Текст книги "Над Тиссой (сборник)"

– Дружок у меня появился, Евгений Николаевич. Рубаха-парень. Гвардеец. Орденов – на десятерых. Веселый. Песенный. Девчата на него засматриваются, а я… Подозрительный он тип. Конечно, может быть, я ошибаюсь… Вот, посмотрите.

Гойда положил на стол букет сирени и развернул тетрадь на той странице, где подробно рассказывалось, как, когда и при каких обстоятельствах впервые встретился с Иваном Белограем.

Майор Зубавин молча, ни разу не взглянув на Гойду, прочитал его записки. Васыль не сводил глаз с лица Зубавина, стараясь угадать, ошибся он или не ошибся. Но прочитана уже последняя страница, а лицо Зубавина по-прежнему невозмутимо спокойно.

– Ну? – наконец, не выдержав тягостного молчания майора, спросил Гойда.

Зубавин не ответил. Выдвинув ящик письменного стола, он достал лупу, тщательно протер ее замшей и склонился над букетом. Не найдя ничего достойного внимания в ветках сирени, он отодвинул их и стал пристально изучать орденскую ленточку.

– Я так и думал! – воскликнул он и посмотрел на Гойду добрыми и благодарными глазами. – Молодец, Вася!

– Что, Евгений Николаевич?

– Сейчас все выясним. Потерпи.

Он достал из сейфа флакон с какой-то прозрачной жидкостью, налил ее в стакан и окунул ленточку.

– Почта! Шифрованная! – объявил он, рассматривая через лупу цифры, искусно нанесенные на ткань.

Зубавин позвонил. Вошел пожилой человек с погонами капитана. Зубавин бережно, пинцетом взял ленточку, завернул ее в лист чистой бумаги.

– Срочно расшифруйте.

Капитан сдержанно кивнул седеющей головой, молча вышел.

– Значит, твой дружок больше всего интересовался тоннелями и железнодорожными мостами? – поворачиваясь к Гойде, спросил Зубавин. – Зачем же ему это надо, как ты думаешь?

– Думаю, пока присматривает, что и как. Выбирает подходящие позиции и помощников. Дудки! Ни одного не найдет.

– А этот… путевой обходчик, Певчук?

– Просчитался и с этим. Вернет Тарас Кузьмич деньги, вот увидите. Или вам доставит. Головой за него ручаюсь.

– Есть чем поручиться! – Зубавин потрепал тугие пшеничные кудри механика. – Спасибо, Василий Иванович. Умница. Каким был, таким и остался.

В один из обыкновенных рабочих дней майор Зубавин подъехал к яворскому депо в сопровождении Грончака. Не привлекая к себе внимания, они прошли в кабинет начальника депо.

Из окна кабинета хорошо были видны все канавы, на которых ремонтировались паровозы. На первой канаве работал слесарь Белограй. В синей спецовке, белокурый и веселый, беспечно насвистывая, он сидел на крыше паровозной будки, монтировал сияющий медью сигнал. Зубавин не мог оторвать от него взгляда. Кажется, всe ясно, а он все смотрел и смотрел, как бы разгадывая еще какую-то тайну лазутчика.

Долго и через сложные препятствия пробивался Зубавин к этому белокурому песиголовцу.

С гибелью Дзюбы и исчезновением шофера Скибана была потеряна нить, ведущая к главному нарушителю. Все поиски надо было начинать сначала, от истоков событий.

Зубавин решил установить личность каждого, кто прибыл в Явор после того дня, когда была нарушена граница. Людей набралось порядочно. Зубавина в первую очередь заинтересовали семь человек, те, кто определились на работу в депо и на станцию: два паровозных слесаря, кочегар, стрелочник, составитель, телеграфист и официант вокзального ресторана. Вот среди этих людей, под маской советского человека, возможно, и скрывается шеф Карела Грончака. Конечно, эти предположения могли оказаться ошибочными. Зубавин был готов к неожиданности. Тот факт, что шеф Грончака должен был действовать на железной дороге, не означал еще, что он обязательно будет служить здесь же. Он мог устроиться и в городе, работать парикмахером, счетоводом, продавцом.

