Текст книги "Изобретения профессора Вагнера"

– Вы не заметили его внешности после проявления?

– Шляпа была надвинута на его глаза, воротник приподнят. У него как будто была черная борода, а говорил он с иностранным акцентом.

«Кто бы это мог быть?» – думал Марамбалль, осторожно пробираясь по коридору. Ночные страхи прошли, но все же он еще не успокоился окончательно.

– Доброе утро, фрау Нейкирх, – приветствовал Марамбалль шумное дыхание хозяйки.

– Доброе утро, – сердито ответила она, хлопнув дверью. Марамбалль осторожно вошел в свою комнату. Там никого не было.

XII. «ЗВУКОВАЯ ДРАМА»

В рейхстаге только что окончилось заседание, на котором обсуждались положение промышленности и мероприятия правительства. Целый ряд министров выступил с докладами. По их сообщениям, в фабрично-заводской промышленности положение было не так уж плохо, как можно было ожидать. Успешно шла реконструкция машин применительно к «слепому» методу работ. Широко использован был хронометраж; установлены были «нормы времени» для тех или иных процессов, введены часы с колокольчиками, отбивающими не только минуты, но даже в некоторых случаях четверть минуты.

Разумеется, это официальное благополучие не совпадало с действительным положением вещей, которое было далеко не блестящим, но катастрофическим его действительно нельзя было назвать.

Сверх ожидания наиболее угрожающим оказалось положение сельского хозяйства. Даже выступавший министр не мог не высказать самых серьезных опасений.

– Длительность инсоляций[19]19
  Инсоляция – освещение солнечными лучами.


[Закрыть] не уменьшилась, – докладывал министр, – хотя восход и заход солнца и не соответствуют теперь действительному положению солнца: мы видим взошедшее солнце лишь после того, как его лучи проявятся – как теперь говорят, – то есть дойдут до поверхности земли и нашего зрения. Но это компенсируется тем, что солнце продолжает светить еще некоторое время после его фактического захода. Наше несчастье, однако, в том, что благодаря замедлению в прохождении света в единицу времени на поверхность земли падает меньшее количество света. Он сделался как бы разреженным. Благодаря замедлению света мы могли наблюдать, что некоторые цвета как бы исчезли, другие изменились; наконец, появились новые цвета или их сочетания. Это также не могло не оказать действия на произрастание зерновых хлебов и технических растений. Некоторые из них, например лен, под влиянием, очевидно, ультрафиолетовых лучей начали расти необыкновенно быстро и высоко, не успевая, однако, окрепнуть, – как анемичные, слабосильные дети. Вообще же созревание злаков чрезвычайно замедлилось. Однако для паники не должно быть места. Мы выйдем из затруднения. Наши химики и ученые агрономы усиленно работают над изысканием средств к скорейшему созреванию растений. Отепление корней, электрификация почвы, новые химические удобрения идут на помощь земле. И за урожай следующего года мы можем быть почти спокойны. Весь вопрос в том, удастся ли нам спасти хлеба, стоящие на корню, – спасти урожай текущего года. Будем надеяться, что удастся. Эту надежду мы возлагаем не только на нашу науку. Обнадеживающее и радостное сообщение я приберег к концу. Наблюдения над светом, произведенные сегодняшним утром, показали, что скорость света возросла еще на четыре секунды.

На скамьях правых депутатов раздались аплодисменты.

– Выразить министру благодарность за прибавку четырех секунд, – послышался чей-то иронический голос слева.

– Теперь обедать, – толкнул Марамбалль Лайля. И они отправились в Тиргартен в сопровождении Метаксы, который заявил, что имеет сообщить им важную новость.

– У вас всегда новости, – смеясь, сказал Марамбалль.

Когда корреспонденты подошли к своему обычному месту под старой, ветвистой липой и рассаживались у круглого мраморного столика, из-за угла киоска послышались чьи-то шаги, и вдруг Марамбалль услышал голос лейтенанта:

– Господин Марамбалль! Вы нанесли оскорбление известному лицу, честь которого я считаю своим долгом защищать. Угодно вам будет дать мне удовлетворение?

