Текст книги "Чекисты, оккультисты и Шамбала"

Глава 5. Под эгидой спецотдела

1. Несостоявшаяся экспедиция

Начиная с 1920 г. в течение нескольких лет Барченко, как мы помним, упорно добивался от властей разрешения на организацию научной экспедиции на Восток – в Тибет. Но планам этим не суждено было осуществиться. После того как Москва возобновила отношения с Далай-ламой весной 1922 г., Тибет становится сферой особых интересов советского правительства и потому совершенно недоступен для ученых, даже самых именитых. Достаточно вспомнить о судьбе тибетской экспедиции П.К. Козлова, снаряженной при поддержке Совнаркома весной 1923 г. и блокированной летом того же года Политбюро во главе со Сталиным, по причине открывшейся «политической неблагонадежности» ее руководителя – бывшего «царского генерала»[273]273
  Более подробно об этом см.: Андреев А.И. От Байкала до священной Лхасы. Новые материалы о русских экспедициях в Центральную Азию в 1-ой половине XX века (Бурятия, Монголия, Тибет). СПб. – Самара – Прага, 1997. С. 92 – 120 (глава «Почему русского путешественника не пустили в Лхасу»).


[Закрыть]. Барченко, однако, не терял надежды. В конце 1924 г., после очередного отказа НКИДа, он решил обратиться за помощью к своим «покровителям» из ЧК. Во время одного из визитов симпатичных «чекушников» (Владимирова, Рикса, Отто и Шварца) он рассказал им о созревшем плане – довести до сведения советских вождей о сделанном открытии (синтетический метод Древней науки), что могло бы ускорить решение вопроса об экспедиции, и с этой целью просил свести его с кем-либо «из близко стоящих людей к руководству партии и советского правительства». «Покровители» откликнулись на его просьбу с готовностью и тут же стали припоминать, какие у кого имеются связи наверху. Так, К.Ф. Шварц назвал Барченко фамилии трех лично известных ему лиц: ленинградцев Н.П. Комарова (секретарь президиума Ленгубисполкома) и Я.Г. Озолина (заместитель председателя Губсуда), а также москвича, бывшего руководителя ПЧК, ныне возглавляющего Спецотдел при ОГПУ, Г.И. Бокия. Взвесив все «за» и «против», остановились на кандидатуре последнего, который, таким образом, и должен был стать проводником Барченко в высшие партийно-правительственные сферы.

Дальнейшие события развивались приблизительно так: Барченко написал письмо главе ОГПУ и председателю ВСНХ Ф.Э. Дзержинскому – рассказал о себе и своей работе. Это письмо Владимиров отвез в Москву на Лубянку. В то же время он связался с Бокием, которого знал по прежней работе в ПЧК. В результате через несколько дней в Ленинград приехал заведующий секретно-политическим отделом ОГПУ – возможно, по личному указанию Дзержинского – Я.С. Агранов, который встретился с Барченко на одной их чекистских конспиративных квартир. «В беседе с Аграновым я подробно изложил ему теорию о существовании замкнутого научного коллектива в Центральной Азии и проект установления контактов с обладателями его тайн. Агранов отнесся к моим сообщениям положительно», – так впоследствии рассказал об этой встрече следователям сам А.В. Барченко[274]274
  Архив УФСБ по СПб. и Ленобласти. Протокол допроса К.Ф. Шварца от 3 июля 1937 г. Л. 78.


[Закрыть]. Вскоре после этого вернувшийся в Питер Владимиров сообщил Барченко, что переговоры с Бокием прошли успешно и что надлежит выехать в Москву для доклада проекта руководству ОГПУ. Владимиров и Барченко отправились вместе в столицу, где встретились с Аграновым и Бокием. После конфиденциальной беседы с последним А.В. Барченко получил приглашение на коллегию ОГПУ, которой и доложил о своем проекте.

«Заседание коллегии состоялось поздно ночью. Все были сильно утомлены, слушали меня невнимательно. Торопились поскорее кончить с вопросами. В результате при поддержке Бокия и Агранова нам удалось добиться, в общем-то, благоприятного решения о том, чтобы поручить Бокию ознакомиться детально с содержанием моего проекта и, если из него действительно можно извлечь какую-либо пользу, сделать это»[275]275
  Протокол допроса Барченко от 23 декабря 1937. Цит. по кн.: Шишкин О. С. 129, 130.


[Закрыть].

