды она даже встретила капитана, представившегося Филиппом, словно она не простая местная девчонка, а кто-то, с кем стоит поговорить.

Татьяна выпускает отцовскую руку, подходит к столу и хватает с тарелки Мерседес сфольятеллу[23]23
  Сфольятелла – слоеный сладкий пирожок из итальянского региона Кампанья.


[Закрыть]. Как будто хочет на что-то этим намекнуть. Буравит Мерседес властным взглядом, вгрызаясь в выпечку.

С тяжелым вздохом, вызывающим ассоциации с гидравлическим насосом, Мэтью опускается на шезлонг, жалобно скрипнувший под его весом.

– Деточка, это ведь всего на две ночи.

– Ага, две ночи в аду, – трагичным голосом отвечает Татьяна, бросает недоеденный пирожок обратно на тарелку Мерседес, совершает два широких шага и плюхается отцу на колени. – Пап, ну, пожалуйста! – Потом обнимает за шею и зарывается носом в складки его подбородка.

Мэтью выглядит таким довольным, будто выиграл приз. Мерседес становится неуютно. Она никогда не знает, куда деть взгляд, когда они себя так ведут. Она уже не помнит, как сидела на коленях у Серджио, так как этого не случалось с тех пор, как ей исполнилось семь. Поэтому от вида этой девочки-подростка, которая прижимается к Мэтью Миду, как ненасытный щенок, ее немного тошнит. Это ощущение сложно объяснить, но, когда такое происходит, Мерседес хочется оказаться в другом месте.

Мэтью мягко отталкивает от себя дочь, ссаживает ее с колен, шлепает по попе и упирает в свои широко расставленные бедра толстые, короткие руки.

– Так, – говорит он. – Мне надо сделать пару звонков. Ни минуты покоя. Так что ступай собирать вещи. Машина будет через четыре часа.

С тем же пугающим вздохом он с трудом поднимается. Неспешно идет в кают-компанию, двигая багровыми ногами в шлепках. Татьяна с неприкрытым изумлением смотрит ему вслед.

Вдруг Мид останавливается, поворачивается и говорит:

– А ты, Мерси, собрала вещи?

Она подпрыгивает. Вопросительно указывает на себя пальцем.

– А что, на этой яхте есть еще какая-то Мерси? – спрашивает он.

«Да нет», – думает она. И тем не менее.

– Вы хотите, чтобы я тоже поехала в замок?

– Ну да-а! – тянет Татьяна.

– Но я…

– Что «я»? – надуто спрашивает Татьяна.

Мерседес не знает, что ей ответить.

Татьяна поджимает губы.

– Отлично, ничего не скажешь. Просто отлично.

– Нет! Нет! Просто вы мне ничего не говорили, вот и все! Я не думала, что меня тоже пригласили. Я не предупредила родителей! Я не могу вот так взять и…

– Если ты беспокоишься по поводу el duqa, – произносит Мэтью, каким-то образом оскверняя этот титул своим языком, – не стоит. Джанкарло разрешит все, что я захочу.

Татьяна подходит к столу и берет с него тарелку Мерседес.

– Значит, ты не хочешь ехать?

В ее голосе звучат новые нотки.

– Нет! – протестует Мерседес. – Просто… Я не… Вы не…

Татьяна швыряет тарелку на лакированный пол. Осколки с крошками разлетаются во все стороны.

– Пошла ты на хер, Мерседес Делиа! – орет она и бежит внутрь.

Мерседес не может пошевелиться. Не знает, что теперь делать.

– Пошла на хер!!! Просто отвали! – заходится в крике Татьяна, топочет по салону, уходит по лестнице на нижнюю палубу.

«И что мне теперь делать?» – размышляет Мерседес.

Мэтью берет со стола папку и хлопает ею по бедру. Потом сует в карман руку и внимательно смотрит на свою двенадцатилетнюю подчиненную.

– Хорошо, – говорит он, – после обеда я пришлю за тобой машину. А пока можешь идти домой.

– Я… – В голове у нее шумит. – Простите… – лепечет она. – Я просто не…

– И извинись перед моей дочерью, когда доберешься до замка, – говорит он, – за свое паскудное поведение.

