Текст книги "Правило муравчика"

Пятнадцатая глава. Переписка из двух углов

Мокроусовцы бежали напролом. Страх придавал им силы. Выше, выше! Наклон становился все круче, мелкие камни острее, по вершине соседнего склона по-пластунски проползал туман. Наконец они как по команде, рухнули на промороженные камни. Хотелось пить, но не было ни ручейка, ни лужицы. Пришлось вылизывать валун, отпотевший на холодном солнце.

Мокроусов чувствовал себя совсем паршиво. Несмотря на природную бойкость, он спортом никогда не занимался; пока его ровесники взлетали на высокие деревья и самозабвенно бились за отвязных кошек, он сочинял глубокие стихи.

Бока его вздымались, тонкий длинный язычок дрожал в открытой пасти. Хотелось зажмурить глаза и уснуть. Но так нельзя. Он не имеет права. Он обязан встать. Подать пример. Но еще одну секундочку, еще…

Он вскочил рывком – и зауважал себя еще сильнее.

– Вы, ребята, пока отдохните, – разрешил Мокроусов, еле-еле справляясь с дыханием, – а я пойду разведать обстановку.

Отойдя на некоторое расстояние, он немедленно снова прилег. Как следует пришел в себя и поленился. После чего в хорошем настроении отправился осматривать окрестность.

Так высоко он никогда еще не забирался. Сосны были громадные, стволы покосились от ветра. Справа открывался вид на снежную вершину, напоминавшую заледенелую волну; слева – на дорогу, петлявшую между горами. Дорога была вся в колдобинах: много лет назад случилось разрушительное землетрясение, о котором Мокроусову рассказывала мама.

Справа от дороги, на подъеме, стояло какое-то здание. Каменное, с закругленным входом и железной перекладиной на острой крыше. В рассуждении найти ночлег Мокроусов подошел ко входу. Опасливо переступил порог. Внутри было страшно. Сквозь дыры в потолке просачивалась влага; в глубине светилось разноцветное окно, а под высоким сводом висела еще одна перекладина, вроде той, что на крыше, но больше. Плотными рядами стояли деревянные скамейки, было тихо так, что звук упавшей капли прозвучал раскатом. И почему-то Мокроусов догадался, что заселяться в этот дом нехорошо. Он заброшен, но совсем не для котов. А для их исчезнувшего бога.

Побродив по унылым окрестностям, Мокроусов отыскал приличную расщелину, позвал ребят; до темноты они успели натаскать мохнатых веток, поймать десятка полтора лесных мышей, перекусить. А потом валялись и болтали в безопасном сумраке. А какие мы крутые! Круче всех. А самый крутой Мокроусов. И поэт в темноте улыбался.

Но среди ночи он опять проснулся. Удрать они удрали; это славно. Но ведь он хотел поднять восстание, а какое может быть восстание, когда их кот наплакал? Нужна серьезная организация, конспиративные корзины, тайные пароли: «Вам нравятся рыжие кошки?» – «Нет, рыжих я как-то не очень»… И как всегда в подобных случаях, Мокроусов погрузился в полусонные фантазии. То на них несется разрушительный тайфун, Мурчавес сидит на сосне и мяучит, а бесстрашный поэт не теряет присутствия духа и спасает несчастных котов. То кошек поражает неизвестная болезнь, они лежат, не в силах шевельнуть хвостом; Мокроусов, как всегда здоров и бодр, он организует лазареты, все поправляются и назначают Мокроусова Героем. Или вот еще. Идет гражданская война, коты переругались, никто не знает, как им дальше жить; тут Мокроусов выступает со статьей «Как нам обустроить побережье», и все немедленно приходит в норму.

Он перебирал бесчисленные варианты – и к утру кое-что сочинилось.

