Текст книги "Культурная эволюция. Как теория Дарвина может пролить свет на человеческую культуру и объединить социальные науки"

Алекс Месуди
Культурная эволюция. Как теория Дарвина может пролить свет на человеческую культуру и объединить социальные науки

“Cultural Evolution: How Darwinian Theory Can Explain Human Culture and Synthesize the Social Sciences” by Alex Mesoudi

Licensed by The University of Chicago Press, Chicago, Illinois, U.S.A.

© 2011 by The University of Chicago. All rights reserved.

© ФГБОУ ВО «Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации», 2019

Предисловие

2009 год стал 150-й годовщиной публикации «Происхождения видов» Чарлза Дарвина. Как и другие юбилейные годы – 1909 и 1959, – этот год был отмечен празднованиями в университетах и научных обществах по всему миру, а также телесериалом и биографическим кинофильмом, посвященными Дарвину. Лишь немногие ученые, и уж точно – немногие книги так долго привлекают внимание публики. Однако это не просто преклонение перед научным авторитетом, это – признание большого прорыва в науке. В «Происхождении видов» впервые было представлено веское научное объяснение двух явлений, которые до этого объяснялись (и отчасти объясняются до сих пор) сверхъестественными силами, мистическими или религиозными факторами. Первое явление – невероятное разнообразие биологических организмов, которое мы можем наблюдать вокруг себя: жуки, кактусы, колибри, водоросли, гиббоны – и это если привести лишь несколько случайных примеров. До Дарвина общепринятое объяснение гласило, что все эти виды были созданы Богом в их современном виде – виде, который по каким-то причинам показался Богу удачным (в конце концов, его пути неисповедимы). Второе явление, которому Дарвин дал объяснение, – сложные адаптации у разнообразных организмов: например, глаза, крылья, системы эхолокации или мозг. Как отмечали многие теологи, эти адаптации состоят из множества функционально взаимосвязанных частей, которые прекрасно взаимодействуют друг с другом, являясь, как им казалось, свидетельством разумного замысла в творении.

Гений Дарвина – то, за что его почитают и по сей день, – в том, что он предложил первое связное и реалистичное научное объяснение этих явлений. Согласно Дарвину, разнообразие и сложность природы объясняются с помощью нескольких простых принципов, действие каждого из которых можно продемонстрировать эмпирически. Во-первых, между индивидами существуют различия; во-вторых, происходит «борьба за существование» из-за ограниченных ресурсов (еда, место для гнездования или партнеры) и роста популяций, которое приводит к неравным шансам индивидов на выживание и размножение; в-третьих, признаки передаются от родителей к потомкам в процессе размножения. Результатом всего этого является то, что Дарвин назвал «естественным отбором»: признаки, которые увеличивают шансы индивида на выживание и размножение, будут с большей вероятностью переданы следующему поколению, и частота таких признаков в популяции будет возрастать. Со временем полезные признаки накапливаются и соединяются, создавая глаза, крылья и другие структуры, которые раньше приписывались деяниям Творца. Труд Дарвина стимулировал плодотворные исследования в эволюционной биологии на протяжении полутора веков, за время которых принципы Дарвина уточнялись – например, были выявлены генетические основы наследования, о которых он имел лишь очень приблизительное представление.

В этой книге представлен обзор растущего числа научных исследований, основанных на фундаментальной идее о том, что изменения в культуре – то есть изменения в культурно передающихся верованиях, знаниях, технологиях, языках, социальных институтах и т. д. – происходят по тем же дарвиновским принципам, описанным в «Происхождении видов» сто пятьдесят лет назад. Иными словами, культура эволюционирует. Эта идея далеко не нова. На самом деле, сам Дарвин позднее проводил параллели между биологической эволюцией и развитием культуры, в частности – развитием языка.

Образование различных языков и происхождение различных видов, равно как доводы в пользу того, что те и другие развились постепенно, совпадают между собой весьма странным образом. <…> Выживание или сохранение некоторых благоприятствуемых слов в борьбе за существование – это естественный отбор[1]1
  Дарвин 1953: 207–208; Darwin 1871: 90–91.


[Закрыть].

