Текст книги "Культурная эволюция. Как теория Дарвина может пролить свет на человеческую культуру и объединить социальные науки"

Преодолевая разделение между макро– и микро-

Проблема микро– и макро– на ранних этапах развития биологии. Даже когда экспериментальные генетики вроде Менделя и Вейсмана открыли неодарвинистские принципы дискретного, не-ламарковского наследования и случайной изменчивости, эти микроэволюционные принципы не были быстро приняты биологами, которые занимались макроэволюцией, например, естествоиспытателями, изучавшими географические макроэволюционные паттерны, – сравнивая виды, найденные в разных регионах, – или палеонтологами, изучавшими временные макроэволюционные тренды в ископаемых. Как отмечал биолог Эрнст Майр:

На протяжении первой трети XX века пропасть между экспериментальными генетиками и естествоиспытателями выглядела настолько широкой и глубокой, что, казалось, возвести между ними мост невозможно. <…> Члены двух лагерей продолжали говорить на разных языках, задавать разные вопросы, придерживаться разных концептуальных взглядов[107]107
  Mayr 1982: 566.


[Закрыть].

Особенно яростный спор велся о ламарковском наследовании и силе отбора[108]108
  Mayr and Provine 1980: 15–17.


[Закрыть]. К тому времени естествоиспытатели задокументировали огромное разнообразие живых видов во время экспедиций, похожих на путешествие самого Дарвина на «Бигле», а также разнообразие ископаемых форм: например, множество видов динозавров, открытых в конце XIX века. Единственным процессом, достаточно сильным, чтобы создать такое разнообразие, думали естествоиспытатели, был ламарковский отбор. В конце концов, если бы организм мог передавать полезные изменения своим потомкам, то значимые изменения могли бы произойти в пределах всего лишь одного поколения, а бесчисленные новые виды могли бы появляться моментально. Не-ламарковский эквивалент – естественный отбор – казался естествоиспытателям неспособным создать наблюдаемое ими разнообразие. Отбор, считали они, ограничен случайностью полезных мутаций. Даже когда такие мутации происходят, то они еще должны постепенно на протяжении нескольких поколений распространяться. Такая защита ламарковского наследования противоречила экспериментальным генетикам, таким как Вейсман, доказавшим опытным путем, что наследование было точно не-ламарковское.

Второе различие между экспериментальными генетиками и естествоиспытателями касалось дискретного наследования и градуализма[109]109
  Mayr 1982: 542–550.


[Закрыть]. Экспериментальные генетики, вроде Менделя, показали, что биологическое наследование – это передача дискретных единиц (генов) по принципу «все или ничего»; эволюционные изменения происходят, когда одна из этих дискретных единиц мутирует. Некоторые экспериментальные генетики – прежде всего Рихард Гольдшмидт – утверждали, что это не вяжется с идеей Дарвина из «Происхождения видов» о постепенном (градуальном) характере биологических изменений. Вместо этого Гольдшмидт и другие предложили сальтационную теорию эволюции, согласно которой большие эволюционные изменения, вроде появления новых видов, происходят в результате внезапных скачков – в пределах одного поколения, – напоминающих массированные мутации. Хотя большинство из этих мутантов будут плохо приспособлены или вообще нежизнеспособны, изредка будут появляться хорошо приспособленные мутанты (Гольдшмидт назвал их «перспективными монстрами»), и таким образом возникнут абсолютно новые виды. Естествоиспытатели и палеонтологи, с другой стороны, считали, что сальтационнные теории эволюции не соответствуют их наблюдениям за макроэволюцией. Палеонтологическая летопись показывает не резкие скачки, а постепенные изменения видов с течением времени. Динозавры не стали птицами благодаря одной резкой мутации: палеонтологи обнаруживали переходные формы, такие как археоптерикс, служащие доказательствами постепенности эволюционных изменений. То же касалось и географической изменчивости видов, которая в основном была градуальной, а не прерывистой. Например, разные виды вьюрков, обнаруженные Дарвином, существенно отличались размерами и формой клюва, однако все эти отличия были лишь небольшими отклонениями от одного и того же варианта (то есть общего предка).