Объявив всеобщую побудку, Мокроусов раздал поручения, а сам спустился к дальнему болотцу, на топких берегах которого росла широкая осока. Собрал опасные побеги, пообкусывал их с двух концов, скрепил полоски клейким соком. Оставил сушиться на солнце и переместился к тревожному морю. Затаился на скалистом выступе, стал, как чайка, выслеживать добычу. Глупые кефали посверкивали крупной чешуей, одинокий скат колебался на дне, еле двигалась раздувшаяся каракатица. Мокроусов пулей сиганул за ней. Вынырнул, вернулся на болотце, прогрыз каракатице пузо, похожее на кожаный бурдюк, и выдавил чернила из желудка. Чернила были маслянистые, густые; он окунул в них коготь и начертал короткое, но дерзкое послание:

«Здорово, Мурчавес! Приветствую тебя, собачий сын! Я – поэт Мокроусов. Ты меня помнишь. Знай, что я сумел бежать на волю. Не один! А вместе с целым войском смельчаков. Мы отомстим тебе, рыбовладелец! Ты думал, кошек можно покорить? А вот нельзя!

Жди гостей —

и скоро —

твой вечный враг и скорый победитель —

Мокроусов».

Подумал, почесал за ухом и дописал большими буквами:

«ПОЭТ.»

Свернул послание в тугую трубочку и, прижимая уши и оглядываясь, потрусил в направлении Рая. Подвесил свиток перед самым входом в лаз, и был таков.

В обед охрана обнаружила записку; готики доставили ее Мурчавесу. Тот, облизнувшись, отодвинул миску, пробежал послание глазами. Он, конечно, помнил Мокроусова – такой вертлявый, хвост в полоску, статья сто седьмая пункт «б», от пятнадцати суток до пожизненного… Подумал две секунды и распорядился:

– Муфту мне срочно сюда…

Муфту привели; она никогда не бывала в Раю. Выпучивала круглые глаза, обнюхивала каждый угол. Ей хотелось бы запрыгнуть на диван и поваляться на ковре, потереться уголками губ о край коробки, выпрямиться в полный рост, и поточить коготки о дверную коробку… Но Муфта была скромной, застенчивой кошкой, и она не решалась. Тем более что прозвучал сердитый зов любимого Мурчавеса:

– Муфта, ты где? За работу!

Вождь возлежал на ручке кресла и строго поглядывал вниз. Муфта приготовилась записывать.

– Итак, пиши. «Здорово, сукин кот! Как там тебя? Мокролапов? Много развелось вас, не упомнишь. Все качаешь права? Правоядный ты наш. Я тебя велю поймать, налысо остричь, выдрать когти, сбрить усы, в уши воткну бубенцы, посажу на веревку! Будешь развлекать котят и глупых кошек, пока настоящие парни воюют.

Да, проклятый Мокрохвостов. Ты не знал? Собачье воинство напало на меня. Твои товарищи сражаются за родину, а ты сбежал. И теперь не вздумай возвращаться. Паче кала смердящий, воняющий хуже собаки, вон пошел, говорю я тебе.

И больше не пиши мне. Я с тобой собачиться не стану. Много чести.

Великий вождь кошачьего народа,

объединитель славного Котечества

генерал МУРЧАВЕС».

– Записала? Дай-ка сюда.

Мурчавес читал и самозабвенно щурился; хорошо сказано, смачно. По-другому, впрочем, не умеем.

– Значится, так. Муфту вкусно покормить – и отправить обратно.

– А может, – с надеждой начала она, но Мурчавес ее оборвал:

– Нет-нет, сегодня не получится, я занят. А послание мое подвесить там же, где нашли. У входа. И чтобы никаких засад. Запомнили? Никаких. Пусть пока живут и помнят, там посмотрим.

Готики исполнили приказ вождя беспрекословно. Хотя наверняка в душе не согласились. Мол, надо было отловить злодея и спустить с него три шкуры. Что с них взять, с военной косточки, служак? Им не объяснишь, что против настоящего вождя должны быть заговоры. Слишком многим он мешает, столько накопилось недовольных! Так что если это настоящий заговор, то хорошо. Это значит, что Мурчавес на вершине власти. Придет пора, поймаем Мокроусова, накажем, отрубим хвост, коготки укоротим, а пока насладимся почетом…

Мокроусов, просидевший целый день в густых кустах акации, поздно вечером покинул ненадежное укрытие. И стал пробираться к холму. Он шел – и сам себя боялся. Шарахался собственной тени. Маленькое сердце громко билось: туддду-ту-ту, туддду-ту-ту. Гнусаво вопила сова, тревожно гугукали горлицы; как только они умолкали, становилось слышно шебуршение мышей, подгрызающих корни деревьев. На холме таилась мрачная лиса; она сторожила свой ужин. В непролазных зарослях ворочался кабан; все против всех, все всех готовы съесть, как страшно, как печально жить!