28

Вертолет прилетает в три, а через полчаса на пристань заезжает присланный из замка лимузин.

– Вот она, – говорит Донателла, – твоя карета.

– Заткнись, – отвечает Мерседес и хмуро глядит на сестру, сидя на стуле, где ей было велено ждать, чтобы не испачкаться.

Ларисса так ее выскоблила, что кожу саднит, а одежку наглаживала до тех пор, пока по ее лицу градом не покатился пот.

– Не хватало еще, чтобы ты опозорила меня перед герцогом, – огрызнулась она.

– Но, мам, герцога там не будет!

– Это ты так говоришь.

– Да нет, правда! Он же на яхте!

– Пусть так, – отвечает мать, – но ты едешь в замок. Поди узнай, что ему потом наговорит прислуга.

Мерседес сомневается, что прислуга побежит докладывать герцогу о ее мятой юбке, но не спорит. Сидит в старом платье Татьяны с орхидеями, волосы забраны назад в косу, к опухшим ногам прилипли лучшие зимние туфли. Она ждет своей участи.

Машина подъезжает к трапу «Принцессы Татьяны». Снова. После прибытия герцога и отъезда Татьяны, которая села в машину с гордо поднятой головой, не удостоив Мерседес на terasa даже взглядом, она насчитала восьмерых гостей. Мужчины одеты повседневно, но роскошно, как и положено богачам: кремовые брюки, темные очки и яркие тонкие пуловеры, под которыми выпирают соски.

Она думала, что приглашенные уже собрались, но, оказывается, ошиблась. И теперь слегка подается вперед, чтобы лучше видеть.

Водитель герцога выходит из машины и открывает дверцу, ближайшую к воде. Небольшая пауза. И из салона выпархивают четыре молодые женщины и взбегают по трапу. Экзотичные создания – фигуристые, затянутые в тугие одежды: юбки и топики так далеко отстоят друг от друга, что им не суждено встретиться, сапоги из ослепительно-белого пластика до середины бедер и туфли на таких высоченных каблуках, что подошвы пришлось снабдить массивными платформами, – даже Мерседес и той не составляет труда сообразить, зачем их сюда привезли.

Изумленно ахнув, она смотрит по сторонам в поиске solteronas. Увидев эту картину, те точно смогут понять разницу между Камиллой Гарсия и настоящей puta. Но их нет. Они все на Плаза Иглесиа, плетут кружева и перемывают другим кости. У рыболовецких судов в мужских руках неподвижно замирают сети, и Гектор Марино отвешивает Феликсу увесистый подзатыльник.

Девушки выходят на надраенную палубу, проходят мимо знака «На шпильках вход запрещен» и по мостику направляются к мужчинам, головы которых виднеются над планширом. Мерседес может поклясться, что их приветствуют одобрительным шумом.

«О господи, – думает она, – значит, это и есть мальчишник? А Татьяна знает? А святые отцы, ведущие за собой в День святого Иакова толпы прихожан, в курсе, что наш герцог прохлаждается на яхтах с девицами такого сорта? Может, я должна ей об этом рассказать? Или, может, им? Но как?»

Водитель возвращается на свое сиденье, и вот машина уже медленно ползет к их ресторану. На яхте врубается музыка – холодной, противоестественной пульсацией, от которой дрожит вода. Над планширом в такт ритму вздымаются худенькие загорелые руки. Сбежавший с мостика капитан убирает трап, и через несколько мгновений судно отчаливает от берега. Задумчиво наматывая на палец прядку, Донателла смотрит ему вслед.

– Жаль, что ты не повидаешь герцога, – говорит она.

– Не начинай, – отвечает на это Мерседес.

– Как же тебе, блин, везет, – продолжает сестра, – яхты, замки, новые тряпки.

Сама Мерседес никакой особой радости не ощущает. Остальная ребятня с острова теперь обходит ее стороной. Смотрит как на разряженную отщепенку, словно у нее выросли рога.

– Это все вовсе не так уж и здорово, – отвечает она.