Враг был опытен и осторожен – он не попался в ловушку, не пришел в больницу, к своему подручному.

Из семи человек, на которых Зубавин пока сосредоточил свое внимание, ничем не выделялся паровозный слесарь, демобилизованный старшина Иван Федорович Белограй. Документы его были в полном порядке. Убедительными казались и мотивы, по которым он приехал в Явор. Работал Белограй не хуже всякого другого слесаря, с усердием и умело.

Было установлено, что Белограя рекомендовал на работу в депо военком Пирожниченко как своего фронтового друга. Зубавин направился к военкому, чтобы проверить свое впечатление о Белограе и оставить его в покое. Но майор Пирожниченко ничего не подтвердил, наоборот, он посеял в душе Зубавина сомнение. Оказывается, они вовсе не были фронтовыми друзьями. Даже не встречались до Явора. Почему же военком рекомендовал Белограя? Пирожниченко не смутился: а почему и не порекомендовать, если понравился человек? Ведь он заслуженный фронтовик, геройски отличился в боях за освобождение Закарпатья.

Зубавин терпеливо продолжал наблюдение за депо и станцией. Слесаря Белограя изучал особо. Он знал, что враг так или иначе, рано или поздно, должен попытаться связаться со своими сообщниками, и ждал этой попытки.

И вот – умные догадки пограничника Смолярчука, берлинские письма к Терезии Ивана Белограя и несколько веток сирени, к которым приколота орденская ленточка с прочитанной шифровкой.

Смолярчук оказался прав. Положив рядом письма, присланные Терезии из Берлина, и личное заявление демобилизованного старшины Ивана Белограя с просьбой, обращенной к начальнику депо, о принятии на работу, Зубавин без труда увидел существенную разницу почерков. Свое впечатление он проверил специальной экспертизой и свидетельством Терезии Симак.

Вызвав девушку к себе для второй беседы, Зубавин показал ей заявление лже-Белограя и спросил:

– Знакомый почерк? Белограевский?

Она покачала головой и заплакала.

Не ошибся и Василий Гойда, придя к Зубавину. Орденская ленточка с шифрованным посланием, описание воскресного путешествия по Закарпатью на «Победе» и деньги, «подаренные» путевому обходчику Певчуку, тоже приобщены к делу как весьма существенные доказательства деятельности и замыслов «пятого» нарушителя.

В те же дни из нового неожиданного источника к Зубавнину поступили данные, окончательно прояснившие трагическую судьбу человека, убитого в Карпатах. Однажды Зубавину позвонил генерал Громада и сообщил, что пражским поездом в Явор прибыла известная Вера Гавриловна Мельникова, мать Героев Советского Союза Виктора и Андрея, погибших в боях с гитлеровцами за освобождение Чехословакии. На контрольно-пропускном пункте она попросила пограничников помочь ей добраться в колхоз «Заря над Тиссой», чтобы повидаться с демобилизованным старшиной, Иваном Белограем, с которым она познакомилась месяц тому назад в поезде.

Майор Зубавин немедленно выехал на вокзал. Поговорив с Верой Гавриловной и дополнив ее рассказ имеющимися в деле документами, он установил, как, когда, кем и с какой целью был убит Иван Белограй, кто присвоил его имя.

Зубавин подвел парашютиста к окну, осторожно приоткрыл штору, спросил:

– Он?

Да, это был спутник по самолету. Карел Грончак сразу узнал его, несмотря на то что шеф был в другой одежде, но с ответом не спешил. Мучительно хотелось сказать: «Нет». Увы, насмешливое выражение лица русского ясно предупреждало, что теперь уже не имеет значения для дела, скажет он «да» или «нет».

Парашютист молча опустил голову.

16

Темная, тихая Степная улица вывела Кларка на Железнодорожную. Держась ее левой стороны, где густо чернели низкорослые декоративные вишни, он вышел на тракционные пути станции Явор и направился к депо. Ни одной звезды не было видно в низком, закрытом тучами небе. Шел мелкий холодный дождь, начавшийся еще с вечера. По карпатским предгорьям ползли темные, с белыми зимними краями облака. Сквозь сетку дождя смутно прорезывались прожекторы, установленные на стальных башнях.

