Текст книги "Правило муравчика"

С тех пор он нередко заглядывал в Рай. Не желая больше застревать, карабкался на крышу, и спрыгивал через дымоход. Отряхивался от головы к хвосту, чихал – и направлялся к пылевизору. Очень ему нравились бессмысленные ловкие картинки. Склонял голову то влево, то вправо; это было так же увлекательно, как следить за чайками и голубями. После чего стремительным прыжком взлетал на шкаф и наслаждался тайным знанием о собственном величии. Но все время спрашивал себя: как претворить это знание в жизнь? Как доказать всем остальным котам, что именно Мурчавес может быть тем самым – Главным и Единственным – Который их объединит, заставит их бояться и мурчать, мурчать и не сдаваться?

И в конце концов собрался с духом, и отправился на встречу с Мурдыхаем. Не потому, что уважал его; кроме себя самого, Мурчавес никого не уважал. Но потому, что кошки существа не коллективные. Они талантливо между собой дерутся. Выгибают спину колесом, изрыгают ужасные звуки, скачут вокруг противника на всех четырех лапах и быстро-быстро тычут когтями в глаза. Но подчиняться они не умеют. Нужна авторитетная поддержка, чтобы они согласились хотя бы послушать. Дали шанс воспользоваться правилом муравчика.

Что было дальше – и чем это закончилось – мы знаем.

Пятая глава. К святым котцам

И вот он опять на морском берегу, слушает вздорные выкрики чаек, плеск набегающих волн. Рядом лежит бесполезный «Майн Кун»… Плохо, очень плохо, хуже некуда! Грандиозный замысел провален! Грустно мне, грустно, погладьте меня!

Мурчавес, как в тумане, встал и сделал шаг навстречу волнам. Сейчас они его подхватят, понесут на глубину, швырнут о скалы, он будет до последнего грести, потом силы оставят его, и он медленно опустится на дно. Там его встретят огромные рыбы, хищные самовлюбленные креветки; к нему присосутся моллюски, и все вместе будут терзать его полное тело. «А! – будут говорить они беззвучно, – ты не щадил нас наверху, и теперь внизу расплатишься за это!»

Мурчавес тронул воду лапой и отдернул. Вода была ужасно мокрая и ледяная. Внезапно о камень хлестнула волна, и на кончиках его усов повисли брызги. Он с отвращением подергал шкурой и отступил. Умереть, оно, конечно, круто. Но нельзя ли как-то по-другому? Свет на Мурдыхае клином не сошелся, не захотел поддержать – и не надо; есть авторитеты и поавторитетней.

Мурчавес выгнулся, по очереди вытянул задние лапы, подхватил свой объемистый труд – и резво побежал обратно в гору, к святым котцам. Для начала он решил пойти к котометанам – как-никак, свои, единоверцы. Хотя, по большому счету, ему было совершенно все равно; он был котом не очень-то религиозным.

Котометанский храм располагался на скале; перед рассветом, в полдень и в закатный час Верховный Жрец карабкался на самую вершину, вставал на край и, плотно прижимая уши, кричал свое раскатистое мяу. Заслыша этот неуёмный голос, мурчалойцы открывали сонные глаза, обращали морды на восток и засыпали.

Он застал Верховного Жреца за трапезой. Котята-служки, выстроившись в ряд, подносили белому расплывшемуся персу аппетитную мышатину и птичьи головы. Жрец подвешивал блюдо на коготь, смотрел на него с вожделением и отправлял в огромный рот. Жевал, облизывался – и снова протягивал лапу.

Мурчавес склонил свою гордую голову и положил перед Верховным голубиное крыло, найденное по дороге. (Перо он зацепил когтем, потому что зубы были заняты «Майн Куном»; часть пути пришлось преодолеть, ковыляя на трех лапах.)

– Это тебе, о служитель, – сказал Мурчавес сладким голосом. – Прими мое скромное подношение.

Жрец вопросительно взглянул на крылышко.

– А ты уверен, что оно халявное?

– Я, святой котец, из Мурчалоя! Ты, наверное, знаешь меня: я Мурчавес. И мне известны принципы халявности.

– Хорошо, отложим твое крылышко на ужин. Ты, наверное, пришел поговорить о чем-то важном? Подожди немного, я доем, и мы с тобой начнем беседу.