– Дуэль? В двадцатом веке? Какой анахронизм! – несколько принужденно расхохотался Марамбалль. – Я никому не наносил оскорбления и не могу признать вашего права на защиту «угнетенных».

– Так я заставлю вас признать это право и принять мой вызов!

За этим последовала звуковая драма.

Кто-то кого-то ударил. Послышалось падение тела и неистовый вопль. Новые удары, новое падение, чье-то глухое ворчанье.

– Хорошо же! – послышался угрожающий голос лейтенанта, и затем он удалился.

Публика, сидящая за соседними столиками, и случайные прохожие с нетерпением ожидали начала «сеанса». И когда место побоища начало проявляться, отовсюду раздался дружный смех.

Все увидели, как Марамбалль, разговаривавший с лейтенантом, неожиданно отступил в сторону и тяжелые удары посыпались на Метаксу. Метакса, открыв рот, из которого несколько минут тому назад раздавались вопли, с насмерть перепуганным лицом упал на землю. Вслед за этим Лайль, не выпуская трубки изо рта, наклонил голову, прислушиваясь, очевидно, к дыханию нападавшего, и вдруг, по всем правилам бокса, отпустил в челюсть лейтенанта короткий, но тяжелый удар, сбивший лейтенанта с ног. Если бы Лайль даже видел лейтенанта в момент удара, он не сумел бы сделать лучшего выпада.

Марамбалль был поражен. Он никак не ожидал от «ледяного» Лайля такой быстроты действия.

– Но вы-то почему вмешались в драку? – спросил Марамбалль Лайля.

– Я тоже защищал «угнетенного», – ответил он, пуская клубы дыма. – Теперь если этот господин захочет драться, ему придется иметь дело с тремя: с вами, Марамбалль, – потому, что он на вас за что-то сердит, с Метаксой – потому, что он побил его, и со мной – потому, что я побил его. И я не откажусь померяться с ним силами! Но я не признаю другого оружия, кроме кулаков.

Удивительно! Бокс так оживил Лайля, что он сделался даже разговорчивым.

– Но кто этот налетевший на нас петух? – спросил Лайль.

– Я знаю! – отозвался всеведущий Метакса. Но Марамбалль остановил его.

– Тсс!.. Не надо раздувать этой истории. Полицейский может подойти незаметно. Вы что-то хотели рассказать нам, господин Метакса?

– Да, но, пожалуй, вы правы. Мы поговорим с вами в другом месте. Скандал может привлечь любопытных, желающих узнать причину ссоры, а то, что я хочу сообщить вам, не нуждается в посторонних свидетелях.

И, поговорив о судьбе урожая, собеседники разошлись.

В тот же день вечером Марамбалль сидел у себя в номере за письменным столом и писал «вслепую» крупными буквами очередную корреспонденцию, когда вдруг услышал знакомую ковыляющую походку лейтенанта, шедшего по коридору. Лейтенант, видимо, старался не обнаружить своего прихрамывания и шел медленно, но чуткое ухо Марамбалля уловило припадающий шаг одной ноги. Марамбалль сразу понял положение. Ревнивый соперник пришел свести с ним счеты! Встретить врага лицом к лицу? Но лейтенант был сильнее его и мог иметь при себе оружие. Бежать? Окно было закрыто, а лейтенант уже подходил к двери, которая была не заперта.

Марамбалль вдруг соскользнул с кресла и скрылся под письменным столом. В то же время дверь открылась без предупреждения, вошел лейтенант и осмотрел комнату. Он увидел Марамбалля, сидящего за письменным столом и углубленного в работу. Но был ли это настоящий Марамбалль или призрак? Лейтенант строил свой расчет на внезапности нападения. Он вынул револьвер и два раза выстрелил, целясь в голову Марамбалля. Марамбалль, видимый лейтенанту, не шевельнулся и продолжал писать. Это было в порядке вещей. Лейтенант теперь не столько смотрел, сколько слушал, чтобы угадать по звукам, какие последствия произвели его выстрелы. И он был вполне удовлетворен: у стола послышался короткий стон и слабый шум, который мог быть произведен только падающим телом Марамбалля.

