Текст книги "Правило муравчика"

Восьмая глава, невеселая

Ликующие котики подбросили вождя – и расступились. Это было испытание на кошкость; настоящий кот обязан вывернуться из любого положения. Мурчавес ловко крутанулся в воздухе и встал как вкопанный, на все четыре лапы. Это привело народ в неистовство: урра!

Пока все прыгали, мяукали и восторгались, Дрозофил с Мухлюэном перемигнулись и придвинулись к Мурчавесу вплотную. Подобострастно начали нашептывать в оба уха: Мурчавес, ты великий! Ты теперь наш командир! Ты вождь! Мы знали, знали! Незаслуженное счастье – жить с тобой в одну эпоху! Но послушай совета, не брезгуй – нужно срочно закрепить успех.

Мурчавес ничего не отвечал. Он только поводил ушами. Это можно было понимать и так, что он согласен, и так, что ему все равно. Впрочем, опытные интриганы поняли желание вождя и сами поднялись на подиум. Он не хочет ничего решать; рискуйте сами. Если вас поддержат – хорошо, если нет… ну что же… это будет ваша неудача.

– Граждане коты! Минуточку внимания! – вскричал Мухлюэн.

Толпа ненадолго притихла.

– Цыц! – гнусавым голосом добавил Дрозофил.

– Есть предложение, – сказал Мухлюэн. – Избрать любимого Мурчавеса вождем.

– И назначить его генералом, – внушительно добавил Дрозофил.

Предложение охотно поддержали. У кошек было праздничное настроение. Им не хотелось заниматься скукотой. Площадное буйство продолжалось.

Мурдыхай смотрел на это безобразие – и отказывался верить собственным глазам. Вольнозоркие коты вели себя как лизорукие собаки. Они ревели троекратное ура, лизались, обнимались, пускали легковерную слезу. И это все из-за чего? Из-за того, что появился вождь?! Друзья мои коты, вы потеряли гордость. Еще вчера вы были каждый за себя. А теперь у вас в единстве – сила! Все, как один! И все за одного! Тоже мне, свободное кошачество…

Новый вождь легко вскочил на скальный выступ. Смотрел на толпу сверху вниз и молчал. Он сам себе напоминал то каменное изваяние, которое нашел у входа в Рай, когда как следует расчистил заросли: могучего покоцанного льва с большим клыком и хитрым приоткрытым глазом. Ему хотелось верить, что одержана победа. Что счастье наконец-то улыбнулось. В этом его убеждал не народ; народ – он что? Пойдет туда, куда его обманешь. А вот лжеца Мухлюэна и перекормленного Дрозофила не надуешь. Эти понимают всё. И подставлять свои шкуры не станут.

Мурчавес приказал свистящим шепотом:

– Дрозофил! Пойди сюда.

Тот беспрекословно подчинился.

– Слушаю-с.

– Поручаю проявить инициативу. Предложи котам принять закон.

– Какой закон? О чем? – насторожился Дрозофил.

– О полной отмене границ. Ни Которов, ни Мурчалоя. У нас теперь единая держава. Одна за всех, где все – за одного.

– Как будет называться?

– Муршавель.

Дрозофил исполнил приказание; говорил он коряво-невнятно, «продолжаем то, что уже много наделали», но котам не хотелось терять ни минуты веселья, и они, ни во что не вникая, подняли лапы. Закон был утвержден единогласно.

– Мухлюэн! – прошептал Мурчавес.

– Я весь внимание, сэр!

– Убеди котов, что нам необходима стройка.

– Какая? – практически не открывая рта, спросил британец.

– Грандиозная.

– Что строить будем?

– Мехополис.

– Что? Сэр, простите, я не понимаю.

– Мехополис. Грандиозную столицу государства.

– А, теперь осознал. И где создаем стройплощадку?

– В лагуне.

– Но там же котолики?!

– Подвинутся.

– Как прикажете, сэр. Название уже придумано?

– Мурром.

– Отлично! Прекрасное имя, сэр. Шедевррр.