Тракционные пути Кларк прошел благополучно, не встретив ни одного человека.

Паровоз № 50–49 стоял в дальнем глухом углу территории депо, за поворотным кругом. Кларк узнал его по комсомольскому значку на дымогарной коробке и по нарядным медным поясам на котле. Два часа назад машина Гойды вернулась из трудной поездки в Карпаты и теперь, перед новым рейсом, отстаивается в горячем резерве, под малым давлением пара. На рассвете на паровоз № 50–49 явится Василий Гойда, поднимет пар до нормального давления и поведет поезд через Тиссу, в Венгрию.

Кларк глянул на светящийся циферблат часов. Времени в его распоряжении оставалось мало, надо спешить.

Огонь в топке комсомольского локомотива поддерживал дежурный кочегар. На его попечении было несколько резервных машин, и ему приходилось кочевать с одной на другую. Так как время было предрассветное, то кочегар подолгу задерживался на каждом паровозе; дремал, привалившись к горячему кожуху котла.

Пользуясь этим, Кларк незамеченным проник под локомотив. Скибан давно затаился между колесными парами, под тендером. Кларк сжал его плечо и шепотом, неслышным уже на расстоянии метра, сказал:

– Пора! Все готово?

– Да. – Скибан прижался горячими сухими губами к уху Кларка и коротко проинструктировал, что и как тот должен был делать.

– Ну, счастливо! Вот тебе деньги и явка…

Кларк пожал руку Скибану и затем ловко и быстро, будто делал все это в тысячу первый раз, справился со своими обязанностями: упаковал обреченного Скибана в двойной асбестовый мешок с продухом, закрытым густой марлей, и, подхватив беспомощную, судорожно окаменевшую куклу, всунул ее в поддувало головой вперед, лицом вниз, к решетке, через которую в топку паровоза поступал свежий воздух. Потом он пробрался на паровоз и при закрытых наглухо дверях основательно поворошил содержимое топки. Раскаленный шлак и не сгоревшая до конца угольная мелочь обильно просыпались через колосниковую решетку в поддувало и замаскировали асбестовое чучело.

На этом миссия Кларка была закончена, можно было и уходить, но он не торопился. Многочисленные удачи, сопутствующие Кларку на каждом шагу, как ему казалось, сделали его самоуверенным. Сидя на корточках под тендером, потягивая сигаретку, зажатую в кулак, он отдыхал и любовался делом рук своих. «Здорово придумал, собака. Воспользуюсь скибановским способом, когда придет время отдавать концы», – решил он.

Покурив, осторожно выполз на глухую сторону паровоза под высокий бетонный забор и, оглядываясь, сжимая рукоятку автоматического многозарядного пистолета, неслышно ступая, двинулся в обратный путь. Дождь все еще обильно кропил землю.

Ни один человек не встретился Кларку до самой Степной улицы. И позади, за целый квартал, никого не было видно. И все же он счел благоразумным даже теперь быть крайне осторожным. Прошел мимо Степной, свернул на Виноградную и, пройдя ее почти насквозь, вдруг пропал на пустыре, заросшем высоким бурьяном. Затаившись около кирпичных развалин разрушенного во время войны дома, он напряженно вглядывался и вслушивался: не идет ли кто-нибудь по его следам. Было тихо.

За дни и недели своего пребывания на советской земле Кларк не жил спокойно ни одного часа. Все как будто шло хорошо, тем не менее он всегда был настороже, всегда готов к встрече лицом к лицу со своим смертельным противником. Чей-нибудь пристальный взгляд, чье-нибудь, может быть и безобидное, присутствие за его спиной сейчас же заставляли его крепче сжимать рукоятку пистолета в кармане. С каким бы легким сердцем ни возвращался домой, он неизменно ждал засады.

