Текст книги "Над Тиссой (сборник)"

14

На подъездных путях, в дальнем углу территории депо, под транспортером угольного склада, стоял на экипировке паровоз, который через час должен был вести за границу состав платформ с харьковскими гусеничными тракторами. Паровоз недавно вышел из ремонта и сиял медью, никелем, алой и белой нитроэмалью. Ветки сирени были прикреплены к дымогарной коробке, ко всем окнам паровозной будки. Огромный букет сирени стоял и на железном столике машиниста.

В эти дни Явор утопал в сирени. Тяжелые махровые ее кисти гнули ветки в городском парке, в скверах, на бульваре. Сирень поднимала свои цветы выше изгородей, нависала над тротуарами, осеняла прохожих. Куда ни посмотришь – всюду она, белая, дымчато-розовая, светло-сиреневая, темно-сиреневая: в верхнем кармане пиджака юноши, в волосах девушки, на ветровом стекле автомобиля, на руле велосипедиста, в окне парикмахерской, на письменном столе профессора и на стеллаже инструментальщика.

Естественно, что паровоз, украшенный сиренью, в яворском депо никому не бросался в глаза.

С цигаркой в углу рта, в фуражке, лихо сдвинутой на затылок, в новом, но уже замазанном комбинезоне, с черными разводами на щеках, сияя глазами, шумный и веселый, каждому друг и товарищ, Кларк подошел к паровозу, постучал алюминиевым портсигаром о железные перила лестницы.

В окне паровозной будки показался кудрявый смуглолицый машинист Василий Гойда.

– А, демобилизованная гвардия! Заходи.

Кларк поднялся по крутой лестничке на паровоз, протянул руку механику.

– Так, говоришь, к тебе можно без доклада входить и слесарю третьего разряда? Молодец, не обюрократился. Здоро́во, Петро!

– Хоть я и не Петро, – откликнулся машинист, – а все ж таки здоро́во. Василием я до сих пор прозывался. Забыл?

Кларк умышленно называл Василия Гойду Петром. Он, конечно, ничего не делал так, по простому душевному движению, все у него было рассчитано, заранее продумано.

В самые последние часы Кларк неожиданно узнал, что его случайный вокзальный знакомый, молодой машинист Василии Гойда является достопримечательной фигурой Явора. До своего совершеннолетия он уже прошел большой путь: несколько лет партизанил. Главное же, что вызвало беспокойство Кларка, – участие Василия Гойды в боях за карпатские хребты в составе той части, где служил Белограй.

Осенью тысяча девятьсот сорок четвертого года советские войска штурмовали укрепленный горный хребет Яблоницкий и вступили в пределы Закарпатской области. Сотни проводников из местных жителей и партизан нацеливали роты, батальоны и полки на фашистские узлы сопротивления. Василий Гойда, тогда еще подросток, был в числе проводников. Темной ночью он пробрался с русскими саперами к Ясинским воротам, запиравшим вход в долину Тиссы, и перерезал подземные кабели, подведенные под огромную скалу, куда было заложено фашистами несколько тонн взрывчатых веществ. Замаскировав следы повреждения, Василий Гойда и его товарищи скрылись.

На другую ночь разведчики вернулись в Ясино во главе штурмовых батальонов. Та самая скала, которая должна была взорваться при появлении русских в ущелье, не сбросила на головы наступающих ни единого камня. Партизан Василий Гойда хорошо знал Ясинский укрепленный район, все четыре десятка двухамбразурных дотов, их точное расположение, секторы обстрела и подступы к ним. По тайным тропам штурмовые группы обошли минные поля, электрифицированные проволочные заграждения и ворвались непосредственно в укрепленный район. Забрасывали амбразуры гранатами, закупоривали камнями, землей.

Вот в этих закарпатских боях, по всей вероятности, полагал Кларк, могли встретиться Василий Гойда с Иваном Белограем. Но если это и случилось, то вряд ли в той сложной обстановке они имели возможность хорошо запомнить друг друга. Значит, рассуждал Кларк, надо не прятаться от Гойды, а смело атаковать его. Задача облегчалась тем, что Василию Гойде было немногим больше чем двадцать.