Дарвин не просто использовал аналогию для простоты изложения. Развитие языка не «немного похоже» на естественный отбор и не «отчасти напоминает» его. Развитие языка – это и есть естественный отбор. Многие другие знаменитые ученые позже делали похожие наблюдения – например, Уильям Джеймс, один из основателей психологии:

Существует примечательная параллель… между фактами социальной эволюции, с одной стороны, и зоологической эволюцией, как излагает ее господин Дарвин, – с другой[2]2
  James 1880: 441.


[Закрыть].

Несмотря на эти заявления выдающихся ученых прошлого об интересном и значительном сходстве между развитием природы и культуры, лишь недавно методы, инструменты, теории и понятия дарвинизма начали всерьез использоваться для объяснения культурных явлений. Эта книга – попытка обобщить и синтезировать это новое направление исследований.

Во многих отношениях проблема, которую хотел объяснить Дарвин, – разнообразие и сложность биологических организмов – похожа на проблему, с которой имеют дело исследователи культуры. Человеческая культура тоже чрезвычайно разнообразна: в современном мире существует примерно 10 000 различных религий, примерно 7000 различных языков, каждый из которых содержит около полумиллиона слов, а изобретений только в США запатентовано 7,7 млн. Человеческая культура тоже бывает удивительно сложной – как сложны, например, очень подробные знания об экологии поведения других видов, передающиеся из поколения в поколение многими группами охотников-собирателей, или же технологические артефакты вроде компьютера или космического корабля, созданные из бесчисленных функционально взаимосвязанных частей, или политические и финансовые институции, которые успешно (по крайней мере, до некоторой степени) организовывают жизни миллионов людей. Этот объем разнообразных и сложных знаний позволил нашему виду успешно освоить практически каждую часть земной суши – от морозных полюсов до знойных пустынь, от тропических лесов до горных хребтов. В главе 1 будет дано более точное определение того, что мы называем «культурой», а также будет показано, что знания, получаемые культурным путем, существенно влияют на различные аспекты человеческого поведения – от общесоциальных паттернов агрессии и сотрудничества до базовых психологических процессов, например, того, как мы воспринимаем вещи и поведение других людей.

В главе 2 обсуждается положение о том, что объяснение разнообразия и сложности природы, предложенное Дарвином, применимо и к человеческой культуре. Это значит, что развитие культуры – верований, знаний, технологий, социальных институтов и т. д. – происходит по принципам, описанным Дарвином в «Происхождении видов». Во-первых, культурные признаки варьируются по форме и выражению; во-вторых, эти культурные варианты соревнуются друг с другом за ограниченные ресурсы, такие как пространство или память, поэтому не у всех из них одинаковые шансы выжить и распространиться; в-третьих, культурные варианты передаются от человека к человеку с помощью культурной передачи. Глава 2 посвящена объяснению этого базового положения и демонстрации того, что теория культурной эволюции имеет крепкие эмпирические основания – по крайней мере настолько же крепкие, как равнозначные утверждения, сделанные Дарвином в «Происхождении видов» относительно биологических видов.

Однако важно не только сходство между развитием биологии и культуры, важны и различия. После того, как Дарвин изложил свою теорию в «Происхождении видов», биологи детальнее изучили различные аспекты биологической эволюции, такие как дискретное наследование (существование отдельных частиц наследования, генов), слепая изменчивость (новые генетические изменения не появляются для того, чтобы решить конкретные адаптивные проблемы) или барьер Вейсмана (разделение генотипа и фенотипа: изменения, приобретенные на протяжении жизни организма, не передаются напрямую потомкам) – и все эти частности могут и не соблюдаться в культурной эволюции. Впрочем, это не аннулирует базовое утверждение главы 2 о культурной эволюции. Это просто значит, что в деталях она может отличаться от эволюции биологической, и задача исследователей культуры – изучить эти подробности, как это делали биологи на протяжении предыдущих 150 лет.

