Текст книги "Мифы славян для детей и их родителей. Меч Сварога"

Как Купала да Кострома, дети Огнебога и Купальницы, обратились в цветок

Бог Луны и Огня, бог тризн и крады и домашнего очага, сам Семаргл сын Сварожич, стоит на небе в ночи лунные стражем Ирийских врат, не пуская в мир силы зла.

Отвечал он так богине Купальнице, что звала его на Русалии:

– Мне всю ночь до рассвета нужно не спать, в небесах мне на страже нужно стоять, дабы Лютый Змей не приполз из тьмы, жито в поле широком бы не потоптал, молоко у коров бы не отобрал, а у матушек – малых детушек.

Лишь раз в году, в день осеннего равноденствия, нарушается заведённый порядок. И в ту ночь, когда тьма сравняется со светом и день на убыль идёт, Семаргл сын Сварожич сходит с поста, откликаясь на зов русалочий.

И тогда ночь становится дольше дня, и потому в мир дымкою лёгкой проникает незримое зло, будто тень от облачка пробегает…

Однако ночное время не есть лишь время коварства и зла. Это и время любви, и пора зарождения жизни…

В эту пору русалка Купальница сияет такою дивной красою, что Семаргл забывает обо всём на свете. Оставляет свой пост у Лунных врат Ирия и нисходит к русалкам на игрища. Он идёт, как скатываются при обрядах с гор огненные колёса, но гаснут затем они в тёмной воде…

Отвечает русалка Купальница на любовь Огнебога Сварожича. И их любовь то пылает жарче и ярче пламени, то струится, как реченька быстрая, то трепещет нежнее ветерка на рассвете до явления Красного Солнца…

А затем, в день летнего солнцестояния, на девятом месяце по срокам родильным, у Купальницы и Семаргла рождаются дети-близняшки – Купала и Кострома.

В тот же день и ночь завершаются Русалии и начинаются игры Купальские…

Итак, пришло время летнего солнцестояния, когда Солнце на зиму поворачивает. И тогда Великий бог, Хорс сын Суревич, полон сил. И дольше всего водит он по небу колесницу Солнца.

Но вращает уже Велес Сурич великое Сварогово колесо – что есть звёздный небесный круг, и что крутится на оси – копьё Перуна Сварожича. А значит, с этого дня пойдёт ясный свет помалу на убыль. Вскоре Солнышко сбросит жар, – и медленно, по минуточкам, день также начнёт умалаться…

Но пока ещё играют в чистом поле звёздные дети-близняшки, Купала и Кострома. И мальчик Купала златовлас, светел ликом, и очи его синие, как вода. А сестра его Кострома, рыжекудрая, бойкая и трепетная, как языки пламени.

Неразлучны братец с сестрою, и дивятся они земному миру, и лесам тёмным, и полям чистым, и небу широкому, звёздному…

Близняшками родились Купала с Костромою, и только тем различали их, что любила Кострома на огонь смотреть, веселилась, прыгая через костёр; а Купала любил больше воду озёрную и слушал, как плещутся в волнах русалки…

* * *

По преданию, когда-то давным-давно прилетали на Русь Ирийские птицы.

И первою птица печали – Сирин. Она пела чудесные песни, сидя на кусту калиновом. И кто слушал её – тот терял память, следуя за Сирином в Навь.

А рядом, на малиновом кусточке, птица Алконост пела песни рассветные. И столь они были прекрасны, что и разуму внять невозможно было. И как начинала птица Алконост чудно и сладко те песни петь, так всякая душа трепетала, как цветок на поветрии утреннем.

И говорила тогда мать Купальница брату и сестре – Купале и Костроме, держа весло и отправляясь в плаванье по морю снов:

– Вы не слушайте в ночи птицу Сирина! Не садитеся под калинов куст! Сладко Сирин поёт-распевает, но кто слышит её, умирает – и ступает в Навь за Вечерней Зарёй… Вы идите-ка утром ко кусту малинову, слушайте Алконостовы песни, радуйтесь цветущему полю, ждите там Зарю-Зареницу…

Не послушались Купала и Кострома предостережений матушки Купальницы. И тайком сбежали они в чисто полюшко – послушать в ночи песни Сирина, а на утренней заре – Алконоста…

…Во долинушке калинушка стоит, птица Сирин на калинушке сидит, под калиною сидит брат Купала… Рядом во долинушке малина – на малине сидит птица Алконост, под кусточком малиновым – Кострома. Слушают они песни чудные.