Эволюционный синтез в биологии: Преимущества формальных моделей. Разногласия между экспериментаторами и естествоиспытателями по большей части были вызваны недостатками неформальных рассуждений с обеих сторон о связи между микро– и макроэволюцией. Неформальная догадка естествоиспытателей заключалась в том, что отбор (микроэволюционный процесс) недостаточно силен для создания богатого разнообразия видов, которое они наблюдали (макроэволюционный паттерн), а догадка экспериментаторов состояла в том, что дискретное наследование (микроэволюционный паттерн) нельзя совместить с градуальными изменениями (макроэволюционный тренд). Было необходимо проверить эти догадки точнее. В 1920–1930-е годы группа биологов, владеющих математическими методами, – в первую очередь британцы Роналд Фишер и Джон Холдейн, а также американец Сьюалл Райт – разработала ряд математических методов, известных как модели популяционной генетики, позволивших проверить неформальные догадки намного точнее, чем это можно было сделать с помощью словесных аргументов или мысленных экспериментов[110]110
  Haldane 1927; Фишер 2011; Fisher 1930; Wright 1932.


[Закрыть]. Эти модели можно назвать методами эволюционной «бухгалтерии». Подобно тому, как бухгалтер записывает все денежные операции, влияющие на товарные запасы или размер прибыли компании, популяционный генетик записывает все естественные процессы, влияющие на изменение частоты гена в популяции. Автор модели задает набор альтернативных генов (или альтернативных вариантов гена, называемых аллелями) в определенной популяции. Потом он задает набор процессов (например, миграция или разные типы отбора), влияющих на изменчивость генов в популяции за время одного поколения. После этого используются методы математического моделирования, чтобы предсказать долговременные изменения в генетической изменчивости. Общая цель – понять, например, будет ли заменен один аллель другим полностью или же оба аллеля будут сосуществовать в состоянии некоторого устойчивого равновесия[111]111
  Несмотря на то что Фишер, Холдейн и Райт использовали математические техники вроде дифференциального исчисления, чтобы определить долгосрочное равновесие, биологи сегодня также используют компьютеры, чтобы смоделировать долговременные изменения в частоте генов или во взаимодействиях организмов.


[Закрыть].

В 1920-е и 1930-е годы Фишер, Холдейн, Райт и другие использовали модели популяционной генетики, чтобы решить разногласия между естествоиспытателями и экспериментаторами. Они математически доказали, что отбор отнюдь не является слабой, несущественной силой, как думали естествоиспытатели, а наоборот, чрезвычайно мощной[112]112
  Haldane 1927; Фишер 2011; Fisher 1930.


[Закрыть]. Их модели показали, что ген, дающий преимущество лишь в один процент (то есть шанс его носителей оставить потомство был на 1 % выше, чем у особей без этого гена) может распространиться на половину популяции всего лишь за 100 поколений. Хотя 100 поколений – это много для человека, для большинства видов 100 поколений – довольно короткий срок. В перспективе всей истории жизни на Земле это не более чем миг. Таким образом Фишер и Холдейн показали, что предположение естествоиспытателей о слабости отбора было неправильным. Без ламарковского наследования можно было обойтись. Когда естествоиспытатели это признали, то быстро объединились с антиламарковскими экспериментаторами. Фишер также математически доказал, что континуальная фенотипическая изменчивость – например, рост или цвет кожи – может быть следствием совместного действия многих дискретных генов. Это подтвердило экспериментальные находки Менделя, касающиеся дискретности биологического наследования. Потом Фишер показал, что постепенные фенотипические изменения могут быть следствием мутаций в подгруппе дискретных генов. Поскольку каждый дискретный ген имеет лишь ограниченное влияние, то больших фенотипических мутаций, на которых настаивали сальтационисты, не существует. Поэтому неформальные догадки экспериментальных генетиков о том, что дискретное наследование ведет к резким изменениям, не выдержали проверки; был отброшен сальтационизм и принят градуализм естествоиспытателей.

