Текст книги "Правило муравчика"

– Куда?! Назад! Точней, вперед! – кричал Мурчавес, но они его не слушали.

Молодой вожак приободрился; он героически пролаял:

– К бою!

Но тут произошло невероятное. То, чего никто не мог предвидеть. Сверху, с уступа далекой скалы, камнепадом обрушился вопль; все разом вздернули морды. И увидели немногочисленных котов в воинственных и непреклонных позах. Брыли набрякли, ощетинились усы. Хвосты, как маятники, бьют туда-сюда. В середине – мелкий, но задорный кот с хвостом в полоску. Мурчавес до смерти перепугался, потому что узнал Мокроусова и решил, что предатель хочет отомстить и за спинами собак прорваться к власти. Однако, распушив хвосты, расплющив уши и разинув розовые пасти в диком оре, мокроусовцы помчались на врага. В мановение ока они уже были в долине; падали в окопы, когтили собак, впивались зубами в загривки, валили, слепили песком. Пока собака скулила, встряхивалась, терла глаз, смелый партизан сражал очередную жертву.

Мурчавес силился понять, что происходит. Мокроусов, получается, за нас? Добровольческая армия воспряла духом; готики немедленно пошли в атаку, гладиаторы вернулись в тыл и заурчали, а штрафбат вернулся на передовую.

Казалось, что исход сражения решен; не тут-то было. В приморском синем небе появились птицы; они летели, выстроившись клином – и коты, как заколдованные, замерли. И партизаны-мокроусовцы, и регулярные войска, и вольные ефрейторы, и сам Мурчавес. На мордах их отображались счастье и тревога. Счастье от того, что птицы. Тревога от того, что не поймать. Сама природа соблюдала правило муравчика: бояться и мурчать, мурчать и не сдаваться. Из приоткрытых ртов исторгались дрожащие звуки: мя-а-а-а-а.

Птицы кружили над дюнами. Коты, не отводя от них влюбленных глаз, зачарованно крутили головами. Псы опешили, и только молодой гавком не мешкал.

– Псы! – сказал он, приглушая низкий голос, – насту-пай!

Собаки ощетинились; стараясь не спугнуть противника, окружили армию котов и стали постепенно сдавливать кольцо. Коты не замечали их – ах, эти птички! птички…

Когда они очнулись, было поздно. Ни птиц, ни котопульты, ничего. Только страшные носы с большими дырками, черные усы невероятного размера, нечистое дыхание и пар от высунутых языков. Коты с истошным воплем перескакивали через собачьи спины – и без оглядки драпали, не слушая далекого Мурчавеса.

Сражение окончилось. От великой армии Мурчавеса не осталось и следа.

Девятнадцатая глава. Блаженное успение

Псаревич впал в тяжелую тоску. Ничего не ел, не пил, лишь изредка проваливался в сон, поскуливал и тут же просыпался. Смотрел на всех печальными глазами и думал о превратностях судьбы. Еще вчера он был веселым, энергичным вожаком, все ждали с трепетом его решений и мчались выполнять любую прихоть. А теперь… Как он мог попасться в примитивную ловушку? Как мог довериться какому-то Мурчавесу? Получается, что он не оправдал народное доверие; ужасно.

И Псаревич начинал вздыхать. Отчаянно, со всхлипами, внезапными задержками дыхания – иэх… эхэх… эхмм. Заслыша вздохи, Кришнамурка бросала на Псаревича короткий огнестрельный взор и тут же начинала суетиться. Подбегала к Мурдыхаю. Не нужно ли тебе чего, Учитель? Поняла. Может быть, опять начнем писать Кошрут? Как скажешь. А помыть тебя не надо, видишь, как свалялась шерсть? Ты ничего не видишь?! Ой-ой-ой.

Однажды Псаревич опять завздыхал; Кришнамурка засмущалась, подбежала к Мурдыхаю – и, как вкопанная, замерла. Учитель лежал без движения. Глаза его были открыты, но зрачки закатились, выступили страшные белки.

– Учитель! Ты чего! Проснись! – попросила его Кришнамурка, но Мурдыхай ничего не ответил.

