Текст книги "Евромайдан: начало или Удивительная история о хохлах, кацапах и украинцах, приснившаяся историку Максиму 14 октября 2014 года в Великом Городе"

Ангажированные хохлы тут же попытались заявить, что вина всего происходящего в Великом Городе лежит на Москве, но вежливые украинцы тут же ответили, что любителями оккупации с человеческими жертвами в истории Москвы после Ивана Четвертого Ужасного были только резвившиеся в Европе Николай Первый и Сталин, и уж сейчас никто ни у кого над душой с гранатометом не стоит, и вообще необходимо различать русское и кацапское царство. Украинцы напомнили хохлам блестящие афоризмы Богдана Великого, не раз говорившего – «бачили очи, шо куповали, а то плыли, плыли и на берегу утонули». В итоге все вместе почти пришли к выводу, что «нечего на зеркало пенять, коли дитя без глазу, что в принципе и неудивительно при семи няньках с такими кривыми рожами». При этом везде обсуждалась знаменитая фраза великого российского историка Василия Ключевского, ровно сто лет назад в сердцах сказавшего, что «Москва как всегда – впереди живот и кулак, а голова в ж…» При этом раздавались совсем не одинокие голоса о том, что русским и украинцам нужно объединиться, чтобы унять неунимаемых кацапов и хохлов, уже двадцать лет почти безнаказанно достававших всех по обе стороны Днепра и Волги, потому что иначе место слабой цивилизации займет другая, более сильная, и случится это совсем скоро.

Народное Вече Великого Города решило, что все население великолепной страны должно за государственный счет хоть раз съездить за западный рубеж, чтобы увидеть все своими глазами. Руководство хохлов тут же заволновалось, понимая, что произойдет в том случае, когда, например, люди увидят, что в европейских магазинах нет позорных камер хранения и сторожей, незаслуженно именовавших себя охранниками, потому что это оскорбительно для покупателей. Переговоры, усилиями представителей настоящей украинской элиты, тем не менее и несмотря ни на что, со скрипом вошли в ведущую в светлое будущее правильную колею, и привычно заболтать главную тему, а уж тем более представить черное белым и добро злом стало проблематичным.

Нападавшие объявили, что еще Великий Хохол не раз говорил, что хохлизм – самое древнее социально-философское учение, произошедшее от кацапства, потому что еще Великий Кацап говорил, что оно всесильно, потому что верно. И вообще, дружба Верховных Хохлов с Верховными Кацапами на началах холуйства – это хорошо не только для холуев, но и для всех остальных, потому что в этом случае меньшая часть населения до веку будет издеваться над большей, и обоим частям это будет нравится, а значит, это прекрасно для всей страны.

Украинцы спокойно, но уже сквозь зубы, ответили, что особенно хорошо семи миллионам людей стало в 1932 году, и то, что эти погибшие страшной смертью люди уже не могут за себя постоять, совсем не значит, что дело закончено. Переговоры привычно ушли далеко от стоящей у всех на виду сегодняшней проблемы, и украинцы громко заявили, что никто не должен уподобляться Центральной Раде образца 1918 года, уверенно проср… суверенитет возродившейся державы.

Наконец хохлы гордо объявили, что все население страны должно стать хохлами, потому, что это прекрасно – лениться, ничего не делать, жить на бабушкину пенсию, ежедневно впаривать друг другу фуфло, а в перерывах между впариванием и просмотром сериалов, наблюдать, как жены и матери без перерыва пораются в саду и на огороде.

Успокоившиеся украинцы ответили словами выдающегося украинца, что не допустят этого никогда, потому что человек рожден для счастья как птица для полета. Что касается счастливой лени ничегонеделания, то еще в библии сказано, что цель и смысл человеческой жизни – «работати Господу», и эти слова с церковного на светский язык перевел еще великий писатель Чехов как «сеять разумное, доброе, вечное», и для себя и для будущих поколений.

