Текст книги "Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Свой среди медведей"

Засунув лапу под плиту по самое плечо, он всё-равно не дотягивается! В отчаянии, он пытается достать-таки мышь, применяя всю пластичность своего гибкого тела. Чтобы не опрокинуться с плиты, он уравновешивает чрезмерно поданную через край плиты, переднюю левую часть тела, высоко задирая к небу правую заднюю ногу!

– Что вытворяет! – шепчет Игорь, в бинокль, – Что он, только, вытворяет!

Я вообще, теряю дар речи. Затаив дыхание, я во все глаза смотрю на медвежий цирк…

Медведь прытко вскакивает с каменной глыбы и в горячке, проносится вокруг неё! Передней правой лапой, он выискивает любую лазейку под плитой… Но, всё тщетно!

С минуту постояв остывая, на плите, медведь, наконец смиряется с неудачей.

– Тьфу! – он красноречиво плюёт себе под ноги и повернувшись, шагает прочь, горизонтально пересекая просторы ещё голого от высокотравья, склона Борта…

Мы опускаем свою оптику.

– Всё! Занавес! – Игорь поворачивает ко мне своё восторженное лицо.

– Даааа! – я восхищённо тяну в ответ, – Вот цирк – так уж, цирк!

Некоторое время мы приходим в норму, от увиденного…

– Хрум-хрум!

– Хрум-хрум!

Мы шагаем дальше, на выход…

Вскоре, голые просторы пустоши, перед нами, начинают полого понижаться. Здесь, в понижении, мы натыкаемся на полянку сочной и крупной черемши!

– Саш! Давай, черемши на вечер нарвём! – предлагает Игорь.

– Давай! – загораюсь я, – На сковороде нажарим, с тушёнкой! Очень, даже, классно будет!

Мы набиваем целый чёрный, полиэтиленовый пакет черемши. И хрустим дальше…

– Хрум-хрум!

– Хрум-хрум!

Ружьё на плече, чёрный пакет черемши в руке – мы просто идём домой. Рабочий день закончен! Мы весело, не таясь, переговариваемся между собой. И беззастенчиво хрустим на всю округу, лежащими валом под ногами, сухими, прошлогодними трубками высокотравья…

Только мы выходим из едва заметной низинки с черемшой – как видим, что шагах в семидесяти перед нами, в сыром ольховнике, бродит медведь! Почти чёрный, высокий на ногах, матёрый зверь.

– О! – удивляется, замерев на месте, Игорь, – Он, всё ещё, здесь!

– Ага! – удивляюсь я, – Мы уже домой идём! А он – всё, тут!

– Игорь, давай, я попробую один к нему подкрасться? – предлагаю я брату, – От двоих – вдвое больше шума! Ты, моё ружьё возьми! Оно мне мешать только будет.

Я передаю свою пятизарядку Игорю, а сам – заранее принимаюсь свинчивать железную крышку с объектива фоторужья.

– Звиз! Звиз! Звиз! – раз за разом, при прокручивании по резьбе, она тонко взвизгивает.

Как от зубной боли, я морщусь от этого звука…

Перед нами – едва заметное, пологое возвышение. Совершенно голая поляна, ни кустика! Я, приседаю как можно ниже – чтобы сделаться хоть немного меньше. Осторожно просовываю носок своего болотника под перекрещенные в разных направлениях, валом лежащие на земле, сухие стебли прошлогоднего высокотравья.

– Так! Первый шаг сделан!

Я внимательно обшариваю пространство впереди, взглядом. Просчитываю, что если буду двигаться низом – то окажусь на прямой видимости у медведя, ещё издали! Ничего хорошего!

– Ничего не остаётся, как красться прямо вперёд! – понимаю я, – Прикрываясь бугром.

Медведь спокойно бродит под призрачным прикрытием голого сейчас, весной, ольховника, копая лизихитон. Уже давно находясь в прямой видимости для зверя, я, шаг за шагом, медленно продвигаюсь вперёд, присев как можно ниже к земле и подолгу замирая на месте…

– Мне спешить некуда, – думаю я, – Пусть медведь привыкнет к “пеньку” на бугре, перед собой.

Вскоре, я преодолеваю большую часть расстояния между нами. Но, оказавшись на самой вершине пологого бугра, я, вдруг отчётливо осознаю, что это – предел. Стоит мне шевельнуться на десять сантиметров вперёд – как, я буду неминуемо обнаружен! Держа перед собой фотоаппарат, я закрываю им своё лицо. Я застываю на корточках, усиленно изображая собой, пенёк. Держа фотоаппарат перед лицом, я веду опущенными глазами вправо-влево, внимательно осматривая сетку сухих стеблей какалии, сплошь закрывающих землю перед моими ногами…

– Нет! – понимаю я, – Не может быть и речи, чтобы сдвинуться с места!

