Текст книги "Ключи от дома (сборник)"

Конечно, все это было подделкой, но для начинающего ныряльщика такой трофей стал бы самым дорогим в коллекции.

Коридоры и палубы затонувшего судна перегораживали всяким хламом по тщательно разработанному плану. Он подразумевал максимальную реальность и безопасность одновременно. В укромных уголках отводились места для запасных аквалангов, а кое-где были оборудованы аварийные люки, которые легко открывались с обеих сторон, но явно видны не были. Ребята даже смонтировали аварийное освещение, которое было так искусно замаскировано, что порой они сами искали его.

Работа была и интересной и трудоемкой одновременно. Время летело незаметно. Дайверы лишь по вечерам собирались вместе на веранде отеля, чтобы обсудить сделанное и просто пообщаться. Погружаясь парами, они почти не пересекались в течение дня и только по вечерам отводили душу. Вышколенный персонал отеля молчаливо и аккуратно делал своё дело, не общаясь с посетителями. И лишь поздно вечером с явного дозволения Германа служащие принимали участие в разговорах с применением жестов и распространенных английских слов. Это всегда интересно узнать: как и чем живут другие. Иногда они пели друг другу свои песни. Москвичи – под гитару песни бардов, а островитяне надевали пышные юбки из зеленых листьев растений и пускались в пляс, распевая хором. Стройные, с огромными карими глазами девушки, поборов стеснение, касались светлой, едва загорелой кожи москвичей и застенчиво хихикали. Потом распускали смоляные, вьющиеся до пояса волосы и пускались босиком в пляс. Молодежь везде одинакова, даже если говорит на разных языках. Такие посиделки заканчивались далеко за полночь, когда на бездонном черном небе проявлялись незнакомые созвездия.

– А ты почти не изменился, Иваныч.

– Да и ты, Гера. Разве что седины прибавилось.

– Кого-нибудь из наших встречаешь?

– Редко. Если ты о Галке спрашиваешь, то летом видел.

– Как она?

– У неё две девчонки. Сейчас уже студентки.

А сама директриса бутика одежды из Италии. На Полянке. Я как-то искал светлый пиджак, вот и встретились. Тебя вспоминали. Располнела, но все такая же хохотушка.

– Что говорит?

– Да кто из нас молодость ругает. Для многих всё в розовом цвете осталось.

– Я бы хотел всех наших сюда пригласить. Поможешь?

– Что-то я последнее время в помощники выбился. К чему бы это?

– Ладно, не ворчи. Давай соберемся здесь на недельку – райское место.

– Место отличное, только вот не всем сюда билеты заказаны.

– О деньгах пусть не беспокоятся. Я устрою. В феврале будет встреча выпускников, вот там бы и договориться.

– Чего скромничать? Приезжай сам и приглашай.

– Нет, Иваныч. У меня дела, да и будет лучше, если ты это сделаешь.

– Ох, лиса… Ладно, проблем нет.

В последний день приводили в надлежащий вид дно около затонувшего корабля. Тут очередь дошла и до привезённого скелета. По сценарию он должен был изображать последнего оставшегося в живых из экипажа. Его нарядили в изодранную одежду, на поясе укрепили кривую саблю и мушкет. Череп опоясали чёрной косынкой, а к левому запястью прикрепили развалившийся сундучок с монетами, коих отчеканили из медного листа в великом множестве. Профиль испанского монарха отблескивал на двадцатиметровой глубине солнечными зайчиками и манил к себе даже тех, кто знал об этой уловке. Поза, в которой смерть настигла безумца, говорила о том, что он до последней секунды стремился вытащить сундучок на отмель. Упрямец был не одинок в своём стремлении погибнуть за металл. Ребята с таким увлечением работали с ним, что всё получилось очень натурально. Будто трагедия разыгралась совсем недавно, и всё осталось нетронутым, лишь истлевшая плоть напоминала о времени. Скелеты и сокровища в нашем сознании неразделимы.

Сначала в шутку, а потом и абсолютно серьёзно все начали называть прикованного к сундучку Сильвером. Трудно было вспомнить, кто первым так назвал его, но это имя просто прикипело к несчастному. Наверное, потому, что каждый вложил в эту работу, и в него частичку своей души, и обращаться к несчастному было удобно именно так.

Прощались наскоро, пряча глаза, в которых наворачивались слёзы. Было нестерпимо жаль уезжать из этого райского уголка, не только гостеприимно принявшего дайверов, но и ставшего временным домом из-за вложенного труда.