Псаревич повздыхал еще немного, но понял, что это сейчас неуместно.

Вдруг Мурдыхай пошевельнулся и забормотал. Хрфрхрфр, ничего не разобрать. Голову он не поднимал; силы словно утекали из него. Чтобы различить слова Учителя, Кришнамурка распласталась на полу.

– Слушай меня, деточка, слушай внимательно, – шептал он, – по секрету скажу, страшную тайну открою. В Раю хорошо, все лижут сковородки. Теплые такие, с жирными объедками. А в аду наоборот. Там плохо. Там все время чирикают птички, но у грешников нет ни зубов, ни когтей. И прыгать они разучились. Но тайна не в этом… в другом. Это только кажется, будто бы из Рая в Ад дороги нет. Есть там одна тропочка… сбегал, птичку поймал, и назад. Только никому не говори… пока. Когда грешники наши пойдут воевать, ты им на ушко шепни… пусть они это знают, пусть…

Тут по телу Мурдыхая пробежала дрожь, он завалился на бок, вытянулся в струнку – и умолк.

– Учитель! Ты зачем? Тебе нельзя! – заметалась перепуганная Кришнамурка.

Она припала к груди Мурдыхая, стала слушать его старенькое сердце. Ну давай, ну, тук-тук. Но в груди Учителя образовалась тишина.

– Нет, вы сами послушайте! – почти сердито сказала Кришнамурка. – Не стучит!

И стала всхлипывать.

Коты по очереди подходили к Мурдыхаю, приникали к груди.

– Нету больше Мурдыхая! Закатилось наше солнце, умер Кот! – произнес Папаша и заплакал – навзрыд, как маленький обиженный ребенок. Котриарх беззвучно проливал потоки слез, а Жрец, как настоящий горец, лишь скрипел зубами.

Старики, кряхтя, перевернули тело на живот и поручили безутешной Кришнамурке совершить последнее омовение. Поливая любимую шкуру слезами, она старательно вылизывала ее; шкура стала влажной и блестящей, клочковатая шерсть улеглась, и Учитель стал такой красивый и спокойный, сразу видно – настоящий праведник.

Потом они стали его поминать. Каждый по-своему, кто как умел. Папаша спел протяжный котолический псалом; отрешенный голос уходил под своды и создавал расплывчатое настроение. Котриарх рокочущим тяжелым басом промурчал заупокойную молитву; тон был трагический, но в то же время преисполненный надежды. А Жрец, зажав лапами уши, издал руладу; звонкое эхо билось о стены, как будто смерть не навсегда, и они еще увидят Мурдыхая…

А Псаревич внутренне метался. Он очень хотел заскулить, чтобы на верхней, почти истерической ноте сорваться в поминальный вой, но не знал, как отнесутся к этому аборигены. Не желая никого смущать, он вжался в стену и мужественно скреб лапой пол.

– Но ведь надо же его похоронить, – раздумчиво предположил Папаша. – Что, вызываем охранников?

– Нет, они поленятся копать могилу, выбросят тело в овраг, на съедение псам, – возразил Котриарх. – И тут же поправился: – Птицам.

– Тогда хороним здесь? Копаем сами? – спросил Жрец.

– Я, это, мог бы вам помочь, – робко предложил Псаревич, – когти у меня, этсамое, большие.

Он даже показал, какие именно: длинные, толстые, благородного коричневого цвета; Кришнамурка втайне восхитилась, но тут же вспомнила, что ей сейчас ни до чего.

– Такого Мурдыхай не заслужил, – твердо сказала она. – Мы должны его похоронить на воле.

– Каким же образом? Милая моя, родная – как? – сочувственно спросил ее Папаша.

– Не знаю. Мне без разницы. Но мы – должны.

И стала яростно царапать камень: отворите!

Псаревич тоже стал скрести преграду. Так продолжалось час, и два, и три; коготки Кришнамурки сточились, подушечки кровоточили; и все-таки она не умолкала.

В конце концов охранники сдались; им надоело слушать эти вопли. Вход в пещеру приоткрылся, на пороге появился Дядявася, облезлый прижимистый кот.

