Текст книги "Простые фокусы"

12

– Дуры старые! – Коля переступил порог мастерской, приложив к губам располосованный стеклом палец. Следом зашли Иваныч и Павел. Промыв рану, Коля вытащил из аптечки пластырь:

– Это ж надо было так на её мусоре навернуться! Охренеть, не встать!

– Совсем бабы очумели! Фух, аж в горле пересохло, – выдохнул Иваныч. – У вас попить есть?

– В холодильнике лимонад оставался. Заодно мне налей. Там кружки наверху, можешь синюю взять.

Иваныч открыл маленькую дверцу и, сглотнув, на секунду застыл: его взгляд привлекла отнюдь не газировка. Он обернулся и, увидев, что парни заняты каждый своим делом, аккуратно извлёк из холодильника бутылку «Хортицы», взял кружки и быстро разлил остатки, намётанным глазом разделив спиртное на три равные части.

– Иваныч! Совсем обалдел? – недовольно воскликнул Коля.

– Всё одно початая. Я ж говорю: пить охота!

– Ну, так пить, а не выпить! Ещё и в такую жару!

– Да брось, тут всего ничего. Не одному же!

– Отвали! И так работы до жопы.

– Паш? – окликнул Иваныч, ища поддержки. Тот отмахнулся.

– А он в завязке, на него не рассчитывай, – ехидно улыбнулся Коля, не скрывая издёвки. – Ты ж знаешь, если он водку распечатает, потом не остановится.

– Ты ещё не начинай, – буркнул Павел.

Иваныч с горечью покосился на кружки:

– Ну, не обратно же её… – досадливо махнув рукой, он слил всё в одну и залпом проглотил содержимое. – Я же говорил: чёрт-те что в последнее время творится, а вы не верили!

– Ты о чём? – поинтересовался Коля.

– Да эти две клуши лучшими подругами были. Сколько помню, даже не ссорились толком. Так, разве гундели иногда по-бабски. А тут сцепились, как из ума выжили.

– Зато будет старушкам что мусолить ближайший месяц, – вставил Павел.

– Всё равно, ненормально это. Нутром чую, не обошлось без плешивого. Говорят, Ксанка к нему захаживала, баба любопытная.

– Ты про Эосфора, что ли? – уточнил Коля.

– Ну да. Дурной он человек, и имя у него дурное.

– Псевдоним, стопудово. Я тут…

– Может, и псевдоним, – перебил Иваныч, теребя в руках пустую кружку. – Только всё одно – плохое имя. Ты хоть знаешь, кто такой Эосфор? У греков, между прочим, это божество утренней звезды, а в курсе, как он же – на латыни?

– А Иваныч у нас ещё и полиглот, – Павел взял сотовый со стола.

– На латыни Эосфор – это Люцифер, – не обратив внимания на ехидное замечание, закончил собеседник.

Коля прыснул.

– Я вчера этого Люцифера на пляже в гавайских трусах видел. Он нас в волейбол на британский флаг порвал. Как чуял, что без дьявольщины не обошлось.

– Шутки шутками, но имечко он себе выбрал под стать. Не зря у меня к этому недомерку душа не лежит. Видеть его не могу, аж воротит.

– Меня тоже подбешивает, – Павел поднёс к уху мобильник, – только Колян у нас любопытный не там, где надо.

Приятель отмахнулся и начал сосредоточенно тыкать в экран смартфона.

– Насчёт Люцифера Иваныч прав. Выходит, позёр ещё тот. Интересно, фамилию он тоже выдумал? Как его там? Вахра́йт вроде? Десять к одному еврей.

– Не нравится мне всё это, – хмуро заметил Павел, отрешённо опуская телефон.

– А я что говорю! – подхватил Иваныч.

– Да угомонись ты с этим плешивым, я об отце.

– Что с ним?

– Трубку с утра не берёт. Сбрасывает каждый раз.

– Может, занят, – предположил Коля.

– Да чем он там занят?! – невольно вспылил Павел. – Слушай, часок тут перекантуйся, а я пулей туда – обратно. Проверю, что как.