Ждать пришлось довольно долго – после птичьих голов принесли черепашьи яйца, за которыми последовала заячья лапка, недоеденная лисами. Мурчавес сглатывал слюну; он с утра не ел и здорово проголодался – кто бы знал, какой самоотверженности от него потребовало крылышко! Дотащить его и даже не погрызть…

Жрец промокнул подорожником морду, смачно вылизал лапы, каждую перепоночку отдельно, и с достоинством сказал Мурчавесу:

– Я слушаю.

Тот решил зайти издалека, чтобы снова не вышло конфуза:

– О, уважаемый Жрец. Ты знаешь, что коты разделены, что между нами – непролазные границы…

– Ну уж прям и непролазные. И вообще, что здесь такого? – спросил его Жрец.

Первая попытка провалилась. Мурчавес испытал другую тактику.

– Неверные живут в долине, отрезали подступы к морю…

– А для чего нам море? – Жрец изумленно поднял мохнатые брови.

– Как для чего? Оно шумит. И в нем осьминоги, кальмары и рыба!

– Мы все равно ее едим, – ответил Жрец. – Так? А море нередко штормит. Так? Это опасное дело. Нет, моря нам не нужно. В горах, оно спокойнее. И отсюда все отлично видно. Так?

– Но мы могли бы покорить неверных…

– Это еще зачем?

– …и обратить их в истинную веру.

– Ага, сейчас, – ухмыльнулся Жрец и дернул усом. – Обратим. Ты сам подумай. На берегу мое молитвенное пение не слышно. Так? Придется строить еще одно святилище и лазить на вершины дважды в день. Так? Я же похудеть могу.

Мурчавес плохо знал установления религии и поэтому забыл, как тяжело Жрецу взбираться на скалу.

– А ты назначь ученика, – предложил он чересчур поспешно и окончательно попал впросак.

Жрец ощетинился.

– У-че-ни-ка? – произнес он по слогам, с презрением. – Чтобы он что? Стал меня подсиживать? Подлёживать? Ты это… как тебя? Мурчавес. Ты запомни. Не твое собачье дело, как мне поступать. Так? Уходи подобру-поздорову, а то я тебе секир-башка устрою!

«Ладно, – подумал Мурчавес, оскорбленный словами Жреца и особенно сравнением с собакой, – тогда мы пойдем к котославным».

И ответил как можно язвительней:

– Крылышко-то верните. Пригодится.

От котометан до котославных путь неблизок. Первые предпочитают скалы, а вторые обустроились на взгорье, где шумят корабельные сосны; отсюда открывается чудесный вид, и это место называется Котриархия. Почва здесь сухая, каменистая, даже гигантские корни пробурить ее не в состоянии, и стелятся поверх земли. Кое-где они переплетаются, выгибаясь кошачьими спинами и образуя дырявые норки. В этих норках служат красивую службу. Маститые котриархийные коты встают друг против друга, вращают хвостами и громко, утробно рычат. Остальные им подрыкивают. По окончании котриархийной службы кошечки трудной судьбы оставляют благодарственные подношения. Кто свежепойманную мышку, чтобы любимый кот-батюшка скушал. Кто вкусную голову рыбы. А кто и кусочек мясца, обмененный у местных хищников на каракатиц.

Возле входа в узловатый храм лежал огромный черный кот с отсутствующим взглядом. Он умиленно смотрел в пустоту и как будто бы не видел собеседника. Хотя на самом деле – очень даже видел.

– Приветствую тебя, – сказал Мурчавес.

– Здравствуй, брат, – певуче ответствовал кот; голос у него был тонкий, а манера выражаться – сладкая. – Ты, брат, к кому?

– Я хочу поговорить с его Котейшеством.

– Их Котейшество почивают, – с равнодушной нежностью ответил секретарь.

– А когда они проснутся?

– Будут с молитвой вкушать.

– А когда отвкушают… отвкушивают… поедят?

– Настанет время вечерней молитвы.

– И когда я с ним смогу поговорить?

– А никогда, – ответил секретарь. – Их Котейшество не для того, чтоб с ними разговаривать.

– А для чего же они?

– Шоб быть, – разъяснил секретарь с каким-то странным нездешним акцентом.

Ошарашенный таким неласковым приемом, Мурчавес развернулся и побрел к котоликам. Сил у него оставалось все меньше, он с утра таскал тяжеленную рукопись, ему хотелось подремать в теньке, а главное, перекусить… Но отступать было нельзя. Если у котоликов сорвется, значит, план его жизни погиб.