В своем тайном исследовании Кларк писал о советской молодежи:

«Молодость всегда остается молодостью, при любых социальных потрясениях. Никакие доктрины и проповеди, никакие заклинания не могут сделать пылкого юношу зрелым мужем, вооруженным суровой мудростью.

Молодость щедра по природе и прекраснодушна: дарит свои цветы всякому, кто протягивает к ней руку.

Сама еще в зеленом пуху, она любит покровительствовать. Доверчивость – ее естественное состояние. Она чаще всего принимает человека таким, каким он хочет показать себя. Преданная добру, молодость не может себе представить, что рядом с ней кто-то живет по иным законам. Счастье и борьба нередко кажутся ей полярными понятиями. Она любит песни со счастливыми концами».

Эта «отмычка», которую Кларк уже применил к сердцу Терезии, казалась ему подходящей и в данном случае.

– Товарищ Гойда, а мы ведь старые знакомые, – глаза Кларка улыбались. – Может быть, ты припомнишь, где мы встречались?

– Так я же сразу тебя узнал. Разве можно забыть такого боевого гвардейца… На вокзале мы с тобой встретились. Еще и выпивали за здоровье друг друга.

– Нет, мы гораздо раньше с тобой встречались.

– Где? Когда?

– Неужели забыл? Эх, а казалось, всю жизнь будешь помнить. А я тебя вот действительно сразу узнал. Здорово ты изменился. Вырос. Возмужал. Ну а я?.. Смотри получше и вспоминай, товарищ Гойда…

Кларк дважды перевернулся на каблуках, показывая себя со всех сторон.

– Ну, вспомнил? – он схватил Гойду за руку, повыше локтя, крепко сжал. – Яблоницкий хребет… Ясинский укрепленный район… Штурм линии Арпада… Венок из роз… Сержант Иван Белограй… Ага! По глазам вижу, что начинаешь вспоминать. Друже, отчаянная твоя голова, перед тобой стоит тот самый Иван Белограй, который вместе с тобой штурмовал железобетонные доты в Ясине, который карабкался на Полонины. Да, да! Все это я тебе хотел сказать еще там, на вокзале, но ты взял и сбежал.

– Иван?.. Белограй?..

«Воевал я с ним или не воевал? – спросил себя Василий Гойда и твердо ответил: – Нет, не воевал».

Кларк извлек из кармана пачку бумаг, бережно разгладил их.

– Знакомые подписи? Командир корпуса генерал Гастилович!.. Начальник штаба корпуса полковник Шуба!.. Командир полка Герой Советского Союза Угрюмов!..

Затем Кларк достал аккуратно сложенную, пожелтевшую от времени многотиражку. На первой странице была напечатана большая статья, озаглавленная: «Подвиг гвардейца Ивана Белограя».

Василий Гойда казался Кларку серьезным препятствием, преодолеть его нелегко. Ну и что же! Его план использования в своих целях Василия Гойды очень рискован, но разве это более рискованно, чем все, что сделал Кларк? Но если атака на Гойду окажется удачной, то он намного сократит свой путь к победе. Гойда, наверное, в конце концов поймет, с кем подружился, какие услуги оказывал врагу, но будет уже поздно – Кларк к тому времени исчезнет.

Но как ни высоко ставил своего противника Кларк, а все же недооценил его.

Василий Гойда, несмотря на свои двадцать два года, отлично разбирался в людях. Если уж он вверял свою душу, то всю без остатка, но не легко он ее вверял и не всякому. Обладая горячим сердцем, он, однако, всегда знал, за что именно любит того или иного человека, чем скреплена его дружба с ним.

Закарпатские партизаны не доверяли бы ему серьезные дела, если бы он десятки раз не доказал, что умеет быть храбрым и осторожным, умным и бдительным. Рискуя жизнью, он выполнял важные поручения командира партизанского соединения. То под видом верховинского пастушонка, то школьника, едущего на каникулы, то бродячего музыканта он проникал в Мукачево, Ужгород, Явор и даже в румынский Сигет, стоявший на рубеже Закарпатья и Трансильвании. Возвращался в партизанский штаб всегда благополучно, с богатыми сведениями: сколько и где расквартировано карательных эсэсовских полков, сколько эшелонов с войсками прошло на Восточный фронт, какие новые приказы обрушили на головы закарпатцев марионеточные бургомистры, какое добро, приготовленное для отправки в Германию, лежит в яворских пакгаузах. Действовал, где маскируясь возрастом и наивной улыбкой, где прикидываясь деревенским простачком, а где и с помощью верных партизанских друзей.