Иваныч тяжело вздохнул, о чём-то задумавшись. Коля понимающе кивнул:

– Не вопрос, дружище. Кстати, забыл сказать, я его недавно видел.

– Где?

– Да тут рядом. Я как раз пороги варил.

– И не зашёл? – удивился Павел. – Что он тут забыл?

– Я со спины. Может, обознался.

– Да нет, не обознался! – неожиданно раздался сухой надтреснутый голос. Павел вздрогнул и резко развернулся. На пороге мастерской, опираясь на резную клюку, стоял сутулый старик. Желваки лихорадочно играли на небритых щеках.

– Батя? Привет, – Павел шагнул к выходу, машинально отметив, что отец неожиданно сдал. Казалось, с недавней встречи он прибавил дюжину лет. – Чего трубку не берёшь?

Отец промолчал.

– Перезвонил бы, я б заскочил, привез, чего надо.

Старик буравил сына желтушными глазами, и от этого взгляда тому стало не по себе. Никогда прежде отец не смотрел на него так. В этом странном взгляде смешались боль, обида и холодная ярость.

– Ты… Ты чего, бать? – Павел отступил, чувствуя, как земля уходит из-под ног. – У тебя всё в порядке?

Старик приблизился, замер в полушаге от сына, продолжая неотрывно смотреть на того снизу вверх, а потом замахнулся и отвесил тонкой рукой звонкую оплеуху, вложив в удар, казалось, все свои силы. Пощёчина вышла слабой, но неприятно унизительной. Сбитый с толку, Павел даже не дёрнулся и не попытался перехватить сухую ладонь.

– Ты что, бать… – повторил он с недоумением и с какой-то почти детской обидой.

– Какая же ты дрянь, – старик качал головой, продолжая прожигать сына слезящимися глазами, – представить не мог, что ты посмел…

В мастерской повисла напряжённая тишина. Отец и сын застыли друг напротив друга. Рука, сжимающая клюку, заметно дрожала, кадык на тонкой шее прыгал к самому подбородку. Коле почудилось, что старик ударит сына ещё раз, но вместо этого тот внезапно обмяк и рухнул на пол.

Не успев опомниться, Павел метнулся к отцу, следом на помощь неуклюже кинулся Иваныч, а Коля стиснул мобильник, судорожно вспоминая вылетевший из головы номер скорой. Он растерянно смотрел на суетящихся подле упавшего старика приятелей и вдруг понял, что звонить уже поздно…

Слишком поздно для Пашиного отца.

13

Следующие дни Павел провёл, словно в бреду. Трагедия застала его врасплох. Похоронами умершей пять лет назад матери занимался отец, Павел лишь достал необходимую сумму денег, а теперь не стало и самого отца. Пришлось собрать волю в кулак и делать всё самому.

Морг, документы, могила и гроб. Прощание, родственники, отпевание.

Прежде он понятия не имел, насколько это нелепо и хлопотно. Надо было учесть столько, казалось бы, мелких, но необходимых вещей, что голова шла кругом, а на переживания и скорбь уже не оставалось времени. Все чувства словно атрофировались, забились глубоко в подкорку, боясь выплеснуться наружу.

Понимая, что ни за что не справится сам, Павел принял предложение единственного в городе похоронного бюро. Его воротило от одной мысли, что придётся иметь дело с этими стервятниками, привыкшими делать деньги на чужом горе, но выбора не оставалось. Пусть всё будет так, как нужно. Так, как правильно.

– Сделаем по высшему разряду, – пообещали ему. – Приезжайте, и мы всё обсудим.

Он приехал. Приземистое здание морга при больнице, почти незаметное с дороги, пряталось за стеной пышных зелёных кустов. Покосившаяся дверь с треском открылась, явив взгляду крохотное помещение, заполненное людьми со свечками в руках. На него обернулись, но никто не произнёс ни слова. За широко распахнутой дверью виднелся открытый гроб, возле которого что-то вещал местный священник.