Хохлы гордо ответили, что сеять не хотят, а желают только жать, при этом чужими руками и не свое, и украинцы прервали переговоры, заявив, что колхоз, конечно, дело добровольное, но колхозов на многострадальной Украине больше не будет никогда, потому что рабство рождено для скотов скотами, и добровольно превращаться в животных люди не должны. Человек, созданный по образу и подобию Вседержителя, должен жить долго и счастливо, трудясь и пожиная результаты своего труда. Народное Вече Великого Города объявило, что в школьную программу немедленно вводится новый предмет под длинным, но необходимым названием «Чувство собственного достоинства у государств и народов за последние три тысячи лет».

Хохлы, рассерженные даже теоретической возможностью самим сеять, зло заявили, что этих горбатых только могилы исправят. Могилы, так могилы, резко ответил Майдан и тут же ощетинился новыми баррикадами. За переговорами хохлов и украинцев с огромным напряжением следила огромная страна, и уже большая ее часть склонилась на сторону украинцев. Понимая, что тянуть больше нельзя, руководители хохлов заявили, что на следующий день готовы согласовать все спорные проблемы, и в доказательство этого на рассвете напали на украинский периметр Великого Города со всех сторон для последующего главного удара по Майдану Независимости и Крещатику со стороны Бессарабской площади.

Все. Началось.

Первыми атаковали украинский оборонительный периметр боевики хохлов, еще ночью собранные для этого на Рыбачьем острове. По Рыбацкому мосту, который пожалели взорвать украинцы, они ворвались на днепровскую набережную, заняв ее от Луговой до Крещатицкой улиц, и первым же ударом взяли Музей гетманства, в минуты разграбив элегантное и ухоженное двухэтажное здание в пыль. Тут же со Спасской, Итальянской и Ильинской улиц боевиками были атакованы все корпуса древнейшей Киево-Могилянской академии. Защищавшие ее студенты, еще две недели назад первыми с товарищами из Киевского и Львовского университетов вышедшие на Майдан Незалежности протестовать против хохлиного засилья и невменяемо за это избитые, отступать не собирались ни за что, успев спрятать в глубоких академических подвалах бесценные манускрипты и наглухо заделать входы и окна первых этажей своей альма матер.

Выполняя приказ Майдана во что бы то ни стало спасать украинских студентов – ум, честь и совесть независимого государства, отдельный казацкий отряд и усиленная боевая группа «Воли», встав каменной стеной перед нападавшими, чуть ли не силой все-таки успели вывести студентов на Владимирскую Горку. Стратегическая Контрактовая площадь была потеряна украинцами, но боевики хохлов вместо того, чтобы тут же ворваться на Майдан монолитной колонной по одному главному направлению, ринулись на него по Владимирскому и Андреевскому спускам и через урочище Гончары. Через несколько минут они были жестко остановлены на Десятинной улице, у Филармонии, у памятника княгине Ольге и обесточенного фуникулера, и уж конечно, у памятника Богдану Великому на перекрестке Большой Житомирской и Владимирской улиц.

Преследуя свои личные цели, хохлиные боевики разграбили и разнесли Детский музыкальный, Подольский театры, «Колесо», музеи Аптечный, Пчеловодства, Кавалеридзе, и конечно Старого Киева и истории Украины. Чертов дом-музей Михаила Булгакова на Андреевском спуске суеверные боевики не тронули, рассказывая потом, что перед ним двумя ровными рядами прямо как в строю сидели огромные черные коты, показывавшие лапами нападавшим на принесенный черт его знает откуда длинный трамвайный рельс, почему-то обильно политый подсолнечным маслом, и мерзко улыбавшиеся при этом.