Как только популяционные генетики решили эти разногласия с помощью формальных моделей, два ранее разделенных лагеря – экспериментальные генетики, изучавшие микроэволюцию, и естествоиспытатели, изучавшие макроэволюцию, – объединились за короткий отрезок времени – с 1937 по 1947 год. Это объединение, названное эволюционным синтезом, положило начало современной эволюционной биологии[113]113
  Huxley 1942; Mayr and Provine 1980; Mayr 1982.


[Закрыть]. По существу, этот синтез был преодолением разделения макро-и микро-. Макроэволюционные паттерны, найденные естествоиспытателями – вроде градуальности изменений и разнообразия видов – оказались совместимы с микроэволюционными процессами, обнаруженными генетиками-экспериментаторами, – вроде дискретного и не-ламарковского наследования. Как сказал Майр:

Сторонники синтетической теории полагают, что любое эволюционное изменение происходит в результате направляемого естественным отбором накопления малых генетических изменений и что надвидовая эволюция – не что иное, как экстраполяция явлений, происходящих внутри популяций и видов… и считают неверным делать различие между причинами микро– и макроэволюции[114]114
  Майр 1968: 464; Mayr 1963: 586–587.


[Закрыть].

Хотя этот синтез не был полным и окончательным (например, оставалось включить биологию развития), преодоление разделения на микро-и макро– в рамках общей неодарвинистской теории положило начало огромным успехам в изучении биологической эволюции.

Разделение на микро– и макро– в социальных науках. Разделение на микро– и макро-, мешавшее биологии в начале XX века, не чуждо социальным наукам сегодня. Социальные исследования можно поделить на те, что изучают микроуровень – то есть явления малого масштаба, процессы, влияющие на частоту культурных признаков в пределах одной популяции, – и макроуровень – то есть крупномасштабные закономерности и тенденции на уровне целых обществ, такие как межкультурные различия в гражданской вовлеченности или длительные исторические тренды – появление и распад Римской империи или развитие индоевропейских языков. Как при разделении между генетиками и естествоиспытателями в биологии, эти два уровня часто изучаются в полном отрыве друг от друга, разными учеными, представляющими различные дисциплины; попытки согласовать два уровня или использовать находки друг друга для системных объяснений возникают редко. Например, психологи изучают поведение отдельных индивидов (когнитивная психология) или, в лучшем случае, поведение индивидов, взаимодействующих в небольших группах (социальная психология) – в экспериментальных условиях. Тем временем культурных антропологов зачастую интересует макроуровень: глобальные культурные различия в обрядах и практиках, а археологов – макроизменения во времени: например, распространение определенного типа наконечников стрел на протяжении нескольких столетий. В других дисциплинах существует внутреннее разделение на макро– и микро-. Экономика разделена на микроэкономику – изучение процессов уровня отдельного индивида (например, того, как решения отдельных покупателей и продавцов влияют на спрос и предложение) – и макроэкономику – изучение переменных большого масштаба (ВВП или уровень безработицы). Похожим образом, микросоциология занимается анализом индивидуального поведения, в то время как макро-социология – широкими темами вроде структуры общества. В лингвистике микроуровнем занимается психолингвистика (как индивиды изучают язык и пользуются им), а макроуровнем – историческая лингвистика (как целые языки изменяются на протяжении сотен и тысяч лет).

Разделение на макро– и микро– проблематично по двум причинам. Во-первых, исследователи макроуровня часто не хотят объяснять макропаттерны и тренды с помощью процессов уровня индивида. Это нежелание произрастает из идей многих влиятельных ранних исследователей общества. Например, Альфред Крёбер рассматривал культуру в качестве «сверхорганического» явления, которое невозможно свести к психологическим («ментальным») процессам уровня индивида:

Психическая активность… в социальных явлениях ничего не доказывает. Психика относится к индивиду. Социальное или культурное, напротив, является неиндивидуальным по своей сути. Цивилизация начинается только там, где заканчивается индивид[115]115
  Kroeber 1917: 192–193.


[Закрыть].

Сходным образом один из отцов социологии, Эмиль Дюркгейм, утверждал:

В любом случае социология не сможет просто заимствовать у психологии то или иное положение, чтобы применить его в готовом виде к изучению социальных фактов. Коллективное мышление целиком, как его форма, так и содержание, должно изучаться само по себе, для самого себя, с ощущением того, что в нем есть специфического[116]116
  Дюркгейм 1991: 402; Durkheim 1938 [1966].