И Купала заслушался песнею Сирина, что казалась журчанием ручейка иль плесканием волн на закате. Позабыл Купала обо всём на свете и, закрывши глаза, забылся. И тогда унесла его птица Сирин за тридевять земель в Навье царство…

А сестрица его Кострома песней птицы Алконоста заслушалась. Словно всполохи солнца на море узрела иль мерцанье Зари на рассвете. И не видела Кострома, как пропал её брат Купала…

Плачет Кострома, причитает, кличет братца она Купалу, но её Купала не слышит… Унесла его птица Сирин за дремучий лес и за горы. И укрыла его крылами…

* * *

И с тех пор немало лет миновало. И не раз вьюги белые выли, покрывали землю снегами. А весною земля оживала. И цветы опять расцветали, травушки-муравы подымались.

Много раз с тех пор Солнце Красное проходило по кругу Сварожьему. И печали сменялись радостью.

И вошла Кострома в возраст де́вичий, заневестилась, как малинов цвет. И сам Велес Суревич стал к ней похаживать и о сватовстве заговаривать…

Но ему дала укорот Кострома:

– Разве ж ты мне пара, медведь старой? Косолапый бог с сивой бородой! Не пойду за такого-да-якого! Не ровня мне леший волохатый!

Осерчал на девицу гордую Велес-бог, одержимый страстью. Усмехнулся он: «Будь по-твоему! Ты отыщешь ровню себе!» И послал к Костроме птицу Сирин.

Как у моря, у Лукоморья, в тихом устье речки Смородинки, у того у Камня горючего птица Сирин на ветку усаживалась.

Как садилась птица на калинов куст. Золотые перья роняла, Костроме она слово молвила:

– Ой да ты, Кострома молодая, скоро быть тебе, дева, замужем. Скоро свадьбу играть и на свадьбе плясать. Но не долго быть тебе счастливой и не долго быть тебе замужем. Увенчает Леля златым венцом, вслед за нею Смерть подойдёт с венком!

Так роняла она златы пёрышки, так вещала птица молодой Костроме. И решила та, молодёшенька, что навеки останется девою и вовеки не будет замужем. Как решила – сбирала пёрышки, и златые перья в рукав клала. Перья те потом вынимала и веночек из них свивала…

Как тут вдоль по речке Смородинке девушки-подружки гуляли… И пошла гулять с ними Кострома. И сплетали они веночки. По воде веночки пускали и по тем веночкам гадали: кто венок подберёт, тот и замуж возьмёт.

– Ой, Смородинка-речка, про жизнь расскажи… С кем мне век вековать и кого лю́бым звать?

Кострома ж, молода-молодёшенька, свой венок с главы не снимала. И по реченьке той свой венок не пускала, тихо лишь напевала:

– Пусть никто не снимет венок с головы. Буйны ветры повеют – веночек не свеют, и дожди вдруг польют – мой венок не возьмут…

Налетели тут ветры буйные, и полили-пошли частые дожди – и сорвали веночек с её головы, понесли его через чистое поле. Понесли его ко Смородине, на Приморие-Лукоморие.

И пошла Кострома, плача и тужа. И пошла она, рученьки ломя. И сказала она матушке родной:

– Ты найди веночек мой, матушка!

Поискала веночек Купальница, поискала его в чистом полюшке, не нашла венка в чистом полюшке. Кострома послала подруженек милых:

– Вы найдите веночек, подруженьки!

Не нашли венок и подруженьки…

А венок младой Костромы в устьице Смородины плавал… И русалки рядом плескались, и шептались мавки с вили́цами, да болотницы с водяни́цами…

Если б слышать, о чём они шепчутся! Не о том ли, что Ве́лес мудрый наказать решил Кострому за ту гордость и прихоть девичью, за слова её резкие, за насмешку дерзкую… Не о том ли, что птица Сирин, следуя воле Велесовой, отпустила уже Купалу… И плывёт он сам вдоль по вольной реке на плоту навстречу судьбе…

Кострома же шла вдоль по бережку, над широкой волной, над глубокой рекой. Смотрит – плот на речке чернеет, белый парусочек белеет.

А на том плоте трое молодцев: первый молодец – сам хорош собой, а второй-то первого краше, ну а третий – златоволосый, словно братец её Купала…

То Купала сам сидел на плоте, голова у Купалы вся в золоте. В правой ручке Купала держал весло, в левой рученьке – частый гребень. Златы кудри Купала чесал и на волны речки бросал:

– Вы плывите, златые кудрышки. Вы плывите к крутому бережку. Может, там моя матушка воду берёт. Как воды зачерпнёт – вспомнит сына: то младого Купалы кудри…

А с плота ребята увидели, как девицы гуляют вдоль реченьки. И сплетают они веночки, по воде веночки пускают…

А один веночек к плоту плывёт: кто его подберёт и хозяйке вернёт? Подобрал тот веночек Купала.