Дело сделано. Лейтенант спокойно вышел из коридора и благополучно выбрался на улицу.

Шум револьверных выстрелов привлек внимание соседей. В номер постучалась фрау Нейкирх.

– Что у вас здесь случилось, господин Марамбалль?

Если бы не похищенное дело, Марамбалль охотно пригласил бы свидетелей и попросил бы их остаться до проявления сцены покушения на его жизнь. Но теперь Марамбалль счел более безопасным не поднимать шума и не привлекать к себе общественного внимания. Решающим, однако, было даже не это, а боязнь показаться перед свидетелями смешным трусом, прячущимся под стол. Когда Марамбалль представил себе картину проявления этого позорного отступления, то твердо решил скрыть истинный смысл происшествия.

– Ничего особенного, фрау Нейкирх, не случилось, – ответил он. – Ко мне заходил приятель, я показывал ему свой револьвер и, разряжая, нечаянно сделал два выстрела.

– Теперь надо быть очень осторожным с подобными вещами, – наставительно сказала фрау Нейкирх. – И я очень просила бы вас не делать этого больше в моем доме.

– О, не беспокойтесь, фрау Нейкирх, это были последние патроны.

XIII. ЧЕРНАЯ ПОЛУМАСКА

Несмотря на «светопреставление», свадьбу барона Блиттерсдорфа и Вильгельмины Леер отпраздновали очень торжественно.

Но это торжество было испорчено странным и крайне неприятным для жениха происшествием.

Молодые вернулись домой из-под венца, и к ним начали подходить с поздравлениями, и вдруг все услышали, как невеста вскрикнула и в толпе гостей произошло замешательство.

Когда этот момент проявился, присутствовавшие были изумлены неслыханной наглостью: какой-то молодой человек в черной полумаске подошел к невесте и, довольно бесцеремонно обняв ее, крепко поцеловал в губы. Потом он разыскал руку жениха и вложил в нее какой-то пакет. Сделав широкий жест, неизвестный удалился.

Жених, увидя вместе со всеми эту сцену, был так взбешен, что забыл обо всем на свете и бросился на призрак, сбив с ног стоявшего на этом месте старичка советника. Проявилась и эта картина, заставившая многих гостей невольно улыбнуться, несмотря на всю их выдержку. Все делали вид, что они ничего не видели; гостей попросили за стол, и торжество пошло своим чередом. Слышались поздравления, но они звучали как насмешка; пили тосты, принужденно смеялись вслух и искренне – в салфетку. Лейтенант, не забывая о проявлении, вынужденно улыбался и старался казаться непринужденным, но не мог согнать со своего лба тяжелых морщин, а углы его рта судорожно подергивались.

– Не правда ли, он похож на покойника, присутствующего на своих похоронах? – шептали злые языки, указывая на растерянное, но широко улыбающееся лицо лейтенанта.

Всех интересовал пакет, полученный женихом от неизвестного, и больше всех – самого лейтенанта. Его нетерпение было так велико, что по окончании обеда он прошел в зимний сад и, разорвав пакет, вынул содержимое, посмотрел, поднеся к самым глазам, и вдруг быстро спрятал.

– Что содержится в пакете, который вы получили от неизвестного? – услышал лейтенант голос Леера.

Лейтенант вздрогнул от неожиданности.

– В пакете? Ничего. Пустяки. Шалость, – ответил он умышленно громко, чтобы его слышали. – Представьте, это была шутка моего брата. Не совсем удачная шутка, надо сознаться, но он всегда отличался легкомыслием и эксцентричностью.

– Ваш брат? Я ничего не слышал о том, что у вас есть брат, – удивленно сказал Леер. – И почему же ваш брат не снял маски и не остался?..

Леер почувствовал, как лейтенант пожал ему руку. Леер понял этот жест и замолчал.

– Мой брат путешествовал в Африке и только что вернулся. Завтра он, вероятно, сделает нам визит…

Легенда о брате распространилась между гостями, но ей мало верили.