[Закрыть].

Нежелание сводить культурные явления к поведению отдельных индивидов продолжается до сегодняшнего дня. Дисциплины макроуровня – вроде антропологии, исторической лингвистики, истории и макросоциологии – открыли исторические паттерны: появление и распад Римской империи или развитие индоевропейских языков, а также закономерности межкультурной изменчивости, например, веру в сверхъестественное и религиозные верования, системы родства или типов обработки земли. Однако этим дисциплинам, по большей части, не удалось объяснить данные закономерности за счет поведения или психологии людей, их создавших. Возможно, такое нежелание редуцировать культуру к индивидуальной психологии происходит от дуалистического видения мира, в котором сознание и тело разделены, характерного для многих ненаучных подходов к культуре – таких как социальный конструктивизм (см. главу 1)[117]117
  Критику дуализма, заполнившего социальные и гуманитарные науки, см. в: Slingerland 2008.


[Закрыть]. Тем не менее редукция – ключевая операция научного метода – привела к значительному прогрессу в естественных науках, будь то редуцирование материи до атомов и субатомных частиц в физике или, как мы увидели в случае биологии, редуцирование макроэволюционных паттернов вроде адаптации и видообразования к микроэволюционным процессам – естественному отбору и дискретному видообразованию.

Вторая проблема противоположна первой: дисциплины микроуровня, такие как психология, не смогли осознать силу влияния процессов макроуровня на индивидуальное поведение[118]118
  Замечу, что это не обязательно противоречит предыдущей проблеме: макроэволюционные явления могут как происходить из индивидуального поведения на микроуровнях, так и влиять на него. Сложность этой циклической структуры, возможно, – одна из причин, по которым разрыв между микро– и макро– так долго просуществовал в социальных науках. Формальные модели, использующиеся в эволюционной биологии, предлагают один способ работы с этой сложной структурой.


[Закрыть]. Например, психологи, как правило, изучают отдельных людей и их поведение в несоциальных экспериментальных условиях лаборатории или, в крайнем случае, в небольших группах. Экономисты склонны считать, что люди принимают экономические решения изолированно от других людей, рационально прикидывая стоимость и выгоду различных решений. Однако, как показано в главе 1, недавние открытия в культурной психологии показали, что культура влияет на очень многие аспекты поведения людей – от видов сотрудничества до базовых процессов внимания и восприятия. Хотя это значимые открытия, они слишком недавние, чтобы их приняло большинство психологов. В экономике похожая ситуация: недостаточное понимание культурных процессов, таких как конформность (иногда называемая «стадным поведением»), ограничило возможность предсказывать пузыри и обвалы на рынке[119]119
  Lux 1995.


[Закрыть]. Как отмечает экономист Герберт Гинтис:

В социологии и антропологии понимают важность конформистской передачи, однако это понятие практически отсутствует в экономической теории. Например, в экономической теории потребители увеличивают пользу, а фирмы увеличивают доходы, полагаясь исключительно на рыночные цены, собственные желания и производственные функции. На деле же в условиях неполной информации и высокой стоимости сбора информации и потребители и фирмы могут в первую очередь копировать успешные практики других[120]120
  Gintis 2007: 7.


[Закрыть].

Дисциплины микроуровня, такие как психология и микроэкономика, остаются в большой степени отрезанными от настоящих закономерностей культуры, описанных на макроуровне – в культурной антропологии или археологии. Без объединения, ценность экспериментов и теорий человеческого поведения, создающихся на микроуровне, вызывает сомнения.