На Контрактовой и Почтовой площадях начался хохлиный шабаш, и с этим ничего нельзя было сделать. В первую очередь хохлы торжественно отломали и отнесли в металлолом тяжелейший бронзовый памятник гетману Сагайдачному, по дороге пытаясь расколоть его булаву в поисках кажется спрятанных в ней драгоценных камней, при этом один уже не молодой хохол непрерывно кричал: «Пилите его, босота, пилите, он точно отлит из чистого золота». Сделать то же самое с памятником великого Григория Сковороды, презрительно смотревшего на них сверху вниз, боевики не посмели.

Одновременно с ударом от Рыбачьего острова по Контрактовой площади другие мобильные отряды хохлиных боевиков от метро «Житомирская» рванулись вперед по проспекту Победы, по дороге угробив памятники Довженко и Параджанову и заср… по колено парк Александра Пушкина, но получив отпор от четвероногих обитателей зоопарка и цирка, не пожелавших принять хохлов в свой животный мир. У Вокзальной площади количество боевиков резко возросло, и от памятника Щорсу и по улице Льва Толстого двумя большими шоблами хохлы атаковали улицу Богдана Хмельницкого и Киевский Университет.

Аккуратно отделившаяся от основных сил боевиков спецгруппа наемников быстро и тихо двинулась к Майдану, имея своей задачей захватить его руководителей, не понимая, что там руководителями были все. У Музея Медицины она была остановлена и почти блокирована защищавшими свою штаб-квартиру бойцами «Воли», и с трудом сумела проскочить на улицу Ивана Франко, успев, правда, заметить, что общая картина тотального мордобоя быстро начала меняться в их пользу.

Положение защитников Национального университета было критическим. Державшиеся только у входа в Университет и у памятника неистовому Тарасу студенты и казаки вот-вот должны были лечь под дубинами хохлов все, и боевые группы «Воли», оставив у своего штаба прикрытие и временно плюнув на наемников, по улице Пирогова и ботаническому саду имени Фомина молниями вылетели на улицу Льва Толстого и прямо на Владимирской уделали в пень избивавших студентов хохлиных боевиков, успев вынести и вывести защитников КГУ на Крещатик. Подоспевшие с Красноармейской отряды хохлов быстро заполняли парк Шевченко, и трехэтажно обкладывал их сверху каменный Тарас, но хохлам это было все равно, потому что они давно забыли, кто же этот так мощно изображенный в камне огромный человек.

Воспользовавшись шумной атакой Университета, спецгруппа наемников по улицам Франко и Ярославову Валу, успев взорвать памятники Ярославу Мудрому и Николаю Лысенко и заминировав Золотые Ворота, как шило прошла мощную баррикаду на Прорезной у Молодого театра, но наперерез ей от Майдана по улице Пушкина уже вышла особая группа афганских ветеранов из Неприкосновенного Запаса Обороны центра Великого Города. Два железных ежа внимательно посмотрели друг на друга через прицелы и наемники аккуратно и быстро откатились по длинной Пушкинской к перекрестку улиц Красноармейской и Льва Толстого, где в здании Бессарабского рынка находился полевой штаб атаковавших Крещатик и Майдан хохлов, охраняемый почти тысячей наемников.

Боевики хохлов с налету прорваться в наглухо забаррикадированный Киевский университет не смогли, но зато успешно разнесли музей искусств с памятником Репину, естественнонаучный и педагогический музеи с памятником Грушевского, музеи литературы, Шевченко и Тычины, и были остановлены только у укреплений перед театром русской драмы имени Леси Украинки, на углу улиц Пушкинской и Хмельницкого.

Одновременно с атакой Контрактовой площади, улицы Хмельницкого и Университета, отряды хохлов от Мариинского парка и изуродованного очередной стройкой Городского сада по улице Михаила Грушевского, уделав само собой Художественный музей, начали прорыв на Европейскую площадь, но были остановлены прямо напротив входа в Крещатый парк. Хохлы были остановлены и на перекрестке Институтской и Ольгинской улиц, где перед входом в метро был насыпан огромный вал.