Павел полагал, что его ожидают в каком-то офисе или, на худой конец, в кабинете, и вдруг оказался на чужом прощании среди совершенно незнакомых людей. Он растерялся, грешным делом подумав, что зашёл не туда.

– Молодой человек! – послышался суховатый решительный голос откуда-то со стороны. Павел дёрнулся, окинул комнатушку взглядом и увидел небольшое окошко, забранное решёткой. – Вы по поводу погребения?

– Да, – стараясь не смотреть на происходящее рядом прощание, он прильнул к стеклу. – Вы просили приехать, обговорить детали.

Женщина неопределённого возраста с пергидрольными кудряшками лениво взглянула на Павла, поинтересовалась, кого хоронят, и дежурно просунула в окошко несколько аккуратно скреплённых заламинированных листов с прейскурантом услуг.

– Вот, выбирайте.

Бумаги в руках напоминали дешёвое меню из любимого кафе. Павел принялся перелистывать страницы. Одну, вторую, третью…

Что за дикость! Похоронить человека – разве может быть проще? Выкопать могилу, положить покойного в гроб и закопать. Через год, как принято, поставить памятник, а до того – простой деревянный крест.

Совсем рядом заунывно вещал священник. Кто-то плакал навзрыд, не давая сосредоточиться.

«Меню, – витала в голове упрямая мысль. – Это просто меню. Как в кафе. Я должен выбрать и расплатиться…»

Только вместо дешёвой забегаловки с дежурным набором блюд здесь был почти ресторан. Восемь видов гробов, четыре вида обивки, два разных катафалка, автобусы для родственников: маленькая «Газель» или «Пазик», побольше. А ещё сопровождение, помощь в переноске покойного. И прочее, прочее…

У Павла зарябило в глазах.

– Не надо! Не кладите в гроб фотографию, вы что! – истерично выкрикнул кто-то среди прощающихся с незнакомым покойным. Павел сглотнул вставший в горле ком.

Неужели нельзя просто проститься с человеком, которого больше нет? Без этого пафоса? Какая разница, атласные или шёлковые ленты? Большой или маленький венок? Цветы завянут, а покойному до всего этого нет никакого дела.

– А ещё у нас есть интересное предложение…

Павел с недоумением перевёл взгляд на спрятавшуюся в окошке женщину, терпеливо ожидавшую от него ответа. Предложение? Акция, как в магазине? Похороните у нас двоих, а третьего закопаем бесплатно? Павел рассеянно поинтересовался:

– У вас тут гробы за пять тысяч и за семь. В чём разница?

Ну, действительно, в чём? Какая разница, где будет лежать отец? Он не встанет, не пощупает мягкую обивку, не пожурит за дешёвые цветы. Не укорит за то, что отказались от бальзамирования лица, которое стоит дороже гроба.

Устраивать показушничество ради соседей? Для тех, кто будет потом шептаться за спиной: смотрите, пожалел для покойного отца копейку?

Павла мутило. От спёртого воздуха, от запаха горящих свечек, от продолжающегося прощания с покойным за спиной.

Он вдруг вспомнил, как отец, несколько лет назад хороня мать, почему-то заказал отпевание, хотя всю жизнь противился церковникам и не терпел разговоров о религии и боге. Павел тогда удивился, а теперь, кажется, понял, что двигало батей. Захлебнувшийся горем, тот тоже не знал, что делать и как должно быть правильно, не хотел чужого осуждения и косых взглядов. Что ни делай, ни выбирай из этого чёртового «меню» – умершего не вернуть, а горе никуда не уйдёт.

– Скажите, сколько нужно, и я заплачу, – пробормотал он, достал кошелёк и, сунув его терпеливо ожидавшей за спиной супруге, торопливо вышел за дверь. Павел понимал, насколько малодушно это выглядело со стороны, однако просто не мог больше здесь оставаться.

Если бы не Света, которая во всём помогала и не отходила ни на шаг, если бы не окружала его искренней заботой и вниманием, он бы не справился в одиночку. Павел понял это много позже, а сейчас замкнулся в себе, трусливо отгородившись от чудовищной правды.