Дорога извивалась горным серпантином, огибала скалу и спускалась в песчаные дюны. В дюнах было очень красиво! Далеко, до горизонта – волнистая равнина, то золотистая, то белая. И пресная вода поблизости, в лесном зеленом озере. А ведь кошкам можно иногда не есть, но пить им нужно постоянно! В одной из дюн Котолики прорыли лаз, укрепили корнями песчаные стены; получился прохладный подземный собор. Сумрачный, строгий, суровый. Служили здесь иначе, чем в Котриархии. Медлительные тощие коты ложились мордами к приходу и заунывно мурлыкали; всех собравшихся клонило в сон, и это состояние считалось благодатным.

Первосвященник, пожилой благообразный кот, жил в нескольких шагах от храма; котолики его любили и между собой называли Папашей; вход в Папашину обитель охраняли полосатые коты-гвардейцы.

– Ваш пропуск! – весело спросил гвардеец.

– Эээ, нету у меня пропуска, – несколько смутившись, возразил Мурчавес.

– Без пропуска нельзя! – еще веселее сказал полосатый.

– А как же быть?

– Не могу знать! – бодро доложил гвардеец.

– Тогда я просто войду?

– А войдите! – ответил гвардеец.

И Мурчавес оказался за оградой. Здесь было тихо, песчаные дорожки выметены верными хвостами, на грядках колосились овес и осока; древесная кора – исполосована, висит мочалой. Словом, очень хорошо.

Он подошел к большой корзине, стоявшей посреди двора, оставил «Майн Кун» на пороге, взял голубиное крылышко в зубы и запрыгнул на плетеный край. Внутри было чисто, просторно; Папаша лежал на спине, а молодые кошки-кормилитки, чье духовное призвание – его кормить, полировали когти пилочками, расчесывали шерсть и нараспев читали книгу, смысл которой до Мурчавеса не доходил. Что-то про схождение и исхождение, а может быть, и снисхождение и принуждение, не разобрать.

Кормилитки на секунду подняли глаза, но тут же опустили и продолжили, как ни в чем не бывало, лакировать, расчесывать, читать.

– Кто это? – слабым голосом спросил Папаша. – Я без очков не вижу.

– Мужчина, – ответили стыдливо кормилитки. – С голубиным крылышком в зубах. А больше мы не разглядели.

– Эх вы, благочестивые кокетки, – вздохнул первосвятитель. – Ладно, сам поговорю. Тем более он с голубиным крылышком. Должно быть, миротворец. Спускайся, сынок, расскажи – кто ты, что ты, чего тебе надо.

Мурчавес осторожно спрыгнул вниз, не зацепив ни кошечек, ни маникюрные пилки, ни щетку. Отряхнулся вежливо, от морды к хвосту, элегантно поклонился, преподнес Папаше неразменное крылышко и завел осторожную речь.

Он понимал, что этот шанс последний, права на ошибку нет, нужно взвешивать каждое слово.

– В нашем мире торжествует грех, святой отец.

– Так, так, – согласился Папаша.

– Этот грех нельзя победить в одиночку.

– Как же ты прав! – восхитился Папаша.

– Котам необходимо обрести единство.

– Несомненно, сын мой, несомненно, – и Папаша засмеялся тихим смехом.

– А этому мешают ложные учения.

– Правда глаголет твоими устами!

– И только лишь учение котоликов способно примирить противоречия.

– Услаждающая речь!

– Так, значит, вы готовы действовать?

– Мммм. Действовать. Хорошая идея. Надо будет над нею подумать.

И Папаша почему-то поскучнел. Но Мурчавес, вдохновленный прекрасным началом, не обратил внимания на тонкости; напрасно.

– Поручите это мне! – воскликнул он.

– Что поручить? – искренне изумился первоверховный.

– Процесс объединения!

– Объединения кого?

– Котов!

– Каких котов?

– Всех!

– Зачем?

– Но мы же только что об этом говорили! Чтобы истина торжествовала, чтобы ересь котославия и ложь котометанства уступили место правильному, мудрому учению котоликов и чтобы…

– Погоди, не спеши, молодой человек. Какой ты горячий. Действовать надо с умом. Ты сегодня высказал мудрую мысль: в нашем мире торжествует грех.