Такова версия событий в изложении Барченко. В ней, однако, отсутствует один важный персонаж – К.Ф. Шварц. Согласно же показаниям Бокия, с визитом к нему в спецотдел в конце 1924 г. явились трое – Владимиров, Шварц (!) и сам ученый. «Они рекомендовали мне его (т. е. Барченко) как талантливого исследователя, сделавшего имеющее чрезвычайно важное политическое значение открытие, и просили меня свести его с руководством ОГПУ с тем, чтобы реализовать его идею»[276]276
  Архив УФСБ по СПб. и Ленобласти. Протокол допроса Г.И. Бокия от 17–18 мая 1937. Л. 61.


[Закрыть]. Со своей стороны Шварц о поездке в Москву к Бокию рассказывал иначе. По его версии, на той памятной встрече в квартире Кондиайнов А.В. Барченко попросил его отвезти начальнику спецотдела написанный им доклад об учении Дуйнхор.

«Я дал свое согласие, и вскоре Барченко мне передал для доставки Бокию пакет, что я и сделал. В Москву я ездил один. Владимиров в Москву уехал на день раньше. Я с ним встретился на другой день, а потом вместе зашли к Бокию, и Владимиров дополнил мою информацию о Барченко»[277]277
  Там же. Протокол допроса К.Ф. Шварца от 3 июля 1937 г. Л. 79.


[Закрыть].

Таким образом, версия Шварца не согласуется с рассказом Бокия. Складывается впечатление, что ленинградские чекисты посещали Бокия дважды – первый раз без Барченко. Основной визит к начальнику спецотдела втроем – Шварц, Владимиров и Барченко – вероятно, состоялся несколько позднее, после того как Бокий, ознакомившись с докладом Барченко, заинтересовался изложенными идеями и пожелал переговорить с автором. Обе рукописи Барченко – доклад и проект экспедиции в Шамбалу – отыскать в архивах, к сожалению, не удалось.

Несмотря на положительное решение коллегии ОГПУ, организация столь необычной экспедиции встретила немалые трудности. Об этом говорят обнаруженные в архиве К.К. Владимирова две коротенькие записки от ученика Барченко, студента Ленинградского института живых восточных языков (ЛИЖВЯ) Владимира Королева, который, как выясняется, также был напрямую связан с Бокием. В одной из них, датированной 26 марта, Королев сообщает Владимирову (оба в то время находились в Москве): «Был сегодня у Г.И., и разговор с ним оставил у меня плохое впечатление»[278]278
  ОР РНБ. Ф. 150. Д. 194. Записки К.К. Владимирову от разных лиц. Л. 10.


[Закрыть].

Но к середине апреля Бокию, как кажется, удалось решить главную проблему, связанную с финансированием экспедиции. Средства, выделенные ОГПУ, составили весьма внушительную сумму – 100 тысяч рублей (правда, неясно, каких рублей – золотых, серебряных или бумажных). Поверить в это трудно, если только не предположить, что ОГПУ связывало с этой новой экспедицией в Центральную Азию – а речь шла, как мы увидим в дальнейшем, о посещении Тибета и Афганистана – какие-то свои цели. Бокию, несомненно, удалось заинтересовать планами Барченко руководителей ОГПУ – возможно, даже самого Феликса Эдмундовича.

В результате А.В. Барченко расстается с Главнаукой (произошло это, по его собственным словам, вскоре после столкновения с Ольденбургом) и поступает весной 1925 г., очевидно, по протекции Бокия, в научно-технический отдел ВСНХ – организации, которую, как известно, возглавлял по совместительству Дзержинский. Уволился со службы в советско-германском транспортном товариществе «Дерутра» и Владимиров, также собиравшийся принять участие в путешествии. «Я знаю, что перед отъездом своим Вы так или иначе будете у меня, – писала К.К. Владимирову из Сестрорецка в конце апреля его новая пассия В.В. Зощенко. Вы не сможете, не должны уехать куда-то бесконечно далеко, не увидев меня, не простившись со мной»[279]279
  Там же. Д. 78. Письмо В.В. Зощенко К.К. Владимирову от 20 апреля 1925 г.


[Закрыть]. И еще через несколько дней: «Мне очень грустно, что Вы уезжаете. Я знаю, что вы должны уехать, что Вам нужно ехать, и все-таки… Ведь дела и здесь много, нужного, полезного, большого дела. Но ведь Вы – мечтатель, и Вам нужно чего-то другого, большого… Если же почему-либо отложится Ваша поездка на Восток, я буду рада, если Вы, раз-другой в месяц, можете навестить меня здесь»[280]280
  Там же. Письмо В.В. Зощенко от 25 апреля 1925 г.