Он остановился на приличном расстоянии от Рая, замер и стал наблюдать.

В Раю кто-то был; острый взгляд различал – сквозь переплетение стеблей и листьев, сквозь узкие полоски ставен – чуть заметные движения теней; лишь кошка может такое увидеть. Но сами заросли были свободны; в них шуршали жучки, копошились вездесущие кроты, и ни одного засевшего кота. А на ветке висело – ОНО! Ответное послание. Дождался! В одно мгновение, забыв о страхах и предосторожностях, Мокроусов совершил прыжок захватчика (прием, которым обучают кошек с детства), цапнул свиток на лету и усвистал.

В расщелину он возвратился ночью; ребята безвольно сопели. Мокроусов развернул ответную записку. Было так темно, что даже кошачьим глазам не под силу. Буквы расползались и никак не строились в слова. Мокроусов выбрался на воздух; здесь было зябко (надо же, пока бежал – и не заметил); дул морозный ветер. Но тучи ненадолго расступились; синий свет огромных южных звезд озарял послание Мурчавеса.

Мокроусов прочитал его и тяжело задумался.

Происходящее не умещалось в голове. Он поверить не мог, что началась серьезная война. Какая участь ждет его народ – добрый, но обманутый диктатором? Разоренные корзины, рабский труд с утра до ночи и объедки, которыми побрезговали псы? Или удастся одержать победу? Но почему собаки не напали сразу? Зачем они вернулись? Что случилось? И какое может быть теперь восстание? Какие вылазки? Нужно идти воевать, со всеми вместе, под началом самозванного вождя. Что после подметного письма невозможно.

Родина в опасности, а он в горах.

Что же делать? И кто виноват?..

Шестнадцатая глава. Штрафбат

Погода окончательно расквасилась; ветер выл по-собачьи, тоскливо, ливень хлестал по камням и вода просачивалась через щели. Арестантов не кормили третьи сутки – коляска с бидоном увязала в глине, и обнаглевшая охрана, не желая надрываться, сливала бурду по дороге. Пересиживала ливень под навесом и докладывала по начальству: все в порядке. В довершение всех бед нынешней ночью ударил внезапный мороз, лужи подернулись коркой, и сырая шерсть заиндевела. Заключенные смотрели друг на друга – и не узнавали; это что за странное животное с белой бородой и снежными усами?

Днем снаружи закричали, зашумели, и вход в пещеру отворился. Коты воспряли. Да здравствует крепкий мороз! Наконец-то принесли поесть! Причем в неурочное время.

Но вместо привычных охранников и повара в пещеру ворвались рассерженные готики – им пришлось карабкаться по скользкой тропке, они все время шмякались, вставали, снова падали. Раздалась суровая команда:

– Всем на пол! Лежать и не двигаться! Лапы вперед!

Готики, светя своими желтыми глазами, простукивали стены и ощупывали арестантов. Зачем они это делали, никто не понимал. Включая готиков. Как будто кот способен спрятать под шкуру внушительный камень. Или засунуть в пористую стену заточенный медвежий коготь. Но если приказали, значит, надо. На то и начальство, чтоб знать.

Завершив проверку, готики вытряхнули из авоськи большие флаконы с духами и стали опрыскивать воздух. Смрадный дух перемешался с ароматом луговых цветов, магнолий и ночных фиалок.

Командир отряда приказал:

– Встать! Смирнааа! Равнение на середину!

В пещеру заглянул Мурчавес. Он еще сильнее располнел, серые мохнатые брыли торчали в стороны, шерсть лоснилась. Зыркнул, оценил обстановку и только после этого переступил порог.

– Как поживаем, граждане преступнички? – спросил он. – Жалобы имеются?

Заключенные не отвечали.

– Это хорошо, что жалоб нет. Потому что нам сегодня не до жалоб. На рассвете вероломный враг напал на нас. Полчища тяфтонов топчут нашу землю. Друзья мои, Котечество в опасности. Только что я объявил войну.

Обитатели пещеры зашумели.

Мурчавес мотнул головой.