XIV. КОНЕЦ «СВЕТОПРЕСТАВЛЕНИЯ»

Марамбалль проснулся, открыл глаза и невольно прищурился от непривычного яркого света. Повернув голову к окну, Марамбалль увидел между двумя высокими домами полосу голубого неба.

Он быстро вскочил с кровати и замахал руками. Марамбалль видел руки в момент их движения! Схватив кресло, он поставил его на середину комнаты. И он видел его там, куда перенес. В мире больше не было двойников и призраков! Световые отображения вещей слились с самими вещами. Сомнений быть не могло: свет приобрел свою обычную скорость. Может быть, она была еще несколько и меньше трехсот тысяч километров в секунду, но это могло интересовать только астрономов. Для практической жизни, в пределах земных явлений, разница в какие-нибудь четыре километра, даже в несколько десятков километров была совершенно неощутима.

Марамбалля охватила безумная радость, как будто он вернулся из мрачной страны теней на родную землю – в сияющий мир реальных вещей, голубого неба, зеленых деревьев.

Он весело запел, закружился по комнате. И эту радостную песнь возвращения к жизни подхватили жильцы его дома, прохожие на улице, весь город, весь мир. Отовсюду слышались возбужденные, веселые голоса. Как будто мир проснулся после долгой и тяжелой болезни, сопровождаемой бредовыми кошмарами, и вдруг почувствовал себя здоровым и бодрым. Люди пели, смеялись, поздравляли друг друга. Шоферы и вагоновожатые, не ожидая официального разрешения, пускали машины и трамваи на полный ход. Ревели сирены, трещали звонки, разноголосый шум и гам до краев наполнил город, который забурлил, как закипевший котел.

– Великолепно! Изумительно! Прелестно! – кричал Марамбалль, не опасаясь, что его сочтут безумным. Он без всякой осторожности уселся в кресло и постучал по ручке кулаком.

– Это вещь, а не призрак! Царство призраков окончилось!

Да, царство призраков окончилось, и в ту же минуту произошла переоценка всех ценностей. Хитроумные политические комбинации и международные соглашения – явные и тайные – вновь приобрели ценность, смысл и интерес.

Марамбалль тотчас вспомнил о деле номер 174, которое еще покоилось под матрацем Лайля.

«Теперь папку будет, пожалуй, труднее извлечь незаметно, – подумал Марамбалль. – Но как-нибудь я все же раздобуду ее. Однако надо торопиться. Теперь папка может быть легко обнаружена. Довольно будет Лайлю или служанке случайно отвернуть угол матраца, как они тотчас увидят папку».

Марамбалль быстро оделся и пошел к Лайлю.

Англичанин встретил его с обычным спокойствием. Даже конец «светопреставления» не оживил его. Он, как всегда, сосредоточенно сосал свою трубку, внимательно разглядывая гостя сквозь клубы дыма. Марамбаллю показалось, что на этот раз Лайль только несколько больше прищуривал свои бесцветные глаза, как будто он чуть-чуть насмешливо улыбался одними глазами.

Эта едва уловимая улыбка несколько обеспокоила Марамбалля, но Лайль заговорил, и Марамбалль, слушая его слова, успокоился и начал улыбаться сам.

– Вы слышали, конечно, историю, которая произошла на свадьбе барона Блиттерсдорфа и Вильгельмины Леер?

«Так вот что вызвало тень улыбки на этом каменном лице», – подумал Марамбалль и простодушно ответил:

– Нет, не слышал.

Лайль посмотрел на него недоверчиво, но подробно рассказал о неизвестном в полумаске, поцеловавшем Вильгельмину.

– Таким образом, ваш соперник кем-то отомщен, – закончил Лайль рассказ. – Признайтесь, этот инкогнито в полумаске были вы?

Марамбалль сделал удивленное лицо, не выдержал и беззаботно рассмеялся.

– От вас ничего не скроешь!

– И лейтенант, конечно, знает, что это были вы?

– Разумеется.

– Но ведь он теперь убьет вас. После такой шутки вам небезопасно оставаться в Берлине.

– Нет, он не убьет меня. Он принужден будет проглотить это оскорбление, – ответил Марамбалль.