Коты, не особо вникая, поддержали оба предложения. После чего согласились, что пора создать секретную полицию для охраны общего порядка и ввести ежедневную подать, чтобы каждый десятый кальмар, пятая рыба, четвертая мышь переходили в пользу государства… У Мурчавеса в запасе было множество других идей, но все сразу объявлять неправильно – кот не должен быть пресыщен, иначе он начнет капризничать. А почему еда заветрилась? А где лоток? Для чего закрыли дверь, а ну откройте. Законы? Какие законы? Не желаю никаких законов. Гулять хочу.

Поэтому еще одно решение – и хватит. Сделав полушаг вперед, он широко поставил лапы, выгнул спину. И коты немедленно притихли, почуяв непонятную угрозу; срабатывало правило муравчика.

– Внимание, друзья мои! Внимание. Мы с вами пережили важную минуту. Снова стали единым народом. Слава котикам!

– Котикам слава! – недоверчиво ответила толпа.

Все ожидали неприятного, пугающего продолжения.

Мурчавес продолжил, бросая короткие резкие фразы:

– Но нам! Угрожает! Опасность!

– А ты же сказал, что собаки ушли? – ввязался неуемный Мокроусов.

– Нет, это не собаки! Точнее, пока – не собаки!

– А кто?

– Кто? Ты спрашиваешь, кто? Как ты наивен! Те, кого мы все считали братьями! Друзьями! Кому мы доверяли! Они готовятся вонзить вам когти в спину.

– Имена! – взревела возмущенная толпа.

– Имена? Всех имен не назову – не знаю! Пока. Но мы расследуем! Мы назовем! Открываю вам страшную тайну: тяфтоны не просто ушли. Они нашли среди котов предателей, шпионов, негодяев! Мы думаем, что это кот, а это настоящий пес в кошачьей шкуре!

Поднялся гвалт; коты с опаской озирались. Где переодетый пес? Подозрительно смотрели друг на друга: а ты случаем не этот, не шпион?

– Я сказал, что всех имен не знаю. Но нескольких предателей я объявлю сейчас! И вы ужаснетесь.

– Называй! Мы сильные, мы спррравимся! – раздались голоса.

– Ну что же. Видите, на мне колючки? Присохшая грязь? Лапы мои расцарапаны в кровь. – Для пущей убедительности, Мурчавес помотал в воздухе лапой. – А все почему? Потому что я следил за псами. Я жил в горах. Я подслушивал их разговоры. И я знаю, кто на них работал!

Он эффектно замолчал, дожидаясь истеричного вопроса:

– Кто же это?

И воскликнул с пафосом:

– Они!

Мурчавес грозно указал на подиум. Святые котцы растерялись. Это он, что ли, про нас?!

– Думают, мы ничего не знаем. А мы-то знаем. Ну, чего молчите? Признавайтесь!

– В чем? – растерянно спросил Папаша.

– В чем. А то не знаешь сам. В том, что выполняли тайное собачье задание! В том, что прикрывались богом и не давали нам объединиться! Долой предателей кошачьего народа!

– Долой! – вскричала озверелая толпа.

Сверкая восхищенными глазами, издавая многотысячное «миау!», благочестивые котолики, правоверные котометане и даже кошечки – любительницы батюшек, набросились на Котриарха, на Жреца и на Папашу. Их скрутили, обмотали водорослями, сложили друг на друга, как кули, и стали бить, кусать, царапать.

Но особенно досталось Мурдыхаю. Мурчавес лично подбежал к нему и завопил: «А вот и старый негодяй! Держи его, ребята! Не пускай! Он сочинил закон, запрещавший молодым котам жениться! Мышиный прихвостень, собачья кровь!».

– Как?! – взревели юные коты. – Мы не можем не жениться! – и дружно кинулись на мудреца.

Кришнамурка попыталась заступиться за Учителя; бить ее больно не стали, просто грубо оттащили в сторону. А Мурдыхаю попортили шкуру, изваляли в прибрежном песке, надломили верхний зуб, на котором держался протез. И поволокли в пещеру. Туда же оттащили и святых котцов.