Кликнула им Кострома:

– Ой, ребята вы молодые! Вы не видели ль моего венка?

Первый так сказал: «Я венок видал…» А второй сказал: «Я в руках держал…» Третий – то был Купала – венок подал.

Одному Кострома подарила платок, а другому дала золотой перстёнек. А за третьего – замуж, сказала, пойду…

– Я тебя, молодого, пригожего, нынче мужем своим назову…

* * *

В ту же ночь, никого не спрашивая, поженились Купала и Кострома. Ведь не ведал никто о том, что они сестрица и брат…

И были на свадьбе этой лесной лешие и мавки свидетелями. А венцами им стали – лютиков веночки, кольцами – бересты кружочки…

Веселился лесной и подводный народец, лешие, русалки и вилы, счастью молодых не нарадуясь. И купались с русалками молодые супруги, то жених и невеста – сестрица и брат. А потом на крутом бережку через костры они прыгали весело с песнями, прославляя лад и любовь.

«Кострома, бела, румяна, за что любишь ты Купалу?» – «Я за то люблю Купалу, что головушка кудрява, а бородка кучерява…»

Лишь наутро Сирин поведала о беде той Купальнице Ночке… Ведь нельзя же брату с сестрою друга дружку любить по-супружески! Тут явилась Купальница к детушкам и нашла их утром в объятиях…

Знать, преступлен Закон Сварожий! Лишь вода преступление смоет, да огонь от скверны очистит!..

Молвил тут сестре брат Купала:

– Будет горюшко тем, что с тобой нас венчали! Будет плакать и мать, что в лесу нас нашла! Мы пойдём, сестрица, ко реченьке, да ко речке быстрой Смородинке… Да за тяжкое преступление воду примем как искупление…

Повалилась Кострома на землю. Её поднял, понёс брат Купала. Он понёс её ко глубокой воде, он понёс её ко широкой реке…

В воду он вошёл и сестру принёс. Плачет брат Купала, рыдает. Тонет тут Кострома, потопает… Только ручки да ножки видать, только малый язычок говорит:

– Прощай, братец милый! Прощай, ро́дна мать! Примите, родные, последний привет… Прощай, белый свет!

А затем брат Купала на плот восходил, на плоту погребальный костёр разводил. И вступал сам в жаркое пламя, и сгорел он в нём над волнами… Пепел же развеялся над быстрой рекой, так обрёл и он в водах покой…

Купальница-мать по бережку ходит, рубашечку носит – тонку полотня́ну, шёлком вышивану… Купальница-мать всю ночь не спала, у Зари ключи крала. Землю ими замыкала, на цветы росу пускала – плакала всю ночь, рыдала:

– Не берите, люди, вы у брода воду – не вода то, а кровь Костромы и Купалы! Не ловите, люди, в тихой речке рыбу: то не рыба – это тела их! Руки их – это щуки. А ноги – сомы. Косы – водоросли. Очи – лилии. А вода с пеной – платье с рубахою…

Ой да рано-рано морюшко играло… В синем морюшке, во речной струе Кострома с Купалой лежали. На песочке золотом да у брода под кустом…

Говорит река: «Не приму я Купалу и Кострому!» Море говорит: «Не приму!» И волна плещет: «Выкину…»

Боги сжалились наконец, смилостливился и бог Веле́с. Об обиде прошлой забыл, и великое чудушко сотворил, брата и сестру возродил:

– Поднимайтесь, Купала и Кострома, брат с сестрою и муж с женою! Выходите вы из Смородины и ступайте в Навь, во дремучий лес! Обернитесь цветком-травою – той травою, что брат с сестрою! Тем цветком, что Купала-да-Кострома…

В ночь Купалы цветы будут люди рвать. Станут петь они, станут сказывать: «Вот трава-цветок – брат с сестрою, то Купала да с Костромою. Братец – это жёлтый цвет, а сестрица – синий цвет».

V. Сказы Лели Свароговны

 
Гой ты, Леля, Лелюшка!
Ты для сердца милая!
Ласковая де́вица
со златыми крыльями…
 
 
Ты скажи-поведай нам,
как же без печали жить…
Коли нет любви,
можно ль не тужить?
 