Московская непогода быстро развеяла романтические настроения. Нужно было возвращаться в обычный жизненный ритм. Пустой дом встретил Иваныча холодным гулким эхом. Рикки он заберёт только завтра, а сегодняшнюю ночь ему предстоит провести в одиночестве. Он бесцельно слонялся по квартире, пытаясь что-то делать, но одиночество встречало его везде. Неожиданно для себя он почувствовал его присутствие так явно, будто это был живой человек. Пытаясь побороть неприятное чувство, Иваныч сварил крепкий кофе и наполнил бокал коньяком. Однако подаренный Герой «Курвуазье» только усилил чувство одиночества. Оно смотрело на него из темноты. Дышало сзади, прямо над ухом.

– Да я и есть тот самый Сильвер, – подумалось Иванычу. – Жизнь подобна океану. Сначала утренний бриз обещает солнечный день, потом ветер усиливается. Хочется помериться с ним силой и побороться с волнами. Но они всё нарастают, и вот – шторм, цунами. Кто выдержит такое? Кто останется на плаву? Кто верит и борется? Даже тот несчастный на дне из последних сил тянет свой сундук наверх. А зачем? Там, наверху, ни одной родной души. Никто не ждет его, кроме одиночества, но он об этом пока не думает. Если он окажется на необитаемом острове, он будет ждать освобождения, но с ним одиночество не исчезнет. Рухнут надежды, когда он поймет, что никому не нужен в новом, чуждом мире. Господи, что нужно сделать, чтобы одиночество не преследовало? У меня была любовь и семья, но ветер времени разметал их. Научи меня, как избежать одиночества. Уйти в монастырь и следовать заповедям? Это вряд ли – меня уже не переделать: я не смогу слепо верить в то, чего не понимаю. Не думаю, что одиночество отпустит меня в толпе незнакомых мне монахов. Найти любовь? Уже много лет меня окружают разные женщины, они добры и внимательны ко мне, но ни одна не затрагивает мою душу. Приходит время, и они начинают тяготить меня. Между нами появляется одиночество. Оно, как воздух, везде и рядом. Иногда мне кажется, что я сел в поезд метро, набитый чужими людьми. Они толкаются, заглядывают мне в глаза и даже заговаривают со мной, но одиночество только посмеивается рядом. Я уже боюсь кого-то пускать к себе в душу, потому что, уходя, он забирает часть её, а эту пустоту занимает одиночество. Оно поселилось внутри меня, и его становится всё больше. Я живу с одиночеством в груди.

Он задремал и видел во сне, как плывет вдоль того самого рифа. А вот и знакомец с сундучком. Он всё ещё тянет свою ношу, не задумываясь, что его ждет впереди. Наверное, одиночество приходит, когда дальше некуда идти. Иванычу захотелось крикнуть тому, кто был на дне:

– Не торопись, Сильвер.

Старый баркас

Командировка в южный город больше напоминает короткий отпуск, когда повседневные заботы нехотя отпускают туда, где слышен шум прибоя, где давно наступила весна, а свежий бриз с солоноватым привкусом приносит в ночной тишине низкие протяжные голоса теплоходов, разговаривающих друг с другом на рейде, тревожные гудки маяка, обозначающего мель у входа в бухту, да короткие настораживающие сигналы буксиров и портовых кранов, не прекращающих трудиться и ночью. Родившимся и живущим здесь эти звуки кажутся такими же родными, как перезвон трамваев горожанину или птичьи голоса живущему в родном селе. Нас всегда тянет в детство, воспоминания о котором с годами приносят только радость, поэтому возможность вновь окунуться в его атмосферу так трогает душу. И южная ночь только усиливает впечатление о встрече. Она заставляет вглядываться в темноту, угадывая очертания знакомых домов и улиц, бережно хранимых в памяти с ранних лет. Воспоминания подтверждаются реальностью, как бы соединяя прошлое и настоящее. Это делает встречу с детством таким реальным, что я начинаю пристально вглядываться в лица прохожих, пытаясь увидеть своих сверстником, с кем бегал по этим дворам и улицам несколько десятков лет назад.