Кришнамурка побежала следом и потребовала, чтобы ее арестовали тоже. Мурчавес, усмехнувшись, согласился. Почему-то в голове его мелькнула мысль: а что если и с ним когда-нибудь так обойдутся? Муфта останется с ним или нет? Но такого никогда не будет! Никогда!

Девятая глава. Правление Мурчавеса

В пещере было холодно и влажно. Ныли раны. И грызла тоска. Старики унывали. Они прожили долгую жизнь; все их уважали и любили; слушали каждое слово, готовы были выполнить любую просьбу. Но в одну секунду им открылась бездна. Ничего они не понимали. Ничего.

Жрец предавался мрачным размышлениям и скрипел зубами по ночам. Папаша превратился в разговорчивого старичка. А Котриарх внезапно обнаружил, что у него есть слезный дар. С утра до вечера он горько, безутешно плакал.

– Терпи, твое Котейшество, – утешал его добрый Папаша, – терпением нашим спасем шкуры наши.

– Еще чего! – шипел Верховный Жрец. – Терпеть! Это ваши еретические штучки. Бог не заповедал нам терпеть. Он заповедал нам сражаться до последнего дыхания.

– Святые котцы, не собачьтесь! – шамкал Мурдыхай. – Только этого злодей от нас и ждет.

Вдруг огромный камень, которым был завален вход в пещеру, зашатался. В образовавшуюся щель охранники впихнули молодого котика с кокетливым хвостом в полосочку. Новоприбывший выгнул спину и вздыбил хвост трубой.

– Приветствую вас, господа.

Слово «господа» он произносил протяжно, нараспев – «га-спа-да», и слегка покачивался при этом от важности.

– Кто ты? – ласково спросил Папаша. – Где-то я тебя уже видел. И голос твой мне знаком.

– Я – гонимый поэт Мокроусов, – скромно представился котик.

– А, понятно. Здравствуй, Мокроусов. Как ты оказался здесь? И что такое «гонимый поэт»? Бог прогонял котов с колен… Но это когда еще было…

– Вы что же, ничего не знаете? Совсем? Вам не сообщают новости? – изумился котик. – Живете, как за каменной стеной?

– За ней мы как раз и живем, – со вздохом признался Папаша. – Просвети нас, дружок, если можешь. Выведи из тьмы незнания.

Мокроусов приосанился, прокашлялся и начал свой рассказ издалека.

– Что вам сказать… Я начал сочинять стихи еще в утробе матери. Только-только родившись на свет, сразу стал задумчивым и мурчаливым. В то время, как мои сверстники гоняли мышек по двору, я…

– Погоди, голубчик. Погоди. Мы поняли: ты стихоплет. Но сейчас нам хочется узнать… – начал возражать Папаша.

Мокроусов его перебил, едва не плача от обиды:

– Я не стихоплет! Не стихоплет! Я большой современный писатель! Больше того: я поэт! Я работаю в жанре богбастера! Мою поэму изучают в школе!

– Ой, прости старика, я не знал, – примирительно сказал Папаша.

Мокроусов тоже сбавил обороты:

– Правда, сатирические нотки звучат в моем творчестве, но в основном я тихий лирик. Когда мне исполнился месяц…

Тут в разговор включился Жрец:

– Хорошо, Мокроусов, мы поняли, так? Ты настоящий молодец, поэт и все такое, так? Постарайся быть поближе к делу.

Мокроусов снова надулся. Он и так-то недолюбливал святых котцов, потому что в бога нужно верить лично и общаться с ним в душе, наедине. Лучше всего на закате, когда небо подсвечено розовым, красным, лиловым. Забираться на высокий склон, и, прищурившись, смотреть на облака… И при чем тут святые котцы? Тем более когда они перебивают!

Но как всякий поэт он обожал витийствовать без остановки и находиться в центре общего внимания. Поэтому, переступив через обиду, он продолжил. И незаметно для себя увлекся, стал описывать историю в деталях, в лицах разыгрывал сценки.

И чем ярче был его рассказ, тем грустнее становились старики.