Заключение: дарвинистская теория культуры может объединить социальные науки

Учитывая, что изменения в культуре, как и изменения в природе, являются дарвиновскими, в социальных науках может произойти такой же синтез, как и в биологии в 1940-х. Эволюционный синтез разрешил проблему макро– и микро– с помощью формальных, количественных моделей, показавших, что микроэволюционные процессы не противоречат макроэволюционным закономерностям – и более того, объясняют их. Для аналогичного эволюционного синтеза в социальных науках нужно использовать похожие модели, чтобы показать, что культурная макроэволюция, изучающаяся макроэкономистами, макросоциологами, историческими лингвистами, культурными антропологами и археологами, совместима с микроэволюционными процессами, которые изучают микроэкономисты, микросоциологи, психолингвисты, нейропсихологи и психологи. Важно помнить, что эти модели должны учитывать различия между биологической и культурной эволюцией, ведь в культурной эволюции, по-видимому, не соблюдаются многие неодарвинистские принципы развития. В следующей главе будет рассказано о первопроходческих работах нескольких ученых, которые в 1970–1980-е годы попытались создать формальную теорию дарвинистской культурной эволюции с учетом этих различий.

Глава 3
Культурная микроэволюция

Первые попытки построить количественные модели культурной эволюции на основе моделей, стимулировавших эволюционный синтез в биологии, появились в 1970-е и 1980-е годы. Это были новаторские исследования двух пар ученых, работавших в Калифорнии: Луиджи Луки Кавалли-Сфорцы с Марком Фельдманом из Стэнфордского университета и Роберта Бойда (Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе) с Питером Ричерсоном (Калифорнийский университет в Дэвисе). Их работа в основном воплотилась в двух книгах: в 1981 году вышла «Культурная передача и эволюция: количественный подход» Кавалли-Сфорцы и Фельдмана, в 1985 – «Культура и эволюционный процесс» Бойда и Ричерсона[121]121
  Cavalli-Sforza and Feldman 1981; Boyd and Richerson 1985.


[Закрыть]. Эти ученые просто применили к культуре математическую «бухгалтерию» Фишера, Холдейна и Райта, предположив, что и биологическое, и культурное изменение являются, по существу, дарвинистскими системами. В типичной модели культурной эволюции популяция состоит из группы индивидов, каждый из которых обладает определенным набором культурных признаков. Затем определяется ряд микроэволюционных процессов, которые со временем меняют степень вариативности этих признаков. Варианты передаются следующему поколению, моделируя процесс культурной передачи от индивида к индивиду[122]122
  Часто эта передача не моделируется прямо на уровне индивидов. Модели в духе популяционной генетики содержат существенные упрощения (например, бесконечные размеры популяций), процессы усредняются на основе всей гипотетической популяции. Другие виды моделей на самом деле отображают отдельных индивидов и передачу культурной информации между ними. Они известны как агентные модели, см.: Epstein and Axtell 1996; Epstein 2007.


[Закрыть]. Математические приемы или компьютерное моделирование используются, чтобы исследовать долгосрочные изменения в культурном разнообразии (например, истребляется ли один культурный признак другим или оба сосуществуют в равновесии) и, возможно, распространение изменчивости в пространстве (например, придут ли полуизолированные группы к разным или одинаковым признакам). Эти микроэволюционные процессы зависят от источников разнообразия в культуре, от типов отбора (например, причин, по которым какие-то признаки заимствуются и передаются чаще, чем другие) и культурной передачи, ответственной за переход признаков в следующее поколение.

Таблица 3.1

Процессы, вызывающие изменения в культурном разнообразии со временем

ПРИМЕЧАНИЕ. Подробнее см. в тексте.

В таблице 3.1 перечислены некоторые микроэволюционные процессы из смоделированных Кавалли-Сфорцей, Фельдманом, Бойдом и Ричерсоном[123]123
  Этот список составлен на основе нескольких источников: Cavalli-Sforza and Feldman 1981; Boyd and Richerson 1985; Henrich and McElreath 2003; Richerson and Boyd 2005. К сожалению, не все авторы последовательно используют терминологию, поэтому термины в списке отличаются от источников. Некоторая двусмысленность окружает термин «культурный отбор». Я следовал определению «культурного отбора» Кавалли-Сфорцы и Фельдмана: «частота или вероятность, c которой индивидуальный представитель популяции принимает данный [культурный признак] за единицу времени» (Cavalli-Sforza and Feldman 1981: 15). Ричерсон и Бойд (Richerson and Boyd 2005: 79) термину «культурный отбор» предпочитают «искаженную передачу», чтобы избежать путаницы с «направленным изменением» и «естественным отбором». Однако мне кажется, что преимущество такого известного термина, как «отбор», перевешивает возможные недостатки, особенно если отдельно выделять «направленное изменение» и «естественный отбор», как это сделано в таблице 3.1. Замечу также, что Бойд и Ричерсон изначально называли «искажение на основе содержания» (content bias) «прямым искажением» (direct bias), а искажение, основанное на модели – «непрямым». Я пользуюсь новой терминологией (Richerson and Boyd 2005).