Я расслабляю свои мышцы. Это позволяет мне просесть на корточках, до самой земли. Теперь – мои плечи находятся на одном уровне с коленками. Опирая на них кисти рук, я создаю твёрдую опору для своего телевика…

Вот, он! Медведь, крупным планом! Стоя ко мне левым боком, зверь, изящными движениями правой передней лапы, обкапывает острый, сантиметров на двадцать торчащий вертикально вверх из почвы, тёмно-зелёный рулончик свёрнутых в тугую трубку, листьев лизихитона.

Медведь грациозно работает двумя, самыми длинными когтями передней лапы! Грациозно! Его движения изящны…

– Вот, уж, чего не подумал бы! – удивляюсь я, неотрывно глядя в видоискатель.

Зверь опускает морду к земле и скусывает зелёный росток. И подняв морду, довольный, смачно чавкает, стоя над лункой… Потом делает пару шагов вперёд и опять ловко и изящно ковыряет почву, длинным когтём передней лапы…

Большой палец левой руки, я подкладываю под железную бобышку кольца диафрагмы, а правой – нажимаю кнопку спуска.

– Стук-щёлк!

Снятая с тормоза, бобышка беззвучно лязгает по моему пальцу! Моя щека дёргается от боли. Затвор фотоаппарата, следом, лишь тихо щёлкает.

От этого щелчка, медведь стекленеет! Замерев, он прослушивает пространство в моём направлении…

Я успеваю застекленеть на мгновение раньше! Не шевелясь, я только улыбаюсь в видоискатель: “Хитрец! Виду не подаёт, что что-то услышал! Стоит в самой безобидной позе! А, сам – напряжённо слушает!”.

Через минуту, зверь растормаживается и снова принимается ковырять когтем землю…

Растормаживаюсь и я. Всё время закрывая лицо фотоаппаратом, я позволяю себе одно-единственное движение – большим пальцем правой руки, я начинаю по сантиметру, осторожно протягивать рычажком отснятый кадр фотоплёнки.

– Цррр, цррр, цррр, цррр…

Тихий стрёкот “собачки” рычажка перемотки, кузнечиком звенит в лесной тишине… И настораживает медведя! Тот снова стекленеет, прослушивая пространство. Я, в досаде, поджимаю губы и замираю…

Ещё минут десять, медведь копает, передо мной, лизихитон…

– Хррум! – неожиданно, раздаётся далёкий хруст, за моей спиной!

– Это шагнул Игорь! – понимаю я.

Медведь вздёргивает голову вверх и пристально смотрит через меня, на звук. Закрывая лицо фотоаппаратом, я медленно поворачиваю голову назад и тоже смотрю на далёкого, стоящего в полный рост и изображающего столб в чистом поле, брата.

– Игорь, блин! – зло думаю я, – Ты хрустишь, а мне – расхлёбывать!

Я медленно разворачиваю голову обратно. Бросив кормёжку и сверля меня взглядом, весь напружинившись и став чуть ниже на слегка подогнутых ногах, медведь делает шаг по ольховнику, напрямую на меня! Второй шаг! Третий…

С каждым его шагом, я уменьшаюсь в размерах, вжимаясь в землю.

– Блин! Решил открыто, по-мужски, выяснить – что за чудо сидит перед ним на взгорке! – понимаю я.

Остекленев, я зыркаю по сторонам, из-за своего фотоаппарата. Но – тщетно! Выхода, я не вижу.

– От меня до ольховника – шагов двадцать! – просчитываю я, – Как только медведь выйдет из него – нужно будет вставать и объяснять медведю, что перед ним – человек.

Однако, медведь останавливается под кроной крайней ольхи.

– Ааа! Рефлекс! – понимаю я, – Заподозрив что-то неладное перед собой, он не выйдет из-под дерева, на открытое пространство!

– Какая глупость, медведь! – прищуриваюсь я, – Этот рефлекс помог бы тебе летом! Когда кроны деревьев покрыты листьями! А, сейчас – от твоей ольхи такая же защита, как от куста верблюжьей колючки, в пустыне!

Но, медведь моих мыслей не читает. Замерев на минуту, он настороженно поворачивается и под кронами крайних деревьев ольхи, шагает вправо.

– Обходит вправо, по дуге! – прикидываю я, всё-также закрывая своё лицо фотоаппаратом, – Пошёл запах ловить!