Отдельный хохлиный отряд, взорвав на Липской Институт Национальной Памяти, через Шелковичную, Лютеранскую и Банковую улицу от дома с химерами попытался захватить стратегическую площадь Ивана Франко, но защитники первого украинского театра аккуратно обвалили все пролеты высокой лестницы и поставив у памятника Яковченко ряд грузовиков. Теперь на площадь Франко с Банковой можно было только сползти или скатиться и ни о какой быстрой и массированной атаки Майдана с этой стороны уже не могло быть и речи.

Великий Город как скала стоял под ударами хохлов и земля дрожала под ним. Поезда метро на центральных станциях стояли прямо у перронов, эскалаторы были заблокированы и атака Майдана и Крещатика из-под земли была невозможна. Жители Пушкинской, Паторжинского, Малоподвальной, Софийской, Михайловской, Трехсвятительской, Институтской, Городецкого, Заньковецкой, Лютеранской, Круглоуниверситетской улиц, Шевченковского и Михайловского переулков с самого начала Майдана сделали свои кварталы непроходимыми для хохлиных боевиков и постоянно сообщали в украинский штаб обороны обо всех их передвижениях. Именно с помощью их мобильных звонков и была перехвачена на Прорезной шедшая к Крещатику спецгруппа наемников.

Прорыв на Майдан Незалежности и Крещатик был возможен только с улицы Грушевского и Бессарабской площади. Воспользовавшись общим штурмом украинского периметра, заранее собранные хохлами за рынком грузовики с щебенкой и песком успели вывалить свой груз в ров у улицы Хмельницкого и утащить за сбой торчавшие оттуда куски бетона и арматуры, и преграды для массированной атаки с этого направления больше не существовало. На улице Грушевского у Европейской площади появилось несколько экскаваторов, и было ясно, что защитникам намного уменьшевшегося украинского периметра не устоять при одновременном двойном ударе с севера и юга. Две братские части населения великолепной страны стояли и смотрели друг на друга на расстоянии около пятидесяти метров.

Укрепления украинцев на Владимирском спуске у Филармонии и на улице Грушевского даже экскаваторами раздолбать было совсем не быстро и не просто, но со стороны просто заваленного по краю Крещатого парка существовала реальная опасность прорыва. Внезапно над всей Европейской площадью, а затем над Майданом и Крещатиком поднялась и раскатилась стотысячная «Слава». На глазах у защищающихся и атакующих в парк один за одним влетали отряды украинской заставы, долго державшиеся у метро «Герои Днепра», которые несмотря ни на что сумели от гостинки на Приреченской улице через Оболонь, Петровку и разграбленную Контрактовую площадь прорваться к своим товарищам по оружию. В минуты весь Крещатый парк был заполнен измученными, но воодушевленными украинцами из северных районов Великого Города и опасность прорыва хохлов через улицу Грушевского стала только теоретической. Все взоры обратились в сторону Бессарабской площади, на которой уже были выстроены все готовые к штурму Крещатика и Майдана хохлы. Их руководство, боясь привлечения к международной ответственности, не стало сразу пускать в атаку наемников, которые и без приказа могли использовать огнестрельное оружие, а попыталось победить украинцев с помощью своих многочисленных сторонников, которых любовно называло своим ядерным электоратом. Атакующие почему-то были построены не ударными колоннами, а длинными двойными шеренгами, и это безусловно значительно уменьшало их шансы на прорыв.

Первыми гордо стояли три шеренги собранных со всей страны кугутов, называвших свое сборище Железным полком имени Великого Хохла. На белой повязке на лбу у каждого кугута была хорошо видна четкая надпись «Удавлюсь за гривну», а на стоящем почему-то слева, а не справа полковом штандарте яркого желтого цвета густыми коричневыми буквами чуть ли не светилась четко сделанная надпись: «Высер… и оглянемся, чи не можна шось ще раз зъисты!» В случае победы им разрешили два месяца не платить налоги и в течение часа резвиться в Центральном универмаге и Пассаже, поэтому у кугутов кроме огромных дубинок были и не менее огромные торбы.