– Лейтенант как будто не принадлежит к людям, которые способны молча перенести такое оскорбление.

– Он и не перенес. Вы знаете, что лейтенант двумя выстрелами в голову уложил меня наповал. Но, к его несчастью, он убил только Марамбалля-второго – мой призрак. В этом он мог вполне убедиться, видя, как сладко поцеловал живой Марамбалль-первый его молодую жену.

– Лейтенант узнал вас под полумаской?

– Вероятно. Кроме того, он получил от меня «визитную карточку» – мое свадебное поздравление.

– А! Это тот таинственный пакет, который всех так заинтересовал? Что он содержит в себе? Говорят, лейтенант отказался сообщить об этом даже Вильгельмине и ее отцу.

Марамбалль многозначительно шевельнул бровями, поднялся и зашагал по комнате, незаметно приближаясь к кровати.

– Я вам все объясню. Лейтенант вошел в комнату так неожиданно, что действительно мог уложить меня на месте. Но все же я услышал, и узнал его шаги, и успел отбежать в сторону. Пули пролетели так близко от моего лица, что я почувствовал удар воздуха. Чтобы ввести лейтенанта в заблуждение, я застонал. – Марамбалль счел лишним сообщать Лайлю маленькую подробность этого происшествия о том, как он нырнул под стол. – Так вот. Сделав свое злое дело, лейтенант поспешил уйти. А я, успокоив соседей, приготовил свой фотографический аппарат, который, по обыкновению, у меня всегда заряжен, и начал ждать проявления. Таким образом, я заснял всю последовательность событий: себя, сидящего за столом, и лейтенанта, стреляющего в пустое кресло. Вы понимаете, что когда проявился «призрак» лейтенанта, то меня уже не было в кресле, хотя лейтенант в момент выстрела и видел мое отражение. Эти последовательные снимки являются бесспорным доказательством преступления лейтенанта – покушения на убийство. Если оно не окончилось настоящим убийством, то только благодаря «фокусу» светопреставления, давшему мне возможность избегнуть опасности в последний момент. Для большей убедительности я сложил два негатива: один – с изображением меня, сидящего на кресле, и другой – с изображением лейтенанта, стреляющего в меня. Так как обстановка комнаты была неизменна, то получилась полная картина покушения на убийство.

Марамбалль уселся на краю кровати, опустил руки и, раскачиваясь, незаметно запустил пальцы под матрац.

– И эту фотографию вы поднесли лейтенанту?

– Целых три снимка: меня, его и один снимок «синтетический». Теперь вам должно быть все понятно. Лейтенант предупрежден, что в моих руках есть документ, который может изобличить его в каждую минуту, если только он начнет преследовать меня. Идти из-под венца в тюрьму не очень-то приятно.

– Лейтенант имеет слишком большие связи. Он может потушить дело.

– Едва ли. Ведь фотографии я могу опубликовать в иностранной прессе. Такой скандал, если он даже не дойдет до судебного процесса, повредит лейтенанту весьма ощутительно. Этого мало. Копии фотографий я могу передать также Вильгельмине. Она узнает, что ее муж преступник. Помимо того, что это испортит их отношения, Вильгельмина всегда сможет пустить в ход это орудие против мужа, и он окажется в руках своей жены.

Марамбалль все глубже запускал пальцы под матрац, но, к его ужасу, не нащупывал папки. Лайль сидел вполоборота к нему и дымил.

– И в ваших руках? Чего доброго, вы сделаетесь другом дома, – иронически сказал Лайль.

– Это… будет видно… – несколько растерянно сказал Марамбалль.

Папка исчезла… Но Марамбалль еще не терял надежды, что она случайно сдвинута, и продолжал ерзать по кровати.

– Но отчего же вы сразу не предъявите в суд ваши изобличающие фотографии?

– На это у меня есть свои соображения.

Лайль вдруг круто повернулся к Марамбаллю и, глядя прямо ему в глаза, сказал:

– Не ищите, там нет папки.

Марамбаллю показалось, будто скорость света вдруг уменьшилась до нуля. В глазах его потемнело.