– Тихо, тихо. Слушайте меня. Вы все совершали ошибки. Но я даю возможность их исправить. Записывайтесь добровольцами в штрафбат. Будете идти в атаку первыми. Ранят вас – переведу в обычные войска. Как только победим, все добровольцы выйдут на свободу. А близких и родных сегодня возвратим из ссылки, на обсиженные, так сказать, места.

Арестанты были ошарашены. Война… собаки… свобода… все перемешалось. И предложение такое двойственное… с одной стороны, с другой стороны. Они, конечно, патриоты, все такое. Но первыми идти в атаку стрёмно… А лежать в пещере – холодно… И кормят отвратительно. И семьям, опять же, убыток.

– Да. Совсем забыл. – Мурчавес не скрывал презрения. – Каждый записавшийся в штрафбат получает паек. И подъемные. Прямо сейчас. Эй, министр финансов, заходи!

В пещеру заглянул Мухлюэн. Вид у него был встревоженный; кто знает этих зэков, возьмут еще и поколотят. Они же недовольны мерами бюджетной экономии. Они же мыслить государственно не научились.

Но коты, услышав про подъемные, воспряли.

– Э, все одно помирать! – крякнул пожилой поджарый кот из породы «столичный подвальный». – Записывай меня, Мурчавес. Я пойду.

За ним потянулись другие:

– И я пойду! И я!.. Меня возьмите!

– Так, не толкаться, не толкаться. Пааапрашу соблюдать порядок! – гаркнул командир отряда готиков. – Подходим по одному, громко называем свое имя, место рождения, возраст… ну, примерно… получаем сухпаек. Получили – в следующую очередь. За этим, как его, об-мурр-дированием.

Паек состоял из креветки на брата, плавника сушеной камбалы и мышки. Многие, не в силах отложить, разворачивали упаковку из еловых веток, растопыривали лапы, чтобы соседи не могли украсть, и с аппетитом уплетали пайку. Раздавалось героическое чавканье.

– Ну все, построились в колонну по двое – приказал им грозный командир. – Граждане штрафбатники! Равнение напра-ву. Вы шо, не знаете, где право? Корроче, смотрим на Мурчавеса. Асподин Енерал! Ваше вашество, великий вождь! Докладываю громко, голосом! Сводный взвод преступников построен! Разрешите идти воевать.

– Вольно. Разрешаю. Шагом марш.

Брезгливо обождав, пока штрафбатники уйдут, Мурчавес приказал своей охране удалиться. Те недовольно вышли из пещеры. Он сделал шаг навстречу Мурдыхаю и святым котцам. Кришнамурка в жертвенном порыве встала между ними – и Мурчавесом. Прикрыла Учителя телом.

– А вы что, господа хорошие? – усмешливо спросил Мурчавес, словно бы не замечая Кришнамурку. – Вы со своим народом, или где? На фронт пойдете, или как?

– Или как, – неожиданно за всех ответил Котриарх.

Он стряхнул привычную сонливость и твердо посмотрел в глаза Мурчавесу. Оказалось, что у Котриарха ясный и холодный взгляд; надо же, а раньше был такой расплывчатый и томный… Мурчавес не выдержал и отвернулся. Сквозь зубы, глядя в сторону, спросил:

– А почему? Могу узнать?

– А потому, что мы чуем неправду. Ты что-то нехорошее задумал.

– С чего ты взял?

– Мне бог открыл.

Мурчавес возмущенно фыркнул:

– В тонком сне, что ль?

– Где надо, там и открыл.

– Что же. Не хочешь, как хочешь. И ты, Папаша, не пойдешь?

– И я, – дрожащим голосом сказал Папаша.

Он бы очень хотел согласиться, но совесть у него была сильнее, чем характер.

– Вольному воля, спасенному рай. Жрец, ты, вроде, был за героизм?

– Был.

– Пойдешь на войну?

– На эту – не пойду.

– Почему?

– По описанным выше причинам.

– А ты, кошрутник?

Мурдыхай смотрел перед собой, в кошачью вечность, и словно бы Мурчавеса не замечал.

– Вас понял. В пещере вам самое место. Но я вам заскучать не дам, и не надейтесь. Вот вам новый товарищ, знакомьтесь! Прошу любить и жаловать, хоп-хоп!