Помня об этом, в главе 3 я исследую микро-уровневые процессы культурной эволюции, основанные на новаторских моделях, разработанных в 1970-е и 1980-е годы несколькими учеными-первопроходцами в Калифорнии. Некоторые из этих процессов – например, дрейф (изменения в результате случайных событий в небольших популяциях) или вертикальная культурная передача (от биологических родителей, как и с генами) – напоминают биологическую эволюцию. Другие процессы характерны только для культуры – например, процесс направленного изменения (напоминающий ламарковский), при котором люди изменяют информацию перед тем, как передать ее другим. Каждый из этих микроэволюционных процессов приводит к различным последствиям на уровне целой популяции – последствиям, которые мы смогли понять лишь благодаря математическим моделям, взятым из популяционной генетики.

В главах 4 и 5 рассмотрена культурная макроэволюция, то есть крупномасштабные, длительные тренды в культуре, выявленные на материале антропологии, археологии, истории и лингвистики. Конечно, представители этих дисциплин уже давно занимаются описанием и объяснением масштабных закономерностей в развитии культуры, причем без привлечения теории культурной эволюции. Однако их объяснения, как правило, основаны на качественных, а не количественных методах. Мы увидим, что культурные эволюционисты пользуются строгими количественными методами, созданными специально для выявления и объяснения закономерностей в биологической эволюции – филогенетическим анализом или моделями нейтральной эволюции (дрейфа). Эти методы позволяют исследовать паттерны культурной макроэволюции точнее, чем традиционные, не-эволюционные модели.

Главы 6 и 7 посвящены двум методам изучения культурной микроэволюции: лабораторным экспериментам и полевым этнографическим исследованиям. С помощью экспериментов культурная эволюция воссоздается в контролируемых лабораторных условиях. Этот метод имеет много преимуществ перед обычным наблюдением – например, историческим. Мы можем изменять переменные, чтобы выявить причины культурных явлений, можем «перезапускать» историю несколько раз, чтобы понять, не являются ли найденные паттерны результатом простой случайности, и можем собирать чистые и полные данные – то, что невозможно сделать, просто наблюдая за культурным процессом. Этнографические полевые исследования дополняют эксперименты – развитие культуры здесь изучается в небольших сообществах людей. Цель – ответить, например, на такие вопросы: у кого мы больше учимся – у родителей или у сверстников, и как каждый из этих путей передачи информации влияет на внутри– и межгрупповое культурное разнообразие?

Глава 8 содержит обзор недавних попыток смоделировать экономические изменения как эволюционный процесс. Объяснения исторических изменений не слишком удаются традиционной экономической теории: вместо этого она изучает оптимальные состояния экономических систем в отдельные моменты времени. Но такой подход плохо приспособлен для исследования экономик, постоянно подверженных переменам, – например, в ответ на резкие технологические прорывы (скажем, в телекоммуникациях или компьютерной технике). Экономисты начали создавать эволюционную теорию экономических систем, в которой базовым считается именно изменение, а не стазис. Другие исследователи утверждают, что эволюционные культурные процессы – а конкретнее, процесс культурного группового отбора – могут объяснить некоторые озадачивающие открытия: например, тот факт, что люди намного более склонны к кооперации, чем если бы они действовали исключительно ради увеличения собственной выгоды, как это предполагает традиционная, не-эволюционная экономическая теория.

В главе 9 поднимается вопрос о том, есть ли культура у других видов животных, кроме человека. Ответ во многом зависит от нашего определения «культуры». Однако очевидно, что неожиданно много видов обладают по крайней мере некоторыми важными чертами человеческой культуры – например, способностью учиться у других или поддерживать стабильные различия в поведении внутри группы, которые можно назвать культурными «традициями». Но, по всей видимости, только люди обладают кумулятивной культурой, в которой изменения накапливаются из поколения в поколение. Почему кумулятивная культурная эволюция присуща лишь людям – пока что загадка, но это направление исследований, возможно, позволит пролить свет на происхождение и основания человеческой культуры.