Ещё с самого начала, мы с Игорем определили, что ветерок тянет от медведя прямо на нас.

– Интересно, в какой точке дуги он меня вычислит? – рассуждаю я, сантиметр за сантиметром прокручиваясь на месте вправо, по мере продвижения медведя по дуге, – Чтобы мой запах подхватить, ему придётся пройти по кругу чуть ли не к Игорю!..

Ольховник, под медведем, кончился. Дальше – голый пустырь уходящего ввысь, широченного склона Борта. С превышением по склону, медведь спокойно выходит на эти голые просторы, продолжая обкручивать меня по дуге.

– Хррум, хррум, – беззастенчиво хрустят под его лапами, трубки лопухов.

– Ого! – удивляюсь я, за своим фотоаппаратом, – Что значит, для медведя, преимущество в высоте! Даже, на открытое место пошёл! А ведь, наверняка он понимает, что я – не пенёк. Но! Он даже мысли не допускает, что я – человек! Потому что, выясняя кто я такой, он занимает позицию, выгодную для медвежьей драки! С человеком, он себя так бы не вёл! Тогда, интересно – за кого же он меня принимает?!

Находясь выше меня по склону, медведь размеренно шагает по дуге вправо. Он держит морду прямо, по ходу движения…

– Хррум, хррум, хррум…

Но, я-то! В свою оптику, я вижу! Что правый медвежий глаз, до предела скосившись в мою сторону, напряжённо смотрит на меня!

– Классная поза, какой хороший кадр! – не делая ни малейшего движения, я нажимаю кнопку спуска.

– Тюк! – бобышка кольца диафрагмы беззвучно, но сильно бьёт по моему пальцу.

– Щёлк! – тихим щелчком, срабатывает затвор фотоаппарата.

Вздрогнув всем телом, медведь замирает на полушаге! Вместе с ним, стекленею я…

Через долгую минуту, медведь растормаживается и продолжает медленно и напряжённо вышагивать по дуге, дальше.

– Хррум, хррум, хррум…

Большим пальцем правой руки, я начинаю протягивать рычажком отснятый кадр плёнки.

– Црррр, црррр, црррр… – стрекочет кузнечик “собачки”.

Медведь, сразу же, ловит ухом этот безобидный стрёкот! И напряжённо косит, на меня, глазом…

– Чёрт бы побрал создателей этого фоторужья! – мысленно матерюсь я, перестав дышать, – Советская фототехника такая же бесшумная, как настоящее ружьё! Как можно, таким аппаратом, животных снимать?!

– Хррум, хррум, хррум… – осторожно шагают дальше, широкие медвежьи лапы.

Вдруг! Медведь, совершенно неожиданно, замирает на полушаге! С зависшей в воздухе правой задней ногой и повёрнутой на меня мордой. Он выжидающе, пристально смотрит на меня…

– Но, я же сижу – как мышь! – не понимаю я, – Я повода не давал!.. Так, значит – это ты сам!

И я улыбаюсь в фотоаппарат: “Хм! Ну и хитёр! На движении, значит, меня ловишь?! Мо-ло-дец! Но меня, на эту медвежью уловку – не возьмёшь!”. Растормозившись, медведь снова насторожённо шагает по дуге, громко хрустит трубками прошлогодних лопухов.

– Хррум, хррум, хррум…

И… снова стекленеет! В самой неожиданной позе! С задранной вверх на полушаге, задней ногой. Я гляжу на него в видоискатель своего фотоаппарата и только улыбаюсь, в ответ. Благо, моё лицо, от пристального взгляда медведя, закрывает фотоаппарат. Улыбка – это единственное движение, какое я могу себе позволить…

Через минуту напряжённого ожидания, медведь растормаживается и делает шаг…

Он стоит, развернувшись на меня и слегка припав к земле, на передние лапы.

– Какая поза! Угрожающая! – я опять нажимаю кнопку затвора.

– Стук-щёлк!

И опять, на мой “выстрел”, медведь дёргается всем телом!

– Ну, что ты будешь делать, с такой техникой! – кривлюсь я в отчаянии, за фотоаппаратом.

Через минуту, медведь растормаживается и медленно шагает дальше…

– Хррум, хррум, хррум…

Вдруг!

– Уххх! – на полушаге, в животном ужасе сократившиеся мышцы бросают тело медведя прочь!

– Хуру-рум! Хуру-рум! Хуру-рум!

Только через три бешеных прыжка, у зверя включается разум.

– Хуру-рум… хуру-рум… хуру-рум… – медведь уже осмысленно, на махах, уходит в сторону Перевального.