Чуть ли не три года вел разведку Василь Гойда в глубоком тылу врага и всегда оправдывал доверие командования. Если бы он не умел разбираться в людях, если бы не понимал и не чувствовал, кому имеет право довериться, а кого подозревать, если бы не научился читать мелкие приметы неправды, не продержаться бы ему так долго в подполье.

К счастью, Кларк ничего не знал об этой стороне жизни Гойды.

Панибратский тон и напористость Ивана Белограя не понравились Василию Гойде. Размахивает приказами, навязывается во фронтовые друзья. Что ему надо? Вот так, наверное, он навязывался в друзья и тому артиллеристу-старшине, с которым пировал на яворском вокзале. Гойда во всех подробностях восстановил разговор, который он нечаянно подслушал, сидя за соседним столиком. Особый смысл теперь приобрели для него слова старшины: «Удивляюсь, Иван, – всего один час тебя знаю, а нравишься так, вроде мы с тобой всю жизнь дружили».

– Белограй!.. Вспомнил!.. – воскликнул Гойда. – Ты был ранен в Ясине, когда штурмовали укрепленный район. Так?

– Вот и забыл! – снисходительно улыбнулся Кларк. – Не в Ясине, а за Раховом. В Ясине я еще на всю зажигалку давал прикурить фрицу.

– Правильно. Все вспомнил. Тебя хотели отправить на попутном танке в госпиталь, а ты сопротивлялся: «Моя рана пустяковая, оставьте меня на фронте». Было такое дело?

Кларк был слишком хитер, чтобы сразу же схватиться за этот спасательный круг, который ему подбросил Гойда.

– Не знаю, что я кричал, не знаю, на чем меня увезли в Рахов. Очухался я уже в госпитале. – Кларк еще раз обвел взглядом Гойду с ног до головы. – Ну, и вытянулся же ты, – тополь за тобой не угонится. И я тоже, скажи по совести, здорово изменился, а?

– Не знаю. Плохо помню, каким ты был в ту пору.

– Был, Петро, таким, что все верховинские девчата заглядывались.

– Кури!.. – Гойда протянул голубую пачку сигарет «Верховина».

– Не для меня такая панская нежность. Я употребляю громобойную махорочку, – Кларк стал крутить толстую козью ножку. – Ну, как машина? – спросил он минуту спустя, нежно похлопав по горячему кожуху котла.

Глаза молодого машиниста, как и ожидал Кларк, заблестели.

– Замечательная. Отремонтировали на славу.

– Таскать тебе, Петро, не перетаскать поезда: в Венгрию и Чехословакию, в Румынию и на Карпаты.

– Я ж тебе сказал, не Петро я, а Василь, – терпеливо, не обижаясь, проговорил Гойда.

– Сегодня куда собрался? – Кларк задымил самокруткой.

– Через Тиссу, в Венгрию.

– Венгрия!.. Всю я ее прошел, от Тиссы до самого Дуная. – Кларк закрыл глаза, скорбно поджал губы и вздохнул. – Друга я похоронил в Тиссаваре.

– В Тиссаваре? В братской могиле? Как его фамилия? Я всех знаю, кто там лежит.

– Сержант Иванчук, Петро Сергеевич, – ответил Кларк. – Парень был – кровь с молоком. Голубые глаза. Русый чуб. – Кларк помолчал. – От самого Сталинграда вместе воевали. Ближе брата он мне был. Поверишь, каждого человека, кто нравится, Петром с тех пор зову.

Кларк усмехнулся. Теперь, конечно, Василий понял, почему он так упорно называл его Петром. Кларк раздавил окурок каблуком. Не поднимая головы, сказал глуховатым печальным голосом:

– Поклонись, Петро, той братской могиле и положи на нее ветку сирени.

Кларк вскинул голову и, будто впервые, увидел кувшин с букетом белой махровой сирени. Сурово прищурясь, он долго смотрел на него. Потом молча снял со своей груди орден Славы, отделил от него муаровую ленточку, приколол ее булавкой к цветам.