[Закрыть].

Кроме Владимирова отправиться в Шамбалу изъявили желание и члены коммуны-братства Барченко – обе его жены Наталья и Ольга, Юлия Струтинская, Лидия Шишелова-Маркова и Тамиил (А.А. Кондиайн). Летом 1925 г. все они начали готовиться к предстоящей экспедиции. В записках Э.М. Кондиайн читаем:

«Мы стали в манеже на Конногвардейском бульваре учиться верховой езде. С неделю ходили раскорякой. Шились перекидные сумы для вьюков. Вышивалось белое знамя с Универсальной Схемой. Учили монгольский. Читали буддийский катехизис»[281]281
  Книга, о которой идет речь, – это переведенный А.М. Позднеевым с монгольского трактат «Тонилхуйн чимэк» (Украшение спасения), содержащий космологические и религиозно-философские воззрения буддистов. См.: Буддийский катехизис. СПб., 1902.


[Закрыть].

Э.М. Кондиайн в одной из тетрадей записывает определения двух ключевых буддийских понятий, почерпнутые из этой книги. «Что такое сансара? Сансара – это рождение в муках и постоянное заблуждение. Что такое нирвана? Нирвана – избавление от всякого страдания и познание (приобретение) истины». Из Ленинграда тем же летом все вместе – Барченко со своей женской «свитой» и Кондиайны – переехали на дачу в подмосковный городок Верею, где продолжили подготовку. В основном занимались верховой ездой и учили восточные языки – монгольский, урду и, по-видимому, тибетский. (Монгольский – по русско-монгольскому разговорнику, составленному Б.Я. Владимирцовым, а тибетский скорее всего по учебнику Г.Ц. Цыбикова[282]282
  Цыбиков Г.Ц. Пособие для изучения тибетского языка. Упражнения в разговорном и литературном языке и грамматические заметки. Ч. 1. Разговорная речь. Владивосток, 1908.


[Закрыть].)

Сведения о готовящейся экспедиции быстро распространились среди многочисленных питерских знакомых Владимирова. Один из них, скульптор В.Н. Беляев (также большой почитатель Сент-Ива д'Альвейдра), даже обратился к нему с просьбой:

«Константин Константинович! Зашел к Вам с тем, чтобы узнать, не можете ли Вы меня устроить в дальнюю поездку. Дела сложились скверно. Бюсты не идут. Весь рынок обслужен. Голодаю. Прошу Вас, если есть возможность, то и еще двух человек – женщин. Мой адрес: Новоисакиевская, 22, кв. 7»[283]283
  РО РНБ. Ф. 150. Д. 29. Письмо В.Н. Беляева К.К. Владимирову, 23 июля 1925 г.


[Закрыть].

Содействовать планам Барченко вызвались и двое его новых московских знакомых – некто доктор М. Г. Вечеслов и В.И. Забрежнев, о которых стоит рассказать подробнее. Оба они в прошлом принадлежали к ложе «Великий Восток Франции»; Вечеслов к тому же был близок с Астромовым-Кириченко и вообще с масонско-оккультными кругами в обеих столицах. Но главное – Вечеслов хорошо знал Афганистан, где побывал в начале 1920-х с советской дипмиссией, и, по-видимому, именно это обстоятельство привлекло к нему Барченко. В середине 1924 г. Вечеслов вновь стал собираться в эту страну. Накануне отъезда он обратился с довольно неожиданным предложением в Академию истории материальной культуры: «Ввиду возможности приобретения очень дешево ряда ценных монет и различных предметов древности во время передвижения научной экспедиции в Афганистане по различным городам, – писал он в секцию нумизматики и глиптики Академии, – я прошу, если будет признано мое предложение желательным, открыть мне через наше представительство в Кабуле кредит в размере хотя бы до 500 рублей. Если решение будет положительным, то прошу уведомить меня об этом телеграфно в Герат и переслать то постановление в Кабул»[284]284
  Архив ГАИМК. Ф. 2. Оп. 1(1924). Д. 83. Л. 1. Письмо М.Г. Вечеслова датировано 12 июля 1924 г.