Он всё выше забирает по склону. Уходит всё дальше, и дальше, и дальше…

– Какой дикий страх перед человеком, заложен в нём! – я, серьёзными глазами, смотрю вслед медведю, – Голова ещё не поняла в чём дело, а мышцы – уже землю рвут!..

Я поднимаюсь на ноги, на своём бугорке.

– Хррум! Хррум! Хррум! Хррум!

Уже спокойно хрустя сухими трубками лопухов, ко мне подходит Игорь. У него партизанский вид – на правом плече висит своё ружье, на левом – моё.

– Ты чего хрустел? – не очень дружелюбно, оборачиваюсь я.

– Да, ближе подойти хотел… И вообще! Я не знаю, что в таких случаях делать! Он на тебя идёт! А ружья, они все – у меня! И что мне делать?! К тебе бежать? Или вверх стрелять? Но, я-то – далеко, а он – буквально, перед тобой стоит!

– Ну, так уж и прямо передо мной. Вон! Под ольхой стоял, – оправдываюсь я, – Я, правда, расстояние не прикидывал… Да, я его, двумя глазами и не видел. Лицо фотоаппаратом специально закрывал.

– Видел – не видел! А, я трястись устал!.. Хуже нет, когда не знаешь, что делать. Ты через фотоаппарат смотришь! Тебе, конечно, чем морда больше, в кадре – тем лучше. Но ты иногда выше камеры голову поднимай – чтобы знать, как оно выглядит на самом деле!

– Ну, Игорь! – недоумеваю я, – Как же я, подниму?! Раскрою себя, с потрохами! Да, я сижу и знаю, что вот, пальцем шевельну – и всё! Конец!

– Ты думаешь о конце съёмки! А я не хочу, чтобы был конец тебе!

– Ладно, – мирюсь я, – Я понимаю.

– Ладно…

Мы оба вздыхаем, приходя в норму…

– Ну, что? Дальше пойдём?

– Пошли…

– А, ты заметил, как он прочь бросился? Он только потом понял, почему бежит!

– Ага!..

– А, как он пошёл по дуге, запах ловить?! Я думал – он до тебя дойдёт! А он – из ста восьмидесяти градусов прошёл не больше сорока пяти!

– Саш! – качает головой, Игорь, – Ты – как всегда! Всё в цифры переводишь…

– Хрум-хрум!

– Хрум-хрум!

Опять, ни от кого не скрываясь и не таясь, хрустя на всю округу и разговаривая в полный голос, мы шагаем по пустырям будущего высокотравья, вдоль подножия Саратовского борта, домой. Уставшие, голодные и довольные…

Саратовский кордон. Утро. Мы собираем рюкзаки – нам пора в дорогу. Бассейн Саратовской, нами отработан. Бродить по своим позавчерашним следам – нам не интересно. Нужно перебазироваться на Тятино…

На середине пути по побережью, стоящая у самой дороги, одинокая пихта, с широкой, округлой кроной – стоит вся чёрная от воронья! Слетевшиеся к океанскому побережью на кормёжку вороны, выжидательно смотрят на нас. Как ни в чём ни бывало, мы шагаем, каждый по своей колее дороги и постепенно приближаемся к пихте…

Пора! Игорь сдёргивает с плеча ружьё.

– Бах-х! Бах-х! – бьют по ушам два выстрела и две вороны, чёрными комками падают с дерева вниз.

Словно разбросанная взрывом, чёрная орда взмётывается с дерева во все стороны. Вороны молча, по-одиночке, улепётывают прочь. Кто высоко в небе, а кто – у самой земли, закрываясь от нас низкими кустами морского шиповника…

Подойдя к пихте, Игорь вышвыривает трофеи на заросшую клевером, колею дороги: “Пусть, на открытом валяются!”. Мы шагаем, по колеям, дальше…

Подождав, пока мы удалимся, к своей пихте слетается, вроде бы навсегда рассеянное по лесам, вороньё.

– Карр! Карр! Карр!

– Карр! Карр!

– Карр! Карр! Карр!

В той стороне, далеко позади нас, поднимается страшный вороний галдёж…

Мы ночуем в Тятинском доме.

– Тук! Тук-тук! Тук-тук! Тук..! – среди ночи, нас будит глухая капель с крыши дома.

Дождь! В нашей рабочей, полевой жизни дождь – это плохо. Он означает пустой, не рабочий день. Но, все мы – люди. И мы, с нетерпением ждём дождя. Он означает отдых, давно заслуженный отдых! Ведь, в лесу, мы отдыхаем только в дождь.