– Вот видишь!

– Надо ее обсудить. В этой мысли целых три вопроса. Первый. Что есть грех? Второй. Почему он торжествует? Третий. Что такое современный мир?

– Так давай же обсудим сейчас! И сразу же начнем объединяться! Я готов!

– Нет-нет, мы соберем ученейших котов и начнем дискуссию по первому вопросу. Думаю, что поколения за три—четыре мы управимся, найдем необходимые определения, которые позволят приступить ко второму вопросу…

И Мурчавес подумал, что он проиграл.

Шестая глава. Нашествие тяфтонов

Всходило солнце, заходило солнце, приливы сменялись отливами, ночи становились холоднее, день короче, надвигалась сырая приморская осень. Но в кошачьей жизни ничего не изменилось.

Премурдый Мурдыхай продолжал диктовать свой Кошрут.

Дважды в день Верховный Жрец вскарабкивался на скалу.

Вселенский Котриарх по-прежнему не принимал.

Папаша размышлял о тайнах мироздания.

Кока-которцы ловили рыбу, пепси-которцы кальмаров с осьминогами, мурчалойцы строго соблюдали принципы халявности.

Все были заняты привычным делом, и поэтому никто не обратил внимания на то, что Мурчавес пропал. Даже постаревшая мамаша. Что, в конце концов, неудивительно. У мамаши было шестьдесят детей, а может быть, все семьдесят; она давно потеряла им счет. И дружить он ни с кем не дружил, а своей семьей не обзавелся. Только из корзины одинокой Муфты доносились сдавленные всхлипы. Куда же ты делся, Мурчавес? Приходи ко мне писать «Майн Кун»…

А на излете сентября от корзины к корзине поползли пугающие слухи. Будто бы на подступах к кошачьим поселениям стали замечать собак! Бродячих! Голодных! И злых! Слухи стали обрастать деталями. Якобы передовой отряд собачьих сил перевалил через горную гряду, разбил в соседней долине привал и по ночам выходит на разведку. Страшные морды опущены, мокрые носы блестят при лунном свете, псы облезлыми хвостами заметают след. То подберутся к Мурчалою, изучат все ходы и подступы. То обследуют окраины обоих Которов – появятся, обнюхают и пропадут.

Не все хотели верить этим россказням, некоторые скептики ворчали: ну вас, откуда здесь взяться собакам?

Но слухи нарастали, как лавина.

На рыночной площади (она вплотную примыкала к спальному району и тоже была разделена границей) с утра до вечера судачили торговки; не обмахивали прилавки хвостами, не шипели на чаек, не сбрызгивали рыбу. Рыбий глаз мутнел, светлели жабры, толстые мухи противно жужжали, чайки издавали плотоядный вопль, камнем падали вниз, выхватывали каракатицу или розовую барабульку и, покрякивая сквозь сжатые клювы, уносились вдаль. Но кошкам было сейчас не до них.

– А говорят, что у одной собаки человеческая голова! – причитала, выпучив глаза, трехцветная кошка по прозвищу Жорик (у нее было мужское имя, так случается). – Честно-честно! Мне рассказала соседка, а ей говорила подруга, а подруга врать не станет, вот ей-бо!

– Ужас-то какой! – восклицали товарки.

– А мне сказывала знающая кошка, – подхватывала мурчалойка, свесившись с плато, – что собаки готовят войну. Наших мужей они убьют, детей съедят, а нас… нас… возьмут себе в жены!

– Ах! – в один голос воскликнули все. – Что же нам, несчастным, делать?

– Надо прятать детей! А коты пусть готовятся к бою! А мы должны пополнить склады продовольствия!

С каждым часом голоса звучали громче, гнев нарастал, страх тоже. Казалось, кончится торговый день, и кошки, побросав товар, помчатся призывать котов на бой и рыть защитные окопы и траншеи. Но ничего подобного не происходило; кошки быстро впадают в раж, но еще быстрее выпадают из него. Солнце опускалось в море, надвигалась холодная ночь, и гасло боевое настроение. Кошки занимались обустройством: кто готовил ужин для отца и мужа, кто вылизывал котятам лапы и хвосты. А собаки… что собаки… завтра будет завтра, и тогда поговорим.