Южная ночь быстро укутывает город полумраком, а майская листва уже скрывает его от уличных огней. Пахнет весной и морем – это запах детства. Запах юношеских грез и надежд. Конечно, время внесло свои поправки в виде множества ресторанчиков и кафешек, но они лишь оттеняют то, что неистребимо в этом родном портовом городке. Курортный сезон еще не начался, но по набережной и центральной улице уже гуляют неспешной походкой отдыхающие. Я знаю, что среди них не может быть старых знакомых: которые в это время либо укладывают спать внуков, либо с тревогой ждут дома давно выросших детей, ведь всем завтра на работу. И все же я приглядываюсь к фигурам и походке прохожих. Как было бы здорово повстречать кого-то из далекого детства.

Звонок сотового телефона застает врасплох. Меня давно ждут к ужину. Ах, это южное гостеприимство – брат с женой накрыли такой стол, что живым из-за него будет трудно выбраться. Они всякий раз спрашивают меня, неужели не тянет вернуться, ведь в столицу хорошо приехать к кому-нибудь погостить или по делам, а жить нужно здесь, у моря. Впрочем, как и многие москвичи не бывают на Красной площади, так и многие местные купаются раз в пятилетку. Это в далеком детстве все лето мы проводили на море, возвращаясь домой только ночевать. Умудрялись там и поесть: жарили на костре мидии, крабов, пойманную рыбу. А какие помидоры росли на огородах вдоль берега! Огромные, раскаленные на солнце, они пахли именно помидорами, чего сейчас их соплеменники в супермаркетах лишены напрочь. Да, в то время все было слаще…

– Слушай-ка, а баркас в Сухой бухте ещё остался?

Мы курили на балконе, вглядываясь в ночные огни разросшегося города, длинными бусинками спускавшиеся со всех холмов вниз, где они сливались в яркое озеро с разноцветными всплесками рекламы.

– Да кому он нужен. Хотя дорогу вдоль берега заасфальтировали, и там уже много строят. Скоро и к нему доберутся…

В словах брата я уловил грустную интонацию. Да, настоящее неумолимо надвигается на все, что нам так дорого. Оно безжалостно меняет его, оставляя незыблемой лишь память. И теперь уже для кого-то другого оно станет детством, и он, счастливый, будет жить в нем сейчас и лишь много лет спустя, как и мы, будет иногда возвращаться в своё прошлое. Так устроен мир.

– А давай завтра съездим в Сухую бухту. Прямо с утра.

– Давай.

Эта фраза как-то повисла в воздухе, напоминая один давний случай. Мне было лет пять. Это был день рождения тетки, и по семейным традициям того времени в её небольшой квартире собралось человек двадцать родственников. Было жарко, и мы стояли с отцом вот так же на балконе и смотрели на огни в порту. Помнится, я насмешил его вопросом: «Если сильно подуть, кто-то на другой стороне бухты это почувствует». Он улыбнулся и ответил: «Ну, если очень сильно, то – возможно. Надо будет кого-нибудь спросить». Прошло столько лет, но я так и не встретил того, кто знал ответ.

Утро было солнечным и ясным. Машин на извилистой дороге почти не было, что было очень непривычно после московских пробок. Окраины города теперь не узнать: ветхие дома и бесконечные огороды сменились добротными дачами. Да и побережье стало другим. Единственный пионерский лагерь, когда-то одиноко стоящий вдали от города, теперь потерялся среди аккуратных современных коттеджей и шашлычных. Раньше приходилось топать пешком несколько часов по каменистому берегу, чтобы добраться до одинокой бухты, где была удивительно чистая вода и огромные валуны на дне, обрамленные полянами крупного серого песка. Мне тогда казалось, что японский сад камней должен быть именно таким – замысловатая геометрическая фигура с почти одинаковыми округлыми камнями в человеческий рост в узловых точках на ровной серой поляне. Правда, я всегда смотрел на эту картину с десятиметровой высоты, плавая с маской в маленькой бухте. На одном из её окончаний был мыс, далеко выдающийся в море. Тонкой острой пикой отмель врезалась в воду. Там и лежал остов старого баркаса, наполовину утонувшего в гальке. Кстати, почти весь берег небольшой бухты был усыпан крупными, в два кулака, белесыми окатышами, отчего она казалась всегда сухой. Так её и называли.