…Завершая триумфальное собрание, Мурчавес лично отобрал десятка два котов, черных, гладких, с безжалостными желтыми глазами. Объявил, что зачисляет их в бригаду готиков. Которые будут его охранять. Лично. Каждую минуту. Даже ночью. Пообещал, что будет их кормить бесплатно, обеспечив тридцать два подхода к миске в день. (Экономный Мухлюэн вздохнул, но смолчал.)

Не успели простые коты позавидовать избранным готикам, как Мурчавес объявил набор в передовой отряд бесстрашных гладиаторов. Чей гражданский долг – мурчать, когда их гладят и вылизывают шкуру. Но так мурчать, чтобы враги дрожали! Грозно! С оттяжкой! Раскатисто! Мрррр! И устроил массовое прослушивание. Коты по очереди подходили, распластывались перед ним, он милостиво их почесывал за ухом. Тех, кто издавал утробный звук, хвалил и принимал на службу; остальных отправлял восвояси.

Завершив текущие дела, он помахал уставшему народу лапой, что-то тихо скомандовал готикам, и они всей гурьбой удалились.

А на рассвете готики устроили побудку; они царапались в корзины и мукарекали противно: мя-а-а-а! Если им не отвечали с ходу, готики вставали на задние лапы и громко барабанили передними: а ну поднимайтесь, великий правитель зовет! Кто не явится сию минуту, пожалеет!

Все, зевая, стянулись на площадь. В первый раз за всю историю котов – без опозданий. И в изумлении уставились на сеть, разложенную возле кромки моря. Сеть была местами драная, но годная к употреблению; с большими поплавками из пробкового дерева. Со времен исчезнувшего бога здесь никто сетями не ловил. Собравшиеся были заинтригованы.

Мурчавес принял любимую позу – пузо втянуто, правая лапа вперед —и обратился к современникам с очередной зажигательной речью.

– Друзья мои! Пока вы отдыхаете, Мурчавес думает. А над чем он думает? Над тем, как жизнь была несправедлива. Рядом с нами – обильное море. В нем живут аппетитные гады. Плавают вкусные рыбы. Особенно мне нравится сибас… но это в сторону. Нам приходится часами ждать отлива, когда они останутся на берегу, и это если повезет! Прискорбно, родные мои. Надо поступить иначе.

– И как же? – ехидно спросил Мокроусов, никогда не умевший помалкивать.

Соседи строго посмотрели на него, но сейчас Мурчавес был в хорошем настроении: его мечта исполнилась, он всех любил. И ответил Мокроусову с показной лаской:

– Я думаю, пришла пора расширить территорию. И еще тесней объединиться.

– С кем?! – продолжал Мокроусов с издевкой.

– С обитателями, так сказать, морского дна. Предлагаю провести среди них референдум, – терпеливо разъяснил Мурчавес.

– О чем? – продолжал паясничать поэт.

– О присоединении к кошачьему столу! Так мы его назовем! Спросим мнение наших друзей и соседей, – еще дружелюбней продолжил Мурчавес.

– Да ведь они ж немые!

– И об этом Мурчавес подумал. Лозунг референдума таков: «Молчание – знак согласия». Властью, данной мне вами, назначаю референдум на сейчас. В счетную комиссию включаю Дрозофила, командира готиков и дирижера гладиаторов.

Все названные робко подошли в вождю.

– В председатели комиссии я предлагаю мистера Мухлюэна. Поскольку он природный англичанин. Обеспечим, так сказать, международное участие. Чтобы никто потом не сомневался. Не против?

– Не прротив!!!

Мухлюэн выступил вперед; глазки его так и бегали.

– Кстати, я хочу с сегодняшнего дня назначить мистера Мухлюэна министром финансов. Доверим ему?

– Доверррим! Нам нррравится! Хоррроший министррр! Прекрррасный рррреферендум!

– А Дрозофил пусть будет гуляйтером.

– А что это такое?

– Ну, это на старинном иностранном языке – глава кошачьего правительства. Смотрите, какой он солидный. Годится?

– Годится!

– Дрозофил! Тебе оказано высокое доверие! А вы, дорогие мои, за работу! Кошечки! Чините сети! Готики! Вбивайте колышки! Гладиаторы, прошу рычать! Это наша акватория! Нечего тут всяким чайкам ошиваться! Кыш! Разлетались тут.