Иначе и не могло быть. Несмотря на свои удачи в Яворе, Кларк не самообольщался: рано или поздно он будет расшифрован. Как показывает опыт провалов его предшественников, это чаще всего случается рано, неожиданно, вдруг. Поселившись на Степной, Кларк тщательно обследовал всю улицу и дом № 16, принадлежащий всем известной в Яворе бабке Марии. На другой день он уже знал несколько необычных подступов к Степной и к своему дому. Кроме того, приспосабливаясь к местным условиям, он выработал верный способ незаметно исчезнуть из дома в случае нужды: через отверстие, вырезанное в потолке чулана, и через большой подвал, имеющий два выхода: в кухню и в сад. Кроме того, Кларк давно, еще будучи за границей, во всех деталях изучил город Явор и его окрестности. Большое внимание он уделил также району, прилегающему непосредственно к государственной границе. На случай бегства он выработал отличный маршрут: не оставляя следов, скроется в глухих высокогорных лесах, по соседству с румынскими Альпами, с тем чтобы в одну какую-нибудь особенно туманную ночь прорваться через кордон.

Такая большая забота Кларка о своем отступлении нисколько не противоречила его сущности, ибо он так же тщательно обучался отступать, как и наступать. За годы пребывания в тайной школе американской разведки, систематически и упорно тренируясь, Кларк добился того, что лазал по скалам не хуже первоклассного альпиниста, мог перепрыгнуть реку, воспользовавшись канатом, привязанным к дереву, великолепно управлял мотоциклом, автомобилями всех систем, плавал, как рыба, нырял, неустанно бегал на десятки километров, стрелял без промаха, подражал голосам многих птиц и зверей.

Даже самый умный, смелый, отчаянный, глубоко замаскировавшийся агент, жизнь которого протекает в условиях, далеких от первобытных, должен быть, как говорили школьные инструкторы Кларка, универсальным спортсменом-рекордистом, готовым в случае необходимости воспользоваться в полной мере своей силой и сноровкой! А жизнь тайного агента чревата всякими неожиданностями. Засыпая, будь готов к нападению. Просыпаясь, жди удара из-за угла. Встречая всеобщее радушие, зорко ищи вокруг себя недоброжелателя, завистника, злопыхателя. Никогда не иди прямо, если можно сделать зигзаг. Скромно и беспечно улыбайся, но будь всегда тигром в душе. Опереди всякого, кто попытается надеть на тебя наручники. Таковы были писаные и неписаные наставления школьных инструкторов Кларка. Он строго придерживался их в своей тайной жизни…

Кларк выбрался из старых кирпичных развалин, пересек пустырь с востока на запад и осторожно вышел в тыл Степной, как раз напротив дома № 16. В молодых листьях яблонь монотонно шуршал дождь. Скупо блестели лужи на твердой садовой тропинке. Туманным пятном выделялась на фоне черного неба белая оцинкованная крыша дома бабки Марии.

Наметанный, привычный к темноте глаз Кларка придирчиво осмотрел поленницу дров, навес, все затененные углы двора, – не ждет ли его где-нибудь засада? Не обнаружив ничего подозрительного, он бесшумно перелез через каменный заборчик, отделявший сад от пустыря, уверенно направился к дому. Стараясь не шуметь, вставил свой ключ в замок. Дважды повернул его, нажал коленом на отсыревшую от дождя дверь и тихонько, чтобы не заскрипела, распахнул ее. Но переступить порог он не спешил. Что-то остановило его. Старый деревянный дом, давно отживший свой век, дохнул, как всегда, на Кларка отвратительной заматерелой затхлостью и еще чем-то неожиданно новым, кажется, табачным дымом. Кларк потянул носом. Да, определенно – папиросный дым, не ошибся. Откуда же он взялся, если бабка Мария не курит?

А кроме нее, никого не должно быть в доме.

Склонив голову к плечу и держа пистолет в правой руке, а небольшой выключенный электрический фонарик в левой, Кларк стоял на крылечке и мысленно пробирался по коридору, заставленному всякой рухлядью: сломанными стульями, полуистлевшими корзинами, черными бутылями, расколотыми горшками. Вот узкая дверь, ведущая в чулан. Вероятнее всего, за нею притаился тот, кто должен первым схватить Кларка. Дальше, за печным выступом, может быть, стоял еще один человек. В кухне – третий.