– Как?… Пап?.. Какой папки?.. – пролепетал он, заикаясь.

– Ну, разумеется, той самой, которую вы положили мне под матрац.

– Я не клал никакой папки!

– Тем лучше, – спокойно ответил Лайль. – Значит, папка сама пожаловала ко мне, и я могу распоряжаться ею.

– Послушайте, Лайль, – взмолился Марамбалль, – друг мой, верните мне папку! Я с опасностью для жизни похитил ее из дома Леера.

– Послушайте, Марамбалль, – ответил Лайль, – вы мой друг, и вы поступили так вероломно, подкинув мне краденый документ…

– Но мне ничего больше не оставалось делать… за мной гнались, я не был уверен, что мне удалось замести следы… Ваша квартира… экстерриториальность.

– Вы могли скомпрометировать не только меня, но и все английское посольство. Почему вы не воспользовались экстерриториальностью вашего посольства, которое находится рядом? Никаких оправданий! Уж если дело номер сто семьдесят шесть попало ко мне, я не выпущу его из рук.

– Дело номер сто семьдесят шесть? – переспросил Марамбалль. – Простите, вы ошибаетесь! Дело номер сто семьдесят четыре.

– Никакого дела номер сто семьдесят четыре у меня нет, – ответил Лайль.

– Вы лжете!

– Что-о? – Лайль сжал сухой жилистый кулак, покрытый с тыльной стороны веснушками. – Я лгу? Если вы не возьмете обратно своих слов, то сейчас же перелетите с территории английского посольства на территорию французского, – угрожающе сказал он.

Их дружба не выдержала серьезного испытания. Марамбалля так взбесило поведение «друга», что он готов был померяться с ним силами: раздвинув локти, он тоже сжал кулаки, готовясь отразить удар.

Но в это время неожиданно заговорил рупор радиоприемника, и первые же слова, которые раздались в комнате, заставили друзей-врагов остановиться и прислушаться.

– Алло! Алло! Всем, всем, всем! Слушайте! Слушайте! Светопреставление окончилось, но оно может повториться!

«Этого еще недоставало!» – подумал Марамбалль и, опустившись в кресло, начал слушать.

– Чтобы понять, какие причины вызвали замедление света, необходимо прежде всего выяснить сущность света.

Марамбалль совсем не был расположен слушать научные лекции, в особенности в решительный момент борьбы за обладание делом номер 174. Но… «светопреставление» может повториться! А если оно повторится, все дела потеряют смысл. Во всяком случае, интересно знать, каковы шансы на повторное «светопреставление»… И он покорился необходимости выслушать скучные сообщения, под которыми, однако, скрывались самые жизненные интересы. Лайль молча стоял, прислонясь к столу, и тоже слушал.

– В настоящее время, – говорил радиорупор, – существует две теории света: атомная и волновая. Атомная теория утверждает, что всякий источник света представляет собою нечто вроде батареи, обстреливающей окружающие тела ураганным огнем, причем снаряды посылаются равномерно по всем направлениям и летят прямолинейно. Скорость их полета обычно постоянна и равняется в пустоте тремстам тысячам километров в секунду. В случае же прохождения света в другой среде – воздух, стекло – скорость света хотя и очень велика, но несколько иная.

При попадании в какую-нибудь материальную мишень световые атомы не разрываются, как артиллерийские снаряды, но или застревают в этой мишени (поглощение света), или отскакивают от нее рикошетом (отражение света), или же, наконец, проходят внутрь и распространяются далее, но уже в несколько отличном от первоначального направления (преломление света). Так в общем смотрел на природу света Ньютон. Взгляды эти господствовали в течение века, но были вытеснены волновой теорией, о которой скажем ниже, и вновь возродились в так называемой квантовой теории света (от латинского «квантум» – количество, порция).

По квантовой теории, «атомы света» являются материальными частицами и отличаются от обыкновенной материи только тем, что не имеют той прочности, «вечности», которой обладают все материальные атомы. Атомы света «рождаются» за счет переизбытка энергии того атома, который их выбрасывает, «живут», то есть существуют, во время своего полета от выбросившего их атома до другого и, наконец, «умирают», то есть исчезают, превращаясь в энергию последнего.