– Ну да, ну да, – отвечает Донателла, – а я пойду драить унитаз. Видимо, англичане даже дерьмо за собой смывать не умеют.

Первая поездка на машине не такая захватывающая, как она думала. В салоне сильно пахнет парфюмом. Не теми тонкими ароматами, которые обычно окружают Мидов, а мешаниной химических запахов, достаточно едких, чтобы прикончить насекомых. При этом скорость, кажущаяся головокружительной, когда автомобиль проносится мимо тебя по новой асфальтовой дороге, изнутри воспринимается чем-то совершенно обычным. Медленной, на самом деле. Но сиденья обиты мягчайшей лайкой, а в выемках подлокотников задних сидений стоят пластиковые бутылочки с газированной водой.

Взяв одну из них, чтобы посмотреть, Мерседес замечает, что на нее в зеркало заднего вида смотрит шофер.

– Попей, – подбадривает он.

– Правда?

В ответ он кивает с тем особенным покровительственным видом, с каким мужчины так любят обращаться к девчушкам.

– Они там для этого и стоят, – говорит он.

Она выпивает ее целиком за пару небольших глотков. Газированная, но не слишком. Не зная, куда девать бутылочку, Мерседес смотрит по сторонам и наконец сует в мешок для грязного белья, который ей насильно всучила Ларисса.

– Вторую тоже можешь взять, – с улыбкой говорит водитель, – отдашь сестре.

– Нет-нет! – восклицает она, краснея до корней волос. – Я не…

– Да не переживай ты, – настаивает он, – в этих старых погребах их тысяча. Я пополню запас перед тем, как везти тебя обратно.

«Я не хотела забрать ее как сувенир! – мечется в ее голове крик. – Я пыталась не мусорить!» Но она благодарно кивает и берет вторую бутылку.

Решетка ворот поднимается вверх, и лимузин заезжает во двор. Брусчатка. Высокие окна. И, к величайшему изумлению Мерседес, хотя внешняя сторона стен – суровая и отталкивающая, внутренняя выложена яркой узорчатой плиткой. Как ей кажется, арабской. Несколько таких стен сохранилось в старом городе. Такой же плиткой отделаны и общественные бани. Здесь же она покрывает все четыре внутренние стены от земли до зубцов наверху. Мавры, должно быть, захватили этот замок и жили в нем достаточно долго для того, чтобы украсить. Это настолько противоречит истории, которую им преподают в школе, что у Мерседес кружится голова. Раньше она думала, что герцоги прогнали мавров. Но если так, то почему те тогда так старательно украсили интерьер?

Мерседес выходит из машины, от изумления разинув рот. «Это потрясающе! Как же тут красиво должно быть ночью, когда зажигают факелы».

В этот момент распахивается дверь. Татьяна. На ней тюрбан, а в ушах сережки с гигантскими жемчужинами.

– Вот как, – говорит она, – в таком случае, думаю, тебе лучше войти.

Значит, все еще дуется.

– Прости, Татьяна, что я сегодня так себя повела, – робко говорит Мерседес, – мне и правда никто не сказал, что ты возьмешь меня с собой.

Татьяна надменно вскидывает голову.

– Это все, что ты можешь мне сказать?

– Прости. Это простое недоразумение.

– Ну что ж.

– Извини, – еще раз повторяет Мерседес.

Татьяна разворачивается, чтобы уйти.

– Я была наверху у бассейна. Пришлось спускаться.

– Здесь есть бассейн? Где?

Татьяна поворачивается. Злобная улыбка на ее лице больше похожа на оскал, глаза блестят.

– Ой, то есть теперь тебе интересно провести здесь время? – говорит она. – Бассейн на бастионах. – И идет дальше, шлепая по тысячелетним известняковым плитам.

Мерседес еще ни разу не сталкивалась с такой обидой. Не знает, как себя вести, когда отказываются принимать извинения. Думает, что, может, заискивание решит проблему.

– Я правда счастлива здесь побывать, – произносит она. – Я просто думала, что меня не приглашали.

