Текст книги "Льется с кленов листьев медь"

Ваня. И выполняли их, Жорж, побеждали!

Человек. А победителей не судят.

Жорж. Суда людей не страшусь – что могут, если не выходил я за пределы их правил. А вот кого победил?.. Двух гениев двух великих империй? И зачем не допустили мне погибнуть тогда в России?

Иуда. Ну… затем, например, что у вас уже была молодая жена, любившая вас.

Человек. И любившая, Жорж, больше собственной жизни.

Жорж. Увы, князь, вы правильно подчеркнули.

Иуда. Отчего же «увы»?

Жорж. Оттого что моя к ней любовь была самой обыкновенной.

Ваня. Разве любовь может быть «обыкновенной»?

Жорж. В том смысле, Ваня, что разница между ее и моей несравнимо была велика. Знала она про ту мою первую любовь – безумную – к ее сестре, сгоревшую, едва не вместе со мной, понимала, что отдаю ей только скудные уже угольки.

Иуда. Так отдали, Жорж, что могли – всё и отдали!

Ваня. Когда до последнего – тут «мало» не бывает.

Жорж. Нет-нет, друзья, не хвалите – всегда от этого неловко. И последнее, которым делится человек, у каждого неодинаковое. Три девочки, и ждали четвертого ребенка. Катя знала, я хочу очень мальчика – наследника фамилии. Захотела его для меня больше чем сам я, обратила в такую цель, за которой стала теряться сама ее жизнь. (Пауза). Там монастырь у нас за городом, по поверию – если женщина пройдет туда босиком и помолится, Бог ей поможет родить ребенка, или того пола ребенка, которого пожелает. Босиком, ноябрь, дожди холодные… Подорвала себя, и хотя родить мальчика сил хватило, для жизни дальнейшей уж не осталось у ней ничего.

Ваня. Почему вы позволили, Жорж?

Иуда. Не догадывались, что она о придании знает?

Жорж. О нем все знали. Не спросясь сделала. Чувствовал я это ее намерение, но бессилие приходило, оттого…

Человек. Что не знали, имеете ли право ей помешать?

Жорж. Спасибо, князь, что почувствовали от тепла дружеского. А запрещать ей без надобности было, и не помню, чтобы так делал, – достаточно попросить. Только как лишить ее действовать против желанья души…

Иуда приподнимает руку, желая сказать… однако раздумывает.

Жорж. И глаза – смотрели на меня уже не отсюда, не из этого мира.

Ваня. «Не из этого» в каком смысле?

Жорж. (Жмет плечами, дергает головой). Словами не передать – видеть надо. Видел с болью-тоской, потому что прощание в глазах, и вместе радость – от исполненного, которое знала уже наперед.

Ваня. (С сомнением). Что будет точно мальчик?

Иуда. Что сделала для этого всё до конца.

Жорж. Спасибо тебе, Иуда. Как легко мне, друзья, от понимания вашего. (Кивает еще Ване и князю). А еще не могу забыть других глаз: когда, лежа на снегу, он в меня целился… сколько там было желанья убить, и только оно и было.

Человек. Во-во.

Жорж. И глаза моей дочери – ненависть – непризнание самого существования моего. Это же и есть Страшный суд. Ну какой еще Суд Небесный, если здесь состоялся невыносимый такой.

Человек. (Иронично). Нет, там еще будут судить, мало им. Да, Иуда?

Иуда. Кому «им»?

Человек. Сам знаешь кому. А у него (на Жоржа) только и было: взгляд прощальный жены и любовь та к Наталье, когда бился в горячке. (Обращаясь к тому). Так оно по большому счету?

Жорж. (Тихо совсем). Выходит так.

Ваня. А мне мысли приходят – может, всё это для очень отдельных людей? И в моей жизни никакого большого счета вообще не будет, проживу… никак.

Человек. Лично я, Ваня, не стану бодрить тебя радостными обещаниями – радости не по ведомству моему. Я тут сам не на празднике жизни.

Ваня. (Грустно кивнув ему, другим): Вот у князя тоже плохо сложилось.

Жорж. А что?

Ваня. Да детства вообще никакого не было.

Жорж. (Удивленно). Полно, как возможно такое? (К Ване и Человеку). Вы шутите?