Дождь идёт весь день! Отоспавшись до самого полудня, мы занимаемся своими бытовыми делами. Я, например, вооружившись иглой и катушкой ниток, зашиваю дырки на своём рабочем, потрепанном свитерке. Разобрав ружьё, Игорь усердно чистит шомполом стволы своей вертикалки…

Тятинский дом. Сегодня шестое мая! Утро улыбается нам хорошей погодой. Ненастье пролетело и над вулканом сияет чистое, синее небо.

Мы – в работе. С утра бродим среди моря хвойного леса, по глухим закоулкам проплешин будущего высокотравья. То и дело, натыкаемся на свежие поеди соссюреи. Ближе к стене хвойников обычны массовые потравы крапивы. Выходя на открытые места кормиться, медведи осторожничают и не отходят далеко от спасительной стены леса.

Разойдясь метров на двадцать, мы бродим по ближайшим к стене леса закоулкам полян…

Вот, чернеет помёт взрослого медведя! Я вручаю дневничок брату и приседаю над помётом.

– Так. Игорь, пиши! Помёт номер три.

– Почему три? – смотрит на меня, брат.

– Новый месяц – новая нумерация, с нуля. Сегодня шестое мая. Если помёт имеет давность семь дней – то это ещё апрельский помёт. И нумерация у него – старая. Понимаешь? А майские помёты, начавшиеся с нуля – те, что давностью менее шести дней.

Игорь смотрит на меня.

– Этот помёт – свежий, майский! – втолковываю я ему.

– Как всё сложно! У тебя! – наконец, пожимает брат, плечом.

– Хм! Ты же сам говоришь, что я цифры люблю! – улыбаюсь я, в ответ, – Ты пиши!.. Давность один день, свежий. Помёт крупного медведя. Состав: симплокарпус сорок процентов, соссюрея – тридцать, лизихитон – пять и белокопытник – пять процентов. Остальное – гомогенат травы, крапива…

– Записал.

Шагнув под кроны крайних к поляне елей, мы натыкаемся на медвежью лёжку. Хорошо сохранившиеся помёты чернеют в шаге от неё. Я так рад лёжкам! Я достаю из кармана рулетку, прислоняю своё ружьё, стволом к ближайшему стволу пихты и приседаю у лёжки на корточки…

Лёжка расположена в основании ствола пихты, в небольшом углублении. Вокруг нас играет красками и звуками звонкое, безоблачное утро.

– Ци-фи! Ци-фи! Ци-фи! – кричат синички.

– Чвик! Чвик! – верещит поползень.

Лес наполнен свежей зеленью молодой листвы, щебетом птичек…

– Игорь, пиши, – я вручаю брату дневничок.

Устроившись на поросшем ковром зелёного мха, бугорке с другой стороны лёжки, Игорь открывает дневничок и берёт авторучку. Я начинаю делать замеры лёжки…

Вдруг!

– Тррррр – Ххруссь! Бухх!

Шагах в тридцати в глубине леса, раздаётся треск ломающихся сучьев, который заканчивается тяжёлым ударом о землю.

Этот звук, словно ветер, поднимает нас на ноги. В одно мгновение схватив свои ружья, мы напряжённо всматриваемся в переплетение мохнатых лап густого хвойника…

Ничего не видно! Перед нами – пологий бугор и нам не видно, что делается за ним. Всё скрывает густой подрост, стволы и мохнатые лапы елей и пихт…

– Эй, медведь! – негромко кричу я, – Это мы здесь! Ты что?!

В ответ, из-за заросшего хвойной порослью бугра раздаётся глухой, медвежий рев!!!

– Вууууууу-Воооооооо, Воооооооо…

Зверь ревёт монотонно и протяжно. Бросив взгляд в сторону, стоящий справа от меня, Игорь тычет пальцем в землю: “Свежая лёжка!”. Мне, сейчас – не до этой лёжки! Пригнувшись к земле, где лучше видно, я стерегу движение на бугре, перед нами…

Брат обращает своё внимание на какое-то движение вверху, ещё правее!

– Медвежонок! На дереве! – Игорь кивает вверх и в сторону.

– Уходим! – ориентируюсь я, – Назад, быстро!

Направив стволы своих ружей на бугор, мы боком, торопливо отскакиваем по ельнику, прочь…

– Воооооооо, Вууууууу, Воооооооо…

Через десяток метров, уже повернувшись к бугру спинами и только часто оглядываясь, мы поворачиваем круто вправо и выходим на прогал лесной поляны, где только что работали. Медвежий рёв, сзади нас, стихает…

Мы с ходу, нервно переходим на противоположную сторону этой узкой и длинной поляны.