 
Выходила Лелюшка
за Ирийские врата,
Выпускала Сокола
пёрышком из рукава…
 
 
И во полюшко ходила
да срывала первоцвет…
Только без любимого
мил ли Белый свет?..
 

Присказка

Вот и Осень-полузимница на дворе… Пришли по распутице, да по палой листве Овсень-Таусень малый, за ним в огнях овинных Леля-заревница с Финистом, а вскоре и Сварожки с Радогощем[5]5
  Овсень малый (Осенины, Таусень) празднуется на осеннее равноденствие (22/23 сентября). Леля-заревница – 7 октября. Сварожки – с 7 по 15 ноября. Радогощ (Дедова ночь) – 7/8 ноября.


[Закрыть].

В эту пору Велес обращается Финистом-Соколом и отправляется к Белозерью. А оттуда, уже Волком Огненным, бежит он по тёмным лесам к озеру Светлоярову. И верхом на том Волке едет сама Леля-заревница.

И прибежав к озеру, они празднуют приход Овсеня и пьют ольвину медовую, на лепестках диких роз настоенную.

И веселье, бьющее через край, смешит Финиста и Лелю. А когда смеются они, будто звенят серебряные колокольчики, и сияние разливается по холмам, и светло становится как днём над озером Светлояровым.

И берендеи играют тогда на рожках, волынках, свирелях и пищалках, и отплясывают, и выкатывают бочки с ольвиною медовой и всех угощают… Овсень-Таусень пришёл и гостей привёл!

– Ой-ле! Велес-свят и Леля-заревница! – взываем мы. – Как вам напиточек? По вкусу ли пришлась ольвина медовая? Не была ль кисла? Теперьче, иныя брешут, ольвина уж не та… Прадеды наши, говорят, умели готовить толковей. А нонче секрет-то утерян…

Но Велес возражает:

– Коли бы пращуры оставили нам попробовать ту ольвину, то по прошествии лет и мы её непременно честили бы кислой… А ежели кислая та ольвина, что лучше всех была, то не значит ли это, что и эту следует тако же звать?

– А чтобы никто про это не сведал, – улыбается Леля-заревница, – с нею мы поступим точно так же!

– Как? Как именно? – вопрошаем мы.

И Велес-свят с Лелею отвечают:

– Мы её выпьем всю до последней капли!

И над озером Светлояровым снова разносится смех. А когда смеются Финист и Леля, мнится нам, что полыхают зарницы и набегают тучи…

Осень ненастная… Нет ещё наста! Но дождь всё льёт и льёт. Семь непогод на дворе! Осень поздняя и сеет, и веет, и крутит, и мутит, и ревёт, и сверху льёт, и снизу порошею метёт!

Это Зима-матушка близится… И идёт она с дочкою Снегурочкою. А рядом идёт и возлюбленный её Лель Сокольник, сын Лели-заревницы и Финиста-Сокола…

* * *

А вот уже и Осень с нами прощается, а Зима на пороге. И лёг мягкий первый снег, как пушок. И значит, пора уже лепить Снегурку, бабу снежную и нежную, да идти за ёлочкою в Берендеев лес.

– Ба-ушка, а ба-аушка… – тереблю я за рукав бабу Любу. – Расскажи о Снегурочке. Кто она такая?

– Кто Снегурка-то? Снегурка – девка снежная, к путникам нежная. Прохожих в ночь приваживает, в объятьях замораживает…

– А кем она деду Морозу приходится – дочкой аль внучкой? Разное про то говорят… И чаще внучкой её величают. Ну, раз дед Мороз – дедушка.

– Дед Мороз, леса хозяин, не Снегурочке дедушка, а нам. Мы сами – внуки его, хозяина лесного… Потому-то он и любит нас. Особенно маленьких детей, правнучат своих. Потому-то он и приносит подарочки…

– А кто же тогда Снегурочка?

– Снегурочка – дочка Мороза и царицы Метелицы. Дед Мороз и бабушка Метелица её из снега слепили. Волосы её из веток сплели.

– Совсем как мы во дворе снежную бабу… – замечаю я с улыбкой.

– Да, похоже, – кивает баба Люба. – Только у них лучше вышло. Дед Мороз и Метелица из снега могут любое чудо сотворить!

– Да уж у нас-то красавица получилась, – хохотнул Андрюха. – Вместо носа – еловая шишка, в руке метла, шляпка – из старого ведра.