Иуда. Возможно… такое. (Напряженно вглядывается в Человека). В одном только единственном случае.

Человек. Ну?!.. Ну что ты во мне увидеть хочешь? Ну, правильно догадался.

Ваня и Жорж смотрят на них с тревогой.

Иуда. Перед вами Князь мира сего. По-другому – Князь тьмы.

Человек. Ой, браво-браво.

Ваня. (Удивленно). То есть Сатана? (И тут же смущаясь). Извините, князь, я обидного ничего не имел…

Человек. А ничего обидного, мой дорогой. Сатана на древнееврейском означает «враг», «противник». То же самое Дьявол – только по-древнегречески.

Жорж. Еще «обвинитель» или Падший ангел.

Человек. Вот это к правде поближе.

Жорж. Удивительно, мне раньше не приходило в голову, что вы оказались без детства.

Человек. Готовеньким, да, сотворили. А чего, там, спрашивать какого-то ангела, херувима какого-то, извините за выражение, когда такие великие замыслы, ну, та-кие великие!

Ваня. А как получилось…

Человек. Что?

Ваня. Ну, изгнали вас.

Человек. Меня никто не изгонял – глупые выдумки. И про яблоко – будто я змея подослал Еве – ерунда полная. Сами яблоки жрали. Потом – он валит на жену, она – на змея. Тот просто под деревом спал, просыпается – ничего не понимает: шум-гам, на него тычут… Представь, Ваня, себя на его месте – идиотское положение. И не за яблоки выгнали их, а за хамство – за подлую ложь.

Ваня. По такой мелочи…

Человек. Ложь, Ваня, не имеет размера. (Пауза, Человек несколько успокаивается). Понятное дело (показывает вверх), обидно стало – по образу и подобию своему их слепил, и на тебе! (Встает, начинает прогуливаться). А вот двинемся теперь от обратного, так сказать – от продукта к производителю. Если в образе обнаружились дефекты, значит – в прообразе что-то не так? Два всего варианта: либо сделано неумело, либо дефекты в самом образце – и перенеслись на продукт. Я прав, Ваня?

Ваня. Ну-у…

Человек. Ты не стесняйся.

Ваня. А почему я?

Человек. Жорж, вы как думаете?

Жорж. Формально согласен. Хотя думать об этом мне неприятно – слова ваши на ту мысль наводят, что во всяком большом очень деле нельзя избежать случайного. И кажется мне теперь – я к этому случайному отношусь. От диспута моего политического, и победного над Гюго, не сдвинулся ход истории ни на чуть. Искавшему смерти русскому гению я убийцей попался – он жить, друзья, ведь никак не мог, постоянно ссору искал, особенно в пьяном состоянии, которое, в последние год-полтора, нередко случалось. Не я, так другой, непременно б его убил. Тем боле, стрелял он довольно скверно.

Человек. Он всё делал скверно, кроме стихов.

Жорж. (Не обратив внимания). Случайность моя теперь так понятна, что лучше, коли бы вообще меня не было.

Ваня. Неправда, Жорж, тут что-то не так!

Жорж. (Почти мечтательно). Витал бы я там – в добытийной стихии…

Ваня. Вы столько преодолели, Жорж, вы всё равно победили! Скажите же, князь!

Человек. Тут, Ваня, не борьба спортивная Бывают победы без всякого от них удовольствия.

Иуда. Так что живешь и понять не можешь – победа она была или другое совсем…

Ваня. (К Жоржу). Не слушайте их. Когда вас любовь к Наталье до смерти почти довела, разве любовь такая не вершина для человека? Я непонятно, может быть, говорю…

Человек. Понятно, Ваня, понятно.

Есть упоение в бою

И бездны мрачной на краю,

И в разъяренном океане,

И в аравийском урагане…

Жорж. Знаю, эти его стихи. Дочь их любила, и при последнем свидании пробормотала… Она уже не понимала, кто я, или было ей всё равно…

Ваня. Я не про упоение – это кураж, я про любовь.

Жорж. Да ведь когда об нее ударяешься, свет с тьмою путается, и когда женщина ради тебя собой жертвует, и когда Бог отнимает дочь…

Иуда. Это не Бог отнимает.