– Блин! Медведицу прозевали!

– Ну!.. Прозевали… Ветер, наш запах, прямо на неё гнал! Разве подумаешь, что медведь не уйдёт с дороги?! Всегда, у нас, одна установка – “медведь подхватит наш запах – и уйдёт с дороги”. По этому принципу – мы по лесам ходим!

– А, куда ей, уходить?! От нашего запаха, безмозглый медвежонок на дерево взлетел! И сидит там. Пойди, уговори его спуститься вниз, чтобы незаметно уйти прочь!.. Сама, одна – уже тысячу раз ушла бы! Да, если бы не этот сопляк – мы, о ней и не узнали бы, даже!

– Ну, – согласно кивает Игорь, – Как привязанная… Что делать будем?

– Давай, подождём?! – предлагаю я, – Там – помёты шикарные! Жалко терять! Попробуй, ещё – найди, по лесу, такие! Медвежонок успокоится, с дерева спустится. Пускай, она его уведёт.

– Хорошо, – соглашается Игорь, – Давай, посидим.

Оглянувшись по сторонам, мы проходим пяток метров и садимся на толстую сушину.

– Перекур! – Игорь нервно достаёт, из нагрудного кармана своей камуфляжки, беломорину.

– Ага… – я нервно зыркаю по сторонам, – Ничего, себе! Взбодрились!

Сизое облачко папиросного дыма, плывёт по воздуху, параллельно стене леса, по поляне. Эти поляны, вытянутые вдоль высокого борта речной долины Тятиной, вообще-то сливаются в одно, огромное целое…

– Ци-фи! Ци-фи! Ци-фи!

– Цик! Цик!

Кругом звонко свистят, щебечут, тренькают мелкие птички. Поляна зеленеет сочной листвой. Здесь вот-вот поднимется высокотравье, а пока – густая щётка всходов стоит уже сантиметров в двадцать, высотой. В бездонной голубизне неба ярко сияет диск солнца…

– Сколько прошло? – интересуется у меня, Игорь.

Я гляжу на часы: “Почти двадцать минут. Нужно ещё подождать”.

– Давай! – кивает тот.

Через полчаса, я поднимаюсь с сушины: “Ну, что? Ушли, наверно. Пошли?”. Игорь кивает головой: “Пошли”. Напрямую через поляну, специально погромче шурша травой и потрескивая сучками, мы, не спеша, входим под кроны хвойника. Теперь, мы приближаемся к нашему бугру – напрямую.

– Эгей! – громко извещаю я бугор, старательно убрав командные нотки из своего голоса, – Это, мы идём!

Угроза породит только угрозу! Опыт моей лесной жизни показывает, что медведи тонко чувствуют намерения человека, по интонации его голоса.

– Вы, нам даром не нужны! – язвит следом, Игорь, – Дайте помёты поковырять!

В ответ, из-за близкого, покрытого густым ельником, бугра снова раздаётся медвежий рёв!

– Вууууууу-Воооооооо, Воооооооо…

Низкий, монотонный и продолжительный.

– Фу, ты, блин! – вздрагиваю я, от неожиданности, – Назад!.. Давай назад.

Опять, сначала пятясь, а потом, оглядываясь назад, один за другим, мы отходим от бугра, по захламлённому ельнику. По рёву, мы понимаем, что закрываясь от нас бугром и густым подростом, медведица передвигается с места на место. Её монотонный рёв слышится то с нашей стороны бугра, то там, где, на своём дереве, сидит её медвежонок.

– Всё-всё-всё! – кричу я медведице, с середины нашей узкой поляны, – Мы уходим! Теперь, мы – точно, уходим!

Мы нервно садимся на свою сушину, положив ружья на колени и не сводя глаз с мохнатых лап близкого ельника.

– Ну, а теперь что делать будем? – глубоко вздохнув, интересуется Игорь, – Так можно целый день ждать, пока это чучело спустится.

– Здесь – метров тридцать! Нужно было дальше отойти! – соображаю я, – Медвежонок не слез с дерева потому, что мы близко!

– Но, теперь-то что об этом? – пожимает, Игорь, плечами, – Что дальше делать будем?

Я немного задумываюсь…

Медведи ломают нам маршрут сегодняшнего рабочего дня! И переключиться на другой вариант – не так просто. Вскоре, я предлагаю брату: “Ладно. Чёрт с этими помётами. Давай, по смотровой тропе, уйдём выше по речке?