Теперь посмотрим, от каких причин могло произойти уменьшение скорости света, исходя из атомной теории света. Допустим, что между Солнцем и Землей в мировом пространстве появилась какая-то преграда, в виде ли газа или какого-нибудь иного неизвестного нам состояния сильно разреженного материального вещества. Если бы это вещество поглощало атомы света, то наша Земля погрузилась бы в темноту. Равным образом свет не дошел бы до нашей Земли, если бы он оказался отраженным этой преградой на пути. Наконец при преломлении света лучи света могли бы изменить направление, но не скорость. Остается одна гипотеза, на которую мы указали: замедление света при прохождении через неведомую нам преграду. Что это за преграда, остается невыясненным. Быть может, это особого рода туманность. И если эта туманность напоминает по своей форме те, которые мы наблюдаем в телескоп, то весьма вероятно, что и эта неизвестная туманность имеет вид спирали. А в таком случае наша Земля в своем движении вместе со всей солнечной системой может пересечь еще не один «завиток» этой туманности, и тогда эффект замедления света может произойти вновь.

Поэтому правительство настоятельно рекомендует иметь наготове звуковые сигнализационные аппараты и прочие приспособления, созданные во время «светопреставления», для регулирования уличного движения и трудовых процессов.

Так обстоит дело, если мы будем исходить из атомной или квантовой теории света.

Что касается волновой теории, то световые колебания представляются ею как силовые, то есть как быстрые периодические изменения в каждой точке пространства электрических и магнитных сил, исходящих из источника света. По волновой теории, волны видимого света ничем не отличаются от всем известных радиоволн. Скорость радиоволн равна скорости света. Замедления в скорости радиоволн мы как будто практически не наблюдали. Однако нам приходилось наблюдать одно весьма странное и непонятное явление. Как известно, радиоволна обегает вокруг земного шара в очень короткий промежуток времени (¹/₇ доля секунды) и вновь попадает в место отправления, как «эхо». Таким образом, вы можете многократно принять волну, посланную вами вокруг земного шара. Но отмечены случаи, когда радиоволна, отправленная станцией, куда-то «пропадала» и не возвращалась целые минуты – десять, двенадцать минут! Где блуждала она? Очевидно, где-нибудь в мировых пространствах, пока не вернулась, быть может, отраженная каким-нибудь небесным телом. Что изменило ее направление, мы не знаем. Но мы знаем, что радиоволна пришла с опозданием в двенадцать минут, хотя скорость ее «полета», вероятно, была не меньше обычной. Если же свет является по своей природе такой же электромагнитной волной, то не произошло ли с ним такого же явления, как и с блуждающей радиоволной?

Как бы то ни было, но причины, вызвавшие замедление света, могут повториться. И поэтому еще раз: осторожность, осторожность и выдержка.

Радиопередача прекратилась. Марамбалль посмотрел на Лайля.

Лайль молчал.

– Зачем им это понадобилось? – сказал Марамбалль. – В конце концов ничего определенного. Одни гипотезы. Мы и без них знали, что то, что произошло раз, может произойти и другой раз. Теперь не время читать лекции! Но мы не кончили с вами разговора, Лайль. Это проклятое радио…

– Я думаю, конец разговора будет не в вашу пользу, Марамбалль, – сказал Лайль, опять сжимая кулак. Марамбалль напыжился, как петух, готовый к бою.

Но в этот момент кто-то постучал в дверь. Лайль двинулся к двери, как будто не замечая Марамбалля, стоявшего на пути, и Марамбалль должен был отойти в сторону.

* * *

В комнату вошел Метакса. Все лицо его улыбалось, белые зубы сверкали, маслянистые глаза лоснились как никогда.

– Здравствуйте! Вас двое? Это хорошо! Я был у вас, Марамбалль, ночью был, – такое дело. Швейцар сказал – вы дома, но я не достучался и ушел. Крепко спите. Честный человек всегда крепко спит.