Готики втащили арестанта, опутанного рыболовной сетью. Арестант был огромный – размером с мейнкуна, а может, и больше; готики едва-едва могли с ним справиться. Сеть с трудом распутали. Новоприбывший встал, отряхнулся, взглянул исподлобья. Святые котцы инстинктивно подались назад, вывернули головы, согнулись колесом и зашипели. Даже Мурдыхай перепугался. Что уж говорить о Кришнамурке.

Семнадцатая глава. Гавгавский пленник

Воцарилась оглушительная тишина. Казалось, новый пленник тоже онемел от страха. Он не знал, как правильно себя вести: ринуться в атаку или проявить смирение. Поэтому он лег, опустил голову на лапы, стал мотать хвостом и сделал брови домиком. Глаза его перебегали с Мурдыхая на Папашу и обратно. А коты смотрели на него с брезгливым ужасом и принюхивались; в пещере неприятно пахло теплой псиной. Да и как иначе, если новый узник был не кот, а пегий пес с большими мятыми ушами и короткой шерстью. Жалкий. Весь извазюканный в глине.

Первой не выдержала Кришнамурка; избоченясь, она встала перед чужеродным гостем и пугливо потрогала морду когтями. Отдернула, как от удара, протянула еще раз. Пес стыдливо отвел глаза и на всякий случай показал зубы. Неровные, большие, с желтым налетом у десен. Рыкнул, и на животе отполз назад. После чего заскулил.

– Что же делать, – решил разрядить обстановку Папаша. – Бывают в этой жизни и собаки. Давай знакомиться. Ты как здесь оказался?

Гость так вращал зрачками, что сверкали белки.

– Ты чего, дурашка, – умилился Папаша. – Мы ж не злые. Мы же ж тебя не обидим. Будет тебе дуться, говори! Мы вот, например, коты. И ничего.

– А я пес. Мое имя Псаревич, – выдавил из себя пленник и случайно гавкнул, после чего совсем застыдился.

– Ну, это, брат, совсем другое дело. Откуда ты, Псаревич? Расскажи. Только не пытайся врать. Мы на этом деле собаку съели.

– Кхм. Что съели? – огорчился пес.

Голос у него был хриплый, застоявшийся.

– Ну… это такое выражение, не обращай внимания.

– Хорошо, попробую. А что именно вам рассказать? Про то, как мы познакомились с этим, Мурчавесом? Или про то, как он меня надул?

По щеке Псаревича сбежала скупая собачья слеза. Он слизал ее огромным языком (коты посмотрели на этот язык со смесью восхищения и страха) и продолжил:

– Расскажу как есть. Чего тянуть кота за хвост.

– Кого тянуть? – слегка напрягся Жрец. – За что?

– Ой, я это… ничего. Я, этсамое, оговорился. На душе, понимаете, кошки скребут. То есть настроение плохое.

И Псаревич рассказал, как на излете сентября к собакам явился Мурчавес, предложил переселиться в новые края и взамен попросил одного – слегка покошмарить котов. Указал, где находятся склады и когда меняется охрана… Говорил Псаревич сбивчиво, как все собаки, а не гладко, как сладкоречивые коты. Возвращался к упущенным деталям, дергал головой, поскуливал, взгавкивал. А старики и Кришнамурка не верили своим ушам. Они давно подозревали, что Мурчавес лжец, но чтобы до такой – последней – степени…

И чем дольше говорил Псаревич, тем умиленнее смотрела Кришнамурка на его изысканную морду с многочисленными дырочками для усов, на внушительный кожаный нос, на такой беззащитный подшерсток. Наконец, не совладав с собой, она погладила Псаревича по морде: нежный, несчастный, хороший. С такими грустными бездонными глазами. И даже нечем его угостить.

Пес всхлипнул – и продолжил свой рассказ.

Накануне ночью Мурчавес заявился в их расположение. В окружении черных котов. На них даже рычать не стали, подумали – пришли свои. Лишь Псаревич на секунду усомнился, у него возникло нехорошее предчувствие, но, отрезав уши, по хвосту не плачут. Заключив один секретный протокол, от других потом не зарекайся.

– Случилось что? – спросил он у Мурчавеса.

– Случилось. Надо нам поговорить наедине.

И они нырнули в темноту; черные коты неразличимо их сопровождали.

Шли, шли, никак не приходили. Псаревич поинтересовался, долго ли еще. «А уж недолго!» – ответил Мурчавес с некоторым завыванием, так что сердце ухнуло в лапы.