Если на другую сторону Тятинки переходить сразу здесь – тогда поломаем завтрашний маршрут, что по той стороне речной долины. Не хотелось бы”.

– Ну, давай, дальше по тропе проскочим! – соглашается Игорь.

Мы поднимаемся с сушины и шагаем по поляне в сторону смотровой тропы…

На окне вывала, посреди зарастающей малинником и кустами бузины, очередной лесной опушки, стоит одиночная пихта. Её ствол белеет раной свежего задира!

– О! Задир!

Мы подворачиваем к пихте… У дерева, мы снимаем с плеч свои ружья и садимся на прогретый солнцем бугор – совместим работу с перекуром.

Я тут же поднимаюсь и вынимаю рулетку из кармана. Я замеряю диаметр дерева, высоту задира. Обхожу вокруг ствола, проверяя – нет ли на стволе других медвежьих меток… Записав всё в свой полевой дневничок, я присоединяюсь к Игорю…

Мы сидим на пригорке… и глядим на пихту. Я проверяю правильность своих мыслей: “Игорь! Высота задира – всего восемьдесят сантиметров. Хотя каждый медведь старается сделать задир как можно выше! Почему, здесь – не так?”. Игорь приценивается к пихте и хмыкает: “Хм! Да, потому, что выше, здесь – некуда! Конечно, спору нет – дерево стоит очень удачно! Здесь – скрытая от чужих глаз, тихая поляна посреди леса. Одиночная пихта на ней сразу привлекает внимание каждого, кто делает шаг на поляну!”.

– Ага! – соглашаюсь я.

– Но… это дерево выросло одиночным! У него сформировалась очень низкая, сучкастая крона. Медведь ободрал кору на восьмидесяти сантиметрах потому, что выше – ему не позволили сучья.

– Хм! – хмыкаю я, – Я тоже думаю, что если бы ствол этой пихты был бы чист от сучьев – медведь ободрал бы его на пределе своего роста, как и положено.

Немного посидев, мы поднимаемся на ноги – у нас, ещё, много дел…

Вскоре, мы натыкаемся на очередную медвежью метку. Это – пихта, стоящая на границе массива. И её, дугой обходит цепочка “слоновьих следов”!

– О! Следовая метка!

– Ух, ты!

Мы внимательно осматриваем всё вокруг – и “слоновьи следы” следовой метки, и пихту… Ствол дерева давно служит медведям. Его покрывают раны старых задиров. Я начинаю орудовать своей рулеткой…

Диаметр пихты двадцать восемь сантиметров. Это самая ходовая толщина медвежьих маркеров. А вот, задиры, на её стволе – прошлогодние! А большинство из них – и ещё более старые. Наибольшую высоту задиров мне, одному, замерить трудно и я прошу брата: “Игорь! Придержи ленту? На стволе. Пока я, до земли её, дотяну… Так! Двести семьдесят!”.

– Ого! – восхищается Игорь, – Два метра семьдесят!

– Ага! – соглашаюсь я, – Так высоко – не часто встречаются.

Среди тёмных окон старых задиров, белым пятном свежей древесины выделяется свежий задир!

– О! – радуюсь я, – Свежий задир, этого года! Весенний!

– Саш! Смотри – почёски какие, свежие! – Игорь похлопывает ладонью по засаленному пятну на стволе пихты, – Он, тут, усердно чесался!

К смоле пихты прилипли длинные, волнистые волосины медведя. У медведей, волос – такой грубый! Я прикладываюсь к пятну носом, длинно тяну воздух и морщусь – от запаховой метки исходит резкий, терпкий запах медведя. Глянув на моё лицо, брат хмыкает: “Хм! Ну, как? Свежий?”.

– Ага! – киваю я, – Горчит! Словно перец нюхаешь.

Наконец, доходит очередь и до следовой метки. Дорожка из прокрученных до голой почвы “слоновьих следов” начинается метрах в шести перед стволом пихты и настолько же продолжается дальше. Игорь держит конец рулетки над первым следом, а я разматываю ленту рулетки вдоль дорожки следов…

– Тринадцать метров!

– Точно – будто слон прошёл! – усмехается брат, трогая пальцами круглое, сантиметров двадцать пять в диаметре, углубление в дернине.

Мы проходим по лесу ещё немного и круто сворачиваем вправо…

Вот и наша, смотровая тропа! Мы шагаем по тропе…

– Смотровая площадка! – отмечаю я, – Давай посмотрим.