– Вот, так и положи! – сказал он внушительно. – Больше всех своих орденов любил мой Петро простой солдатский орден Славы.

…Павшие в боях лежали на орудийных лафетах, укрытые красными знаменами и засыпанные темно-алыми розами.

Они погибли здесь, на тиссаварском плацдарме, на левом берегу Тиссы, в боях за первую пядь венгерской земли.

Их хоронили в суровый день октября тысяча девятьсот сорок четвертого года. Шел мелкий и густой, теплый и бесконечный дождь, какие бывают только в Закарпатье. Пепельно-черные, с белыми зубцами вершин тучи наползали с гор и закрывали равнину. Один за другим падали в тяжелые серые сумерки удары колокола тиссаварской церкви. Траурная процессия медленно двигалась по городу. Тысячи венгров, склонив головы, с зажженными факелами в руках, следовали за строем советских бойцов и офицеров.

Братья по оружию – сержант и полковник, капитан и ефрейтор, рядовой и лейтенант, пехотинец и артиллерист, сапер и танкист – легли рядом плечом к плечу, как и воевали, в одну братскую могилу на центральной площади города Тиссавара.

Серебристые ели, юные карпатские сосны выстроились вокруг литой бронзовой ограды. У подножья обелиска зеленел никогда не увядающий горный мох… Чуть ли не круглый год цветут здесь розы: белые и алые, розовые и оранжевые, с берегов Дуная и озера Балатон, горные и равнинные, все виды роз, какие только есть в Венгрии. Венгры кладут на мрамор надгробной плиты горные фиалки, подснежники, тюльпаны, незабудки, сирень, ветки японской вишни с гроздьями цветов, венки из махровой гвоздики, многоцветные маки.

Днем и ночью под толстым матовым стеклом, на котором начертаны имена погибших, струится неоновое пламя. И рядом с этим вечным огнем часто загорается скромная восковая свеча, поставленная крестьянкой из земледельческого кооператива имени Матиаса Ракоши или какой-нибудь труженицей города Тиссавара.

Пионерская колонна, проходя мимо могилы советских воинов, дружно вскинет руки над головами и провозгласит:

– Элоре, пайташок! Вперед, друзья!

Венгерский солдат не пройдет мимо, чтобы не отдать честь праху бойцов великой армии, которая помогла миллионам людей отвоевать свободу и мир.

Всякий, кто едет из Вены в Будапешт, в Советский Союз, или из Москвы в Будапешт и Вену, считает сердечным своим долгом склонить голову перед гранитным обелиском.

Готовясь к переходу советской границы, Кларк поставил в известность своих начальников, что он при благоприятном исходе его командировки использует новый, придуманный им прием связи: перешлет на тиссаварскую могилу советских героев букет сирени с приколотой к нему муаровой ленточкой. Завтра, а может быть уже сегодня, шеф Кларка получит орденскую ленточку, на которой шифром будет написано первое донесение нового яворского агента: «Закрепился, как предусмотрено. “Старик” погиб. Возникла опасность провала. Принял меры. На русском паровозе № 50/49 в какой-нибудь следующий рейс будет направлен в поддувале, в асбестовом мешке, “Бездомный”. Укройте в надежном месте. Подробности – позже».

Иван Белограй звонко шлепнул себя по лбу:

– Да, Петро, чуть было не забыл! Слыхал, какое мне счастье сегодня привалило? Выиграл по займу. Да еще как! Двадцать пять тысченок с неба упало… Куплю «Победу».

Он подмигнул Василию Гойде:

– Приходи после работы – кутнем так, что в Карпатах аукнется. Адрес запомни: Степная, 16, дом бабки Марии. Пока!

15

Василий Гойда вернулся из поездки в Венгрию на следующий день, в воскресенье, жарким утром. Едва он успел помыться и переодеться в праздничный костюм, как в дом ввалился шумный и веселый, уже порядочно охмелевший Иван Белограй.

– Купил! Без всякой очереди! – объявил он. – Новенькая. Сто километров на спидометре. Пойдем! – Он схватил Гойду за руку, потащил на улицу.