Человек. (Иронично). Это от общего беспорядка вещей, за который Он ответственности не несет, да? Или я опять виноват? Плохое всё от меня людям, так?

Иуда. Не так.

Человек. Уже спасибо.

Иуда. И до людей тебе вообще дела мало. У тебя не с ними, а с Богом счеты.

Человек. Ух, сказанул! Ты прямо в душу лезешь. У меня ее, правда, нет, но ты сумел.

Сколько счастья, сколько муки

Ты, любовь, несёшь с собой…

Ваня, Иуда вместе: Цыган, замолчи! Уймись!

Жорж. (Ёжась). Прохладно, накину что-нибудь.

Человек. Слушай, Иуда. А почему ты всё время их сторону держишь?

Иуда. Чью?

Человек. (Показывает вверх). Их. Ты же (крутит рукой, подыскивая слова)… ну, одним словом – Иуда.

Иуда. Я исправился.

Человек. Нет, Ваня, каков он тебе?!

Ваня. А разве не может?

Человек. Я в другое не верю – в эти тридцать серебряников. Смешная ж цена!

Ваня. (Смущенно). Там любая цена… как бы это, неподходящая.

Человек. Ну предположим, что срочно деньги понадобились, а продать, ха-ха, больше нечего было. (К Иуде): А на что, позволь спросить, тебе вдруг деньги понадобились? Тем более, Ваня, он у них казначеем был – мог взять на мелкие расходы. Мог ведь?

Иуда. (Без злобы). Изыди.

Человек. Щ-ас, как же.

Ваня. (Просительно). Князь, решили ведь уже этот вопрос.

Человек. Не совсем, не-е совсем. Тут (щелкает пальцами)… не понимаю пока, но есть ключик какой-то. Так, ладно. Сознательно ты погубление души, как высшую форму, тоже не выбирал.

Иуда. Какая же это высшая форма?

Человек. Отказ от всякого благополучия. Ты сам заявлял: объединяющим, всечеловеческим является только горе. Вот и захотел тут самую нижнюю точку занять. (Неуверенно). А-а?

Иуда. Сам знаешь, что говоришь ерунду. До чего ж ты, однако, любишь озорничать.

Человек. Хм…

Ваня. (С улыбкой). Что, князь, поймал вас Иуда?

Человек. Да-а, прямо в сердце осиновый кол. Так и надо нас – нечисть, так и надо!

Иуда. Не обиделся, не представляйся.

Человек. Нет, конечно. И в общем – правильно. Только от озорства моего людям вреда немного, а сравнительно, что сами друг с другом творят, так и совсем пустяки. Во-вторых, где-то ж мне надо быть между вами и не вами. Имею я право на свою территорию?

Ваня. Имеете.

Человек. Значит, радоваться, после того как меня, э, как я… и опять же глядя на вас дорогих, мне нечему. В горе пребывать не научен. И с какой стати? Я нигде не подписывался. Ну и куда деваться-то – вот и озорничаю слегка. (Видит появившегося и грозит ему пальцем): М-м… Шу-ра! Уф, ты вовремя. У меня к тебе поэтическая претензия есть одна.

Пушкин. Изволь, только дай мне сначала сказать. Вспомнил вдруг, и ясно – будто вчера, как в детстве дознавался у взрослых какой он – черт. И сильно хотелось свидеться, да так что страх одолевал – а если не будет случая. И копились вопросы – помню, много (хлопает себя по бедрам). Досада, не помню нынче ни одного!

Человек. Ну а взрослые что тебе говорили?

Пушкин. (Смеется). Что с рогами ты и хвостом. Да я и тогда им не верил.

Человек. Жалко, вопросы забыл.

Пушкин. Ан, вспомнил сейчас один! (Вскидывает голову). Так ведь главный самый и вспомнил.

Человек. Ой любопытно, Шура, я весь внимание.

Пушкин. А что мы с тобой будем делать, когда ты людей всех погубишь?

Ваня. Вот это да!

Иуда тихо смеется.

Человек. Спасибо за хороший вопрос, м-м… однако почему, погубив всех, я тебя был должен оставить? Ты к этому причину какую видел?

Пушкин. (Смешливо пожимая плечами): А без всякой причины. Вот сижу у себя в детской в сумерек при незажженных еще свечах, и чувствую – оно так случилось и сейчас ты войдешь.