Задача последней главы – обосновать мысль о том, что будущее за «эволюционным синтезом» в социальных науках. Несмотря на все великолепие «Происхождения видов», эволюционная биология сформировалась как последовательная и успешная дисциплина лишь вследствие «эволюционного синтеза» 1930–1940-х годов. До этого биология состояла из нескольких обособленных дисциплин, составленных экспериментаторами, теоретиками, полевыми естествоиспытателями, палеонтологами и т. д. Каждая дисциплина была основана на собственных теоретических положениях, часто конфликтовавших с теориями других дисциплин. В ходе синтеза представители каждого из направлений пришли к согласию насчет основных положений, объединив таким образом биологию в рамках единой теории дарвинизма. Это стало возможным, поскольку ученые выяснили, что закономерности биологической макроэволюции (адаптивная радиация или периоды развития и стазиса в палеонтологической летописи) можно объяснить с помощью микроэволюционных процессов, изучаемых экспериментаторами и математиками – процессами вроде естественного отбора, полового отбора и дрейфа. В главе 10 я утверждаю, что социальные науки сейчас находятся в таком же раздробленном состоянии, как и биологические науки до 1930-х годов. Однако если эволюция культуры действительно напоминает эволюцию природы, то похожий «эволюционный синтез» возможен и в социальных науках. Иными словами, масштабные тренды или модели в культурной эволюции, изучающиеся археологами, историками, лингвистами, социологами и антропологами, можно будет объяснить через микроэволюционные культурные процессы, которыми занимаются психологи и другие исследователи поведения. Мы можем наблюдать появление объединенной науки о культуре, преодолевающей принятые границы социальных дисциплин.

Перспектива образования единой науки о культуре, объединенной с помощью дарвинизма и включающей антропологию, археологию, экономику, историю, лингвистику, психологию и социологию, может показаться наивной. Каждый, кто изучал социальные науки в университете, наверняка знает, что между их различными ветвями очень мало коммуникации или общих теоретических оснований. Однако такое состояние социальных наук, куда входит множество теоретически несовместимых и малопонятных друг для друга дисциплин, создает много проблем: ценные открытия редко пересекают границы между ними, а ученые тратят время на повторное открытие вещей, уже известных в других дисциплинах. Несмотря на островки качественных и скрупулезных исследований, которые можно обнаружить внутри отдельных социальных дисциплин, за последние несколько десятилетий слишком мало было сделано для понимания одного из самых интересных и удивительных явлений, известных науке, – человеческой культуры. Это особенно прискорбно, если оценить прогресс в естественных науках за то же время. Задача этой книги – обратить внимание социальных наук на множество новых междисциплинарных исследований, которые делают заметные успехи в научном объяснении культуры.

Слова благодарности

Эта книга – суммарный результат влияния многих людей на протяжении нескольких лет. Генри Плоткин, Кевин Лаленд, Эндрю Уайтен и Майкл О’Брайен особенно сильно воздействовали на мои размышления о многих рассмотренных здесь вопросах. Я также признателен людям, которые прочли и прокомментировали одну или несколько глав этой книги и чьи советы, несомненно, сделали книгу лучше; это Роберт Онгер, Элоди Брифер, Кевин Лаленд, Стивен Лисет, Майкл О’Брайен, Алан Макэллигот, Ричард Нельсон, Питер Ричерсон, Джейми Техрани, Петр Турчин и Эндрю Уайтен. Наконец, я благодарен своему редактору Дэвиду Первину из University of Chicago Press за его решительную поддержку и столь необходимый взгляд извне.

Глава 1
Культурный вид

Люди – это вид животных, определяющийся культурой. Мы приобретаем совокупность представлений, предпочтений, знаний, навыков, обычаев и норм от других членов нашего вида посредством культуры – с помощью процессов социального научения, например, имитации, учебы и языка. Полученная информация существенно влияет на наше поведение. У людей, выросших в разных сообществах, будут различаться способы мышления и поведения, поскольку они приобрели различные культурные нормы и представления у других членов своих сообществ. Передающиеся посредством культуры технологии (от каменных орудий до автомобилей и Интернета), а также политические, экономические и социальные институты кардинально изменили окружающую нас среду и нашу жизнь за сравнительно короткое время. Ни один другой вид на планете не демонстрировал настолько стремительных и важных культурных изменений.