Морская соль и ветер с годами сделали деревянные останки баркаса белыми. Словно ребра скелета доисторического морского животного, они торчали из камней. Очевидно, прошло немало лет, с тех пор как баркас разбился на мелководье, но дерево все ещё было прочным, как кость. Море не отпускает то, что по праву принадлежит ему. Да и баркас, наверное, смирился со своей последней швартовкой. Скорее всего, он был рад тому, что его тело не пустили на топливо для просмолки днища новых суденышек или, подобно другим погибшим собратьям, он не растерял свои части по волнам. Существуют настоящие кладбища кораблей. Они есть в каждом порту. Туда отправляют умирать отслужившие свой срок суда.

Это грустное зрелище. И если спросить любое, даже самое маленькое суденышко, то оно не согласилось бы на такой бесславный конец. Лучше славно погибнуть в бою, а не быть забытым своими создателями на помойке или растерзанным на куски как топливо или лом. Такова судьба многих кораблей – быть поглощенным ненасытными языками пламени. Кому-то повезет целиком уйти на дно, но коротать остаток своих дней в одиночестве и безмолвии тоже печально. Лишь некоторые погибают в порыве. Как воин в кровавой схватке, пронзенный острием, они так же замирают и остаются навсегда в том месте, где настигла их смерть. Всем своим видом предостерегая собратьев от беды. И в этом продолжается их жизнь. Грустно и красиво.

В мае морская вода еще прохладна для купания, но удивительно прозрачна. Это в августе тысячи купальщиков будут лениво плескаться на берегу – сейчас же лишь немногие рискуют нырять в глубину. Но, поверьте, это того стоит. Знакомые мне с детства подводные поляны и огромные валуны все так же были на своих местах. У них другой отчет времени. Ныряю на несколько метров и замираю в невесомости над ними. Мой японский сад камней все так же красив и безмятежен. Он манит своей молчаливой загадкой. Сложил ли кто-то эту воображаемую фигуру много лет назад на поляне серого морского песка или случайно легли камни на свои места, кто знает. Но как величественно это зрелище! Мне раньше казалось, что и бедный баркас, проплывая над моим японским садом камней, загляделся да и угодил на отмель. Волны разметали мягкую обшивку, и только остов, крепкий, как костяной скелет, остался немым предупреждением живым собратьям. Наверное, в обыденной жизни баркас был неприметным работягой, с завистью поглядывавшим на белоснежных красавцев, возивших разодетых пассажиров. Но был в нем крепкий стержень, основа, сработанная кем-то с великой любовью. Быть может, именно поэтому судьба даровала ему возможность мгновенно умереть и навсегда остаться на поле боя. Замерзнув окончательно в прохладной воде, я выскочил на берег и по старой привычке растянулся на белых камнях. Солнце их уже успело прогреть, и они щедро делились со мной своим теплом. Я положил голову на согнутые локти и закрыл глаза. Спину пригревало солнце, живот – камни, через несколько минут из носа побежала вода. Так всегда бывает, когда ныряешь на глубину без маски.

– Как поживает наш фрегат «Стремительный»? Отреставрировали наконец?

– Лучше не спрашивай.

– А что с ним?

– Боцман Михалыч нашёл в Голландии фирму, которая согласилась по чертежам сделать недостающие детали. Уговорил спонсоров дать денег на это. Заказал, привез, поставил. Восьмого марта спустили на воду. Под всеми парусами ходил в Геленджик. Красавец…

– Ну и что?

– Понравился всем. А местная братва на него глаз положила, и за долги его забрали. В апреле он уже стоял на приколе как кафешка. Потом делить опять начали. Первого мая сгорел. На глазах у всех. Михалыч как узнал, слег в больницу.

Мы молчали, вспоминая радостные надежды на возрождение флота российского. Надежды на то, что живы еще морские традиции, пока есть такие люди, как Михалыч. Он мог не только судомодельный кружок поддерживать на собственные средства и возиться там целыми днями с пацанами, но и найти остатки знаменитого фрегата в Севастополе, привезти его и отреставрировать. Многие знали это и помогали, чем могли.

– Ты был у него?

– Никого видеть не хочет. Плачет. Мужик две войны прошел, а тут на тебе…

Да, не ведаем, что творим, и кто простит нам это. Нам, изголодавшимся по великому и светлому, жаждущим и ищущим чистоты, в которую хотели бы свято верить и защищать. Нам, которые смогли одолеть лютого врага извне, но неспособным защитить себя от своих. От беспомощности сжимаются кулаки. Я знаю десяток своих сверстников, которые встали бы сейчас рядом с Михалычем. Плечом к плечу. Насмерть. Но с кем воевать? Извечный вопрос в России.