Что же до котов, то они не доверяли бабьим сплетням. Какие человеческие головы? собаки-котоеды? бред! К проблеме надо подходить рационально. С одной стороны, с другой стороны. Разбираем расклад. Ежели предположить, что их колонна наступает, то надо рассудить, чем отвечают наши…

Вскоре в Кока-Которе составился кружок, в который принимали лишь самых степенных, самых вальяжных котов; здесь соблюдался принцип экс-территориальности, поэтому членами клуба были некоторые пепси-которцы и даже один особо одаренный мурчалоец. Изредка, скорей для развлечения, приглашали в гости многообещающую молодежь.

Члены клуба собирались за вечерним молоком, обмененным у горных козочек на зеленушку, не торопясь анализировали происходящее и делали различные предположения.

– Я лично глубоко уверен, что война собакам не нужна, они просто нас решили покошмарить, – рассуждал кот-британец Мухлюэн, и жмурил свои хитрые глазки. – Пошалят, пошалят да и сгинут.

– Неет, все серьезней, коллега! Никогда такого не было, и вот опять, – произносил в ответ солидный кот по кличке Дрозофил; он немного гнусавил и всегда выражался туманно. – И мордобой-то опять не они же бы, не их же! Вот если бы их бы там навесить – это бы с удовольствием! А так что ж.

– Что вы хотите сказать? Вы за войну, или против? – бросался в бой молодой поэт Мокроусов.

Он прославился поэмой «Униженные и оскопленные», о трагической судьбе домашнего кота, и немного зазнался.

– Вы мне это тут не надо! – сердился Дрозофил. – Молод еще, не обсохло. Весь мир сейчас идет наоборот. Я полагаю, это неспроста. А вообще, вопрос философский.

Но молодой нахал не унимался:

– А я слышал, что собаки создали карательный отряд, называется он «Бравый Сектор», а бойцов для этого отряда готовили ночные волки!

– Спешка хороша при ловле блох. И в целом. Испугали кошку миской молока.

Так они лениво препирались, а в осеннем небе разгорались звезды, и не хотелось углубляться в неприятное. Философская беседа угасала, и вальяжные коты брели домой, где ждала их теплая постель и сытный ужин. Дрозофила мучила одышка, он ворочался на своей роскошной подстилке и размышлял о том, что надо будет попоститься… Британец Мухлюэн сжимал в объятиях свою жену, мадам Мурниак, и самозабвенно рассуждал о тайных пружинах политики; мадам Мурниак была мудрая кошка породы шартрез, настоящая француженка – она умела спать с открытыми глазами, и мистер Мухлюэн был уверен, что жена восхищается его умом. Что и нужно для счастливого союза. Лишь молодой поэт Мокроусов мчался кошачьим аллюром, развивая огромную скорость.

А через неделю были разграблены склады. Те самые склады, где которцы хранят запасы на зиму: рыбу, вяленную на камнях, сушеных осьминогов, засоленных в морской воде мышей. Собаки шуганули сторожей и вынесли все, ничего не оставив. Теперь котов ждала по-настоящему голодная зима.

И еще была осквернена Котриархия. По словам кота-секретаря, псы-тяфтоны, явившись яко тать в нощи, неожиданно напали на него, скрутили и ударили по голове, а пока он приходил в себя, его Котейшество изгнали из обители. Нечистые животные хотели надругаться над священным саном, нанести удар по истинному котославию! Не иначе – в сговоре с котоликами…

(В реальности стая собак, истекая голодной слюной, пробегала мимо котриаршей резиденции. Завидев псов издалека, толстый секретарь, пыхтя, забрался на сосну, затаился на ветке и закрыл от ужаса глаза. Командир собачьего отряда встал под деревом и начал громко гавкать. Котриарх проснулся, стал ворочаться; решив, что это горная лиса, один из начинающих бойцов сунул любопытный нос между корней. Обороняясь, Котриарх растопырил когтистую лапу; собака испугалась, рассердилась и попыталась разрыть лаз… в общем, Котриарх ретировался. После чего собачий командир с трудом восстановил утраченный порядок; передовой отряд собак рассеялся, и понадобилось долгое время, чтобы собрать его в послушный строй.)

Положение стало опасным. Члены благородного собрания долго совещались и в конце концов постановили:

Всем представителям кошачьего народа, независимо от места проживания, прописки и религиозной принадлежности, собраться возле рынка. В семь утра, на митинг.

К двенадцати все подтянулись.