– Папа умер. Похороны в понедельник, – словно робот, повторял он одну и ту же фразу, набирая очередной номер и, не отдавая себе отчёта, тотчас гнал от себя эту мысль. Казалось, Павел говорил о смерти абсолютно незнакомого человека, сообщать о которой приходится по воле нелепого случая.

– Алло? Папа умер. Похороны в понедельник.

– Алло? Папа умер. Похороны в понедельник.

– Алло? Папа умер…

На третий день всё было кончено. Павел достал свой строгий чёрный свадебный костюм, много лет провисевший в шкафу, и обнаружил, что тот стал ему тесен. Сначала они со Светой направились в морг, где в окружении близких и друзей отца простились с покойным, а затем, погрузившись в автобус, приехали на кладбище.

Неся гроб, Павел невольно прислушивался к тихим голосам родственников, идущих рядом. Лишь около могилы те наконец примолкли, оставив парня с его мыслями наедине. Остановившись, Павел уставился на фотографию матери на невысокой гранитной плите. Странно. Или закономерно. На тех похоронах ему было жаль отца, было невыносимо смотреть на его осунувшееся от горя лицо, а теперь…

Теперь он склонился над гробом, пытаясь отыскать в бледной странно-восковой маске знакомые черты. Не выдержав, Павел отошёл и задрал голову вверх, словно пристально вглядываясь в небо, на деле же загоняя обратно подступающие слёзы.

Это только в кино на похоронах пасмурно и идёт проливной дождь. Очень символично: небо плачет, провожая покойного в последний путь. Сегодня же над разрытой могилой ослепительно голубело безоблачное небо и стояла плотная жара, от которой дрожал воздух. Природе было безразлично, что происходит. Всё шло своим чередом, даже если оборвалась чья-то жизнь.

И лишь когда гроб с телом опустили в могилу, когда первая горсть земли с глухим стуком ударилась о крышку, Павел наконец осознал случившееся. Целиком и полностью. Одним махом. С момента, как отец умер у него на руках, он не мог заставить себя заплакать. Сейчас всё случилось само собой. Слёзы текли по небритым щекам, наполняя рот противной тёплой солью. Павел стоял, низко опустив голову, смотря на свои запылённые чёрные ботинки, и плакал – горько и почти беззвучно.

14

Все эти люди, собравшиеся за столом в гостиной… Они были ему совершенно чужими, хотя почти всех их Павел, разумеется, знал. Из родни пришла только тётка со своим мужем да десятилетним сыном, толком не осознающим, зачем его сюда привели. Остальные – отцовы друзья. Павел подметил, что сам ни за что не притащил бы на кладбище и поминки ребёнка, если бы тот у него всё-таки был. Похороны и тяжкие проводы – не для детей.

Малознакомые старики соболезновали и вспоминали о покойном. Павел лишь молча кивал, а если и отвечал, то неохотно: ему не о чем было с ними говорить. Видя состояние мужа, Света старалась отвлечь гостей, да и Коля, сидевший рядом, благоразумно не лез с разговорами. Такая молчаливая поддержка для Павла была сейчас куда важнее показной жалостливости.

– Он хороший мужик был, – кажется, это было первое, что Коля сказал другу с того момента, как они вернулись с кладбища. Павел потянулся за бутылкой, щедро плеснув в стакан из-под газировки и, не глядя по сторонам, залпом проглотил водку. Один, не дожидаясь ничьих слов. Потом налил ещё.

– Долго мне всё это терпеть?

– Паш, мы только сели.

– И что? Зачем они здесь? – тихо настаивал Павел, не скрывая брезгливости.

– У них тоже горе, – пытался успокоить приятель, – пойми, твой батя их другом был. Может, кто-то из них знал его даже раньше, чем ты появился. Помянуть – дело святое.

– Пожрать на халяву тоже святое.

– Остынь, Паш. Вы со Светкой всё правильно сделали. Я понимаю, тебе тяжело, но, думаю, отец был бы рад, что они сегодня пришли. Значит, им не безразлично. Они здесь не для галочки, не загоняйся.