Кларк, не двигаясь, оглянулся через плечо – не отрезан ли уже и путь отступления. На крылечке и вблизи никого не было. Тихо и во всех концах двора и сада. Hи единого звука не доносилось из темной утробы дома. Кларк перевел дыхание, вытер ледяную испарину на лбу и решительно, с сильно бьющимся сердцем, перешагнул порог, включил электрический фонарик, чтобы проверить свои опасения. И в тот же момент кто-то ловкий, стремительный бросился на Кларка из-за входной двери, пытаясь схватить его за руки и сбить с ног. Но уверенность нападавшего в том, что он действует неожиданно, неотразимо, была так велика, напор оказался так нерасчетлив, что Кларк, в совершенстве владеющий всеми костоломными способами рукопашной борьбы, без особого труда перебросил противника через себя на каменные ступеньки крыльца и устремился в сад. Лавируя между деревьями, сбивая головой росу с веток, вырвался на Виноградную. Вслед было послано несколько очередей из автоматов, но ни одна пуля не причинила ему вреда.

С Виноградной Кларк проходным двором благополучно пробился на Днепровскую улицу. Дальше, придерживаясь заранее выработанного маршрута, он должен был пробраться Каменным переулком к пересохшему руслу Южного канала и, следуя по его твердому дну, выйти в лес, а потом и в горы. Непредвиденное обстоятельство значительно упростило трудную задачу.

На безлюдной тихой Днепровской улице Кларк увидел небольшой полуторатонный хлебовоз, стоявший перед булочной. Мотор его тихонько урчал. На месте водителя никого не было. Кларк открыл дверцу кабины, сел за руль, выжал сцепление, включил первую скорость и осторожно, на самом малом газу, повел машину. Заворачивая за угол, он оглянулся и увидел выскочившего из булочной шофера. Размахивая руками, что-то крича, тот бросился догонять свою машину. Но как же ему догнать ее, такую быстроходную, послушную! Себе на беду водитель недавно отремонтировал мотор, отрегулировал его, как часы. До ста километров из него теперь можно выжать. И Кларк выжал. Он промчался по всей Киевской, свернул на Ужгородскую, потом на Красную, на бульвар Тараса Шевченко. Заметая следы, выключил фары, с риском врезаться в какой-нибудь каменный столб или в забор прогрохотал по темным узким переулкам Нагорной стороны и выскочил к железной дороге. Напрямик, по рельсам и шпалам, пересек насыпь, спустился в Цыганскую слободку, расположившуюся по обе стороны шоссе своими глинобитными домиками, крытыми камышом и соломой. Тут, уже не маскируясь, включив большой свет, Кларк дал полный газ и полетел в горы. Асфальтовая лента, помытая дождем, с белоснежными оградительными столбиками по обочинам, была безлюдной: ни одной машины, ни одной подводы навстречу, ни одного прохожего.

До рассвета оставалось много времени, более двух часов. В избытке имелся и бензин в баке машины. Отлично работал мотор. Можно было мчаться и мчаться на северо-восток, в горы, к карпатским перевалам, к большим дорогам страны. Но Кларк остановился на сороковом километре, на дальних подступах к крупному населенному пункту Дубровка.

Не выключая мотора, он отпустил ручной тормоз, вышел из машины. Хлебовоз легко покатился под уклон, быстро набирая скорость. Следуя по прямой, он с каждым оборотом колеса сбивался с наезженной колеи вправо, на обочину, к пропасти. На крутом повороте дороги машина срезала передним буфером оградительные столбики и, ломая кустарник и небольшие деревца, рухнула вниз, в ущелье, полное предрассветного тумана.

Утром одна из групп, выброшенных пограничниками и органами МВД по всем направлениям вероятного движения Кларка, обнаружила в пропасти разбитый хлебовоз, угнанный из Явора. Но след беглеца, усиленно обработанный химикалиями, не могла взять даже лучшая во всем Закарпатье розыскная собака.