«Так вот кто был у меня ночью; как это я не догадался! – подумал Марамбалль. – Но у Метаксы нет бороды. Или он был загримирован?»

– Дело есть, большое дело! – продолжал Метакса.

– А какой номер вашего дела? – шутливо спросил Лайль. Он уже был спокоен, как всегда.

– Хо-хо, вы угадали. Дело номер сто семьдесят четыре.

– Что-о? Не может быть. Дело номер сто семьдесят четыре у меня, то есть у Лайля.

– Не может быть, дело номер сто семьдесят четыре у меня, – ответил Метакса.

– О тайном соглашении между Германией и Советской Россией?

– О соглашении между этими странами, – ответил Метакса.

– Но ведь это дело я собственными руками взял со стола Леера, – не удержался Марамбалль.

– Значит, вы впопыхах взяли «призрак» этого дела. Вернее, вы взяли какое-то другое дело, которое лежало под папкой номер сто семьдесят четыре, а эту папку я взял за две-три минуты до вас. Уходя, я даже слышал, как вы вошли в кабинет, и догадался, что это вы. Вы сами наказали себя. Я предлагал вам сделку, помните, в театре? Вы отказались, пожалели тысячи марок; тогда я решил действовать сам.

– Надеюсь, теперь вы извинитесь передо мною? – спросил Лайль.

– Да, простите! Но кто бы мог думать? Какой я был осел! Мне нужно было поднести папку к самым глазам… Но где она, покажите мне ее!

Метакса улыбнулся грустной улыбкой глаз и хитрой – румяных губ.

– Пять тысяч марок! «Имера» – очень хорошая газета, но она не заплатит мне и шестисот. А мне надо жить и закончить образование.

– Пять тысяч! – возмутился Марамбалль. – Но это грабеж! Это нечестно, Метакса, вы выкрали у меня дело из-под рук.

Метакса улыбался все так же грустно и хитро.

– Это очень дешево. За дело номер сто семьдесят четыре можно получить двадцать, тридцать, сорок тысяч.

– Две, ну, три тысячи марок я могу вам дать, Метакса. А если вы не согласитесь, то я… я донесу на вас!

– Ну и что же? – невозмутимо ответил Метакса. – Вы – на меня, я – на вас; оба отсидим в тюрьме, и вы не получите даже за донос.

– Я даю пять тысяч марок, – небрежно процедил Лайль сквозь клубы дыма.

– Нет, нет, – завопил Марамбалль, – я первый покупатель! Вы, Лайль, ничего не сделали для этого дела, а я ставил на него очень многое. Я даю пять тысяч, где дело? – поспешно обратился он к Метаксе.

– Десять тысяч марок, – так же спокойно продолжал Лайль.

– Стойте, подождите: ведь это же бессовестно! – Лайль нахмурился. – То есть бессмысленно, хотел я сказать. Зачем мы будем набивать цену? Не надо больше! Пусть он подавится, я дам ему десять тысяч, но не будем устраивать аукциона.

– Марамбалль вдруг схватил Лайля за плечи и, чуть не плача, заговорил: – Ведь вы же мой друг. Ну, умоляю вас! Давайте мы порешим так. Пусть у вас останется дело, которое раздобыл я. Я ничего не возьму с вас за него, а вы уступите мне дело номер сто семьдесят четыре. Согласны?

– Йес, – коротко ответил Лайль, высвобождаясь от объятий француза.

Марамбалль вздохнул и вынул чековую книжку и «вечное» перо.

Он испытывал такое чувство, как будто должен был засесть за самый трудный фельетон. Он вздыхал, вертелся на стуле, наконец поднялся и зашагал по комнате.

Метакса терпеливо ожидал, как паук, наблюдая за жертвой, которая уже попалась в паутину, но еще может сорваться.

– Скажите, Лайль, – спросил он, – вы ознакомились с делом номер сто семьдесят четыре?

– Да. В нем есть кое-что пикантное. Оно вскрывает – мягко выражаясь – влияние одного концерна на правительство при издании закона о пошлинах на иностранные товары. Но, конечно, десять тысяч марок на этом деле не заработаешь, – скромно ответил Лайль.