Коты, как по команде, расступились, а Псаревич остался на месте. Что происходит? – он не понимал. Услышал сверху странный шум, задрал голову, и на него свалилась вот эта дырявая штука.

– Эта штука называется сеть! – важно пояснил Папаша.

– Наверное, она. Вам лучше знать, – с достоинством сказал Псаревич. – И я оказался в плену. А вы-то чего тут сидите? Вы же не собаки, а коты? – вдруг сообразил он.

– Да, мы коты, но жизнь у нас – собачья, – возразил Папаша.

Ответ вожаку не понравился; он глухо возразил:

– Позавидовала кошка собачьему житью.

– Ладно, ладно, мой друг. Осади. А то ведь и у нас пословицы найдутся. Про собак нерезаных и про заживет, как на собаке. Но это что же получается? Мурчавес похитил тебя? А зачем?

– Просто теряюсь в догадках.

– Да что тут понимать! – приоткрыл глаза Котриарх. – Не все коту, как говорится, масленица, вот и пришел Великий Пост. Он тебя украл, чтобы твои пошли на нас в атаку. Чтобы началась война.

– А у нас война? – с затаенным ужасом переспросил Псаревич.

– Она самая, – за всех ответил Папаша.

Восемнадцатая глава. Батальная

На сборном пункте выстроилась очередь. То и дело слышалось: «как здорово сказал! доходчиво! у псов большие языки!». Исполненные важности коты и котики записывались в ополчение. Все они желали быть ефрейторами, на рядовых никто не соглашался. А жалостливые кошечки всю ночь готовили запас провизии.

Армия ефрейторов построилась в колонну по четыре и отправилась в нелегкий путь. Шли молча и сосредоточенно; дорога резко поворачивала в гору. Мурчавес, возглавлявший шествие, тревожно оглянулся. Армия его была громадной, она растянулась на все побережье. Уши к ушам, хвост к хвосту. По жилам пробежал внезапный трепет. Это ОН поведет их на подвиг, а может, на верную смерть. Это ОН отвечает за них…

Вчера, обдумывая предстоящее сражение, он ходил по Раю взад-вперед. Решил развлечься, ткнул маленькую пимпочку на пылевизоре. Увидел знакомую морду… точнее, лицо. Тот гордый человек с собачьими медальками – почему-то уже безо всяких медалек – сидел за железной решеткой; тощие, оборванные люди выходили перед ним по одному и что-то долго, возбужденно говорили. Среди них мелькнул один – не то чтобы знакомый; его Мурчавес никогда не видел. Но какой-то особый. Прекрасный. Которому хотелось помурчать. Чтобы он склонился низко-низко и тихо произнес волшебное «кис-кис»…

Что-то в пылевизоре опять переключилось, незнакомое прекрасное лицо исчезло, Мурчавес щелкнул выключателем и снова начал напряженно размышлять. Что объединяет всех котов? И бедных и богатых, и мудрых и глупых, и добрых и злых? Милые, доверчивые мордочки котят. Огромные глаза, неловкие движения, готовность поиграть и приласкаться. Значит, можно поиграть на этом. Провести урок котриатизма. Побеседовать с котятками на правильные темы, приласкать как следует и похвалить, чтобы мамочки роняли слезки, а папочки испытывали гордость. Все эти пушистики и хвостики (или как там их еще называют?) будут хором повторять его слова – и загонят их в родительское сердце, как занозу.

Готики немедленно согнали всех на рыночную площадь. Подрастающее поколение разместилось в середине, котята приняли посадку смирно. Карандашные хвостики вздернули вверх. Попискивали и мурчали. И смотрели на него с восторгом. Мурчавес вальяжно ходил взад-вперед, останавливался и с нажимом повторял:

– Запомните, друзья мои. Гым-гым. За-пом-ни-те. Мы, коты, обожаем себя бичевать…

– А что такое «бичевать», – пискнул какой-то черныш и смутился.

– Бичевать, это, гым-гым… бичевать. Вырастешь – поймешь.

– Спасибо!

– Не за что. Мы любим похвалить собак: они, мол, часто улыбаются, не то, что мы. Неправда! У собак искусственные, лживые улыбки. А еще у них большие языки. Собака только подойдет к еде, фить-фить, пустая миска. Ничего! Ни крошки! Итак, повторяйте за мной: «У собак большие языки».