Перед домом, окруженная босоногими мальчишками, сверкая на солнце никелем и свежей полированной нитроэмалью, сдержанно урчала хорошо отрегулированным мотором песочного цвета «Победа». Брезентовый верх ее был сдвинут гармошкой назад. Из-под лобового стекла рвалась в небо гибкая выдвижная антенна. На заднем сиденье валялась целая гора свертков и пакетов с фирменными штампами «Гастронома», «Арарата» и «Главкондитера».

– Поехали, Вася, на обкатку, – Иван Белограй втолкнул Гойду на переднее сиденье, захлопнув за ним дверцу, сел за руль.

– Дяденька, покатайте, – хором закричали мальчишки.

«Как бы поступил сейчас Иван Белограй?» – Такие вопросы теперь Кларк задавал себе тысячу раз на день. Он изо всех сил старался забыть, что носит кличку «Колумбус», что зарегистрирован в американской разведке «Си-Ай-Си» под номером 665/19. Наставники Кларка, в бытность его в тайной школе, поучали своих воспитанников: как бы искусно ни действовал разведчик при помощи внешних приемов, все равно он рано или поздно провалится на какой-нибудь непредвиденной мелочи. Если же он сумеет внушить себе на какое-то время, что он не американец, не воспитанник тайного колледжа, не диверсант, если он сумеет в нужный момент внутренне перевоплощаться в советского человека, ему суждена долгая жизнь.

– Давай, садись, живо! – Кларк подхватил замурзанного лохматоголового мальчишку и бросил на заднее сиденье. – Все садись!

Ватага ребятишек, толкая друг друга, с восторженными криками устремилась в машину.

Белограй дал протяжный сигнал, лихо рванул с места и помчался по Железнодорожной улице, к центру Явора.

– Ну, как? – спросил Белограй и подмигнул Василию Гойде.

– Здорово!

Молодой машинист был потрясен, казалось Кларку, и великолепием машины и тем, как ловко ведет ее бывший пехотинец.

По главным бульварным улицам города проехали медленно, шурша туго накачанными шинами и распространяя острый запах искусственной кожи, резины и невыветрившейся краски. Сотни людей прохлаждались на бульварах, в тени каштанов и лип, и все удивленно-радостными главами встречали и провожали открытую «Победу», полную ликующих мальчишек.

Василий Гойда жадно, с гордостью, казалось Кларку, перехватывал эти взгляды.

«Гордись, дурак! Специально для тебя все это разыграно».

– Слушай, Иван, а почему ты не спрашиваешь, положил я цветы на могилу твоего друга или не положил?

Белограй притормозил машину и с удивлением обернулся к Гойде. Его густые черные брови взметнулись на лоб.

– Васек, а зачем я буду про это спрашивать, если твердо знаю, что ты… моя просьба святая, ее нельзя не выполнить.

Кларк трижды проехал центральную часть города. Пусть яворяне увидят, как демобилизованный старшина Иван Белограй, будущий муж Терезии Симак, любит детей, как он сдружился с яворской знаменитостью, Василием Гойдой.

– Ну а теперь куда? – спросил Белограй, когда вернулись на Железнодорожную и высадили детвору.

– Куда хочешь, – покорно ответил Василий Гойда, – хоть на край света. Люблю машину. – Он нежно погладил белоснежный руль. – Кажется, не по той дорожке пошел. Придется переквалифицироваться на шофера.

Белограй хлопнул Гойду по коленке:

– Васек, давай махнем по всему Закарпатью.

– Поехали!

Направились на север, по центральной дороге. Отцветающие яблони и груши вплотную жались к автостраде. Струя ветра, завихренная стремительным движением машины, срывала с деревьев бело-розовый цвет и устилала им асфальт и обочины.

– Видишь, Васек, как шествуем, – подмигнул Белограй.

Гойда молча, с блаженной улыбкой на губах, кивнул головой.

Перед большим железнодорожным тоннелем, у кирпичной будки путевого обходчика, Белограй остановил машину, озабоченно посмотрел на приборы.

– Перекур: мотор чуток поднагрелся. Выжимал на радостях лишние километры. Остынет вода, и поедем дальше. Хотя – зачем ждать? Давай лучше переменим воду. Вон и колодец на наше счастье.