[Закрыть]. Удивительно, но любезное предложение д-ра Вечеслова – не востоковеда и вообще не специалиста «по древностям» (до революции он был практикующим врачом в С.-Петербургском уезде) – не вызвало ни малейших сомнений у руководства РАИМК. Уже через два дня (14 июля) заведующий секции нумизматики заявил на очередном заседании правления Академии «о желательности поручить д-ру Вечеслову приобретение в Афганистане предметов древности», после чего правлением было принято соответствующее постановление. А затем, 24 июля 1924 г., председатель РАИМК академии Н.Я. Марр направил письмо в советское полпредство в Кабуле (которое в то время возглавлял старый большевик Л.Н. Старк) с просьбой выделить Вечеслову необходимые средства на закупку древних памятников. При этом он отмечал, что «могущие быть приобретенными памятники после их исследования в Академии поступят в центральные государственные музеи»[285]285
  Там же. Л. 2. Письмо акад. Н.Я. Марра в полпредство СССР в Кабуле от 24 июля 1924 г.


[Закрыть]. Что стояло за предложением Вечеслова – необходимость получить официальное прикрытие какой-то нелегальной деятельности (скорее всего по линии ОГПУ) в Афганистане, или же, зная о контактах Барченко с РАИМК весной 1924 г., Вечеслов хотел помочь ему в поисках следов «доисторической культуры»? Впрочем, возможно и то и другое. В начале 1925 г. (уже после отъезда Вечеслова в Кабул) к Барченко заявился некий бойкий молодой человек, «интересующийся доисторической культурой», который, как выяснилось, был близко знаком с Вечесловым. Доктор Вечеслов, сообщил он А.В. Барченко, – человек «чрезвычайно популярный, влиятельный в сферах»; ныне он находится в Кабуле, где занимает «чрезвычайно ответственный пост» и как знаток «доисторической науки» может многое сделать «для проведения в жизнь желаний А.В. Барченко» (см. Приложения: Сводка 1).

Что касается В.И. Забрежнева, то он скорее всего сблизился с Барченко на почве общего интереса к парапсихологии. В прошлом сотрудник НКИДа и ОГПУ, а ныне аспирант Института экспериментальной психологии в Москве, Забрежнев имел обширные связи в различных наркоматах и ведомствах, которые он попытался задействовать для продвижения планов Барченко. Так, Забрежневу удалось организовать встречу ученого с Г.В. Чичериным, что было вызвано необходимостью получения Барченко, как руководителем научной экспедиции, санкции НКИДа для поездки зарубеж.

Жизненный путь В.И. Забрежнева до встречи с Барченко был весьма бурным, полным риска и авантюры. Видный деятель анархизма и участник 1-й русской революции, он бежал в 1906 г. из Бутырской тюремной больницы, переодевшись в форму следователя, и скрылся за границей. Проживал – до весны 1917 г. – преимущественно в Париже, где работал фотографом, секретарем в редакции финансовой газеты, чернорабочим на заводе и шофером такси. Вернувшись в Россию, вошел в доверие и стал личным секретарем министра продовольствия Временного правительства А.В. Пешехонова, редактировал анархистскую газету «Голос труда» (1918), но затем перешел на сторону большевиков. В 1919 г., являясь сотрудником иностранного отдела РОСТА, был отправлен руководством ВКП(б) (лично В.И. Лениным) с рядом спецзаданий в Германию и Францию. Дважды арестовывался полицией этих стран за коммунистическую пропаганду. По возвращении в Москву заведовал отделом печати НКИДа (1921–1922), руководил научно-техническим отделом ОГПУ (1922–1923); затем в течение двух лет учился на медицинском факультете 1-го Московского университета и в аспирантуре Института экспериментальной психологии. В 1926–1927 гг. находился в составе советской торгово-дипломатической миссии в Западном Китае (Урумчи), после чего отправился в Копенгаген, где проработал год экономистом в советском полпредстве в Дании. В начале 1930-х В.И. Забрежнев занимал ряд ответственных постов в Ленинграде – и. о. директора Эрмитажа, заместителя директора Института мозга и Института им. Лесгафта. Последний отрезок жизни – с 1932 г. вплоть до ареста в августе 1938 г. – работал цензором иностранного сектора Леноблглавлита.