Человек. Эх, видно плохой из меня погубитель, а то б я всё провернул задолго до детской твоей.

Раздается не рядом, а дальше, кажется – за окном:

 
Сколько счастья, сколько муки
Ты, любовь, несёшь с собой,
Час свиданья, ча-ас разлуки-и…
 

Иуда. Где это он?

Ваня. (Глядит в окно). На улицу вышел.

Человек. (Пушкину). А почему ты думал, что от меня непременно погубленье людям произойдет?

Пушкин. Да сомнений даже не было – столько чепухи от них, глупостей, дряни…

Ваня. А хорошее?

Пушкин. Ах милый Ваня, как его много тоже было! Когда в первый раз увидел Наталью, мир исчез – она, я и Бог. Как я просил у Него – всё что угодно! Пусть маленький мне будет кусочек жизни, но только бы с ней!

Человек. И допросился.

Пушкин. А не шло оно дальше мечты. И когда на второе предложение мне согласьем ответили, вот возникло оно в первый раз – а моё ли? Не чужой ли я судьбы добытчик?

Человек. Шура, как сейчас говорят: не парся. Вышла б она за другого, всё равно через четыре года началось бы то же самое и закончилось бы дуэлью, только с другим участником.

Пушкин. Так… наверное.

Ваня. Разве вдохновения вашего, поэтического, не прибавилось от супружества с такой женщиной?

Пушкин. (С легким смехом). Добрый Ваня, вдохновение от другого совсем является, и почти всегда от того, что бежишь из этого мира. Там, в вымыслах, жизнь протекает другая – без фальши, приспособленья, и можно любую чужую почувствовать как свою. (Задумывается на секунду). Получается вот – жизнь моя лишь собранье стихий. (Снова чуть умолкает). И оставались бы они там, где свобода витает между светом и тьмою… для какой я здесь надобности?

Иуда. Для людей.

Ваня. Без вас и представить нельзя литературу русскую.

Человек. А без Гёте и Шиллера литературу немецкую. Что, сильно помогло через сто лет?.. Шура, ты не грузись, радуйся, во-первых, что тебе доверили роль подопытного кролика, а во-вторых, значенье твое возрастает.

Пушкин. Отчего же оно возрастает?

Человек. Оттого что своего всё меньше и меньше. Сейчас говорят: «Пушкин наше всё», а скоро скажут: «Всё наше (разводит руки и гримасой делает – пшик) Пушкин».

Пушкин запрокидывает голову и смеется.

Иуда. Ну вот эти издевки твои самому не надоели?

Пушкин. И правда, смех – да сквозь слёзы.

Человек. А теперь претензию дай сказать.

Пушкин. Покорен выслушать.

Человек. Ты зачем изобразил мою встречу в аду с Иудой, будто я на радостях его в уста целовал?

Пушкин. … постой… так то маленькое совсем стихотворение.

Человек. Что ж, маленькая неправда – всё равно неправда. Перво-наперво, в аду я не проживаю – место не моё, и до крайности неудобное. А главное, с какой это больной головы я бы стал его в уста целовать? Даже если бы он очень просил. Как там у тебя, Шура: «И Сатана, привстав, с веселием на лике лобзанием своим насквозь прожег уста» (Жестом предлагает продолжить).

Пушкин. (Неохотно очень). «В предательскую ночь лобзавшие Христа»… Не принимай близко, князь, фантазия иногда такое вытворит, сам потом удивляешься – к чему и зачем.

Человек. Однако сочно изобразил нашу с ним встречу! Иуда, тебе понравилось?

Иуда. Стихосложение отличное как всегда.

Человек. Нет, сюжет?

Иуда. (Мотнув головой). Тьфу!

Человек. Это от души! Что доказывает – душа у Иуды есть. Значит, тебе такой поцелуй – ну никак?.. А за тридцать серебряников?

Ваня. (Укоризненно). Князь, снова за своё!

Человек. А за сорок?

Пушкин. (Со смехом). Нянька б сказала: бедовый ты, князь!