Кларк и Гойда направились к домику, обнесенному невысоким частоколом, с черешнями под окнами. Дорожка, выложенная речной галькой, засыпанная свежим песком и обсаженная уже кустившимися георгинами, соединяла автостраду с владением путевого обходчика.

Это была та самая железнодорожная будка, которая служила Кларку ориентиром в туманную ночь, когда он переходил границу. Остановился он здесь не случайно. Еще в те дни, когда готовился к переходу границы, спланировал завербовать Певчука и постепенно подготовить из него своего ближайшего помощника. Дело казалось Кларку верным. Тарас Кузьмич Певчук был родным братом Дениса Певчука, американца закарпатского происхождения, двадцать лет живущего в Нью-Йорке, имеющего жену американку, детей и звание лейтенанта американской портовой полиции. Предусмотрительный Джон Файн, снаряжавший Кларка в Явор, снабдил своего подчиненного письмом, собственноручно написанным Денисом Певчуком. Брат путевого обходчика в первых строках, как водится, передавал приветы, потом описывал свое житье в далекой Америке и просил Тараса не забывать его и писать ему почаще «через подателя сего письма».

Само собой разумеется, Кларк не собирался теперь же, при первой встрече, вручить братское послание Тарасу Певчуку. Не раскроется он перед ним и в другой раз, может быть, и в третий. Агент, получивший задание работать с дальним прицелом, имеет возможность не спешить.

Цель сегодняшнего посещения Певчука была весьма скромная: обстоятельно познакомиться с путевым обходчиком, завоевать его расположение к себе с помощью Василия Гойды и выигранных по облигации денег. Вот пока и все.

Купленный за деньги, рискующий жизнью ради денег, готовый убивать и разрушать ради денег, Кларк считал деньги сильнейшим своим оружием, универсальным средством, одинаково годным для вербовки механика Гойды и путевого обходчика Певчука. Кларк был уверен, что все покупается, все продается. Надо только уметь это сделать.

Кларк подошел к ограде, постучал каблуком сапога о калитку.

На каменное крылечко вышел хозяин.

– Эй, вуйко, ведро водички не пожалей для пролетарских туристов.

Хозяин не спешил с ответом. Кряжистый, лобастый, широко расставив ноги, он стоял под тенистым навесом. Лицо его было скуластым, загорелым до черноты. Шея толстая, мускулистая, кисти рук богатырские. Это и был Певчук, путевой обходчик. Он молча, приставив ладонь к глазам, вглядывался в людей, стоявших у калитки.

– Здоровеньки булы, Тарас Кузьмич, – Гойда снял фуражку, поклонился.

– А, это ты, Васыль, – сотни мельчайших морщинок побежали по твердому, будто высеченному из гранита лицу Певчука: он улыбнулся. – Здорово, механик!

Гойда и Певчук были знакомы. Каждый раз, поднимаясь с поездом в горы, Василий видел могучую фигуру обходчика или у шлагбаума переезда, с желтым флажком в поднятой руке, или с фонарем перед входом в большой тоннель, или на краю пропасти, у моста через горную реку Латорицу.

Железнодорожники обменялись рукопожатием. Гойда кивнул в сторону Белограя.

– Это мой друг, демобилизованный старшина, собственник вот этой роскошной машины.

Кларк приложил руку к козырьку фуражки, скромно добавил:

– И слесарь яворского депо! Третий разряд. – Он засмеялся и энергично встряхнул тяжелую мозолистую руку Певчука.

– Слесарь? – с деланным разочарованием проговорил Певчук. – Только и всего? А я думал, вы – министры. Не меньше.

– Будущие министры, папаша. Мы живем, сами знаете, в такое время, когда и черная кухарка должна уметь управлять государством. – Кларк оглянулся через плечо на машину. – Так как же насчет водички, Тарас Кузьмич? Наша красавица пить захотела. Одолжите ведерко.

– Напоим вашу красавицу, не турбуйтесь. Куда же это вы прямуете, будущие министры?

– Да так, никуда. Катаемся. Совершаем туристское турне по Закарпатью. По случаю счастливого выигрыша.

– Какого такого выигрыша?

– Васек, расскажи папаше о пользе государственных займов, а я пока свое шоферское дело сделаю.