– Ну, что тут у вас? – поинтересовался он.

– У нас тут… у нас тут беда, – сказала Кришнамурка и опять заплакала. – Мурдыхай скончался.

Дядявася бабьих слез не выносил.

– Тихо, тихо, мать, все там будем. Эй, робяты, подь сюды! Взяли жмурика за лапы – и на вынос.

Кришнамурка впала в истинную ярость и бросилась на Дядювасю и с размаху залепила лапой в нос.

– Это тебе за жмурика – раз!

Дядявася растерялся и стал беспомощно отмахиваться. Мол, мать, иди, иди, чего пристала? Но Кришнамурка отступать не собиралась:

– За все там будем – два.

– Ой-ой-ой, больно же!

– А это – никаких робят и никуда вы его не понесете, понял?

И Дядявася схлопотал слезоточивой лапой в глаз.

Его помощнички не торопились заходить в пещеру. Они с опаской сгрудились у входа и по очереди просовывали морды. Дядявася, продолжая отбиваться, отступил назад, выбрался наружу и сиплым голосом скомандовал:

– Валим!

Робяты поднатужились, но завалить пещеру камнем не успели: одним прыжком Псаревич преодолел расстояние, отделявшее его от входа. Еще секунда – и он оказался на воле, где со страшным лаем, брызгая слюной, набросился на сторожей.

– Полундра! Спасайся кто может! – вскричал Дядявася и, сверкая розовыми пятками, помчался вниз.

Робяты от него не отставали. А Псаревич полетел вдогонку. Уши развевались в воздухе, как паруса.

– Псаревич! Вернись! – безутешно звала Кришнамурка, но тот ее уже не слышал.

Вскоре он пропал из виду; только откуда-то снизу доносилось гулкое и вдохновенное: гаф! гаф!

Двадцатая глава. Как собаки кота хоронили

Белобокая сорока выпорхнула из кустов, распустила индейские перья, но вдруг заметалась, сложилась, как веер, нырнула обратно. Сквозь сухие ветки сверкал ее настороженный взгляд. Она внимательно следила за процессией, которая спускалась по тропе. На плечах у пожилых котов и молоденькой кошки лежал неподвижный сородич, рыжий, с седыми подпалинами. Глаза его были закрыты, а лапы раскинуты в разные стороны. Сорока дернулась и длинным хвостом зацепила сучок; все четверо, как по команде, повернули головы. Сорока сдавленно чевыкнула, всплеснула крыльями и взлетела.

Но преследовать ее никто не собирался. Жрец, Папаша, Котриарх и Кришнамурка совершали траурную церемонию: скорбно несли Мурдыхая на берег, чтобы торжественно предать его земле. Точнее, морскому песку. Сложить поверх могилки темно-серый холмик из камней – и проститься с Мурдыхаем навсегда. Им было сейчас не до птичек.

Вдруг послышался тревожный топот; из гущи соснового леса выбежал черный кабанчик. Маленький, поджарый, с темным пятачком на вытянутой морде. Увидев похоронную процессию, кабанчик изумился и на всякий случай сдал назад. После чего спросил, прихрюкнув:

– Вы кто? Вы чего? Вы зачем? А зовут вас как?

Коты представились, а хорошо воспитанный кабанчик, пятясь задом, добавил:

– Примите искренние соболезнования. Мы тоже слышали про Мурдыхая, говорят, он был праведный кот.

– Это правда. А сам ты кто будешь? – тяжело дыша, спросил Папаша.

– А я буду Хрюрик. Так меня зовут. И папу тоже. И дедушку. Всех. Хрюриковичи мы, такое дело. Ну, пойду, своим расскажу.

– Ну, иди.

И кабанчик, мягко топая по хвое, убежал.

На следующем повороте процессия наткнулась на козу; коза с отвращением грызла кору и презрительно мекала. Продолжая превращать ее в мочало, она спросила у котов:

– Кого несете?

Оказалось, и она про Мурдыхая слышала.

Коты продолжили свой невеселый спуск. Коза смотрела вслед своими оловянными глазами, решая, что правильней сделать – догрызть невкусную, но сытную кору, или проводить котов до побережья. В конце концов решила проводить – и, взбрыкивая задними ногами, поспешила вниз.