– Надо же… – бросает на ходу Татьяна. – Ни к чему не прикасайся, пока я не разрешу. Здесь все древнее, как мир, и невероятно ценное. Все равно что в чертовом музее.

Она молча ведет Мерседес по внутренним покоям замка, куда жителей Кастелланы сроду не пускали. Поэтому девочка тихо радуется такой возможности. Какое же здесь все… высокое. Потолки, должно быть, уходят на десять метров вверх, так что кованые люстры едва видны. Бледно-терракотовая штукатурка и дерево, выкрашенное в величественный бирюзовый цвет. Пока они идут мимо доспехов по выложенному черно-белой плиткой полу, со старых полотен на них надменно взирают предки. Каждый шаг откликается эхом, словно в церкви.

Мерседес едва может дышать. «Надо запомнить каждую деталь, чтобы потом рассказать Донателле, – размышляет она. – Жаль, что у меня нет фотоаппарата. Когда состарюсь, ни одна живая душа не поверит, что я здесь была».

Татьяна ведет ее вверх по лестнице, широкой, как весь их дом. Витраж в окне высотой в два этажа изображает герцога Лоренцо, их спасителя, разящего врага в битве при Клавио. На это с одобрением взирает святой Иаков. Мерседес чуть замедляет шаг, чтобы вобрать всю эту картину в себя. Как жутко. Это ее история. Величественная и ужасная.

Сверху за спиной слышится нетерпеливый вздох. Татьяна стоит на верхней ступеньке и смотрит на нее, сложив на груди руки.

– Прости, – говорит Мерседес, подхватывает сумку и торопливо поднимается к ней.

– Джанкарло велел поселить тебя в комнате рядом с моей, – произносит Татьяна, когда они идут по длинному широкому коридору с персидскими коврами на черных досках пола.

Огромные промежутки меж дверными проемами на стенах заполняют гобелены.

– Отлично, – отвечает Мерседес.

– Да по фигу.

Татьяна распахивает дверь, за которой обнаруживается еще одна комната размером с террасу «Ре дель Пеше». Стены окрашены в бледно-зеленый цвет, на одной из них – картина маслом, изображающая сморщенного ребенка в плотном зеленом бархатном платье. Кровать с пологом на четырех столбиках украшают резные фрукты и гаргульи. Мерседес рассматривает портрет, с которого на нее глядят огромные больные глаза на пепельно-сером лице.

– Она умерла от чумы, – говорит Татьяна. – В 1631 году. А написали ее уже после смерти. Memento mori.

Мерседес пробирает дрожь.

Голос Татьяны меняется. В нем пробиваются злорадные нотки, которые не нравятся Мерседес.

– Я надеюсь, ты не боишься привидений, – говорит подруга.

На руках Мерседес дыбом встают волоски. Насчет привидений не шутят. Это тебе не очередная сплетня, чтобы потрепать языком. Даже в городе и то есть уголки, куда никто не согласится отправиться в одиночку ночью. А sirenas, завывающие в гроте, наполняют ее сердце ужасом, хотя сама она их ни разу не слышала.

– Какие еще привидения? – боязливо спрашивает она.

– Всякие, – отвечает Татьяна. – Знаешь, этот замок буквально дышит историей. Умершие дети, похищенные наследницы. Предатели, сдохшие в темницах…

Она скрючивает пальцы, изображая когти, и делает в ее сторону резкий выпад. Мерседес в испуге отшатывается.

Татьяна явно заинтригована.

– О боже! Ты что, испугалась? – Прищуривается, всматриваясь в Мерседес. – И правда… Испугалась! Действительно думаешь, что кто-нибудь на тебя выпрыгнет и – бу!

Выкрикнув последние слова, она прыгает к ней, размахивая в воздухе руками. Мерседес вскрикивает, роняет сумку и хватается за сердце.

Татьяна хохочет, держась за бока, словно они вот-вот отвалятся, и насмешливо тычет в нее пальцем.

– Вот умора! – орет она.

Из-за адреналина, растекшегося по венам, Мерседес на мгновение забывает, кто она и где находится.

– Твою мать, это не смешно! L’ostia! Mjerda con xerda! Никогда больше так не делай!