По команде Мурчавеса сети закинули в море: черные готики плыли сквозь волны, страшно выпучив глаза и прижимая уши. Когда они вернулись на берег, смотреть на них было больно: тощие, облезлые скелеты, огромные, несоразмерные глаза… Кошечки стыдливо отвернулись.

А Мурчавес встал на берегу пустынных волн и обратился к обитателям морских глубин с отеческим увещеванием. Он объяснил, как выгодно входить в состав могучего кошачества. Если обитатели морского дна поддержат начинание Мурчавеса, ни одна лихая чайка не посмеет похищать его сограждан. Ни один самоуправный кот не станет после шторма собирать добычу. Все будет справедливо, без напрасных жертв. Улову подлежат лишь те, кто нужен государству в данную минуту. В количествах, не превышающих потребность.

Мокроусов давился от смеха. Очень уж комично выглядел Мурчавес, вещающий воде и облакам. Однако остальные отнеслись к происходящему серьезно; они стояли за спиной вождя и молитвенно смотрели в голубое небо.

– Ну, все, пора! – сказал самозабвенный вождь. – Готики! Тяните сети! Кошки! Приласкайте гладиаторов! Вылизывайте их с ног до головы. Гладиаторы! Мурчим на полную и не халтурим. Чтобы ни одна поганая скорпена не пропала!

Чайки крякали от жадности, обиженно кричали друг на друга, но спускаться к воде не решались; рокочущий звук их пугал.

Готики успели высохнуть и по второму разу в море не полезли; по хвосты зарываясь в песок, они вытягивали сеть зубами. Пятились, как раки, и кряхтели, потому что сеть была тяжелой, а улов – обильным.

Кого только не было здесь! Многорукий осьминог с космическими, лунными присосками. Каракатицы, похожие на крохотных бегемотиков. Дорады с выпяченной нижней челюстью и смертельно обиженным взглядом. Сибасы с растопыренными плавниками, острыми, как зубчики наточенной пилы. Злодейские мурены, мощные распластанные скаты, равнодушная кефаль, блескучие анчоусы. Все они бились в истерике, чешуя сверкала на холодном октябрьском солнце.

Такого изобилия кошачество еще не видело ни разу. Даже поэт Мокроусов осекся; он бы и хотел по-прежнему шутить, да был пока не в состоянии. Увиденное потрясло его до глубины души.

– Ну как? – спросил Мурчавес самодовольно. – А вы не верили.

– Мы верили, – прошептали изумленные коты.

– Что, рыбы! – вождь со смешком обратился к улову. – Видите, какое дело? Мы, в отличие от вас, дышать на глубине не можем. Поэтому пришлось вас пригласить сюда – как законных представителей морского царства. Итак, повторяю вопрос: вы голосуете за присоединение к кошачьему столу? Кто против, пусть скажет сейчас, или не говорит уже никогда. Что же. Никто ничего не сказал? Мухлюэн, Дрозофил, солдаты! Предлагаю зафиксировать итоги.

Комиссия пересчитала рыб и гадов. Из-за осьминогов и кальмаров вышла нестыковка: Дрозофил считал по головам, а Мухлюэн – по конечностям. Но в конце концов они договорились и громко объявили результат:

– За – триста сорок шесть молчаний, против – ни одного голоса.

Теперь Мурчавес предложил голосовать котам.

– Да зачем! Мы за! Понятно же, что за!

– Нет, дорогие мои. У нас ведь не какая-нибудь тирания. Поэтому, кто за, давайте, поднимайте лапы. Отлично. Кто против? Нет. Кто воздержался?

Мокроусов поднял лапу. Сам не понимая, почему. Он не то чтобы был против изобилия. Наоборот! Но что-то смущало, тревожило душу. А поскольку у поэтов чувство обгоняет размышления, он, не раздумывая, воздержался.

Мурчавес тяжело взглянул в глаза бунтовщику. Терпению его пришел конец. И настроение испортилось.