Павел обвёл полупьяным взглядом собравшихся. Жена молча подложила в тарелку ещё горячего и принялась обходить гостей с кастрюлей в руках.

– Я ж не слепой, всё вижу. Небось, думают, я батю уморил. А я понятия не имею, как так вышло! За что он мне высказал?! – Павел хлопнул кулаком по столу так, что задел тарелку. Та, звякнув, свалилась на пол и разлетелась вдребезги. В комнате повисла напряжённая тишина.

– Паш, успокойся, пожалуйста! – Света метнулась к мужу, попытавшись обнять. – Всё хорошо.

– Да что хорошо-то?! Что хорошо? Батя умер! А вы тут… – вывернулся Павел и вскочил с табурета, стреляя взглядом по лицам сидящих. – Я же слышал, что вы там говорили! Отца забросил, для себя жил! Да что вы знаете? Кто вы такие, чтоб так обо мне?! Я ж всё для него! Отвези, привези, купи, почини. Да, не жил с ним, да, не был рядом, но всегда… По первому звонку…

– Пашка, сядь, – Коля попытался вернуть приятеля на место.

– Что сядь?! Это они пусть сидят. Пусть провожают! Они лучше знают, что и как! Думаешь, не вижу, как на меня смотрят?!

Отпихнув табурет, с грохотом повалившийся на пол, он сдёрнул со стола ближайшую недопитую бутылку и, развернувшись, выскочил за дверь, оставив за спиной растерянно молчащих гостей.

– И… извините, – пролепетала Света, не зная, как поступить: то ли кинуться вслед за мужем, то ли улаживать щекотливую ситуацию.

– Разрули тут, я сейчас, – пришёл на помощь Коля, ободряюще похлопав девушку по плечу, и поспешно вышел.

День клонился к вечеру. Солнце катилось к далёкому пыльному горизонту, однако на улице до сих пор стояла жара (или ему, разгорячённому своим горем и алкоголем, это только казалось?). Павел дёрнул ворот рубахи так, что отлетели две верхние пуговицы. К черту их всех! К чёрту!

Он рухнул на облупившуюся скамейку, свинтил с бутылки пробку и, запрокинув голову, присосался к горлышку. Противно-обжигающая волна покатилась по пищеводу. Павел задохнулся и почувствовал, как по щекам снова бегут предательские слёзы – не от водки: просто ему было очень плохо. Даже хуже, чем там, на кладбище, когда он, не выдержав, первым ушёл от ещё не до конца зарытой могилы и спрятался в автобусе.

Павел вытащил пачку «Оптимы», попытался прикурить, но сигарета выскользнула из дрожащих рук и упала под ноги, так что вторую пришлось доставать уже зубами. Скрипнула дверь подъезда – парень обернулся. Коля смотрел на друга, не пытаясь приблизиться. Снова отхлебнув из горла, Павел поставил бутылку под ноги и жадно затянулся. Потом ещё и ещё. Сигарета истлела буквально за несколько секунд, не принеся облегчения. Затравленный взгляд волком рыскал по кругу, не зная, за что уцепиться, и вдруг замер: через перекрёсток виднелась знакомая фигура в неизменном пиджаке-френче. Эосфор стоял, прислонившись плечом к старому тополю, и тоже курил. До него было несколько десятков метров, но Павел готов был поклясться, что различает его взгляд. Спокойный и заинтересованный. Взгляд, которым тот буквально пригвоздил его к месту. Фокусник вроде бы улыбался, пуская в сторону аккуратные дымные колечки. Улыбался не ехидно и даже не злобно, скорее – оценивающе.

– Что пялишься?! Смешно тебе?! – Павел вскочил, почти замахнувшись бутылкой, словно готов был швырнуть её в ненавистное лицо. Коля подскочил, пытаясь аккуратно вытянуть из крепко сжатого кулака пол-литру.

– Паш! Хватит!

– Сейчас я этому уроду поулыбаюсь…

– Ты о ком?

Павел вырвался, так и не выпустив бутылку, и снова посмотрел через дорогу.