За ней пристроились две белки; за белками – лесной хомяк по кличке Хома Сапиенс, за Хомой медленная черепаха. А возле берега их поджидало целое семейство кабанов; узнав от Хрюрика о смерти Мурдыхая, мама, папа, дедушка и бабушка решили проводить кота в последний путь. Над головами низко пролетали птицы, которым новость принесла сорока – уверив их, что совершилось чудо, и коты на них не нападут.

Место для могилы выбрали пустынное, вдалеке от спального района, потому что Мурдыхай был истинным отшельником; ему нужны покой и отрешенность – чтобы волны плескали о берег, мирно переругивались чайки, а во время шторма раздавался грозный гул.

Положили тело на сырой песок и принялись копать; белки тоже попытались рыть, но неудачно; кабаны работали натруженными пятачками, а папа с дедушкой пустили в ход клыки. Птицы сверху сочувственно крякали. Неожиданно раздались голоса, сразу множество, тонких, едва различимых:

– Эй, эй, мы поможем, мы поможем!

Коты покрутили головами, и никого не обнаружили. Кабаны принюхались. А белки закричали:

– Вниз смотрите, вниз! Они под вами!

И правда – из песка торчали бесформенные головы кротов, покрытые густой и мягкой шерстью; кроты смотрели не мигая – в никуда и поводили жилистыми хоботками.

– А вы откуда знаете про Мурдыхая? – спросила их Кришнамурка, надеясь на приятный для нее ответ.

Кроты не обманули ожиданий:

– Да весь лес уже знает. Только об этом и говорят. Мы поможем, мы поможем!

И они приступили к работе. Песок забурлил; он как будто закипел от жара; рядом с ямой нарастала горка; не прошло и нескольких минут, как все было готово. Котцы склонились к телу Мурдыхая, собираясь опустить его в могилу; звери плотным кругом обступили яму и приготовились как следует прощаться; птицы кричали навзрыд.

Но Кришнамурка изумленно прошептала:

– Погодите.

Вдоль прибрежной полосы навстречу к ним неслись коты; во главе – неугомонный Мокроусов, вслед за ним другие партизаны. Добежав, они долго не могли отдышаться; в открытых ртах дрожали розовые язычки, зрачки расширились, глаза блестели.

– У… ус.. успели, – еле выговорил Мокроусов. – Уфф. Все-таки помер великий старик? Жалко, правильный был. Чем мы можем помочь?

– Да ничем. Разделим наше общее горе, – ответил ему Котриарх, а Кришнамурка с благодарностью лизнула Мокроусова; все-таки он ничего, хоть и болтушка.

Снова звери обступили яму – и опять им пришлось отложить погребение. По горной тропе к ним спускались собаки; их было немного – три почтительно держались сзади, а две вышагивали рядом, стараясь ни на шаг не пропустить вперед друг друга. Мокроусовцы встали в военную позу: передние лапы расставлены, морды опущены вниз, хвост, как маятник, мотается туда-сюда, а взгляд убийственно холодный.

– Нет-нет, не сейчас, не сейчас! – велела бойцам Кришнамурка. – Одного из них мы знаем, это наш Псаревич, он с нами в пещере сидел, когда вы удрали.

– Мы не удрали! Мы совершили побег!

– Да-да, совершили побег. Ты просто его не застал. Он хороший, – добавила она и засмущалась. – Наверное, он отыскал своих и хочет с нами поскорее помириться.

– Зато другого знаю я! – возразил ей беспощадный Мокроусов. – Он мой личный враг! Он их новый гавком! Он бил котов! А друг моего врага – тоже мой враг! Приготовились!

– Где бил? На поле боя? – уточнил Папаша.

– Да. Мы сражались, пока вы сидели в тылу. А собаки мутузили нас. Мы сейчас им покажем, где кузькина мать.

– Давай, Мокроусов, остынь, – пристыдил его Котриарх. – Считай, что сейчас перемирие. На войнах такое бывает. Особенно когда хоронят уважаемых котов.

Мокроусов неохотно подчинился.