– Что же. Некоторые отрываются от коллектива. Ладно, так и запишем. А вас, дорогие мои, поздравляю. Отныне этот берег – наш. И все, что видите до горизонта, тоже наше. Объявляю массовые заготовки: коллективно чистим рыбу, вялим осьминогов. Набиваем склады до отказа, восполняем понесенные потери. Потом приказываю отдохнуть, набраться сил а вечером отметим праздник… пусть он будет называться Ночь единства.

Десятая глава. Арест

«Луна была большая и круглая. Мерцали звезды, начинался прилив; море казалось черным, было страшно…».

Мокроусов заводил глаза, топорщил молодецкие усы. Святые котцы терпеливо ему внимали. Они бы предпочли рассказ попроще, без сравнений, собеседник по-другому не умел.

«Вождь сильно опоздал. Явился он в кольце телохранителей; в зубах Мурчавеса была дырявая авоська; в ней глухо звякали какие-то пузырьки.

– Ну вот, – сказал он, – вроде, все готово, можем начинать.

Торжественно взмурчали гладиаторы. Вертихвостые коты исполнили старинный танец: ходили взад-вперед восьмеркой, у помоста замирали, распушая хвост, и мелко-мелко им трясли, пуская по шерсти волну».

Тут Мокроусов осекся. Потому что подошел к сюжету, о котором было неприятно вспоминать и еще неприятней рассказывать. Мурчавес объявил, что произвел в придворные поэты сочинителя Подлера. Вечного врага и конкурента Мокроусова. Подлер прочел стишки, посвященные Ночи Единства. Ничего себе стишки, кудрявые, но Мокроусов написал бы лучше.

«Мда… В общем, пригласили нас к столу; коты себя ждать не заставили, набросились на угощение; кое-где вспыхнули драки, раздались истеричные вопли и шип.

– Стоп-стоп-стоп, – сказал первоверховный вождь. – Куда это годится. Безобррразие! Ну-ка, быстро привели себя в порядок, я тут кое-что для вас надыбал.

Ссоры мигом прекратились. Любопытство у котов сильней, чем жадность; это известно любому.

Мурчавес вынул из авоськи пузырек, зажал его передними лапами и зубами сорвал с него крышку. В пузырьке плескалась жидкость, она пахла так маняще, так волшебно, что коты зажмурили глаза и, раздувая ноздри, стали нюхать воздух.

Вождь вылил содержимое в старую пластмассовую миску и предложил:

– Угощайтесь! Каждый может сделать два лизка! Не больше! Готикам и гладиаторам не подходить! Им запрещаю пробовать под страхом смертной казни!

Служивые коты со вздохом подчинились. Оно, конечно, хочется лизнуть, но тридцать два подхода к миске против двух глотков – это довод. Остальные выстроились в очередь. Приложившиеся к миске вели себя странно: пошатывались, громко беззастенчиво мяукали и сигали с места в карьер. Некоторые забегали в воду и барахтались в ледяных волнах, пытаясь схватить отражение белой луны. Другие с разбегу взбирались на гору, третьи зависали на деревьях и почему-то все истошно выли.

Я, – продолжал Мокроусов, – с трудом дождался своей очереди. Лизнул два раза, как положено, и почувствовал, что хвост наливается тяжестью, а лапы стали легче пуха! Божественный напиток пах полынью, виноградом, морем; в общем, чем он только не пах! Нектар богов…

А Мурчавес ласково шепнул:

– Хочу сделать тебе, Мокроусов, подарок! За твой острый смелый язычок. Ты можешь сделать несколько глотков.

Ну, и я, конечно, соблазнился. Ни один поэт не сможет удержаться от такого.

Меня повело в сторону, луна растянулась и стала похожа на дыню, а море накренилось и хотело перелиться через край! Стало и страшно, и весело. Мне казалось, я качаюсь на волнах, а хвост меня держит, как якорь. Я зачем-то взлетел на скалу. Как не сорвался, не знаю… Свесился вниз, заорал, а сердце колотится, а в голове туман, а в душе перемешались радость с ужасом, а в глазах все вверх ногами! Счастье!