Человек. Мы, Шура, такие оба. (К Иуде): За пятьдесят?… Поторопись, пока не раздумал! (Хочет еще что-то сказать, но застывает). Стоп… вот оно как… (Удивленно и больше себе самому). Так, я понял.

Пушкин. Что понял?

Ваня. Что поняли?

Человек. (Еще не до конца отойдя от удивления). А вот то самое главное… Да как я раньше?!.. (К Пушкину и Ване). Теперь понятно, почему тридцать, почему мизер такой.

Пушкин. И почему?

Человек. (Тыкая пальцем в Иуду). Почувствовал, что Он (палец вверх) дрогнул, что может от своей миссии отказаться, – и побежал срочно с доносом – готовиться, де, мятеж, и он (указывая на Иуду) готов открыть всё за небольшую плату. Плату маленькую и назвал, чтобы не отпугнуть, чтобы выслушали, не отказались. Но и видимость корысти хотел соблюсти.

Иуда. (Заметно волнуясь). Уйми свои домыслы.

Человек. (Иуде). Там, на Вечере, ты понял, что Он не уверен в себе! И решил отрезать Ему путь к отступлению!

Иуда. Замолчи!

Человек. Он дрогнул, я чувствовал – так должно было быть!

Иуда. Не смей так о нем! Ты грязное животное!

Ваня спешит оказаться между ними, хотя никто не сближается.

Иуда. (Спокойнее и с презрением). Зверь.

Ваня. (Иуде). Пожалуйста, без грубых слов. И вам, князь, хватит на эту тему.

Человек. А я всё ждал, когда мне укажут место под солнцем, когда мне его укажут… Нд-а, зверь. Вот так вот, Шура, я б тоже хотел – там где стихии. Только не спрашивали. А зачем животное спрашивать.

Ваня. (Растеряно). Постойте, князь… почему животное?

Пушкин. Увы, это меня тоже всегда печалило: ангелы звероподобными сотворены. Ты не знал?

Ваня. Не знал… Почему их так?

Человек. Не почему, а для чего, Ваня. Назначенье почетное дали – человеку служить. И решили, не сильно обременяясь мыслю, слуга должен быть чем-то пониже. Вот я, стало быть, по положению – зверь. А нравится мне – не нравится, никто и не спрашивал.

Ваня. Иуда, нехорошо как-то…

Иуда. А почему должно быть хорошо? Вот что вы с этим «хорошо» собираетесь делать?

Человек. Опять завел – объединимся лучше все в горе?

Пушкин. (Иуде). Почувствовать бы это хорошее не мгновеньями, не искрой мелькнувшей, а побыть с ним… Разве это плохо, Иуда?

Человек. Как же, позволят они тебе. А проще-то сказать (ведет вверх указательным пальцем по кругу), когда дело всё затевали, сами не знали как что получится.

Иуда. Да!

Ваня. Как не знали?!

Иуда. Сказано ведь: со-творение мира. «Со» означает вместе, и во всех языках так сказано. Это общее дело, и незаконченное еще.

Человек. Слышал, Ваня! Заварили кашу, не спросив никого… а меня, так, прямо в рыло – в звериное. И теперь говорят: надо вместе расхлебывать. Нормально, да? Только слезы льют здесь, а не там.

Иуда. Врешь, и там они пролиты!

Пушкин. Да, князь, сыном своим, который всё на кресте претерпел.

Человек. Сын, сын!.. А почему только он?! Я б тоже мог! (К Иуде). Что?! Я бы смог, понял! Смог!!

Иуда. Не кричи. Ведь не спорю с тобой.

Человек. Вот!.. А дали мне?!

Иуда. Дали не меньше.

Человек. Шуточки?.. Он издевается!

Иуда. Дали выбор. И ты воспользовался своим правом выбора.

Человек. Это из чего же мне было выбирать (показывает пальцем вверх), а, из чего – любить Его или не любить? Так если мне сразу в рыло… (К Пушкину). Я уже говорил?

Пушкин. Говорил.

Человек. Да, не успев, значит, понять где-что… «скотина ты», говорят. И почему выбор такой, кому вообще нужно оно – «не любить».

Пушкин. Верно-верно, словно жизнь понуждает на нелюбовь. Тут неправильное в ней устройство.