Котята бурно закивали. Кстати, на стеклянной полочке в Раю стоит забавная фигурка котика – тронешь лапой, голова качается. Художник очень жизненно изобразил.

– А у нас, у котов, душа философская. Мы все больше думаем о вечном, о прекрасном… И для чего нам улыбаться? Чтобы что? Чтобы сделать собакам приятно? Итак, запомнили: «Котам улыбаться не нужно».

Котята хором повторили: «Ко-там-у-лы-бать-ся-не-нуж-но», их послушные головки закачались… хорошо.

– Друзья мои, на нас пошли войной. Кто пошел? Отвратительные псы с большими языками и фальшивыми улыбками. Но мы их победим! Повторяйте за мной: по-бе-дим!

Краем глаза Мурчавес наблюдал за публикой; у мамочек на кончиках усов уже блестели слезы, а суровые отцы держались из последних сил. Тогда он обратился к взрослым:

– Что, господа родители, видите, какие ваши дети? Ради них и пойдем воевать. И будем биться до обедного конца! Да здравствует обедоносная война! Все для фронта, все для обеда!

– Да здравствует Мурчавес! – рявкнул Дрозофил.

И площадь им ответила:

– Урраа!

Дело было сделано; вождь неторопливо удалился. Последнее, что он услышал, был скрипучий голос старой кошки-воспитательницы:

– Дети, повторим основной материал. Какая у котов душа? Какая у собак улыбка? И почему у них большие языки? Кто будет отвечать? Маруся? Мурзик?

А сегодня армия котов во главе с генералом Мурчавесом отправляется на ратный подвиг.

К полудню достигли столицы. Всех неприятно поразил ее унылый вид. Когда-то процветавшая долина являла собой жалкое зрелище: заключенные коты работали неспешно, большинство корзин не доплели – а те, что доплели, вчера пришлось убрать отсюда. Половину гальки потеряли по дороге, и на месте центральной тропинки образовалась вязкая трясина.

Мурчавес объявил привал.

Оголодавшие коты забыли о своем участии в истории и занялись любимым делом жизни: с достоинством, не торопясь, перекусили. Облизались и стали готовиться к бою. Кто затачивал когти об камень, кто развлекался ловлей блох, щелкая зубами и лихо сплевывая мелкие ошметки, кто дремал, помуркивая про себя.

Дождь, моросивший все утро, затих. От мокрых сосен поднимался синий пар, песок подсыхал и желтел; на высоком земляном валу изворачивались фиолетовые червяки. Мурчавес был доволен; у него дрожала задняя левая лапа, а это был великий признак. Значит, враг не пройдет и победа будет за нами.

Выглянуло солнце, ополчение совсем расслабилось, коты заваливались на спины, подставив ласковым лучам замызганные животы.

А Мурчавес забрался на дюну. Отсюда он внимательно и зорко оглядел расположение частей и мысленно спланировал сражение. Штрафбат отправится на передовую; вольноотпущенные зэки выроют глубокие окопы, засядут в них и будут ждать нашествия собак. Мурпехи окопаются на дюнах. В нужную минуту, по сигналу, кубарем скатятся вниз и рассеют грозного противника. Готики будут работать пехотой, гладиаторов поставим в тыл. Это будет последний резерв. Если что-нибудь пойдет не так, то вступят в драку, а если не пойдет, то и не надо. А там, под прибрежной сосной, выставим секретное оружие, о котором не знает никто. Только он, Мухлюэн, Дрозофил и командир артиллеристов Киса.

– Эй, – подозвал Мурчавес адъютанта. – Как тебя?

Адъютант молодцевато козырнул и доложил по форме:

– Сиджик!

– Вольно, Сиджик. Отправляйся вниз и передай мои распоряжения…

Сиджик козырнул и усвистал.

Началось томительное ожидание. Час прошел, другой, но враг не появлялся. Вдруг Мурчавес разглядел собак – на дальнем склоне. Первым, как положено вождю. Они шли, опустив свои страшные морды, скрючив бесполезные хвосты, оскалив зубы и старательно обнюхивая землю. Псы никуда не спешили и на спусках притормаживали лапами, чтоб не соскользнуть. Темп задавал их новый молодой вожак. Крепкий паренек… высокий в холке… полный… со смешными кучеряшками на длинной морде и дворняжьим хвостом крендельком.