К утру Кларк вышел в такой горный район, где обрывались колесные дороги. Отсюда начинались трудные летние тропинки, испокон веков проложенные пастухами. Вели они на альпийские луга, на поднебесное плоскогорье Восточных Полонин, на главные Карпатские хребты. Став на одну из них, Кларк мог быстро, кратчайшим путем, с наименьшей затратой сил и времени выйти к границе. Преимущества скотопрогонных тропинок перед бездорожьем лесной чащи были как будто бесспорны, но Кларк долго раздумывал, прежде чем принять решение в их пользу. Дело в том, что на проторенной пастухами тропе он мог неожиданно встретиться с людьми. Кто бы ни был этот человек, с кем столкнется Кларк, все равно он чрезвычайно опасен для него. Теперь Кларк никому не верил. Теперь в каждом человеке видел своего смертельного врага. Беззубый старик или девочка с косичкой попадется на его пути, подросток с песней на губах или молчаливый лесоруб с топором за поясом – любого не пропустит мимо себя. Никто не должен знать, куда пойдет Кларк.

Он шел одержимо, час за часом, боясь потратить на отдых хотя бы одну минуту. Сваленные бурей толстоствольные буки, обросшие мхом, истлевшие до черноты или только-только тронутые гнилью, лежали там и сям, по обе стороны тропинки. И все, как один, кронами вниз, к долине.

Почти на каждом камне ярко зеленел толстый плюшевый нарост мха, щедро напитанного влагой. Отпечатки ног людей и зверей, оставленные на мягких местах тропы, были полны дождевой воды. Ржавые родники выбивались из скалистых расщелин.

Подниматься по крутой, размытой дождем тропинке в обыкновенных, без шипов и железных кошек, сапогах было очень тяжело. К полудню, несмотря на огромный запас сил и на подстегивающее его сознание, что преследование неминуемо, Кларк резко снизил темп. Потом без особого сопротивления позволил себе остановиться. Отдыхал полчаса. Сидя под большой темной елкой, чуть ли не до самого корня покрытой длинными мохнатыми ветками, он подсчитал, сколько ему еще понадобится времени, чтобы добраться к вершине горы Поп Иван, к румыно-советской границе. Если идти так, как сегодня, если никто не помешает сбиться с курса, если совсем не спать и отдыхать недолго, урывками, если удастся забыть, что ты голоден, то даже в этом случае понадобится ночь, день и еще половина следующей ночи. Не много ли? Не перекроют ли к этому времени пограничники все, даже самые недоступные, глухие тропинки?

Кларк вскочил и двинулся в гору.

Лес скоро начал редеть. Часто появлялись полянки, усыпанные большими, зелеными от мхов камнями, травянистые, с островками белой ромашки. Проходя одной из таких полянок, Кларк вдруг услышал фырканье коня и гулкий звон кованых копыт по каменистой тропе. Отступать было поздно: весь он на виду, как на ладони. Случилось то, чего так опасался Кларк: навстречу ему, перед низкорослой, пегой, навьюченной до отказа лошадью шел человек в широкополой черной шляпе, в кожушке, вывернутом шерстью наружу, в сыромятных постолах, с палкой в руках.

Кларк, не сбавляя шага, сближался с человеком, которого он, – не зная ни его фамилии, ни имени, ни откуда он родом, ни где живет, добр тот или зол, молод или стар, – обрек на смерть.

Верховинский пастух, столкнувшись лицом к лицу с Кларком, остановился, сдернул шляпу и приветливо, как хорошо знакомому, поклонился.

– Вот и вы! Здравствуйте. Мы вас уже два дня выглядывали. Вы из Ужгорода, да? Ветеринар? Где же ваш поводырь?

Кларк молчал, с любопытством разглядывая человека, которому осталось жить всего одну или две минуты. Волосы у него пепельно-бурые, с густой проседью на висках. Высокий лоб был изрыт глубокими поперечными морщинами. Под темными бровями молодо светились большие серые глаза. Крупный нос, щеки и подбородок грубо обветрены.

Угрюмое молчание Кларка, его упорный, не предвещавший ничего доброго взгляд испугали пастуха. Он перестал улыбаться и попятился назад к лошади, как бы ища у нее защиты.