[Закрыть]. Эти процессы включают направления и типы культурной передачи: вертикальную (от одного или двух родителей), наклонную (от неродственных старших) и горизонтальную (между представителями одного поколения); передачу «от одного к одному» и «от одного ко многим»; разделение между дискретным и слитным наследованием. Изменчивость может появиться совершенно случайно, как генетическая мутация, или возникнуть направленно – ламарковским способом (второй случай известен как «направленное изменение» (guided variation). Культурный отбор возникает, когда один признак приобретается с большей вероятностью, чем его альтернатива. Это может происходить по многим причинам, и ниже учтены три вида культурного отбора: искажение на основе содержания (content bias), искажение, основанное на частотности (frequency-based bias), и искажение, основанное на модели (model-based bias)[124]124
  Все формы «искажений» всего лишь описывают различные факторы культурного отбора. (Почему этот признак распространяется успешнее других? Возможно, потому, что он привлекательный, или его просто скопировать, потому что он везде, или его носители являются людьми с высоким социальным/экономическим статусом, и т. д.) Исследователи культурной эволюции настаивают на терминологичности этих форм отбора, следуя за Бойдом и Ричерсоном. Поэтому мы решили переводить biases как «искажения», чтобы сохранить некоторое подобие термина – иногда в ущерб ясности. – Прим. пер.


[Закрыть]. Культурный дрейф возникает, когда культурное разнообразие изменяется случайно, например из-за случайной потери редкого признака в маленьких популяциях. Наконец, существует еще два процесса: естественный отбор, при котором частота культурных признаков увеличивается или уменьшается в зависимости от их влияния на выживание и шансы индивида оставить потомство, и миграция, при которой признаки распространяются от группы к группе. Каждый из этих процессов по-разному влияет на культурную макроэволюцию – на изменение культуры во времени и ее расположение в пространстве. Далее в этой главе я детальнее рассмотрю эти процессы и их последствия.

У количественных моделей, подобных тем, что построили Кавалли-Сфорца, Бойд и Ричерсон, есть несколько преимуществ перед неформальными словесными аргументами и мысленными экспериментами, которые часто применяются в социальных науках[125]125
  McElreath and Boyd 2007: 4–8.


[Закрыть]. Вместо того чтобы пользоваться нечеткими понятиями вроде «социализации» или «социального влияния» для объяснения сохранения культурных признаков во времени, создателю модели необходимо точно определить разные микроэволюционные процессы и их последствия. Модели позволяют исследователю изучать сразу несколько одновременно действующих (и взаимодействующих) процессов, которые практически невозможно изучить без математических инструментов. Мы можем системно изменять различные переменные, например, силу определенного искажения или вероятность обучения у родителя (а не у сверстников), чтобы понять их роль в долгосрочном изменении и разнообразии культуры. Наконец, с помощью количественных моделей делаются четкие прогнозы, которые можно затем проверить в лаборатории или в реальном мире.

Кавалли-Сфорца, Фельдман, Бойд и Ричерсон показали, что можно построить полезную теорию культурной эволюции, которая была бы полностью дарвинистской, но в то же время отличалась от биологической эволюции многими основными микроэволюционными процессами. Эти ученые, как и Фишер, Холдейн и Райт в 1920-е годы, заложили основу для синтетической теории культурной эволюции. Однако довольно сложные математические методы в их книгах во многом препятствовали тому, чтобы эти находки получили в социальных науках признание, которого они заслуживают. Поэтому в следующем разделе мы рассмотрим эти модели в понятном, нематематическом ключе, а также приведем примеры эмпирических исследований, которые подтверждают допущения и прогнозы этих моделей.