Кларк выпустил из мотора горячую воду, вытащил из колодца ведро холодной, заправил машину и вернулся на крылечко под черепичным навесом. В его руках была белая булка, кольцо колбасы и бутылка водки.

– Ну, теперь в курсе нашего счастья, папаша? Вот тебе натуроплата за воду. Выпей за здоровье Ивана и Васыля и пожелай, чтобы еще одна наша облигация выиграла.

– Куда вам еще, – искренне позавидовал Певчук. – Двадцать пять тысяч!.. Да если бы на мою долю такое счастье хоть раз в жизни выпало, я бы…

– Интересно, – подхватил Кларк, – что бы вы сделали с таким капиталом?

– О, я бы по-хозяйски им распорядился.

– Ну, ну, как?

Тарас Кузьмич загнул большой палец.

– Перво-наперво я бы сменил старую корову, – он загнул второй палец. – Потом бы одел во все новое, с ног до головы, первый раз в жизни, всю свою певческую голоштанную команду: Ивана та Петра, Марью та Галину, Явдоху та Степана, Миколу та Веру.

– Что это за певческая команда?

– Сыновья и дочери, бодай им. Их у меня восьмеро. И девятый не за горами.

– Вот это да! – с восхищением произнес Кларк. – Так вы, значит, не обыкновенный папаша, а папаша-герой. Ну, рассказывайте дальше, как бы вы распорядились капиталом?

– Купил бы приданое для девятого.

– Еще? – допытывался Кларк, и лукавая улыбка все больше и больше морщила его румяные губы.

– Справил бы свадьбу Галины.

– Еще?

– Все! Нет, постой, не все. Еще одну думку маю, – Тарас Кузьмич поскреб затылок. – Заказал бы я себе фамильные часы, такие точные, шоб у меня все машинисты проверяли время. И такие живучие, шоб они в наследства сынам достались. – Певчук перевел дыхание, застенчиво улыбнулся. – Вот, теперь все.

– Н-да! – Кларк посмотрел на Василия Гойду и вдруг озорно подмигнул ему, шумно ударил себя по карману. – Эх, папаша, быть по-твоему! Пусть все случится, как в той сказке. – Он вытащил пачку новеньких сторублевок и бросил ее на каменное крылечко, к ногам путевого обходчика. – Смени корову. Сыграй свадьбу Галины. Одень с ног до головы свою команду. Закажи фамильные часы. Будь здоров, капиталист! Да не болтай про наш подарок, а то нам, богачам на час, не отбиться от просителей.

Кларк похлопал по плечу ошалелого Певчука, схватил за руку Василия Гойду и, увлекая его за собой, побежал к машине. Через минуту «Победа» скрылась за выступом скалы. Но звучный сигнал ее еще долго доносился сверху, где дорога петляла по склону горы.

…Весь день рыскал Кларк по горному Закарпатью. Побывал на обдуваемом северным ветром плато Бескид. Обедал на перевале, в Воловце. Пил «квасну воду» из свалявских минеральных источников. Любовался разливом Тиссы с высот, господствующих над городом Хуст. Погулял по главной улице верховинского Рахова. И всюду с ним неразлучно был Василий Гойда. Поздно вечером «пролетарские туристы», вконец измученные, вернулись в Явор. «Победа» остановилась на Железнодорожной. Молодой механик вышел из машины шатаясь.

– Нет, брат, я раздумал переквалифицироваться, – сказал он, прощаясь с Белограем. – На паровозе куда спокойнее.

Войдя в дом, Василий Гойда сбросил с себя притворную и настоящую усталость, сел за стол, раскрыл толстую тетрадь и подробно описал свое воскресное путешествие: где побывал со слесарем Белограем, чем тот интересовался, с кем и на какую тему разговаривал.

Рано утром, направляясь на работу, Гойда зашел в городской отдел Министерства внутренних дел и попросил дежурного доложить начальнику.

…Василий Гойда и Евгений Николаевич Зубавин давно, еще с партизанских времен, знали друг друга.