Кларк выстрелил. Сильно разреженный воздух приглушил звук выстрела – он был слышен не далее двухсот метров.

В переметных сумках не оказалось ничего съестного и полезного для Кларка. Он оттащил труп за ближние кусты, завел лошадь в лес, привязал к дереву так, чтобы ее не было видно с тропинки, и направился дальше. Но теперь он шел в стороне от пастушьей дороги, Оленьим урочищем. Непроглядной чащей. По компасу. Открытых мест совсем избегал. Только с наступлением темноты он снова выбрался на пастушью тропу. Надвинулась ночь, а Кларк все шел. Перед рассветом немного отдохнул. Спал на срезанных еловых ветках, под открытым небом. Ранним утром, с первым проблеском дня, снова шагал.

Высокогорная граница приближалась, но и силы Кларка были на исходе.

Мелкий густой дождь, начавшийся еще позавчера, не затихал. С севера, от перевалов, беспрестанно, одна за другой, наползали тяжелые рыхлые тучи, несущие в теплое Закарпатье неприютные холод и сырость. В ущельях от зари до зари не редели сумерки. Хвойные леса, до отказа напитанные влагой, мрачно чернели на горных склонах сквозь дым тумана. Ручьи, потоки и речушки шумно клокотали на мшистых валунах и бешено мчались вниз, к Тиссе.

Насквозь промокший, выбившийся из сил, Кларк вынужден был в конце концов покинуть непроходимые чащи Оленьего урочища и выйти на опасные полонины. Опять был большой риск встретиться с людьми, но было еще большее и непреодолимое желание обсушиться у жаркой ватры, костра, поесть пастушьего хлеба, выпить овечьего молока и покурить.

Тоненький ручеек, сочащийся сквозь изумрудные мхи, вывел Кларка на травянистую поляну, зажатую с трех сторон крутыми скалистыми склонами горных вершин, составлявшими верхний пояс альпийских лугов. Три пастушьих рубленых шалаша, колыбы, стояли у родника. Неподалеку от них – открытые загородки для скота. Небольшое стадо овец и коров паслось на поляне. Слабый ветерок, подувший в сторону Кларка, принес головокружительный аромат кислой шерсти и парного молока. Как ни велик был соблазн, но у Кларка все же хватило выдержки просидеть до темноты в ельнике и высмотреть все, что ему было надо. Пастухов на полонине оказалось мало, только два. Им помогали три лохматых овчарки-волкодава.

Подоив овец и коров, пастухи слили молоко из деревянных ведер в бочку, накрыли ее белой холстиной, унесли в погребок, вырытый тут же, под горой, и отправились на отдых. Скоро над крайней колыбой, над ее широким отверстием, вырезанным в крыше, поднялся высокий и густой, светящийся искрами столб дыма: пастухи, как видно, приступили к ужину.

Прежде всего Кларк решил вволю поесть. В погребе, как он догадывался, было не только молоко, но и брынза и масло. Но как туда пробраться, не потревожив собак? Он обошел поляну верхом, по горному склону, и затем спустился к погребу с подветренной стороны. Собаки лежали на пороге колыбы у жаркого костра, ожидая остатков пастушьего ужина, и не почуяли чужого.

Насытившись и прихватив с собой порядочный брусок брынзы, Кларк покинул погреб, готовый опять всю ночь шагать по карпатским кручам. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как услышал позади себя ожесточенный лай собак. Остановился, соображая, как выгоднее поступить в его положении: отбиваться от волкодавов палкой, перестрелять их, молча удирать, маскируясь под волка («не уйдешь, загрызут»), или, наконец, позвать на помощь пастухов. Выбрал последнее: уж очень промок и продрог Кларк, отяжелел, уж очень хотелось ему просушиться и поспать хоть часок у костра, выкурить цигарку, уж очень понадеялся он на то, что не вызовет у пастухов подозрения.

Бросив брынзу приближавшимся собакам, Кларк взобрался на невысокую кривую сосну и закричал с притворным испугом:

– Ого-го-го!..

На пороге колыбы, закрывая собой яркий огонь ватры, зачернели фигуры пастухов.