Баба Люба улыбнулась:

– Да уж, где вам с ними тягаться-то… Мороз и Метелица слепили из снега такую красавицу, что ни в сказке сказать, ни пером описать…

– Красота и наряды – это ещё не главное, – возразила мама. – Снегурка-то из снега была сле́плена. И значит, была холодна́… Такая краса не греет…

– Что правда, то правда, – вздохнула баба Люба. – Сердце-то у неё было ледяное… Но ведь и оно растопилося… Открыл в сердце её родники любви Лель-свирельщик.

– Как же это ему удалось? – спрашиваем мы.

Баба Люба усмехнулась:

– Очень Лель был горяч, и любовь его жаркой была. И то ведь сказать, что был он сыном Лели-заревницы: красной девицы – любви царицы. А отцом у него был сам Огненный Змей. От отца и матери Лель унаследовал жаркое сердце, и растопило оно Снегуркино ледяное…

Тут все стали бабу Любу просить вспомнить старинные сказы об Огненном Змее, да о Леле-заревнице, и о Снегурке, дочери Мороза, и о прекрасном Леле-свирельщике.

Не стала баба Люба возражать. Села на лавке у ёлочки, поправила платок и принялась те сказы старинные сказывать…

Ну а мы их здесь и перескажем по-новому.

Как Волх завладел троном Нави, но влюбился в Лелю и стал стражем Ирия

Вот как было в годы прежние, стародавние…

Как ходила тогда Мать Сырая Земля по горам высоким и долинам широким. Орошали её частые дожди, её белую грудь градом побивало, белыми снегами засыпало и весенними ручьями омывало.

И случилося так: ненароком соскочила она с камня Марабель – и ступила на лютого Индрика-змея.

Уж как вскинулся с-под камня лютый Индрик-змей! Тут же тело её обвил он кольцами чёрными, обнял крепко лапами когтистыми. И опрокинул он Матушку Землю на камень, и по белу́ стегну́ её бил, и целовал её в уста сахарные…

И тогда понесла Мать Сырая Земля от того змея лютого Индрика. Всё ходила Мать Сырая Земля с великим и тяжким бременем…

Бродила по горам высоким, по долинам широким да под сердцем дитя змеиное вынашивала. И не год она ходила, и не два, долгих тридцать лет и ещё три года…

И вот срок ей пришёл разрешаться от бремени.

Закатилось тогда Красно Солнышко за Рипейские горы высокие, порассыпались звёзды частые по Сварожьему небосводу…

И тогда родился от Сырой Земли да от камешка Марабеля буйный Огненный Змей – Волх сын Змеевич!

От рождения же Волха Змеевича потряслось небесное царство, затряслось и царство подземное. И везде от края и до края море синее всколебалось.

А как стало Волху полтора часа – слово он сказал, будто гром взгремел:

– Ой ты гой еси, Мать Сырая Земля! Не спелёнывай меня во пелёнушки, не завязывай златым поясом… Пеленай ты меня в латы крепкие, дай булатный меч, огради щитом, надевай на главу мою злат шелом! Как я грянусь о Мать Сыру Землю, оперюсь я острыми перьями, стану Финистом Ясным Соколом, налечу на Индрика лютого! Раздеру его я когтями булатными и порежу острыми перьями, размечу клочками по Сырой Земле! Отплачу ему за обидушку!

Говорила ему Мать Сырая Земля:

– Будет этому вскоре времечко, всё как сказано – так всё и станется.

* * *

Расстилались во поле не туманушки белые, разыгрались не буйные ветры – то бежал по горам и долинушкам Ярый Тур – Волх Огненный, Змея сын.

Побежал Ярый Тур прямо к Тёмному царству, что во глуби Нави, в Индерии лютой. Первый раз скакнул – за версту скакнул, а второй раз скакнул – уж не видно его. Обернулся затем Ясным Соколом, высоко полетел по подоблачью, побивая в небе гусей-лебедей к завтраку, обеду и ужину… Прилетел Финист Сокол в Индерию, на окошечко сел косящетое.

То не ветрушки понесли порошицу, то беседу вели царь с царицею – Индрик Змей с Пераскеей Змеихою. Говорила так Пераскея-царица:

– Ай ты, Индрик-змей лютый, меня ты послушай! Мне ночесь спалось-почивалось да привиделося во сне: будто чёрные тучи заклубилися… Из-под туч тех прилетел Финист Сокол и с Орлом сизокрылым бился, и все перья Орлу он повыщипал, распустил его пух по подоблачью!

Отвечал жене лютый Индрик-змей:

– Ты спала, Змея Пераскеюшка, и всего лишь сон ты увидела. Не видать в синем небе Сокола!