Там никого не было. Пустой перекрёсток, покосившееся старое дерево. И ни единой живой души. На ватных ногах он отступил на несколько шагов и без сил рухнул обратно на скамью. Коля, помедлив, присел рядом:

– Угостишь?

Павел несколько раз перевёл пустой взгляд с приятеля на бутылку, потом протянул остатки водки в подставленную ладонь.

– Батя у меня хороший был, ты же помнишь…

– Хороший, да, – кивнул Коля и залпом выхлебал остатки алкоголя, с трудом подавив кашель. – Пойдём, дружище! Светка переживает.

– Да отвали! – Павел дёрнул плечом. Дверь подъезда снова приоткрылась, и на улице показался пожилой мужчина в тёмных брюках и чёрной рубашке, расстёгнутой на вороте.

– Коль, иди в дом, Свете помоги, а мы поболтаем.

Павел поднял осоловелый взгляд и шмыгнул носом.

– Ну, как ты?

– Да всё нормально, дядь Юр. Сейчас посижу немного.

– Ну, и я посижу, покурю, – гость опустился рядом, щёлкнув зажигалкой. – Ты зачем в бутылку полез? Понимаю, плохо тебе, но на людях-то не срывайся. Нет здесь чужих, поверь.

Павел не ответил, теребя в пальцах сорванную травинку.

– Ты сейчас гордиться должен, – продолжил мужчина, положив парню руку на плечо. – Люди пришли – значит, помнят. Говоришь, пожрать пришли? Тебя укорить? Да нет, Паш, отца твоего пришли вспомнить. Больше уже так не соберутся. И ты людей уважь. Там все с пониманием, никто на тебя зла не держит. Сам знаешь, я с папкой твоим столько лет бок о бок. Кто, если не я, тебе выскажет?

Дядя Юра, сделав очередную затяжку, поднялся с места:

– Ты для отца свет в окошке был, так не позорься сейчас. Не будь дураком, поднимайся. Пойдём. Забудь, что наговорил.

– Ну почему так? – тоскливо вымолвил Павел.

– Жизнь, она такая, Паш, – протянул собеседник, – никогда не знаешь, как повернётся.

15

В мастерскую Коля опять опоздал, хотя сегодня упрекнуть его было некому. Да впрочем, и завтра. И послезавтра. По крайней мере, несколько ближайших дней он мог творить, что хотел. Павел ушёл в запой, и приятель понимал: вытащить его сейчас из алкогольного омута не выйдет. Коля поговорил по телефону со Светой, и короткий разговор ожидаемо не обрадовал: Павел уже с утра успел наведаться в магазин и сейчас продолжал упрямо заливать горе в полном одиночестве. Оставалось ждать, пока всё не уляжется само собой.

Проблемы проблемами, а заказы сами себя не сделают. Неторопливо переодевшись, Коля взялся за инструмент и с головой погрузился в работу.

– Слышь, начальник!

Коля обернулся на голос. В распахнутые ворота вошли трое. Сперва на пороге возник коренастый лысый крепыш со сломанными ушами. Следом – ещё пара ребят.

Первый из них оказался широкоплечим и крепким. Подтянутая фигура под тёмной борцовкой легко выдавала завсегдатая спортзала. Да и кулаками помахать он был явно не прочь – Колин взгляд безошибочно оценил сбитые костяшки.

Другой был почти на голову ниже. Невысокий, жилистый, с покатым лбом и густой щетиной. Похоже, дагестанец. И самым опасным из троицы выглядел именно он. Эту породу Коля хорошо помнил ещё со студенчества, когда по молодости ввязывался в глупые драки. С тех пор чужие кулаки его многому научили.

Не зная, чего ожидать, Коля бросил взгляд на верстак, где среди прочего инструмента валялся тяжёлый разводной ключ.

– Где второй? – бесцеремонно приблизился лысый.

Коля подметил, что у того сломан нос, причём явно недавно. Под глазами – тёмные круги свежих синяков.

– Вам зачем? – стараясь говорить как можно спокойнее, поинтересовался он.

– Напарник твой где?