Смотреть с кручи высокого борта речной долины – одно удовольствие. По ту сторону речной долины Тятиной стоят бескрайние, тёмно-зелёные массивы хвойников. Далеко внизу, под ногами, простирается зелёное море ивняков речной поймы. Моему глазу так приятны просторы этого зелёного мира…

По тропе, нам нужно проскочить к мамашиному языку, чтобы успеть, сегодня, поработать там. А то ведь, по лесам мы туда и к вечеру не дойдём. Мы бодро шагаем по тропе…

Вот и конец тропы. Вместо того, чтобы свернуть влево, к речке, сегодня мы сворачиваем в противоположную сторону, вправо. Здесь – сырой ольховник. Узкой лентой, он разрезает массивы хвойного леса. Это – то, что нам и надо! Сейчас весна и ольховник стоит голый. Без всяких буреломов, он подведёт нас прямо к подножию сопки, ограничивающей массивы хвойников мамашиного языка с северо-востока. С неё уж, широким кругом влево, мы и будем крутить в сторону нашего, Тятинского дома.

Мы входим под ольховник. Здесь – всюду стоят лужи.

– Чвяк! Чвяк! – под ногами чавкает грязь.

Поглядывая по сторонам, мы осторожно движемся между корявыми стволами…

Пригнувшись под очередную ветку, я “выныриваю” на пятачок болотинки, метра два в поперечнике. Он ничем не выделяется, разве что – яркой зеленью травки. Мой сторожкий взгляд, через мгновение, перескакивает дальше. Не задерживаясь, я с ходу шагаю на лужайку…

Почва зыбко колыхнулась под ногой!

– Зыбун! – ошпаривает мысль.

Уже в следующее мгновение, я дугой выгибаюсь назад! Но – поздно! Под ногой нет опоры и я, медленно заваливаюсь вперёд, в самую середину зеленой лужайки. Зелёный ковёр травки колышется вокруг. Инстинктивно поджимая ноги, я приседаю на колени – так опора будет больше! Но я, всё-равно продолжаю заваливаться вперёд! Подскочивший сзади, брат хватает меня за свиторок на спине и рывком, опрокидывает назад! Он тащит меня обратно, спиной по жидкой, чёрной грязи.

– Хватит! Здесь – уже твёрдо! – говорю я.

Но Игорь тащит меня дальше, всё-равно.

– Да, хватит же! – протестую я.

Игорь отпускает мой воротник и отступив в сторону, молча смотрит, как я поднимаюсь на ноги…

– Спине холодно! – молча просчитываю я, – Значит, там, этой болотной грязи – как на свинье! Блин! Хорошо, что голенища болотников раскатаны! А то бы – и сапоги были бы полны грязи!

Но, больше всего этого, мне неприятно осознание того, что меня вытащили из этой жижи, словно мешок с… горохом.

– Блин, такая!!! – обернувшись, я зло матерюсь на лужайку.

В голове свербит мысль: “Вот, так – и ходи в лес один! Если бы не Игорь – так бы и торчал! Мордой в самой середине этой утробы… И руками не дотянуться, и дна нет. Ни вперёд, ни назад не выбраться…”. Тем временем, Игорь пробует отыскать дно зыбуна каким-то прутом.

– Дна нет! – недоумевает, он.

– Игорь! Да ты что?! – изумляюсь я, – В точно такую же лужайку, мы с Казанцевым, прошлой весной, целую жердину, метра четыре длинной, запустили!

– И что?

– Ни-че-го! – развожу я, руками.

– Как? – не понимает Игорь.

– Вообще ничего! Она туда, вертикально, вся ушла! Не задерживаясь! Как в пустоту! А, обратно – так и не вынырнула… До сих пор помню, как у меня мурашки по спине побежали!

Игорь, недоверчиво смотрит на пятак зелени, потом рывком, приседает на месте. Яркий, зелёный ковёр травки зыбко колышется в ответ.

– Фу, ты! – я, опасливо отодвигаюсь прочь.

Последний раз оглянувшись на красочно-зелёный пятак, мы снова расходимся в стороны и продолжаем прочесывать местность…

Вот и подножие сопки! Сегодня, день стоит – такой чудесный, солнечный! И весь склон сопки, от её подножия до вершины, залит солнцем. Солнцепёк!

– Хррум! Хррум! Хррум! – под нашими болотниками громко хрустят валом лежащие по земле, сухие трубки прошлогодних лопухов.

На серо-буром фоне пожухлой травы, ярко зеленеют веточки. Они цветут лимонно-жёлтыми колокольчиками мелких цветков.

– Ух, ты! – радуюсь я, – Волчье лыко! Официально называются “волчеягодник иезский”. Хоть, оно и ядовито – но, как они радуют глаз! Привет, цветки!