Ветер доносил собачий запах, смесь отсыревшей гнилушки и теплого пледа. Еще немного, и начнется первое в истории котов сражение…

– К бою – тоовсь! – послышалась команда старшины штрафбата.

– Фррррр! – началась психическая атака гладиаторов.

– За Котечество… Мурчавеса… Уррааа! – вскричали готики, подбадривая штрафников.

Но никто из окопов не вышел. Наоборот, штрафбатовцы еще плотней утрамбовались.

Псы замерли в недоумении и глупо крутили мордами, туда-сюда, туда-сюда. Мол, не понимаем, что произошло? Почему на них никто не нападает?

Мурчавес разозлился, дал пинка замешкавшемуся Сиджику; тот поскакал, развевая хвостом, и передал артиллеристам: пли. Артиллеристы выскочили из-под сосны, распотрошили мокрый стог, и вытащили котопульту – странное устройство, которое Мурчавес подсмотрел на картинке в книжке божиков. Оно напоминало детские качели. На толстый брус положена доска. На одном конце доски – снаряд из козьего навоза, поражающий противника рассеянным ударом. А другой конец доски – свободный. Упитанный боец взлетел на дерево, застыл, набрал побольше воздуху, и, растопырив лапы, с диким воплем рухнул вниз.

Собачья стая с интересом наблюдала: это что ж с котами происходит? Какой-то ненормальный бросился с сосны, и, видимо, покончил жизнь самоубийством. В воздух поднялась разлапистая тучка. Вот она, летит, летит… Но туча разделилась на дробинки; дробинки понеслись навстречу псам. Вонючие ядрышки били в глаза, застревали в ноздрях, налеплялись на шерсть. Пока собаки, извиваясь от морды к хвосту, отряхивались от налипшей грязи, кот-самоубийца ожил, снова взлетел на сосну, и шлепнулся с нее на котопульту. И опять нависла тяжелая туча, разделилась на тысячи мелких ошметков, и те поразили собак.

– Псоотечественники! К бою! – зычно пролаял вожак; голос он имел утробный, эхо разлеталось по долине.

Псы, прикрывая лапами глаза и ноздри, сбились в кучу.

– В атаку!

– Аафффф! – взревела стая.

И, громко шлепая по непросохшему песку, галопом помчалась вперед.

В одну секунду псы приблизились к окопам и стали ловко прыгать через них. Но коту невыносимо видеть над собой нависшую собаку. Как только собачий живот зависал над кошачьим окопом – в беззащитное пузо впивались жестокие когти. Собака в ужасе валилась на бок, а прыгучий кот победительно бил ее лапой.

Заметив это, Мурчавес воспрял; но напрасно. Собаки перегруппировались и пошли в обход окопов. Штрафбатники почуяли опасность и рванули врассыпную; псы побежали за ними. Никто не слушал никаких команд; каждый действовал по собственному усмотрению; на поле боя все перемешалось. Коты забирались на сосны, псы замирали внизу, сторожа вертлявую добычу. С высунутых красных языков капала горячая слюна, возмущенные глаза горели…

И тогда пришел черед мурпехов. В одно мгновение собаки были полностью окружены; на каждого заливистого пса приходилось по три молчаливых мурпеха. Морские котики боксировали лапами, издавали короткие вскрики. Собаки начинали отбиваться – рычали, складывали кожу на морде гармошкой, грозили желтыми зубами. Но мурпехи не пугались, и пускались в новую атаку. Прыжок, серийные удары, и отскок.

Не выдержав психической атаки, собаки попытались отступить. Молодой вожак сердито заворчал и твердо встал у линии окопов. Зажатые между котами и начальством, собаки стали крутиться волчком, как щенята. И громко скулить. А мурпехи продолжали их лупить.

Тут молодой гавком распорядился:

– Слушай меня! Занимаем окопы!

Псы охотно попрыгали вниз; над кромкой торчали тревожные уши и круглые блестящие носы.

Морские котики остановились и стали изумленно озираться. Где грозный противник? Где псы? На кого наступаем, с кем бьемся? Они стали пятиться.