Смотрю на останки, напоминающие белый скелет доисторического морского животного. Огромного и сильного, застывшего в последнем броске на острие уходящей далеко в воду отмели. Может быть, это и вправду было живое существо, выбросившееся не берег от неразрешимой проблемы. Оно хотело предупредить нас о чем-то, а мы до сих пор воспринимаем его как старый баркас.

Чистый лист

– Странно, почему мы считаем, что год начинается в середине зимы, когда все засыпано снегом, птицы давно улетели, а многие зверушки спят. Логичнее было бы начинать отсчет, когда первые метели укрывают все неровности, пряча следы прошлого. Появляется возможность сделать первые шаги по нетронутому снегу. Идеально ровная, искрящаяся белизна манит на свои просторы, и только от тебя зависит, какой след ты оставишь на ней. Будет ли это прямая линия в нужном направлении, и тогда последователей будет не счесть: они утрамбуют и расширят её. Правда, отпечатки твоих ступней быстро исчезнут, и всем будет казаться, что тропинка здесь была всегда. Ну, а если ты ошибешься и заплутаешь, то, оглянувшись, всегда сможешь увидеть свой неправильный одинокий след.

Весной, конечно, всё оживает, но как её считать началом? Ведь чтобы зацвели деревья и кусты, их нужно посадить осенью, для травы и цветов нужно запастись семенами и луковицами, а напоить все это влагой может только снег, передавший им свои жизненные силы, накопленные за зиму. Нет, положительно нужно считать началом года первый снег, ведь жизнь зарождалась от простого к сложному. Подснежник – это уже красота, а до неё ещё шагать и шагать.

Мужчина любил разговаривать сам с собой. Никто не перебивает глупыми шутками, и не нужно отвлекаться на условности. Да и не всякому это можно доверить.

– Впрочем, зачем темнить. Я знаю, почему все началось с первым снегом. Тогда я увидел её.

Вернее, я увидел стройную фигурку в длинном пальто с капюшоном, идущую впереди по пустынному бульвару. Она была похожа на Снежную королеву, решившую, что пора начинать. Мне показалось тогда, что она делала знак рукой, и кто-то невидимый начинал сыпать снег. Она останавливалась у скамейки, и та превращалась в неподвижного преданного стража. Она ускоряла шаг, и снег почти скрывал её белесой пеленой. Она шла бесшумно, не оставляя следов. Складывалось впечатление, что все подвластно её желаниям. Возможно, эта сказочная обстановка пробудила тогда во мне какие-то детские воспоминания и ожидание встречи с чем-то удивительным. С тем, что так и не сбылось, но надежда на что-то необыкновенное жила в уголках моей души.

Не вставая с постели, он потянулся за сигаретой и щелкнул зажигалкой. Струйка дыма затуманила реальность, и картина первой встречи с удивительной четкостью появилась в памяти.

– Я тогда всё гадал, какой она может быть. Вглядываясь в очертания фигуры, пытался представить её лицо, глаза, губы. По движениям дорисовывал её портрет. Я так увлекся этой игрой, что стал приближаться к ней. Она манила меня, притягивала к себе какой-то загадочной силой. Странно, я так отчетливо помню то пьянящее состояние, охватившее мою восторженную душу. Что-то пробудилось тогда во мне, пробиваясь из глубин чувственности. Было ли это воспоминаниями о давно забытой мечте или юношеской влюбленности. Не знаю. До сих пор не могу объяснить тот порыв. Но помню, как возникло непреодолимое желание увидеть её лицо. Захотелось во что бы то ни стало дотянуться издалека и коснуться её руки. Она влекла меня к себе. И это ощущение усиливалось. Слабый голос настороженного разума затих во мне, как у наркомана, теряющего человеческий облик в погоне за желанной дозой.

Он глубоко затянулся, ощущая, как ароматный дым заполняет легкие. Дурацкая привычка просыпаться по выходным с сигаретой иногда злила его, но отказаться от этой приятной процедуры в постели он не мог. Блаженно закрывая глаза, он чувствовал, как остатки сна смешиваются с привкусом сигареты, и новые волны воспоминаний приближают его к той желанной фигурке с капюшоном, припорошенной первым снегом.