В.И. Забрежнев также оставил о себе память как изобретатель и ученый. Его изобретения были отчасти запатентованы, отчасти депонированы в 1914–1917 гг. в Парижском коммерческом трибунале (автоматический счетчик строк для пишущих машинок, газовый спасательный пояс, экстрактор для перьев и др.). В 1920-е гг. активно занимался исследованиями в области гипнологии, ставил собственные эксперименты. Автор статей: «Теория и практика психического воздействия» (1922), «Спорные вопросы гипнологии» (1925), «Задачи современной гипнологии» (1926). Экспериментальный материал Забрежнева был частично использован известным советским психологом, одним из основателей нейропсихологии А.Р. Лурия в книге «Природа человеческих конфликтов»[286]286
  Сведения о В.И. Забрежневе взяты из его регбланка члена ВКПб 1936 г. (хранится в РГАСПИ) и из следственного дела П-14115 (архив УФСБ по СПб. и Ленобласти).


[Закрыть]. (В СССР эта книга никогда не публиковалась; впервые издана на английском в США в 1932 г.; переиздавалась там же дважды – в 1960-м и 1976 г.)

Итак, пытаясь помочь Барченко, Забрежнев написал письмо Г.В. Чичерину, и тот согласился принять ученого для беседы у себя в кабинете в здании НКИДа на Кузнецком Мосту. 31 июля Барченко явился к наркому в сопровождении двух сотрудников ОГПУ (вероятно, спецотдельцев Бокия) – рассказал о своих многолетних исследованиях в области древнейшего естествознания и изложил планы путешествия в Тибет и Афганистан «для поиска следов доисторической культуры». При этом заявил, что готов немедленно отправиться в Монголию, снарядить там караван и двинуться в Тибет. Из этого можно заключить, что Барченко фактически планировал не одну, а две отдельные экспедиции, ибо попасть в Афганистан было гораздо легче и безопаснее с территории СССР, через Западный Туркестан, чем на обратном пути из Тибета через Китайский Туркестан. Его большой интерес к Афганистану (Кафиристану) подогревался, во-первых, тем, что здесь находились тайные обители («братства») суфиев, которые некогда посещал Гурджиев. В то же время в афганской горной стране, между Балкхом и Бамианом, Сент-Ив помещал сакральную территорию Парадезы – владение Понтифов Империи Рама. (Напомним, что Балкх – один из древнейших городов мира, столица Греко-Бактрийского царства; Бамиан же главным образом известен своим пещерным монастырским комплексом, насчитывающим несколько тысяч гротов.) В Афганистане путешественник, между прочим, намеревался войти в контакт с главой исмаилитов Ага-ханом[287]287
  Ага-хан – титул духовного главы исмаилитов-низаритов. Наиболее известен Ага-хан 3-й, 48-й имам (1885–1957), политический деятель Индии, автор мемуаров: Aga Khan. The Memoirs of Aga Khan. London, 1954.


[Закрыть], рассчитывая, очевидно, с его помощью проникнуть в наиболее недоступные для европейцев места, хранящие остатки древних знаний. (О чем он едва ли поведал Чичерину, зная о враждебном отношении большевиков к Ага-хану за его связь с англичанами.)

Реакция наркома на сообщение Барченко была двойственной – поездку в Афганистан он тут же решительно отклонил по политическим соображениям, но в то же время высказался довольно положительно относительно посещения Тибета. Свой отзыв об экспедиционном проекте Барченко Чичерин направил в Политбюро ЦК. Однако уже на следующий день он узнал, что начальник ИНО ОГПУ М.А. Трилиссер совершенно не в курсе относительно похода в НКИД Барченко и чекистов. Кроме того, Чичерину доложили, что его недавние визитеры самовольно обратились через наркоминдельский отдел виз в афганское посольство, заявив, что они «составляют экспедицию, едущую от ВСНХ». Разгневанный нарком тут же направил новую докладную в Политбюро с просьбой «не давать хода» его предыдущему письму. Ссылаясь на свой разговор с Трилиссером и Ягодой, он отмечал, что «руководители ОГПУ теперь сомневаются в том, следует ли вообще отправлять экспедицию Барченко, ибо для проникновения в Тибет имеются в виду более надежные способы». В этой записке Чичерин, помимо прочего, высказал свое отношение к исследованиям ученого и его проекту:

«Некто Барченко уже 19 лет изучает вопрос о нахождении остатков доисторической культуры. Его теория заключается в том, что в доисторические времена человечество развило необыкновенно богатую культуру, далеко превосходившую в своих научных достижениях переживаемый нами исторический период. Далее он считает, что в среднеазиатских центрах умственной культуры, в Лхасе, в тайных братствах, существующих в Афганистане и тому под., сохранились остатки научных познаний этой богатой доисторической культуры. С этой теорией тов. Барченко обратился к тов. Бокию, который ею необыкновенно заинтересовался и решил использовать аппарат своего спец. отдела для нахождения остатков доисторической культуры. Доклад об этом был сделан в коллегии президиума ОГПУ, которое точно так же чрезвычайно заинтересовалось задачей нахождения остатков доисторической культуры и решило даже употребить для этого некоторые финансовые средства, которые, по-видимому, у него имеются. Ко мне пришли два товарища из ОГПУ и сам Барченко, для того чтобы заручиться моим содействием для поездки в Афганистан с целью связаться там с тайными братствами.