Псы остановились на приличном расстоянии. Псаревич поискал глазами Кришнамурку, увидев, улыбнулся широко, но тут же стер улыбку с морды. Как по команде, псы задрали головы, и раздался поминальный вой.

Коты покорно вытерпели душераздирающие звуки, и в третий раз склонились к Мурдыхаю. Подняли его сухое тело, опустили в прохладную яму.

– Прощай, Мурдыхай! – произнес Котриарх. – Мы тебя никогда не забудем.

– Не забудем, – хором повторили звери.

Яму засыпали. Кришнамурка подошла к родному холмику, упала на него и зарыдала в голос.

Двадцать первая глава. Переворот

Зимние дожди размыли глиняную насыпь и в ней образовалось углубление, как раз для одного усталого кота. В углублении лежал Мурчавес и страстно вылизывал шерсть; войдя в раж, он стал в остервенении рвать зубами длинный коготь на задней лапе. Чем ему коготь мешал? Да ничем. Он просто должен был себя занять. Чтобы отвлечься от печальных мыслей.

Потерпев убийственное поражение, Мурчавес последним покинул поле битвы. Как положено вождю и полководцу. Он думал, что быстро нагонит своих, но за ним увязалась собачка, беззастенчивая мелкая болонка Бегемоська. Он останавливался, выгибал спину, шипел; Бегемоська с визгом отбегала, но тут же возвращалась, продолжая мерзко гавкать. На берегу внезапно развернулась и с чувством выполненного долга понеслась обратно. В зарослях звучал ее противный голос.

Он огляделся; берег был пуст. Наверное, все собрались на площади и ждут его. Мурчавес отдышался и пошел на рыночную площадь, не уставая удивляться глупости собак. Им ничего не стоило добить котов, загнать их в холодное море – дальше него не отступишь; но по неведомым причинам собачья контратака захлебнулась, не начавшись. Странные собаки существа. Какие-то недоразвитые. А еще он продумывал речь и взвешивал, как лучше будет поступить с Мокроусовым. Нужно объяснить котам его внезапное геройство… Типа Мокроусов выполнял его задание? Прятался в пещере под прикрытием, изображал врага? А сам готовил партизанское сражение? Потому что генерал Мурчавес все предвидел? Неплохая версия. Коты поверят. А Мокроусову присвоим звание придворного поэта, пусть сочиняет стишки на досуге.

Он вышел на площадь и замер. Ни души. Сбегал в спальный район – никого. И в Мурчалое он котов не обнаружил. И в прибрежных кустах. И в Раю. Мурчавес совершенно растерялся; он бродил вдоль берега и звал народ: миау! Ночь провел на берегу, в тревоге; следующий день потратил на поиск в горах – бесполезно. И только вечером, когда в тревожном небе появилась оловянная луна, он догадался заглянуть в заброшенную каменоломню.

Там, в кромешной темноте, посвечивали страшные глаза – магическим темнозеленым светом. И Мурчавес почуял, что надо бежать. Пока его здесь не было, случилось что-то непонятное, непоправимое. Он несся в сторону прибоя, а сзади слышался доисторический кошачий вой, на самые разнообразные лады, от верхних нот до нижних и обратно. Добежав до берега, Мурчавес отыскал укрытие и угнездился. В голове крутилось ужасное слово «измена»; не желая признаваться до конца, что власть он потерял и никогда не сможет возвратить ее, он стал проваливаться в смутный сон. Засыпая, слушал, как пересыхает и крошится глина, как семенят любопытные мыши, как ветер сдувает песок…

Утром, вопреки обыкновению, он пробудился поздно. Сияло солнце. Ясное, большое, глупое. Так бывает в январе на побережье: в одночасье наступает безмятежная погода. Тепло, как в мае. Сухо, как в июне. Все живое ленится, как в августе. По телу разливается приятность. А Мурчавес обречен страдать, вспоминая подлые глаза изменников.

Он выдрал коготь с корнем, завалился на бок, энергично потянулся, так что косточки хрустнули, зевнул. Попробовать еще поспать немного? Многовековой кошачий опыт говорит, что так оно надежней.