Поэтому любое объяснение человеческого поведения, игнорирующее культуру либо трактующее ее неверно, почти наверняка будет неполным. Тем не менее многие исследователи общества и человеческого поведения – например, психологи, экономисты и политологи – имплицитно или эксплицитно преуменьшают или игнорируют влияние культуры на поведение человека; вместо этого акцент делается на поведении и решениях отдельных индивидов вне зависимости от влияния на это поведение культурных норм и представлений. Другие исследователи – многие культурные антропологи, археологи, социологи и историки – понимают значение культуры, но их методам и подходам не хватает научной строгости и точности, необходимых, чтобы объяснить, почему и каким образом функционирует культура и как она влияет на поведение. Поэтому, в отличие от естественно-научных дисциплин, добившихся огромного прогресса в объяснении тайн жизни, материи и вселенной, социальные науки не смогли создать общей теории, которая объясняла бы изменения в культуре. Различные ветви социальных наук остаются разделенными, они общаются на своих собственных языках, непонятных для посторонних, и строят гипотезы и теории, несовместимые друг с другом. Хороший пример такой взаимной несовместимости – само определение «культуры», которое сильно отличается от дисциплины к дисциплине. Поэтому, прежде чем мы перейдем к разговору о роли культуры в нашем поведении, необходимо дать четкое определение культуры, которое мы будем дальше использовать в книге.

Что такое культура?

«Культура» – одно из тех понятий, как и «жизнь» или «энергия», которыми мы пользуемся в повседневной жизни, не особо задумываясь об их точном значении. Обычно мы используем слово «культура» в нескольких отчасти схожих значениях. Например, им можно обозначить некую группу людей, обычно принадлежащих к одной нации, – «французская культура» или «японская культура». Или использовать в смысле «высокой культуры» – литературы, классической музыки или изобразительного искусства – именно этим темам часто посвящен раздел «культура» в воскресных газетах. «Культурой» можно также назвать единый набор ценностей или практик внутри группы или организации. Например, во время финансового кризиса, начавшегося в 2007 году, многие комментаторы сетовали на «культуру алчности», которая, по их мнению, преобладала в банковской отрасли, поскольку оказалось, что исполнительные директора продолжали получать огромные премии, даже когда их банки спасались за счет государственных денег.

Когда ученые используют понятие «культура», они, как правило, вкладывают в него более широкое значение, охватывающее все три упомянутые определения. Хотя в социальных науках были предложены сотни определений культуры, я воспользуюсь следующим: культура – это информация, приобретаемая от других людей с помощью социальных механизмов передачи, таких как имитация, обучение или язык[3]3
  Сотни определений собраны в: Kroeber and Kluckohn 1952; Baldwin et al. 2006. Приведенное мной определение следует самой авторитетной дефиниции культуры в антропологии, которое дал Эдуард Бернетт Тайлор в 1871 году: «Культура… слагается в своем целом из знания, верований, искусства, нравственности, законов, обычаев и некоторых других способностей и привычек, усвоенных человеком как членом общества» (Тайлор 1989: 18; Tylor 1871: 1). Если оставить в стороне антропоцентризм этого определения, согласно которому культура является исключительно человеческим достоянием, ключевая фраза здесь – «усвоенных как членом общества», то есть передающихся в обществе. Современные исследователи культурной эволюции похожим образом подчеркивают в своих определениях культуры социальную передачу: «Культура – это информация, способная влиять на поведение индивидов, которую они получают от других членов их вида с помощью научения, имитации и других типов социальной передачи» (Richer-son and Boyd 2005: 5). Примечательно, что в этом определении культура связана не только с людьми. На самом деле в недавнее время появилось много исследований, показавших, что разнообразные нечеловеческие виды передают информацию социальным способом, а потому она тоже подпадает под определение культуры (см. главу 9). Наконец, под «социальными науками» я имею в виду дисциплины, изучающие культуру. Если учесть мое определение культуры, то сюда так или иначе входят практически все социальные и поведенческие науки (например, психология, социальная/культурная антропология, археология, лингвистика, история, экономика, социология).


[Закрыть].