Что было после, помню очень плохо. Какими-то обрывками. Кусками.

Вот я просыпаюсь. Кто-то сильный, черный, желтоглазый пытается схватить меня за шкирку. А другой меня тащит за хвост.

Вот проваливаюсь в новый сон, а когда пробуждаюсь от боли – понимаю, что лежу на каменном пороге, а надо мной сплошные листья и колючки.

Соображаю туго, мыслей нет, в ушах звенит. Засыпаю. Снова просыпаюсь, от удара. Чихаю: горько пахнет гарью. Меня волокут по гладкому настилу, связывают водорослями лапы, оставляют лежать.

Опять я сплю. А когда открываю глаза, передо мной на пыльном старом кресле восседает собственной персоной вождь – и смотрит на меня с презрением и любопытством. Рядом с ним, по стойке смирно, готики. Их желтые глаза сверкают злобой. Им же не дали попробовать. А гаденышу – пей не хочу.

– Что, Мокроусов, оклемался? А вот не надо баловаться валерьянкой. Ты, брат Мокроусов, перебрал.

Что такое валерьянка, я не знаю, но, с трудом ворочая языком, передразнил:

Я перебрат.

Но Мурчавес шутку не понял».

– Прости, дружок, мы тоже. Поясни, – осторожно, как к больному, обратился к Мокроусову Папаша.

Тот хмыкнул и сделал кислую морду. Ну что за жизнь. Никто не способен оценить игру слов.

– Что тут понимать? Он ко мне обращается – «брат». И говорит: «ты перебрал». А я ему в ответ – «не перебрал», а «перебрат». Понятно?

– Нет, – честно признался Папаша.

– А ну вас всех. Я продолжаю.

– Продолжай.

«Итак, Мурчавес тоже ничего не понял. Рассердился.

– Вообще-то мог бы и спросить, где ты и как тут оказался. Ну, и что с тобою будет. Неужели неинтересно?

Я промолчал.

– Ладно, не хочешь спрашивать – не спрашивай. Так и быть, я сам скажу. Ты, брат, в Раю. Что, страшно? Страаашно, брат, я знаю. Я поначалу сам боялся».

Котриарх не выдержал, сглотнул слезу и уточнил:

– Что ты сказал? Это правда? Он переступил порог святилища?

– Думаю, порога он не переступал. Там же заперты двери и окна! Меня-то сбросили через трубу…

– Шайтан! – сурово буркнул Жрец.

– Сотона! – поддержал его Котейший.

– Но продолжай, пожалуйста. Нам интересно, что же было дальше, – добавил примирительно Папаша.

«…он уставился своими наглыми, навыкате, глазами. И спросил:

– Ты догадался, Мокроусов, откуда у меня сеть? Конечно, отсюда. И валерьянка. Ну, та магическая гадость, которой ты напился? Знаешь, где она была? В Святилище. Точнее, в Алтаре, на верхней полке. И, представь себе, не выдохлась, а только сильней настоялась!

– Ты что же, рылся в Алтаре?! – я прервал молчание.

– Смотри-ка, он заговорил! – осклабился Мурчавес. – А то на площади ты бойкий, а здесь из тебя слова не вытащишь. Ладно, так и быть, отвечу. Что такое Алтарь, как не склад? Я всего лишь похозяйничал на божьем складе. Не пропадать же добру.

Я, – добавил Мокроусов, – в ужасе закрыл глаза.

– Какие мы нежные. Но закрывай глаза, не закрывай, а я решил тебя арестовать. Ты это… забыл, как называется… смутьян. Посиди-ка ты, дружок, в пещере. И подумай, стоит ли переть против нас. Эй, готики! Тащи его!

– Слушаем, господин генерал!

Желтоглазые взбодрились; похоже, им нравится мучить. Меня обвязали веревкой, конец ее закинули наверх и дружно потянули. Я болтался в воздухе, как куль, меня мотало из стороны в сторону, я выпачкался в саже! А потом отволокли сюда».

– Мда… Весьма печальная история, – заметил философски Котриарх.

– И поучительная, – невесело подвел черту Папаша.