И ещё сказал лютый Индрик-змей:

– Собираюсь в поход я к Ирийским горам. Покорю я вскоре всё царство заоблачное, разорю и Сваргу небесную! И добуду себе я из сада Ирийского молодильные златы яблочки… Кто отведает те златы яблочки, обретёт сам вечную молодость и получит власть над Вселенною!

Отвечала Змеиха Индрику-змею:

– Не возьмёшь ты, Змей Индрик, Пресветлое царство! Не добудешь ты и вечную молодость – золотые яблоки Ирия! Ведь Орёл – то ты, царь Индерии! Финист Сокол – то Волх сын твой Змеевич!

Тут слетал с окошечка Финист Сокол, обернулся он мощным витязем. Как Стрибог сильным ветром огонь раздувает, так и Волх обронил Змею лютому слово:

– Ай ты, Индрик Змей, царь Индерии! Не прощу я тебе насилие – ты пошёл против Рода Вышнего!

Лютый Индра Змей испугался, бросился за двери железные, запирался запорами медными. Но ударил сын Змея в те двери ногою – все запоры медные вылетели, и раскрылись железные двери.

Как схватил Волх могучий сын Змеевич и ударил он Змея о каменный пол. Как ударил о пол – гром и звон пошёл. То не Финист Сокол крылом махнул – то махнул мечом Волх сын Змеевич и отсёк Змею Индрику голову – и рассыпался Змей на змеёнышей, а змеёныши в щели попрятались.

…А затем в подземельях дальних, во глубинах неведомых Пекла, те змеёныши вновь собралися во того Змея лютого Индрика.

И стал Индрик-змей охранять в подземельях тайных источники силы. Стал с тех пор он стражем у Навских врат, получил он ключи от бездны…

* * *

Так и стал Волх владыкой в Индерийской земле. Он воссел на отцовский трон, править стал всей нечистою силою, и возглавил Горынь и Змеевичей, и женился на Пераскее.

Окружили тут Волха-правителя Змеи. И явился к нему вскоре Вий Чернозмеич – воевода подземных ратей, и прорёк таковы слова:

– Ай ты, буйный Волх, Змей великий, царь! Аль не хочешь ты покорить весь мир? Аль не хочешь ты яблок Ирия?

Зашипела мужу и Пераскея:

– Их нельзя добыть боем-силою, значит можно хитростью-мудростью. Ты добыть их сумеешь, муж мой!

Захотелось тут Волху великой власти, захотелось и вечную молодость получить от ирийских яблок. Он решил покорить и Пресветлое царство…

И тогда собирался Волх Змеевич, и помчался вихрем к Ирийским горам.

Первый раз скакнул – за версту скакнул, и второй скакнул – не видать его. Обернулся он горностаем, побежал по дремучему лесу, Щукою нырнул в сине море, а из моря вспорхнул белым Гоголем. После вскакивал на лихого коня, соскочил с него серым Волком. Обернулся он затем Ясным Соколом, высоко полетел по подоблачью, побивая в небе гусей-лебедей.

Прилетел Финист Сокол ко Ирию светлому. Сел на веточку райской яблони и хотел злато яблочко поклевать. Вдруг услышал он – песня чудная разливается среди сада. Огляделся тогда он вокруг…

И увидел: по травам-муравушкам да по розовым кусточкам и лазоревым цветочкам ходит дева – краса ненаглядная, ни пером описать, и ни вздумать… Её тонкий стан тканью лёгкой укрыт, опоясан цветами и лентами, от шагов колеблются перси. И ступает она, как лебёдушка, голосок её ручейком журчит…

Засмотревшись на девицу красную, Волх забыл тотчас всё на свете. Позабыл, что желал он всем миром владеть и про яблоки молодильные. А уж про жену, Пераскею-змеиху, так и вовсе не вспоминал бы!..

Так бы век любовался на девицу складную, на её красу ненаглядную. Как она по саду похаживает, песни чудные напевает и сплетает веночки из белых лилий… И хотел уж Волх перед нею предстать, только в облике человечьем…

Тут ударили колокольчики, затрубили трубы златые, и со всех сторон стража налетела! Кто тут в сад Ирийский без спросу проник?

И вспорхнул Финист Сокол с той яблони, только выронил сизое пёрышко… Подняла то перышко девица красная и забрала к себе в золотой дворец.

А во горнице затем обронила… Как ударилось перо в каменный пол, обернулось тотча́с в добра молодца.