В этом случае «информация» – широкое понятие, охватывающее все то, что в социальных науках и в бытовом значении обычно называют знанием, убеждениями, нормами, предпочтениями и навыками; все это может быть получено от других людей социальным способом, а затем распространиться в социальных группах. В отличие от генетической информации, хранящейся в последовательности ДНК, информация, которая передается культурными путями, хранится в мозге в виде структур нейронных связей (хотя нейробиологи только начинают разбираться, как именно), а также в экстра-соматических структурах – в языке, бинарном компьютерном коде или нотной записи. Генетическая информация выражается в белках и, в конечном счете, физических структурах – например, конечностях или глазах, – а передающаяся посредством культуры информация преобразуется в поведение, речь, артефакты и институты.

Это определение так или иначе включает в себя все упомянутые разговорные значения слова «культура». Культурой являются грамматика и словарь японского языка, японские нормы, японские обычаи – все, чему обучается японский ребенок и что в итоге создает особую «японскую культуру». Например, навык использования палочек для еды хранится в мозге практически у каждого японца; он перенимается у других людей благодаря имитации или обучению и преобразуется в поведение – использование палочек. Однако культурные группы не всегда соответствуют национальным государствам: обычаи и ценности людей, живущих в разных областях Японии, существенно отличаются друг от друга, а японские обычаи – например, использование палочек – распространились во многих странах. Кроме того, культура – это литература, музыка и искусство, составляющие «высокую культуру», хотя она отнюдь не сводится к этому. Последние слухи о сложных отношениях между голливудскими кинозвездами – такая же часть человеческой культуры, как и произведения Уильяма Шекспира. Культурой также являются нормы и практики, поддерживающие эгоистичное поведение в организациях, которые, возможно передаются от одного банкира к другому посредством имитации или прямых указаний.

Таким образом, мы определяем культуру как информацию, а не как поведение (если прибегнуть к антропологическому жаргону, это идеационное определение культуры). Когда мы сводим определение культуры к информации, это не значит, что культурно передающаяся информация не влияет на поведение. Конечно же, влияет, иначе такое понятие было бы бесполезным для объяснения человеческого поведения. Однако, как разъясняет антрополог Ли Кронк, разграничение культуры и поведения важно по двум причинам[4]4
  Cronk 1999: 10–14.


[Закрыть]. Во-первых, если мы пытаемся объяснить поведение, то, включив его в определение культуры, мы делаем культурные объяснения поведения круговыми. Нельзя объяснить вещь с помощью себя самой – это будет бесполезное объяснение. Во-вторых, культура не является единственной причиной поведения. На самом деле, имеет смысл определять культуру через то, чем она не является. Во-первых, как уже было сказано, культурой не является информация, которую мы наследуем генетически, от наших биологических родителей, – такая информация хранится в последовательностях ДНК и преобразуется в белки и, в конечном счете, целые организмы. Во-вторых, культурой не является информация, которую мы получаем самостоятельно, то есть путем индивидуального научения, в которое другие люди никак не вовлечены. Как и культурная информация, самостоятельно полученная информация тоже хранится в мозге, но она не пришла от других людей через культурную передачу. Это различие между информацией, которую мы получаем генетически, культурно и индивидуально, – важно. Если мы наблюдаем разнообразие в поведении людей или групп, мы не можем сразу же сделать вывод, что причина этого разнообразия – культура. Возьмем, например, различия в употреблении алкоголя. Некоторая часть различий, скорее всего, будет иметь культурное происхождение – например, она будет следствием культурно передающихся норм, которые запрещают употребление алкоголя в таких религиях, как ислам. С другой стороны, менее строгие нормы употребления алкоголя могут прийти из особых социальных групп – например, студенческих общин. Однако другая часть различий будет следствием индивидуального научения: иногда человек самостоятельно решает, пить (или не пить) алкоголь, потому что ему нравится (или не нравится) его вкус или воздействие. Остальные различия в употреблении алкоголя могут быть генетическими. Недавно были обнаружены аллели генов, увеличивающие вероятность алкогольной зависимости, а значит, люди с этими аллелями будут употреблять больше алкоголя, чем те, у которых этих аллелей нет. И наоборот, у многих жителей Восточной Азии нет аллеля, позволяющего усваивать алкоголь, что уменьшает частоту употребления алкоголя в этой группе[5]5
  О генетической предрасположенности к алкоголизму см.: Soy-ka et al. 2008; о непереносимости алкоголя жителями Восточной Азии см.: Peng et al. 2010.


[Закрыть].