За кугутами стояла шеренга автомобильных хамов и маршруточников, которым за прорыв разрешили пять недель ездить на красный свет, парковаться без последствий где попало, курить в автобусах во время движения и обещали сквозь пальцы смотреть на их игры с оплатой проезда пассажирами.

За автомобильными хамами построились две шеренги базарных баб, все как одна с раззявленными вершами, которым обещали шесть недель не брать плату на рынке за их торговые места, а также законодательно запретить жителям Великого Города называть их перекупщицами, блокирующими свободную конкуренцию и мешавшими развитию прибыльной для всех торговли. Довольные общим хохлиным вниманием, базарные бабы гордо называли себя Женским батальоном, и самоуверенно поглядывали на стоявшие за ними многочисленные шеренги с морем других торгашей и просто затюканных, под угрозой увольнения согнанных бандитами с государственными удостоверениями на Бессарабскую площадь. Совсем сзади стояли спокойные как заборы наемники, основной задачей которых была охрана руководства хохлов и которые уже поняли, что у этого стоящего перед ними сброда если и выйдет что, то только случайно. Вокруг этой громадной толпы стояли немногочисленные холуи, спешившие доложить своим патронам, как будут развиваться события, и не такие уж многочисленные продажные журналюги, привыкшие за жалованье профессионально называть черное белым и зло добром.

С другой стороны засыпанного рва спокойно стоял четкий прямоугольник защитников Майдана и Крешатика с выдвинутым вперед ударным треугольником. Люди стояли не по группам и интересам, а только по наличию у них чувства собственного достоинства, и воодушевленные студенты, съехавшиеся в Великий Город со всей великолепной страны уже давно перемешались со спортсменами-мастерами рукопашного мордобоя, многочисленными киевлянами и приезжими из всех двадцати пяти украинских областей. По обоим краям прямоугольника жесткими крыльями стояли казацкие отряды и боевые группы «Воли», а чуть сзади расположились усиленные одесскими катакомбными мастерами особые группы афганских ветеранов, у которых была своя, очень важная задача.

Внезапно по шеренге автомобильных хамов прошло какое-то волнение, она стала разваливаться на глазах и над Бессарабской площадью явственно запахло гов…. Позднее выяснилось, что поставлявшие хохлам продукты торгаши, и так поднявшие цены на все съестное в Великом Городе до небес, само собой, втюхали им за невменяемые деньги ароматизированную тухлятину, которую без меры на шару в первую очередь жрали автомобильные хамы, на которых в самый ответственный момент напали и понос и дри…. Местные хохлы, узнав об участи автомобильных хамов, по всему городу тут же ринулись сдавать в металлолом их неправильно припаркованные автомобили, чем внесли еще большее напряжение в создавшуюся ситуацию. Опасаясь, что распадающаяся хамская шеренга внесет хаос в ряды атакующих, руководство хохлов скомандовало штурм.

Над завонянной Бессарабской площадью загремел торжественный марш кугутов: «Эй, куме, не журись, будут гроши, не уср…» и их Железный полк сунулся в атаку, которую уже давно ждали подготовившиеся к ней украинцы. Справа от Крещатика тут же были включены театральные ветродуи, которые от театра имени Леси Украинки погнали на кугутов заранее приготовленный смерч из банкнот достоинством в одну гривну. Одновременно на левой стороне главной столичной улицы мгновенно разгрузился огромный самосвал с собранным в зоопарке дерьмом, в котором ярко блестели так похожие на золото и платину медь и олово. «Золото! Гроши!» – загремело над Бессарабской площадью, и ряды Железного полка сразу сломались. Бросившие дубины кугуты с выпученными от небывалого напряжения глазами ринулись в разные стороны ловить гривны из воздуха и хватать из гов… олово и медь.