– Нет его, – с опаской ответил Коля.

– Я не слепой. Когда появится?

Коля нервно пригладил длинный хвост, стянутый резинкой на затылке.

– Не знаю. Но сегодня его не будет. В чём дело-то?

– У меня из-за этого урода колесо отлетело, нормально прикрутить не смог, придурок. Если у него руки из жопы, я их ему туда и засуну! – злобно процедил лысый, шаря глазами по мастерской. – Когда он будет, я спрашиваю?

Коля внезапно вспомнил недавнего клиента на дорогой иномарке, которого так и не увидел в лицо, спеша домой.

– У него отец умер, – решив, что от правды отталкиваться проще, ответил он.

– Значит, повидаются скоро, – перебил крепыш, хрустнув пальцами. Лысый цыкнул.

– Он на похороны уехал. Когда вернётся, понятия не имею, пока не звонил.

– Куда уехал?

– В Костомукшу.

– Куда?! – недоверчиво переспросил лысый. Название ему, похоже, ничего не говорило.

– Это в Карелии. От Финляндии недалеко, – продолжил осторожно врать Коля, стараясь не перешагнуть границ дозволенного. – Сам без понятия. Он деньги из кассы прихватил и уехал.

– Какая, нахрен, Финляндия?

– Карелия, – поправил Коля, – я же говорю, он…

– Набери его, – хмуро перебил лысый. По взгляду было видно, что тот решает для себя, верить отговорке или надавить ещё.

– Но я…

– Номер набери, я сказал! – огрызнулся незваный гость, делая ещё шаг и приближаясь вплотную. Он оказался ниже на целую голову, но смотрел на Колю с таким превосходством, что можно не сомневаться – раздавит и не поморщится. Не сам, конечно, – не зря мальчиков своих прихватил.

Коля взял с полки сотовый и нехотя нажал вызов, моля, чтобы на том конце не сняли трубку. Если Паша пьёт, то наверняка проигнорирует звонок. А вот Света…

– Громкую включи, – резко добавил лысый. Коля снова подчинился. Из динамика потянулись длинные натужные гудки. Один, другой.

И так долгую мучительную минуту.

«Абонент не отвечает», – наконец послышалось в трубке. Лысый выматерился, а Коля незаметно выдохнул.

– Где живёт?

– Не знаю.

– Дурочку не валяй!

– Да понятия не имею! – выпалил Коля. – Я тут всего месяц работаю. У него квартира где-то на Малеевке, точнее не скажу.

– Номер давай, – приказал лысый. – Если первым дозвонишься, предупреди, чтоб этот долбоёб бегать не вздумал – я его всё равно найду, только хуже будет.

Коля замялся.

– Диктуй! – раздражённо бросил лысый и повернулся к дагестанцу. – А ты записывай.

Выбора не было. Небрежно забив номер в записную книжку мобильника, бородач исподлобья оглядел мастерскую и недоверчиво посмотрел на Колю. Стараясь до последнего держать на лице уверенную маску, тот застыл в тревожном ожидании.

– Что завис? Погнали! – крепыш обернулся на пороге. Дагестанец, задумчиво почесав заросший подбородок, развернулся и нехотя покинул мастерскую.

Коля снова схватился за мобильник.

– Алло, Светка? Ты где сейчас?.. Понятно, слушай сюда. Как вернёшься, возьми и выключи Пашкин телефон, – затараторил он, едва на другом конце сняли трубку. – Да! Вот прямо так и выключи. Потом объясню… Пашка же в сопли? Значит, сейчас бесполезно… Давай так, ты его нормально накорми перед сном… Не знаю, как! Заставь, наори, умоляй – как угодно! Пусть пожрёт, чтоб наутро хоть что-то соображал. Я приеду и поговорю… Свет! Я же сказал, всё объясню. Только сильно не накручивай, разрулим. И еще! Если кто левый Пашу спрашивать будет, скажи, он на похороны в Костомукшу уехал и когда будет, не знаешь, сама дозвониться не можешь. В Кос-то-мук-шу! Поверь, так надо. Всё, жди утром!