Я ответил, что о поездке в Афганистан и речи быть не может, ибо не только афганские власти не допустят наших чекистов ни к каким секретным братствам, но самый факт их появления может повести к большим осложнениям и даже к кампаниям в английской прессе, которая не преминет эту экспедицию представить в совершенно ином свете. Мы наживем себе неприятность без всякой пользы, ибо, конечно, ни к каким секретным братствам наши чекисты не будут допущены.

Совершенно иначе я отнесся к поездке в Лхасу. Если меценаты, поддерживающие Барченко, имеют достаточно денег, чтобы снарядить экспедицию в Лхасу, то я даже приветствовал бы новый шаг по созданию связей с Тибетом при непременном условии, однако, чтобы, во-первых, относительно личности Барченко были собраны более точные сведения, чтобы, во-вторых, его сопровождали достаточно опытные контролеры из числа серьезных партийных товарищей и, в-третьих, чтобы он обязался не разговаривать в Тибете о политике и, в особенности, ничего не говорить об отношениях между СССР и восточными странами. Эта экспедиция предполагает наличие больших средств, которые НКИД на эту цель не имеет.

‹…› Я безусловно убежден, что никакой богатейшей культуры в доисторическое время не существовало, но исхожу из того, что лишняя поездка в Лхасу может в небольшой степени укрепить связи, создающиеся у нас с Тибетом»[288]288
  Андреев А.И. От Байкала до священной Лхасы. С. 170–171.


[Закрыть].

Отповедь Чичерина, в которой нельзя не почувствовать скрытое соперничество НКИДа и ОГПУ, не обескуражила Бокия, поскольку нарком в принципе не возражал против экспедиции Барченко в Тибет, хотя и считал необходимым прикрепить к ней партийного «контролера», т. е. политкомиссара. Именно таким образом Политбюро поступило в 1923 г. с П.К. Козловым, навязав его тибетско-монгольской экспедиции дополнительного сотрудника, бывшего коминтерновца Д.М. Убугунова. Точно так же поступили и с Барченко, назначив в его отряд политкомиссара – Я.Г. Блюмкина. Одиозная личность бывшего левого эсера-террориста – убийцы германского посла графа В.Мирбаха, однако, встретила решительный отпор со стороны Барченко. Такому человеку, как Блюмкин, не могло быть места среди участников отряда, отправлявшегося в святую землю Шамбалы. Но была, как кажется, и другая, более веская, причина, окончательно разрушившая надежды А.В. Барченко. Уже в начале августа 1925 г. Чичерин приступил к разработке планов новой – третьей по счету! – советской дипломатической экспедиции в Тибет, что делало практически невозможным какое-либо постороннее проникновение в эту страну.

Не попав в Шамбалу, Барченко осенью того же года отправился в другое заповедное место, на Алтай – в сопровождении все тех же двух учениц (Шишеловой-Марковой и Струтинской) и жен (Ольги и Натальи). Цель этой поездки, по-видимому, организованной Г.И. Бокием, состояла в том, чтобы установить связь с представителями «русской ветви традиции Дюнхор», искателями Беловодья. Э.М. Кондиайн сообщает нам маршрут путешественников – через Семипалатинск, Усть-Каменогорск, пароходом по Оби и Иртышу, а затем на лошадях в горы. Конечный пункт – селение Катон-Карагай, расположенное в живописной Бухтарминской долине. Там рассчитывали встретить тех, кто некогда ходил в Беловодье-Шамбалу. И действительно, в Катон-Карагае Барченко познакомился с одним из них – 115-летним старцем Филоновым («старик с пасеки»), у которого был сын и множество внуков. Оттуда, судя по краткой записи Э.М. Кондиайн, Барченко и его спутницы двинулись в Котово, где находилась заимка Филонова – избушка и пасека. Запись заканчивается сообщением, что «старик вылечил Олю от простуды горячим медом».