Стоявшие сразу же за кугутами базарные бабы, уже заведенные только что обоср… автомобильными хамами, сразу же схватились за мобильные телефоны, еще больше раззявили свои и так необъятные верши и быстро-быстро начали трендеть своим бесчисленным подругам о том, что происходило на базарной площади, начисто забыв о том, зачем их собрали здесь в Женский батальон.

В минуты Бессарабская площадь, с которой сначала ручейками, а потом толпами в разные стороны побежали согнанные под угрозой увольнения запуганные, превратилась в черт знает что. Опасаясь вмешательства наемников, на флангах аккуратно выдвинулись вперед казацкие отряды и боевые группы «Воли», показывая, что незваных гостей уже ждут и над Крещатиком откуда-то появились и запорхали слова «украинские Канны». Афганские группы из Неприкосновенного Запаса Обороны Майдана, ведомые одесскими катакомбными мастерами, у которых, само собой, давно были планы подземелий Великого Города, в самый опасный момент прошли под историческим центром и появились на улицах Саксаганского, Красноармейской, Шота Руставели и Эспланадной, намеренно показав себя, но не перекрывая хохлам пути отхода. Всем уже было ясно, что вместо грозного генерального штурма получился пшик, и умные украинские головы тут же принялись унимать разгоревшиеся страсти.

Самые уважаемые люди Великого Города в разных местах Бессарабской площади начали читать одобренный Майданом проект решения объединенного Народного Веча украинцев и хохлов о принятии в великолепной стране договора о долгой, счастливой и реализованной жизни для всех, именно жизни, а не существования, единственным смыслом которого было беспокойство о том, сколько стоят крышки для консервирования и какое количество закатанных банок с огурцами осталось до нового урожая. Тут же на Крещатике и площади в парламент был внесен проект закона о том, что если хоть одна чиновная сволочь откроет свой поганый рот для того, чтобы под угрозой увольнения заставить своих подчиненных добровольно голосовать за идеалы хохлизма, ее тут же ждет мгновенная конфискация неправедно нажитого движимого и недвижимого мотлоха с занесением в общенациональную «Книгу позора Украины». В качестве акта доброй воли обе стороны тут же приняли общее решение о том, что все виновные в избиении безоружных людей бандиты с государственными удостоверениями были для начала посажены в железную клетку с надписью «Позор державы», которую брались за ночь изготовить в музее «Арсенала» местные кузнецы, и провезены по всем двадцати пяти областям обновленного государства. Вдруг выяснилось, что…

Максим проснулся мгновенно. Под окном истошно орали возбужденные горилкой голоса. Черт! Неужели хохлы прорвались и на улицу Кибальчича! Он посмотрел на часы, которые показывали половину четвертого утра, и потряс тяжелой от прерванного кошмара головой. Вопли и визги под окнами повторились, тут же раздался звон разбитой посуды. Остатки тяжелого сна улетучились полностью, и Максим наконец сообразил, что сегодня, 14 октября 2014 года, он находится в Великом Городе, в котором как в Багдаде все спокойно.

За окном опять зашумели. Ну да, вчера же была пятница, которую многие почему-то называли днем освобождения, и люди доступными им способами оттопыривались за всю рабочую неделю. Максим умылся, сел и начал записывать свой небывалый кошмарный сон.

Две недели в Великом Городе с его великолепными музеями, библиотеками и блестящими театрами пролетели совсем незаметно. Собранные копии архивных материалов радовали глаз, и Максим уже мысленно распределял их по своим новым книгам «Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады» и «Степан Бандера в писках Богдана Великого», в которых он хотел внятно и просто объяснить себе и читателям, что же все-таки, почему и как именно происходило с Великолепной Украиной за последнюю половину тысячелетия. Почти все книги Максима были не столько о каком-то историческом персонаже или событии, а об использовании в истории приемов информационно-психологического противодействия, контрпровокации и искусства политической интриги. Он уже знал, какими словами начнет свою уже почти сложившуюся в голове работу.