Летом 1944 года немцы блокировали в труднодоступном горном районе партизанский отряд, которым командовал Зубавин. Район Лесистых Карпат Зубавин тогда только еще осваивал, и ему до крайности нужен был хороший проводник, чтобы вырваться из смертельного кольца. И как раз в тот день дозорные привели в ущелье, где скрывались партизаны, белобрысого подпаска, одетого в рваный кожушок и обутого в прохудившиеся горные постолы из сыромятной кожи. В руках у него была пастушья дудка – свирель. Когда у него стали допытываться, зачем он пробрался в расположение партизан, он сказал:

– А так, чтобы вы послушали мою дудку. Все могу: «Камаринскую», «Верховино, свитку ты наш», «Выходила на берег Катюша», «Кто ж его знает, чего он моргает», «Каховку», «Интернационал»…

Партизаны с удовольствием выслушали весь репертуар паренька и снова взялись за допрос. И когда он принял характер, далекий от шуток, пастушок солидным басом спросил:

– Кто у вас тут старший?

Партизан в черной бурке, в заячьем треухе выступил вперед:

– Говори.

Паренек смерил его с ног до головы недоверчивым взглядом, покачал головой.

– Нет! Я хочу говорить с самым старшим.

Его привели в шалаш, сделанный из еловых веток. Огромный вуйко, дядя, обросший страшной бородой Черномора, сидел на пеньке, держа карту на коленях. У его ног лежала овчарка.

Черномор разгладил пышную свою бороду, подмигнул автоматчикам.

– Что это вы за песенника привели, а? Откуда он взялся? Ты кто такой? – строго спросил командир.

– Я от Степана Грозного, – ответил пастух. – А вы Батя, да? – не дожидаясь ответа, он сел на землю и деловито начал вспарывать шов дерюжных штанов. – Вот!.. – он протянул командиру тонкий рулончик бумаги.

Батя читал записку долго, внимательно, хотя там суть дела, как знал Васыль, была изложена кратко и ясно, рукою не менее знаменитого партизана, чем сам Батя: «Посылаю проводника. Выведет вас куда угодно, хоть на вершину Говерло»…

– Так… – проговорил Черномор. – Ну-ка, хлопчик, приплынь до мене.

Васыль вплотную приблизился к черной, пропахшей дымом костра бороде. Прямо, не мигая, смотрел он в глаза Бати и с улыбкой ждал, что будет дальше.

– Стоять ривно! – скомандовал командир. – Не колыхаться, як та хворостина в чистому поли. Вот так!.. – Он поцеловал оборванного партизанского посла.

Мальчик смутился до слез, весь заалел.

– Значит, обещаешь полную безопасность?

Васыль закивал головой.

– А какую дашь гарантию? – Батя прищурился.

Обветренное, с пошерхлыми губами лицо Гойды стало серьезным, строгим.

– Пусть я победы не дождусь, если не выведу вас на простор!

– Вот теперь никаких сомнений не имею. – Зубавин засмеялся. – Что хочешь в награду? Обещаю исполнить любое твое желание.

Так встретились Васыль Гойда и Евгений Николаевич Зубавин. Еще целый год воевали они в Карпатах, в Трансильвании и Альпах. Довелось им побывать и в Берлине. После войны их дороги разошлись, но не прошла даром дружба с Зубавиным. Партизанская отвага и смелость, настойчивость и уменье разбираться в людях, готовность преодолеть любые трудности пригодились Василию Гойде и в мирные дни, в труде. Он гораздо быстрее, чем другие, в течение трех лет, заработал право на управление паровозом.

…Майор Зубавин поднялся из-за стола и, раскинув руки, пошел навстречу Василию Гойде.

– А, «Дудошник»! (Это была партизанская кличка Гойды.) Здорово, Василий Иваныч. Ты что же так долго не показываешься? Месяца три не виделись. Зазнался, что ли?

– Как не зазнаться, Евгений Николаевич! – улыбнулся Гойда. – Механик!.. Третью неделю самостоятельно таскаю поезда в Карпаты и за границу.

– Слыхал, слыхал. Поздравляю. Садись и рассказывай, как живешь.

– В другой раз, Евгений Николаевич, расскажу, а сейчас…

Расстегнув шинель, Гойда достал из-под полы чуть привянувший, распространяющий острый аромат увядания букет сирени с приколотой к нему орденской ленточкой. Потом в его руках появилась толстая тетрадь в клеенчатой обложке.