Однако спать ему пришлось недолго.

– Вот он где! – раздалось над самым ухом.

Мурчавес в ужасе открыл глаза. Над ним нависла морда Мокроусова. Самодовольная, самовлюбленная. Справа от нее глумливо ухмылялся кот Мухлюэн.

– С добрым утром, генерал. Вставайте. – Мокроусов был подчеркнуто ехиден.

Мурчавес ощетинился и замычал: мыааау! Мухлюэн сделал полушаг назад; Мокроусов не сдвинулся с места.

– Мыаау! – повторил Мурчавес и заворчал нутром, не открывая рта. – Гррры…

– Рычите, генерал, – ответил Мокроусов. – Недолго вам еще рычать осталось. Эй, братцы, он здесь, налетай!

Сбоку к яме приступили готики, мурпехи, мокроусовцы. За ними подтянулся Дрозофил; на шее у него болталась золотая псиная медаль на синей ленте.

«Они побывали в Раю. Без меня. Кажется, это конец. Неужели так быстро?»

– Вы, так сказать, не то чтоб, – Дрозофил обратился к собравшимся. – Предательство кошачьего народа, всё такое. Так сказать, законно низвергаю. Немедленно арестовать.

Готики схватили бывшего вождя; сопротивляться было бесполезно.

– Как переходное правительство, это… я тебе… передаю. Как договаривались, не забудь, – повернулся Дрозофил к Мокроусову.

Тот властно кивнул, и что-то хищное, лесное мелькнуло у него в глазах.

Мурчавесу туго стянули передние лапы; готикам пришлось тащить его верхом. Под его самодержавной тяжестью прогибались их предательские спины. Мокроусов семенил неподалеку и, как всегда, беззаботно болтал. Он в деталях расписал Мурчавесу, как сразу после поражения собрал котов и повел их за собой в каменоломню, – на случай, если псы продолжат наступление. По дороге к ним присоединились кошки и котята; в штольне было тепло и уютно. Все его благодарили, ополченцы восхищались дерзкой контратакой, кошки измурчались до изнеможения.

Наутро следующего дня он пошел изучить обстановку; удивился полному отсутствию собак – и обнаружил похоронную процессию. На церемонии прощания с великим Мурдыхаем, который всегда выделял Мокроусова, поддерживал его искания, хвалил, – так вот, на церемонии прощания он лично познакомился с собачьими вождями. Старый, Псаревич, и новый, Вантузик, были почему-то очень недовольны, друг на друга смотреть не желали. Пришлось забегать то с одной стороны, то с другой; но Мокроусов справился с поставленной задачей. Узнав о тайном сговоре Мурчавеса с собаками, он заключил от имени котов всеобщий мир. После чего поспешил в каменоломню, чтобы раскрыть глаза народу на Мурчавеса.

Тот вспомнил эти самые раскрытые глаза и спросил обреченно:

– Что меня ждет?

– А ничего хорошего, – ответил Мокроусов весело и бодро. – Скоро сами все увидите, мой генерал.

Мурчавеса доволокли до спального района, перекинули кулём в корзину; он ушибся и заплакал от обиды. Снаружи доносилась суета, кто-то куда-то бежал, кто-то что-то говорил, бу-бу-бу-бу.

Через час-другой за ним пришли. Развязали, повели на рыночную площадь. Он издалека заметил странное сооружение из бревен; сооружение качалось на волнах и напоминало плоскую лодку со спиленным бортом. Разглядеть сооружение как следует ему не дали, силком втащили на высокий подиум. Здесь уже сидели Мокроусов и Мухлюэн; Дрозофил себя почувствовал нехорошо – у него случился приступ врожденной болезни под названием «сахарный гдеобед», и он с унылым видом возлежал в тенечке. А святых котцов на подиум не пригласили; Мокроусов их гнобить не собирался, но и власти решил не давать. Они сидели вместе с остальным кошачеством и с нетерпением ждали развязки.

Торжественно ступая, Мокроусов вышел к публике. Раскатал перед собою свиток и, сурово поглядев в глаза Мурчавесу, прочел:

– Дорогие мои. Товарищи мои. Кошачье общество не гармонично. Что для одного кота порок, то для другого добродетель.