Раз! Стрела резко ударила в ствол одиноко стоявшего берестка, но никто из лежавших под ним характерников особой группы героя Украинской революции середины XVII века полковника и походного гетмана Ивана Богуна даже не шелохнулся. Рыцари только крепче сдавили ноздри лежавших рядом с ними коней, чтобы те не выдали их своим неожиданным ржанием. Тихо было слева и справа от характерников, где на чуть заросшей бурьяном степи аккуратно и так же незаметно лежали еще два отборные отряды запорожцев из богунского резерва. Все три совсем небольших группы отчаянных до не раз отодвинутого предела хлопцев молча ждали приказа вступить в этот ужасающий бой в самый нужный для победы момент.

Две массы воинов уже рубились на середине холма, и казаки, пятясь под навалом чуть ли не в десятеро превышавших их по количеству степняков Крымской Орды, в кровавой пене медленно откатывались к двойному квадрату сцепленных насмерть возов, своей последней защите. Еще не время, нужно ждать, сжать зубы и терпеть, чтобы ударить именно тогда, когда этот удар принесет победу всему казацкому войску. Характерники молча ждали, когда наступит их время побеждать.

От холма вдруг дважды и еще дважды ударили хорошо слышные даже в грохоте этого ужасающего боя фальконеты, призывавшие резервных воинов вступить в бой, и сжавшееся время привычно замедлило свой неумолимый ход.

Крымская Орда во главе с ханом Гиреем уже переправилась через Южный Буг и тут же ринулась на Умань, чтобы через нее прорваться к Киеву с юго-востока и заодно опустошить всегда богатую Полтавщину. Хан, конечно, знал, что главное войско гетмана Богдана Великого в это время двигалось от Полонного к Дубно, чтобы прикрыть многострадальную Волынь от очередного навала шляхетных хоругвей Речи Посполитой, а значит не может ему помешать. Пятидесятитысячную Орду за Бугом встречал только вдесятеро меньший Кальницкий полк Ивана Богуна, у которого почти не было никаких шансов остановить в разы сильнейшего врага. В запасе у воевавших всю свою жизнь казаков были только полководческий гений их героя-командира и фантастическое боевое мастерство защищавших отчизну воинов. Все они знали, что сила, конечно, солому ломит, но случается это не так уж и часто, как хочется силе.

Устроив на продолговатой возвышенности табор из рядов двух поставленных друг на друга возов, полк Ивана Богуна выманил на себя всю Крымскую Орду и два дня несмотря ни на что выдерживал ее невыдерживаемые фронтальные удары. Полковник сумел подготовить все для разгрома врага и он начался.

Ранним жарким утром третьего дня неравного сражения крымское войско повел в атаку сам хан Гирей, теснивший богунцев почти на самый верх холма, прямо к возам, перед которыми в ужасной рукопашной рубке бешено рубились казацкие отряды прикрытия, погибая, но больше не отступая ни на шаг. Выждав сквозь зубы, пока вся орда втянется в эту сумасшедшую битву, Иван Богун, которого противники называли «отчаянно наглым казаком-чародеем», скрытно отправил из табора по оврагу за холмом большую часть своих воинов в тыл татарам. Теперь было совершенно необходимо хотя бы на час отвлечь внимание крымцев от казацкого табора на холме, чтобы они не успели заметить, что в нем почти не осталось защитников. Полковник характерным образом поднял руку и внимательно наблюдавшие за ним гармаши выстрелили из готовых к этому фальконетов дважды и еще дважды.

Тут же из-за горизонта вывалилась горсть всадников, которая, сразу послав своих лошадей в галоп, полетела прямо в лоб огромной Орде. Сразу же увидевшие ее татары, эти опытные степные воины, заулыбались, но улыбки быстро сползли с их обветренных лиц. Они узнали этих непобедимых характерных бойцов, никогда не проигрывавших ни одного боя. Их было совсем мало, но вдруг справа и слева от горсти появились еще два запорожских отряда, так же бешено полетевшие в атаку на бесконечную орду. Боясь, что его атакует внезапно подошедшее к Кальницкому полку подкрепление, хан развернул на него от казацкого холма свой левый фланг и отвлекся от главной атаки, решавшей судьбу сражения. По его приказу несколько тысяч татарских всадников ринулись на несколько сотен характерников и запорожцев.