Седьмая глава. Война и мрр

Приморская площадь была забита до отказа. На месте рынка возвели помост – из досок, выброшенных морем. На помосте разместили самых уважаемых самцов, симпатичных активисток и бойкую доверенную молодежь. Что символизировало связь поколений.

В самом центре, в позе сфинкса, возлежали главы трех конфессий: лапы прижаты к земле, морды подняты, взгляд устремлен в небеса. Мурдыхай пристроился отдельно, с краю. Мне, мол, и тут хорошо. Дрозофилу это не понравилось; не одобрял он показную скромность. Но без Мурдыхая было обойтись нельзя, и Дрозофил согласился.

Забравшись на помост, он отдышался и поднял лапу для приветствия. Подушечки на лапе были розовые, но с темными аристократическими пятнами.

– Ну, что же. Много говорить не буду, а то опять скажу. Короче. Я бы не хотел о причинах, что произошло именно вот в это время. Я не любитель, никогда этим не занимался, это пусть кто-то другой.

Дрозофил замолчал. Все напряженно ждали продолжения. Подумав несколько минут, он подытожил:

– В общем, я предоставляю слово Мурдыхаю. Говори, но помни. Война, так сказать, или мрр.

Мурдыхай с трудом приподнялся. За минувший месяц он еще сильнее сдал, на правом глазу появилось бельмо, а рыжая шерсть поседела клоками, словно кто-то белой кисточкой намазал.

– Дорогие мои, – сказал он старческим скрипучим голосом. – Дорогие мои. – И по мохнатой щеке покатилась слеза.

Слеза была большая, круглая; толпа предпочла умилиться; кошки тихо всплакнули в ответ. А Мурдыхай утерся лапой и продолжил:

– В наши мирные селения пришли собаки.

– Пичалька! – крикнул молодой нахал с хвостом в кокетливую белую полосочку; это был, конечно, Мокроусов.

На него возмущенно зашикали.

– Да. Они пришли. И мы заговорили о войне…

– Миаааа! – в ужасе ответила толпа.

– Но чему нас учит истинная вера? А учит она только добру. У котов с собаками был общий бог. Всех он питал и поил без разбору. И что же нам теперь забыть об этом?!

– Нет, не забыть! – вскричали кошки.

Они не понимали хода мысли, но старичок им нравился. Умненький такой! И добрый! Душка!

– Так из-за чего же мы решили воевать? Из-за жалких осьминогов и мышей? Наловите еще – зима нескоро! Нет, братья и сестры! Я сформулировал вчера пять тысяч триста сорок седьмое правило Кошрута. Оно гласит: прежде чем начать войну, испробуй мира.

– Гым, – промолвил Дрозофил. – А какие будут предложения? Что, тык скть, вносим в резолюцию?

– Друзья мои, отправим в горы делегацию, пусть она поговорит с собаками. Может, они голодают? Может, им надо помочь? Пять тысяч триста сорок восьмое правило Кошрута: «Кот! Помни: бог любит тебя. Пес! Помни: бог любит тебя! Бог любит нас всех! Аллилуйя!».

Голос Мурдыхая дребезжал. Но говорил он очень убедительно и твердо. А кошки уважают убежденность. Они тут же осушили слезы и восторженно вскричали:

– Аллилуйя!

– Аллилуйя! – восклицали маленькие киски, изгибаясь кренделем и прыгая.

– Аллилуйя! – басили большие коты, привставая на задние лапы и кружась на месте, как будто их манят едой.

– Аллилуйя, аллилуйя! – попискивали малые котята и толкались.

– Гым-гым, прошу потише. Успокойтесь, говорю я вам, – строго стукнул лапой Дрозофил. – Слово предоставляется Его Превосходительству Верховному Жрецу.

Жрец выступил вперед, посмотрел на толпу исподлобья, недовольно покачал головой. Нет, он не согласен с Мурдыхаем. Мы не какие-нибудь слабаки. Так? Поэтому война, война и еще раз война. До самого обедного конца. Потому что у противника тылы, в тылах обозы, а в обозах – что? Запасы. Так? Будет, чем кошачеству обедать. «Так поедим!» – заключил он.

И толпа немедленно переменила мнение. «Ура героям!» – извивались кошки. «Собираем ополчение!» – распускали когти старые коты.