И сказал он нежно и ласково:

– Ты не бойся меня, красна девица. Я тебя ничем не обижу! Моё имя – Огненный Волх, сын я Индрика-змея и царь в Навьем царстве. Так открой же мне, раскрасавица, как же мне тебя величать?

Улыбнулась ему красна девица, приглянулся ей добрый мо́лодец. И она ответила так:

– Леля я – дочь Лады-матушки… Мой отец – Сварог, царь небесный… Звёзды частые – мне сестрицы, а небесные боги – братья.

И тут Финист Сокол руку к сердцу своему прижимал, подавал цветы деве красной, говорил он ей речи сладкие, называл своею любимою:

– Для тебя я не стал покорять Белый Свет и оставил Царство подземное и жену Змею Пераскею!

И тогда млада Леля смеялася. Она белу руку Волха милого взя́ла, суженым своим называла.

Услыхали шум сёстры Лелины, прибежали тут Живушка и Марена. Тут же Финист Сокол грянулся об пол, обратился в сизое пёрышко.

– С кем, сестрица, ты разговаривала? – спрашивали Лелю сестрицы.

– Я сама с собой, – отвечала Леля. А сама выпускала пёрышко за окошечко, за высокое. – Полетай, перо, в чистом полюшке, погуляй до поры и до времени…

Выходила молода́ за новы́е ворота́, за новы́е, кленовы́е, за решётчатые… Выпускала Сокола́ из право́го рукава… Ты летай-ка, Финист Сокол, высоко и далеко…

И с тех пор у возлюбленных так и повелось… Днём летал Ясный Сокол по небушку, а в вечернюю пору снова прилетал он в горницу к Леле.

А она так Финиста призывала:

– Разлюбезный мой, Ясный Сокол, ты явись ко мне, ты приди ко мне! Сердце ты мне успокой, милый мой и дорогой!

Финист Сокол же всякий раз как влетал во горницу светлую, ударялся в каменный пол – оборачивался добрым молодцем.

И опять у них разговоры весёлые продолжались всю ночь до рассвета.

Услыхали вновь разговоры сёстрицы, прибежали опять ко Сварогу-царю, стали жаловаться отцу:

– Ой ты, батюшка наш родимый! Знай, что к Лелюшке нашей средь тёмной ночи прилетает незваный гость!

– Ах вы, дочери, всё вам чудится! – говорил Сварог сёстрам Лелюшки. – Что напраслину вы возводите? За собою лучше б присматривали!

И тогда млада Жива с сестрою Мареной на окошке иголки натыкали. Коль наколется гость на иголочку – путь забудет навеки к Леле!

Прилетел опять Финист Сокол. Бился, бился он в то окошко – но не смог к любимой пробиться. Только крылья свои обрезал и иголочки искровянил.

И вскричал тогда Финист Сокол:

– Ты прости и прощай, Леля милая! Если вздумаешь меня отыскать, то ищи в тридевятом царстве…

– Как же мне к тебе путь теперь найти? – во слезах вопрошала Лелюшка.

– Лишь когда ты истопчешь три пары сапожек, из железа булатного скованных… Да три посоха тяжких чугунных сломаешь, да изгложешь три каменных хлеба – лишь тогда стезю обретёшь и меня в Навьем царстве найдёшь!

Да, таков уж, видно, Сварогов закон… Так завязано Макошью-матушкой – за любовью разлука следует… Но возможно ли разорвать те нити, что связуют сердца влюблённых?

* * *

И собралась скорёшенько Леля Свароговна. И пошла она по тропинкам, что ведут от Ирийских гор…

Много лет и зим она шла по дорожкам – всё брела полями широкими, пробиралась лесами дремучими, поднималась в горы высокие.

Песни птиц сердце Лелюшки радовали, ручейки лицо омывали… Звери лютые к ней сбегались, и жалели её, и ласкались.

И вот три пары сапог булатных она уже истоптала. И чугунные посохи обломала, и три каменных хлеба уже изглодала. И брела босой по дорожке, ноженьки кровавя на острых камнях…

Там, где кровь её каплями изливалась – розы чудные пробивались…

Вот дошла уже Леля до гор Сарачинских.

Видит Леля, пред нею – Смородинка. Только в речке той не вода бежит, кровушка бурлит и пламя горит.

И стоит за речкой избушечка лютой Бури-Яги, Золотой ноги. Крутится избушка на куричей лапке, да на веретённой пятке. Вкруг избушки тын из осин, и на каждом колу по черепу.