Перед самой сшибкой группа характерников мгновенно выстроилась в узкий железный клин, разорвала татарские ряды, в секунды подлетела прямо к защищаемому сейменами ханскому штабу, и один из рыцарей ловким броском аркана выдернул с коня военного министра Крымского ханства Рашида-мурзу. Характерный клин с ханским любимцем в секунду развернулся на месте и вылетел из опешивших на мгновение татарских рядов. Отчаянных рыцарей с их дорогой добычей тут же прикрыли сдвоенные ряды запорожцев, и сейчас же на маленький отряд, выстроившийся характерным для круговой обороны «колесом», навалились тысячи и тысячи разъяренных крымцев во главе с ханом.

Запорожцев и характерников в секунды окружили, но, опасаясь за жизнь своего военного министра, сразу давить не стали. В начавшейся ураганной резне хлопцы дрались отчаянно, но было совершенно ясно, что совсем скоро они лягут на месте все. Спасая товарищей по оружию, прямо в бок орде с вершины холма ударил Иван Богун с отрядом, прикрывавшим табор от татарских атак, и отвлек на себя основную часть нападавших на характерников крымцев.

В этот момент в татарском тылу ниоткуда возник Кальницкий полк и бешено ударил по орде, в которой воины гибли целыми рядами. Хан с трудом смог собрать разлетевшее по степи собственное войско, которому даже после такого удара все равно не было счета. Ему уже было ясно, что сквозь Богуна и его витязей пройти не получится даже с превосходящими силами, и Гирей стал готовить обходной маневр Умани справа.

Вдруг на горизонте появилась и быстро стала расширяться бесконечная красно-синяя полоса, с какой-то неимоверной скоростью приближавшаяся к полю битвы. Уже можно было различить четкие линии казацких полков главного войска Богдана Хмельницкого, лавиной с северо-запада накатывавшихся на Крымскую орду, и хан понял, что в этот раз его планам не суждено сбыться. Всем и каждому из двух сражающихся переплетенных куп уже было хорошо видно, что во главе этого великолепного урагана мчится огромный рыцарь на белом аргамаке, в малиновом плаще-кирее и в гетманской шапке с двумя страусиными перьями. Неостановимо летело на выручку своим братьям по оружию войско Богдана Великого и земля дрожала под ним.

Слава богу, Максиму удалось взять обратный билет в Москву на пятый поезд, в котором украинскую границу и таможню пассажиры проходили прямо на киевском вокзале при отправлении. Все спокойно выспались до самого Брянска, от которого до столицы было еще шесть часов езды. Вагон отдыхал, за его окнами проносились заснеженные городки и перелески, но после Калуги во всем поезде стало явственно ощущаться какое-то непонятное напряжение. Вдруг на подъезде к древнему столичному городу в вагоне раздался какой-то странный возглас. Максим глянул в окно, за которым уже проносилось совсем подмосковное Востряково, и на его платформе во всю ее длину был растянут чудной баннер, на котором огромными буквами было написано, что «Учение Великого Кацапа всесильно, потому что оно верно». В вагоне вдруг резко запахло гарью, и при проезде поезда через Матвеевское в нем уже зашумели все, показывая на четыре могучие столба дыма, по два с каждой стороны, и черные вонючие клубы уже проносились совсем рядом с вагоном. Максим попытался хоть что-то рассмотреть в немытом с рождения окне, ничего толком не увидел, но на грязном стекле из ниоткуда вдруг появилась почему-то вызывавшая оторопь длинная надпись, быстро наливавшаяся багровым.