– Интересно, когда же я влюбился. До того как она повернулась или когда увидел её глаза? Дайте-ка припомнить… Она неожиданно обернулась и пристально посмотрела. Было ощущение, что заглядывает куда-то внутрь меня. Тогда ещё промелькнула мысль, что она всё знает. И я так растерялся, будто сказал полнейшую глупость. Она засмеялась, не отрывая своих озорных глаз. Чуть откинув голову назад, отчего капюшон упал на плечи, она продолжала смеяться, пытаясь прикрыть улыбку рукой. Да, наверное, тогда я и понял, что это она.

Его губы дрогнули, и спокойное лицо засветилось доброй улыбкой. Мысли о первой встрече были забавными и удивительно приятными. Он влюбился в её смех, озорные глаза, открытую улыбку. Ему так нравились её движения, выражение лица, голос и что снежинки, падая, путаются в её кудряшках. Да он и сам запутался в этих светлых локонах, тонко пахнущих полевыми цветами. Их первая встреча была так трогательна.

– Вы похожи на гнома, который заблудился в лесу, – пошутила она.

– Снег… Тропинки замело, вот и потерялся.

– Кто же отпускает маленьких в такую непогоду?

– Да я давно ищу…

– Что же Вы потеряли? – улыбнулась она.

– Нет, я нашёл.

– По Вашему виду можно сказать, что Вы все же что-то потеряли.

– Это от неожиданности, – пытался я оправдаться.

– А что же Вы ожидали?

– Я не ожидал увидеть глаза, которые мне так долго снились.

– О, сны бывают так обманчивы.

– Нет, это был вещий сон.

– И о чем же он, если не секрет.

– О том, что однажды в снегопад мне повстречается девушка с голубыми глазами и скажет, что я похож на заблудившегося в лесу гнома…

– И покажет дорогу домой? – озорно рассмеялась она.

– Нет, она из сказки и знает дорогу туда.

– Из какой же она сказки?

– «Снежная королева».

– Понимаю. Так Вы убежали от Герды?

– В этой сказке нет Герды. Там есть снежный принц, которого злая колдунья превратила в лесного гнома. И поскольку он не настоящий гном, он всегда в снегопад заблуждается… То есть блуждает.

– То, что он заблуждается, я уже поняла.

– Ну не придирайтесь к словам. В снегопад гном всегда всё путает.

– Всегда? – она слегка покачала головой.

– До тех пор, пока не встретит Снежную королеву. Она-то его и расколдует.

– А вдруг он перепутает опять?

– Нет, это будет блондинка с голубыми глазами.

– Уверяю Вас, злые колдуньи именно такие.

– Колдуньи не умеют так искренне смеяться.

– Умеют, и ещё как.

– Слушайте, перестаньте спорить. Никто Вам не разрешал переписывать сказку.

– Но…

– Сердце у маленького гнома настоящее и не может ошибаться. Он свято верит в то, что Снежная королева придет и снимет злые чары. Ей будет достаточно лишь прикоснуться к нему – и чудо произойдет.

– Вы так верите в это?

Следующий момент он запомнил на всю жизнь. Она нерешительно протянула ему свою руку, еще сомневаясь и не зная, что делать дальше. А он, повинуясь какому-то внутреннему голосу, медленно встал на одно колено и бережно прижал её ладонь к щеке. Приятное тепло разлилось по всему телу. Он едва коснулся её руки губами, подумав, что ещё никогда в жизни не целовал руку женщины. Это было так приятно и волнующе, что слегка закружилась голова. Неожиданно для себя он поднял глаза и тихо проговорил:

– Мне очень хочется, чтобы Вы стали королевой. Я чувствую, как во мне проснулся рыцарь, чьё верное сердце отныне будет принадлежать Вам.

– Не забудьте об этом завтра, а то опять станете гномом.

Не выпуская её руки, он поднялся и приблизился к ней. Приятные черты и глубокий умный взгляд показались почему-то знакомыми. Рядом с ней было удивительно спокойно и хорошо.

Шум за окном заставил его проснуться и открыть глаза. Пора было вставать. Он, не глядя, сунул ноги в холодные шлепанцы, накинул халат и подошел к окну. Осенние тучи заволокли все небо, не обещая ничего хорошего. Дождь забарабанил по стеклу и подоконнику. На балконе стояло старое детское игрушечное пианино. Крупные капли иногда метко попадали по крошечным клавишам, издавая жалобные звуки. Каждый играет, как умеет. Пройдет еще не меньше месяца, когда первый снег укроет землю, и каждый сможет открыть перед собой чистый лист.