Начало было пышное, красивое. Кошки приготовились пустить слезу.

– Этим и воспользовался бывший генерал Мурчавес. Все мы поддались на его обман. Все купились.

Кошки напряглись; коты затихли – это что же, они виноваты?

– Но и кто бы не поддался на него? – ловко вывернулся Мокроусов; публика вздохнула с облегчением.

Мокроусов напомнил, как тиран и узурпатор истязал животных, мучил бедных кошек и сажал в тюрьму котов-кормильцев.

– Мы с вами слишком многого не знали. От нас скрывали правду. Но нет ничего тайного, что не стало бы явным. Сегодня, наконец, пришла пора расплаты…

И Мокроусов предложил голосовать:

– Кто за то, чтобы изгнать Мурчавеса? За то, чтобы выслать его за пределы страны?

Все подняли лапы. Только святые котцы воздержались.

– Что же. – Мокроусов отпустил свой длинный свиток, и он с шуршанием скатался в трубочку; Мурчавес почему-то вспомнил про «Майн Кун». – Приговор народа – истина. Мурчавес, заходи на плот. Ты отправляешься на тот далекий остров – видишь контур, ну вон там, на горизонте?

Так вот как называется сооружение… Плот.

Мурчавес взошел на него, распластался на бревнах. И ведь никто не пожалеет, ни одна собака. Правда, подбежала Кришнамурка, положила перед ним узелок с припасами; но это показное благородство, он же знает. Ну, еще Папаша, пыхтя, забрался на плот, обнял на прощание, и Котриарх пробормотал молитву, а Жрец подарил амулет – гальку с дырочкой, такие называют куриным богом. С этими тоже понятно; типа вот мы какие, ты типа нас посадил, а мы тебя типа жалеем. Твари.

– Все, хватит тянуть время, отдавайте концы! – распорядился самозванец.

Готики, выслуживаясь перед новой властью, попрыгали в зимнее море, окружили плот и приготовились грести.

– Нет! Подождите, стойте! Одну минуточку, господин Мокроусов, будьте добреньки, погодите! – раздался вдруг истошный вопль, и на берег выбежала Муфта.

Белые ее носочки были испачканы глиной, шерсть растрепана, на спину приторочен куль.

– Я хочу поехать с ним, – сказала она.

Мокроусов мотнул головой; снова что-то коварное, лисье мелькнуло в его глазах.

– Мурчавес должен жить теперь один. Чтоб знал.

– Но меня народ не приговаривал? Я вольная кошка. Хочу на остров. Туда, где Мурчавес.

– Это невозможно.

– А почему?

– Потому что нельзя.

– Эй, Мокроусов, ты что? – вступил в разговор Котриарх.

– Действительно, – поддержал Котриарха Папаша. – Кошка хочет быть с котом. Весьма похвально и предписано природой. Мы не имеем права ей препятствовать.

– В общем, пусть себе едет, – заключил Жрец.

– Хорошо, согласились, – сердито сказал Мокроусов. – Но при одном условии.

– Каком?

– Всех котят, рожденных в этом браке, мы будем забирать обратно, на большую землю.

– А это не жестоко?

– Не жестоко. Если мы оставим им котят, то на острове вырастет новое племя! Воспитанное в ненависти к нам. Они рано или поздно нападут на нас. И тогда случится новая война.

– Мы не хотим войны!

– Во-во. Если Муфта хочет ехать с ним – пусть едет. А приплод будет наш.

– Мы ммммерзнем, – стуча зубами, напомнил о себе один из готиков. – Нннельзя ли чуть-чуть побыстрее?

Муфта вскочила на плот, с облегчением скинула торбу и устроилась рядом с Мурчавесом. Положила голову ему на шею, обвила нежной лапкой, закрыла глаза. Ей было все равно, что ждет их впереди, все главное уже случилось, слава богу.

Море вскипело под лапами готиков. Плот, тяжело переваливаясь через волны, медленно поплыл.

И никто не помахал вослед Мурчавесу. Никто.

Так прошла его земная слава.