Но тут Верховного Жреца сменил Папаша. Он пожевал губами, ласково взглянул поверх очков. Восхищенные коты притихли. А Папаша начал певучую речь; она журчала сладко и спокойно; он процитировал старинных мудрецов, порассуждал о сложности истории, а подытожил неожиданным призывом: надо сделать так, чтоб не было ни мира, ни войны.

Это предложение котам особенно понравилось. Поскольку отвечало их душевным устремлениям.

Дрозофил подошел к Котриарху, что-то прошептал ему на ухо, тот покачал головой. Дрозофил недовольно подергал кончиком хвоста, но возражать не стал; мол, не хочешь выступать – не выступай.

И объявил:

– Все те вопросы, которые были поставлены, мы их все соберем в одно место. И примем. На этом общее собрание объявляется…

– Нет, не объявляется! Не объявляется! – раздался сзади возмущенный голос.

Все оглянулись. И не поверили своим глазам. За спинами собравшихся стоял похудевший Мурчавес. Грязная шерсть в колтунах и колючках, хвост покрылся толстым слоем пыли.

И столько яркой воли, злой энергии было в нем, так полыхал его взгляд, что коты и кошки расступились.

Мурчавес прошел по дорожке к трибуне, стрелою взлетел на нее, изогнулся и начал вещать.

– Братья и сестры! К вам сегодня обращаюсь я, друзья мои.

(Кришнамурка где-то уже это слышала и попыталась вспомнить – где. Но память у нее была девически короткая.)

– Я глубоко разочарован. Что это такое, я вас спрашиваю? Один проповедует пораженчество. Другой призывает идти воевать. Третий вообще несет невесть что. Ни мира, ни войны – это как? Трусливая политика умурротворения агрессора?

– А ты-то что нам предлагаешь? – опять вмешался молодой нахал с полосатым хвостом.

– Я вам предлагаю поумнеть.

Говорил Мурчавес резко. Потому что знал кошачью психологию. И понимал, что только на еду и на опасность коты реагируют сразу. На все остальное – расслабленно. С перерывом на почесывание и вылизывание лап. Коту нельзя давать задуматься; нужно постоянно привлекать его внимание. Любой ценой. Хочешь – лаской, хочешь – резкостью, а хочешь – шуршащей бумажкой.

Поэтому вещал он энергично, задыхаясь от пророческого вдохновения и не останавливаясь ни на секунду:

– Да, собаки ушли. Но могут в любую минуту вернуться. Чтобы разграбить ваши спальные районы, разорить наш рынок и отменить традицию халявы. Это ясно?

– Ясно! – закричала восхищенная толпа.

– Значит, слушайте дальше. Сейчас нам не с кем воевать. Потому что собаки попрятались. Но мы обязаны к войне – готовиться. Это я говорю вам, Мурчавес!

– А как? – хором спросила толпа.

– Как? А так! Мы проведем мобилизацию!

– А что такое – эта самая мы-би-ли-зация? – осторожно спросил Дрозофил.

– Это когда крепкие коты идут на службу в армию! Когда патриотические кошки сдают излишки продовольствия! Когда мы отрекаемся от разногласий и границ! И мы все подчиняемся мне! Котославные! Вам любо это?

– Любо! – прокричали котославные.

– А вам, котолики, подходит?

– Амен!

– Принимаете, котометане?

– Ассалям!

Мурчавес говорил не умолкая; его слова летели во все стороны, как переспелые оливки при порыве ветра; в какой-то момент он поднялся на задние лапы и стукнул себя лапой в грудь, но пошатнулся и больше предпочел не рисковать.

Толпа внимала, замерев.

Она была ошарашена.

Восхищена.

Обезоружена.

Так с ними никто не общался. Было чуть страшно, но здорово.

– И да ведет нас к великим свершениям счастливая кошачая звезда, – блестяще завершил свой спич Мурчавес.

– Не надо звезд! Ты веди нас! Мы твои! – стали раздаваться крики; особенно неистовствовали молодые котики.

– Мур-ча-вес! Мур-ча-вес! – начали скандировать они, и площадь захлебнулась от восторга.

– Мурчавес! Мурчавес!

А он смотрел, прищурясь, на толпу, и наслаждался. Он смог! Он справился! И пусть ему пришлось пойти на тайные решения… но тихо, мы об этом никому не скажем… ладно!

– Качать любимого вождя! – взревели котики, и возле подиума началось столпотворение.