Попросилась Леля в избушечку:

– Ой да ты, хозяюшка Буря-Яга! Приюти ты меня, да накорми! Мне не век вековать, только ночь ночевать…

Отвечала ей Буря-Яга от порога:

– У нас в Тёмном царстве – горькое житьё. Наша жизнь – маета окаянная… Здесь что дело пытать, что без дела лытать… У нас хлеба белого – нет, и питья медвяного – нет. А есть лишь гнилые колоды, и в них – водица болотная!

Попросила опять млада Леля:

– Помоги-ка мне, бабушка, отыскать в Тёмном царстве Финиста Сокола!

И сказала ей так Бурюшка-Яга:

– Ох, и трудно тебе отыскать в ночи удалого Финиста Сокола! Раньше было у Сокола времечко. Он легко парил по подоблачью, уж он бил гусей и лебёдушек… Ну а ныне времечка вовсе нету – тяжело ему в золочёной клеточке, будто резвые ножки в опуточках!

И поведала тут хозяюшка Леле, что он вновь стал царём во Индерии и опять женился на Пераскее.

Так сказав, она гостью поила-кормила, ну а после спать-почивать уложила…

А наутро они попрощались, и сказала хозяюшка так:

– Вот бери подарочек, Леля. Ты возьми-ка яблочко золотое, вместе с ним и блюдце серебряное. Как покатишь по блюдечку яблочко – говори заветное слово: покатись, золотое яблочко, да по блюдечку по серебряну, покажи мне то-то и то-то!

Провожала затем гостью по лесочку, впереди покатила клубочек:

– Ну, ступай-ка теперь, Лелюшка Свароговна, вслед за резвым покато́чком, за моим клубочком. Куда катится он – путь туда и держи и нигде со стези не сворачивай. Приведёт он тебя в Индерийское царство, там отыщешь ты Финиста Сокола…

* * *

Вот пришла Лелюшка во Индерию.

Видит: тучи в горы упираются, и стоит между скал золотой дворец. Все палаты украшены самоцветами. А на башнях шатры златокованые. Вкруг дворца решётки серебряные. Стала у дворца того золотого млада Леля Свароговна петь и гулять, и катать по блюдечку яблочко.

– Покатись, золотое яблочко, покатись по блюдцу серебряному, покажи-ка мне Финиста Сокола!

Покатилось по блюдечку яблочко – показало ей Финиста Сокола. Как увидала то Пераскея-царица из окошка высокого во дворце, так взыграло в ней ретивое, захотелось и ей блюдечком завладеть.

– Не продашь ли мне, Лелюшка, забавушку?

Отвечала ей Леля Свароговна:

– Нет, продать не продам, ну а даром – отдам. Если проведу ночку тёмную, от заката и до рассвета, с мужем твоим Волхом Змеичем!

«Не беда! – подумалось Пераскее. – Опою я зельями Ясного Сокола. Он всю ночь проспит как убитый… Ну а блюдце серебряно с яблочком чудным станет лучшей моей забавою!»

А в ту пору летал Финист Сокол по небу, избивая гусей и лебёдушек, птиц небесных к себе заворачивая.

Вот слетел он с небес и ударился в землю, обернулся вновь Волхом Змеичем.

И тогда опоила его Пераскея – поднесла ему чашу сонную с забудящими лютыми зельями. И заснул он враз как убитый.

– Что ж, ступай, – прошипела тогда она вили́-це. – Ночью этою будет он твой, и ко мне опять возвратится, лишь забрезжит рассвет золотой.

Подошла Леля к спящему Финисту, стала друга любезного призывать:

– Ты проснись-пробудись, Ясный Сокол! На меня ты взгляни и к сердечку прижми! Много лет прошло, много зим прошло. Я к тебе, Волх любимый, по свету шла – сапогов истоптала три пары железных, обломала три посоха тяжких чугунных и три каменных хлеба уже изглодала – и тебя повсюду искала!..

Целовала Леля его в сахарны уста, прижимала его к своей белой груди. Но не слышал Волх околдованный…

Занималася Ясна Зорька, звёзды частые угасали. Тут слезиночка жгучая покатилась, пала на щёку Ясна Сокола. Пробудился Волх и раскрыл глаза, и узнал он то́тчас любимую:

– Здравствуй, Леля моя прекрасная!

Сговорились тут Финист Сокол и Леля и решили бежать из Тёмного царства.

Поутру Пераскея-царица проснулась. Да едва сумела глаза разомкнуть – ведь она всю ночь с блюдечком играла, не могла от него оторваться…