Иуда. Правильное вот и зависит от нас. И ты, князь, помнишь слова: «Ветвь не может приносит плода сама собою, если не будет на лозе». Хватит тебе одному болтаться.

Человек. То есть… ты что предлагаешь, к вам, что ли?!

Иуда кивает.

Человек. С церкви, может, начать?!

Бросается к окну, отодвигая Ваню, распахивает:

Человек. Цыган, я к тебе на исповедь!

Акробатично почти выносит корпус во вне и спрыгивает.

Ваня. Эк, ловок.

Слышен голос Человека: «Цыган, гитару!».

Начинается струнный настрой и два голоса вступают:

 
В сон мне жёлтые огни, и хриплю во сне я,
Повремени, повремени, утро мудренее.
Но и утром всё не так, нет того веселья,
Или куришь натощак, или пьёшь с похмелья.
Да, эх, раз, да ещё раз,
Да ещё много, много, много, много раз,
Да ещё раз, ещё много много раз.
 

Ваня. Нашли друг друга – цыган и дьявол.

Иуда. Самый сильный ангел, самый умный из всего, что было создано.

Пушкин. Да вот, жизнь не задалась. (Уходит).

 
В кабаках зелёный штоф, белые салфетки,
Рай для нищих и шутов, мне ж, как птице в клетке.
В церкви смрад и полумрак, дьяки курят ладан,
Нет, и в церкви всё не так, всё не так, как надо.
Да, эх, раз, да ещё раз,
Да ещё много, много, много, много раз,
Да ещё раз, всё не так, как надо.
 

Ваня. А коленца выделывает, будто и сам цыган.

Иуда. Всё может, но сможет ли главное? Как много от этого зависит, Ваня, как много!

Небоскребы-небоскребы, а я маленький такой!

Ваня. Много зависит?

Иуда. Очень. Ведь если ему удастся…

Ваня. Что?

Иуда. Не умею всё тебе до конца объяснить.

Ваня. … похоже, сюда двинулись. А как он из положения выйдет?

Иуда. Может быть и не выйдет. Не знаю, Ваня. Всё происходит, и ничего еще не произошло. Симон еще поднимет крест, чтобы помочь нести Христу, Катя попрощается с Жоржем последним взглядом, Пушкин напишет свое чудесное: «Но строк печальных не смываю»…

Ваня. А Себастьян Элькано будет просить команду не спешить входить в бухту?

Иуда. Чтобы удержать вечность.

Человек. (Входит). И в этот момент он не меньше Господа Бога!

Иуда. А Бог и не против!

Человек кладет руки на плечи Вани и Иуды.

Человек. Стихов захотелось, друзья! Где Пиит наш великий?!

Быстро идет в палату.

Через несколько секунд выходит, делает два медленных шага от косяка… лицо не похоже ни на какое прежнее… Слабое движение рукой в сторону палаты…

Иуда. Что?!

Быстро идет туда. Ваня через секунду устремляется следом.

Человек медленно подходит к столу, тяжело садится.

Появляется Ваня за ним Иуда.

Ваня. (Дрожащим голосом). Откуда он бинт этот взял?

Человек показывает на шкафчик:

– Когда за спиртом лазали… случайно.

Иуда. Я, сдуру, в туалете на полку положил.

Ваня поворачивается к нему:

– Да как же я не доглядел… упирается лицом в плечо Иуде.

Вздрагивает… плачет.

Иуда неуклюже пытается погладить его по голове, но сам начинает тяжело прерывисто дышать…

Ваня. Как же это… Жоржик… Александр Сергеевич…

Иуда, отвернув лицо, стирает слезы.

Человек. Ну разберутся там (рукой вверх), может, так лучше ему… им обоим. Иуда, разберутся… ты же сам говорил: еще ничего не закончилось. (Пауза). Ну плачьте, вы люди, вы хоть поплакать можете… плачьте…

 
В час роковой, когда встретил тебя,
Трепетно сердце забилось во мне.
Страстно, безумно тебя полюбя,
Весь я горю, как в огне.
 

Занавес медленно опускается.

 
Сколько счастья, сколько муки
Ты, любовь, несешь с собой!
Час свиданья, час разлуки, —
Дышит всё тобой одной.
 

Звук удаляется:

Сколько счастья, сколько муки…

Переборы совсем далеко