– Кто там? – строго спросил молодой сильный голос. Собаки остервенело лаяли, рвали когтями и зубами кору с дерева.

– Спасайте, люди добрые, загрызут!

Тот же молодой сильный голос что-то крикнул собакам, и они замолчали, неохотно побрели в колыбу, оглядываясь и злобно ворча.

Кларк спустился на землю. Подошли пастухи. Подняв над головой керосиновые фонари, они молча, настороженно смотрели на чужого человека.

Кларк снял фуражку, пригладил ладонью влажные кудри и, стараясь быть больше испуганным, чем приветливым, протянул руку:

– Добрый вечер.

Пастухи сдержанно ответили.

– Фу, и напугали же меня ваши зверюки. На всю жизнь.

Предупреждая неизбежные вопросы, Кларк отрекомендовался областным ветеринаром, командированным нa отгонные пастбища с научной целью.

– Кочую вот с полонины на полонину, вызываю неудовольствие собак, – он вдруг подмигнул, засмеялся. – Да и люди косо на мою персону поглядывают: а кто же тебя знает, ветеринар ты или бандюга с большой дороги. Правильно я говорю? Угадал твои думки? Угадал, по глазам вижу!

Кларк дружески похлопал по плечу молодого пастуха, который смотрел на него с хмурой подозрительностью.

Белобрысый, с облупленным носом паренек смущенно улыбнулся, опустив фонарь. Одет он был в черную ватную стеганку, клетчатую рубашку, в серые грубошерстные, с начесом шаровары. На ногах ладно прилажены крепкие, на толстой подошве с железными подковками ботинки. На голове – старая солдатская шапка с алой звездочкой. В руках – тульская одностволка и фонарь «летучая мышь».

– Вашему парнишке, наверное, в каждом новом человеке шпион чудится? – насмешливо спросил Кларк, переводя взгляд на старого пастуха.

Седоусый верховинец в старинной черной шляпе и кожушке навыворот, мокрой шерстью кверху, с обкуренной трубкой в желтых, наполовину съеденных зубах, кивнул.

– Ваша правда, товарищ ветеринар. Заходьте до нашей колыбы, – размахивая фонарем, засуетился старик. – Прошу!

В рубленом шалаше, добротно проконопаченном мхом, с широкими буковыми плахами вдоль стен, было удивительно тепло, даже жарко. Кларк снял плащ, придвинулся поближе к костру. От его мокрой одежды повалил густой пар.

– Хорошо! Райская жизнь, – блаженно щурясь, стонал он, поворачиваясь к огню то спиной, то грудью, то боком.

– Нашего молочка отведайте, товарищ ветеринар, – сивоусый верховинец поставил перед Кларком большой глиняный кувшин.

– Постой, отец, дай согреться. Я хоть и сибиряк, но люблю попарить молодые косточки, – он раскинул руки, словно обнимая костер. – Красота! Человек стал великим с тех пор, как открыл огонь.

Блаженствуя около ватры, Кларк ни на одну минуту не переставал украдкой наблюдать за молодым пастухом: окончательно ли тот успокоился, не выдаст ли он свою подозрительность каким-нибудь невольно откровенным взглядом. Белобрысый подпасок, сняв ботинки, стеганку и шапку, сидя на полу около двери колыбы, мастерил маленьким гуцульским топориком новое ярмо для воловьей упряжки. Время от времени он отрывался от работы, робко поглядывал на гостя. Встречаясь с ним взглядом, Кларк всякий раз приветливо улыбался, заговорщически подмигивал: что, мол, братец, надежно сел в калошу, до сих пор выбраться из нее не можешь.

Обсохнув и выпив молока, Кларк снял сапоги, подложил под голову охапку пахучей хвои, с наслаждением вытянулся на лавке и закурил самокрутку.

– Прямо как у тещи на печке. Спасибо вам, братцы, выручили. И отблагодарю же я вас! На других полонинах полчаса читаю лекцию, а вам двухчасовую выдам.

Подпасок поднял голову, серьезно, внимательно посмотрел на Кларка. Тот засмеялся: