Текст книги "Вся его жизнь"

Зато сильно удивился Ваня. Жена периодически стала высказывать ему обвинения, что он недостаточно внимателен к Калерии.

«Детская болезнь левизны в коммунизме»4. Можно, конечно, рассуждать, что семья – пережиток буржуазного строя, но Иван и сам не хотел делиться женой и себя не предполагал в роли общего мужа. О половой близости, конечно, не шла речь, но чувства, предназначенные супруге, с его точки зрения, не могут быть отданы кому бы то ни было, даже если речь идет о бытовых мелочах. Эти же принципы он применял ко всем. Он хотел бы, чтобы белье гладила и суп готовила его Таня. Иван привык к этому в семье отца и деда, которые, хотя и держали слуг, настаивали, чтобы суп варили жены. От этого он был счастлив. Он мог есть и то, что приготовили Лера и Вера Филипповна, он мог даже похвалить вкус этой пищи, но нельзя было требовать от него наслаждаться так, будто это приготовили любимые руки. А Таня высказывала недовольство недостаточной благодарностью Калерии именно в сравнении с той, которую он высказывал ей. Теперь она часто перекладывала свои заботы на сестру.

Недоволен Иван был и общественной активностью жены. Несмотря на беременность, она не только рабочее, но и все свободное время проводила в школе рабочей молодежи. Ученики, говоря по-старорежимному, ее боготворили. Педагоги вместе с учениками решили в три года подготовить первых абитуриентов, и дело у них шло очень успешно.

И вместо того, чтобы отношения в семье расстраивались бы от невнимания мужа к беременной жене, они стали расстраиваться от невнимания беременной жены к мужу.

Таня чувствовала себя превосходно, так хорошо, как никогда в жизни. Мама и сестра приставали к ней с вопросами о здоровье, и эти расспросы вызывали в ней жалость по отношению к ним: к сестре – к ее незнанию настоящего женского счастья, к матери – к ее тяжелому опыту вынашивания детей. О том, что женщине плохо, когда она ждет ребенка, Таня наслушалась с детства довольно. И вот теперь оказалось, как далеки эти рассказы от Таниной действительности. Первое время она еще напряженно ждала неприятных сюрпризов от своего тела, но тело ее ликовало. И вскоре возликовала и ее душа. Все в это время у нее получалось, и все было легко. Недовольство мужа она или не замечала, или устраняла его своей искренней радостью в общении с ним. «Барсучок ты мой», – говорила она, видя его недовольное лицо, – «барсучок, барсучок, барсучок!» И Иван переставал дуться, обнимал полнеющий живот жены и отлагал все свои обиды в сторону, хотя обед, приготовленный тещей или свояченицей, приносил ему не больше удовольствия, чем обед в рабочей столовой. А когда ребенок начал ощутимо толкаться, Иван переполнился восторга и утвердился в чуждых прежде для него представлениях, что брак – союз товарищей, которые свободны и делят друг с другом только минуты радости. В трудную минуту поддержать могут еще и друзья, и коллектив, но они в таком случае не становятся же членами семьи.

Дом, в котором жили Удомлянцевы, был оборудован очень комфортно: ванны в квартирах, воздушное отопление, лифт. Теперь, правда, ни лифт не работал, ни отопление. Но жили они на третьем этаже, так что подниматься было нетрудно. А отапливали квартиру плита на кухне и печь в гостиной, в которой теперь разместились старшие. В холодное время с ними жила и Лера. А в комнату Кирпичниковых Ваня установил изумительную буржуйку. Ванна осталась на месте и даже иногда использовалась. Василий Алексеевич и Вера Филипповна предпочитали баню, а Таня и Лера с детства привыкли и любили мыться в ванне. Ваня тоже предпочитал баню. Таня даже дразнила его: «Ваня любит баню, Ване в ванне тесно». Но после того, как перестала действовать домовая кочегарка, мыться в ванне было не слишком удобно: надо было греть воду и тащить ее через полквартиры, да и дров тратили на это немало, а это лишние расходы.

Мылись, как было заведено издревле, по субботам. Школа рабочей молодежи работала также в свободное от смен время – после их окончания и по воскресеньям. После мытья в бане Таня должна была отправиться к ученикам. Но уже в зале для мытья выяснилось, что горячая вода закончилась. Таня решила подождать горячей воды, но так и не дождалась, и не помывшись отправилась в школу. Да еще и опоздала. Эта неприятность разозлила бы кого угодно, но Таня теперь легко переживала неприятности. Она даже решила использовать ее в процессе обучения.

– Товарищи, простите за опоздание, – сказала она, когда вошла в помещение, приспособленное под учебный класс, где ее ждали ее сорок учеников, – сегодня банный день, но в бане не было горячей воды, я ждала, пока ее дадут.

– Это кочегар напился! – отозвался Говоров.

– А может дров не хватило, воруют дрова. И больше всего начальство банное таскает. А может и кочегар, – подхватил Зайцев Вася, – это только расстрелами лечится. В гражданскую только так справились. У нас на складе стена в девятнадцатом году рухнула, мужички повадились таскать трубы. Столбы из них для оград делали. Пока одного оченно бесстыжего не пристрелили на месте, не утихомирить было. Да и после того бывало.

– Оставим, товарищи. Это, будем надеяться, в прошлом. У нас занятия по русскому языку. По-русски говорят не только Толстой и Горький, по-русски говорит наш народ. И хоть делается это не всегда правильно, построение слов и предложений может показать нам, что правила языка человек применяет, следуя внутреннему инстинкту, чувству языка. Приведу вам просторечный пример. Она написала на доске:

Это что же-то такое получается?

Человек приходит в баню, раздевается,

Открывает кран горячий,

Холодина там собачий.

Легкий смешок пробежал по классу.

– Где здесь допущена ошибка?

– Холодина собачая, а не собачий, – высказался Кирилл Самсонов с места.

– Кирилл, прошу Вас соблюдать правила поведения и отвечать стоя по разрешению учителя. Этим Вы показываете свое уважение к товарищам и к педагогу.

Кирилл встал.

– Вы хотите сказать, что прилагательное собачий должно быть употреблено в женском роде в соответствии с родом существительного, с которым оно сопряжено? – продолжила Таня.

Кирилл закивал, на лице его выразилось восхищение тем, как научно сформулировала его мысль учитель.

– Это не верно, – завершила Таня.

Кирилл явно растерялся. С мест послышались голоса:

– Да как же так, Татьяна Васильевна?

– Собачая холодина-то!

– Тише, тише! – Таня стала успокаивать учеников, – какой род у слова холод, Кирилл?

– Он мой, мужской, – отвечал ученик.

– А холодина – всего лишь производное от слова холод с использованием суффикса «ин». Суффикс имеет значение преувеличения основного значения. Холодина – сильный холод. Вот вам другие примеры: дом – домина, враг – вражина. Вражина проклятый, домина огромный. Разве вы скажете домина огромная? Так?

Кирилл снова в восхищении закивал головой, хотя это объяснение полностью уничтожало его прежнее мнение.

С места поднялся Александр Говоров.

– А как же тогда дружина, лепнина? Они женского рода.

– Садитесь, пожалуйста, Кирилл. Слова, которые Вы назвали, Саша, слова образованные с суффиксом «ин» имеют новое значение, полностью отличающееся от прежнего значения. Дружина – это отряд, а не крепкий друг, лепнина вообще образовано не от существительного, а от прилагательного лепной. А то, что они женского рода, объясняется характером нашего языка. Существительные, оканчивающиеся на «а», скорее всего, женского рода, поскольку их звучание смягчено: дорога, страна, скамейка. Собственно, поэтому вы и обманулись.

А ошибка в другом. Кто попробует найти?

– Нет, Татьяна Васильевна, мы не знаем.

– Сдаемся.

– Давайте разберем первую строчку по частям речи: «Это» – местоимение указательное, «что» – местоимение вопросительное, «же» – частица, усиливающая звучание местоимения «что», «такое» – опять местоименное, указательное, «получается» – глагол. А что такое «то»? Это особый суффикс. Он имеет значение неопределенное, если соединяется с местоимениями, например, «где-то», «кто-то», или значение подчеркивающее, если употребляется с другими частями речи: «я-то не знаю», «ходил-то он далеко». Подобные свойства имеет еще суффикс «ка». В соединении с глаголами он придает глаголу свойства побуждения или приказа: «сходи-ка», «пойдем-ка». А вот к частицам суффиксы не присоединяются. «То» относится к местоимению «такое» и соединяться дефисом с «же» не должен.

Рабочие слушали учителя как завороженные. И в то же время впитывали Танины слова как изголодавшаяся по дождю земля. Неудивительно, что они так быстро учились. За полгода они уже неплохо ориентировались в языкознании.

– А как же слово «вот-ка»? – спросил Кирилл Самсонов, как будто его озарило.

– Что? – переспросила Татьяна.

– Ну, вот-ка. Ты куда лопату дел? А вот-ка она!

– По-моему, сказано не очень красиво. Но ошибки никакой нет. «Вот» – это местоимение, к нему суффикс можно присоединять. Ну что, а теперь давайте продолжим разбирать суффиксы, как у нас обозначено в плане?

Иван рос честолюбивым мальчиком. Еще в детстве, когда он приезжал к деду в гости, он ощущал особое отношение соседей к своей семье и, прежде всего, к деду. Удивительное имя его вставало в сознании ребенка в ряд со сказочными героями – Ильей Муромцем, царем Салтаном. И отец Ивана тоже был фигурой по деревенским понятиям великой. Дядя Семен, брат отца работал, продолжая дело Наума. Из казаматовского кирпича Никита Понизовкин5 построил свой крахмало-паточный завод и всю оставшуюся жизнь оказывал разного рода услуги семье деда. Это тоже знали в деревне и проникались уважением к роду Казаматовых-Кирпичниковых. Ничего удивительного, что Иван привычным делом считал жизненный успех. Способности его в учебе были не то, чтобы выдающиеся, но очень заметными. Он учился на отлично, и не прилагал при этом особых трудов. Первым ударом судьбы были болезнь и смерть отца. Ваня не был привязан к нему, но смерть явила перед ним свое лицо, высушив до костей близкого человека, могучего и неуязвимого, и, Ваня понял это ясно, пообещала придти в свое время за ним. Как он любил отца, Ваня понял только, когда гроб засыпали землей. Отец умер летом, в доме Наума, на родине Казаматовых, поэтому никаких перерывов в учебе, связанных с переустройством жизни, не было. К осени тринадцатилетний Иван отправился в сопровождении дяди в Петербург, а мать с сестрой остались жить в доме деда. Дядя обратился за помощью к своему бывшему соседу – Александру Опекушину. Михаил уже умер, а его сын Александр стал знаменитым скульптором, общался со знатью. Нужно было как-то устроить Ваню: найти ему походящий пансион или хотя бы подходящего гувернера. Опекушин мог оказать в этом услугу. Александр Михайлович, несмотря на всероссийскую известность, денежное благополучие и эстетический род занятий, оставался в обыденной жизни тем же расчетливым, цепким мужиком, который дело знает, а желание пыль в глаза пустить презирает. Он купил участок в конце Каменноостровского проспекта, построил там свою мастерскую и жилой дом для своей семьи. Мастерская обликом своим вышла гораздо интереснее дома. А в доме, чтобы расходы превратить в доходы, сдавал квартиры в наем. Тут же сговорились, что Ваня поселится в доме Опекушина, все же на глазах своего человека. Но присматривать за ним Александр Михайлович не обязывался, подыскал ему гувернера-немца, что было дорого, но, по мнению дяди, деда и Александра Михайловича, необходимо. Кухарку же взяли из своих, ярославских. Так Ваня перебрался с Васильевского острова на Петербургскую сторону. А дядя закончил оставшиеся дела отца, продал дом и ломбарды, а деньги приобщил к своему делу. Получаемый с них доход тратился на Ваню, его мать и сестру, а остальное, если оставалось, откладывалось на будущее.

Состоявшаяся разлука с матерью была то ли вторым, то продолжением первого удара судьбы. Ваня учился теперь в гимназии Карла Мея. И учеба, в отличие от прошлого времени, давалась ему тяжело. Ване пришлось много заниматься, чтобы не оказаться в числе отстающих учеников. Зато он привык к простой истине – результат зависит от приложенных усилий, и приучился ценить даже малую победу. Это очень помогло ему в дальнейшей жизни. Поколение изнеженных отпрысков трудолюбивых родителей, выбившихся в люди на рубеже веков, отправилось на войну. Эти люди, которые должны были стать опорой трону, его и сгубили, как думал Иван. С одной стороны, они испытывали тяжелую обиду на Романовых за крепостное право или черту оседлости, что было понятно, а, с другой стороны, нисколько не испытывали благодарности за предоставленные возможности подняться по общественной лестнице. А ведь такие возможности отсутствовали еще у дедов этих людей. Когда стало понятно, что война – это не недоразумение, они стали брюзжать, осуждать и не желали по своей воле сделать то, что они должны дать на войне – труд для общей победы. Солдаты, презиравшие это чванливое, но трусливое болото в начале войны, возненавидели его после того, как многократно и напрасно умылись кровью своих товарищей. Когда после окончания университета и непродолжительной работы по специальности, Иван прибыл в действующую армию в 1916 году, он встречал, преимущественно только ненависть в глазах солдат. «Им-то умирать, а я только пути подвоза ремонтирую. И развоза их трупов по домам». Когда фронт уже устойчиво двинулся на восток, потребности в ремонте путей уменьшились, поскольку уменьшилась территория, которую занимала Российская империя, Ивана Кирпичникова перевели в Псков обеспечивать беспрепятственное прохождение эшелонов с военными товарами. Здесь он встретил отречение царя. Товарищ его хвастал, что лично принимал поезд «А» 1 марта 1917 года, перевозивший тогда еще Его Императорское Величество, и он же давал зеленый свет этому поезду, увозившему гражданина Романова.

Здесь же встретил Иван и октябрьский переворот. А затем без перерыва началась гражданская война. Ивану по положению своему больше соответствовало белое движение (все-таки буржуа), но он чуял крестьянским нутром, что с этими благородиями каши не сваришь, и оказался прав. Псков был оккупирован германскими войсками, Иван продолжил работать на железной дороге. Осенью 1918 года во время формирования немцами для войны с большевиками северного русского корпуса он был определен в состав команды бронепоезда. Но этого бронепоезда не существовало, и никто в тогдашней обстановке не удивлялся и не усмехался такому противоречию. Наступление Красной Армии на Псков за 2 дня в клочья разметало северный русский корпус, и Иван уже окончательно сделал свой выбор и обходными путями бежал от перспективы службы теперь уже в эстонской армии и оказался в голодном Петрограде без средств к жизни. Оставалось только записаться в Красную гвардию, чтобы не сдохнуть с голоду. Эта перспектива умереть за рабочее дело удручала. Если уж он не умер за веру, царя и отечество, свободу, равенство и братство, погибать за чужой интерес глупо. Помог случай: две женщины беседовали на улице, и одна жаловалась на холод в квартире. Он остановился и, представившись инженером паровых котлов, предложил исправить ситуацию. Женщина так изумилась, увидев печника с университетским образованием, что согласилась, а Иван действительно исправил ситуацию, переложив часть дымохода (уж азы кирпичной кладки ему были известны с детства). Печка стала топиться, а он предложил продать им маленькую печь для того, чтобы поберечь дрова. Никакой печи у него не было, но он сумел вывернуться. Буржуйки кормили его два самых тяжелых года.

Вырвавшись в Советскую Россию, Иван хотел ехать к матери, но она сообщила, что дядя его активно поддержал савинковский мятеж в Ярославле6, за что был расстрелян как организатор. Появляться в таких условиях в деревне было самоубийственно. Наоборот, мама с сестрой отправились в голодный Петроград. Ехали, но недоехали. И судьба их осталась неизвестна. Дети дяди Семена, тоже разъехались, не оставив вестей о себе. Так крепкое родовое дерево Казаматовых разлетелось в щепки.

В 1924 году Путиловский завод активно восстанавливался. Иван смог устроиться на восстановление транспортных механизмов. В условиях кадрового голода он был очень заметен, инженерное мышление и опыт работы на фронтовой железной дороге делали его незаменимым. Кроме того, Иван отлично понимал труд рабочего, поскольку своими руками попробовал очень многое – от кладки печей до кузнечного дела. Что только не делали! Ремонтировали паровые котлы полученных с фронта паровозов, выправляли рельсы и рассчитывали дополнительные усиления к ним в местах перегибов, реквизировали лебедки неисправных лифтов из жилых домов, собирали вагоны и вагонетки из имеющихся останков. Через год он стал ведущим специалистом на заводе по ремонту и транспорту и уже участвовал в рабочих совещаниях у директора наравне с начальниками цехов. К этому времени проснулось в нем, казалось, безвозвратно ушедшее как юношеская мечта, честолюбие. И ведь это не пустая мечта, как у многих: все у него получалось. Он вполне заслуженно ожидал успеха на службе, как когда-то в университете задумывался о том, дослужится ли когда-нибудь он до министерской должности. Теперь он видел, что это вполне ему по силам и вполне возможно. Исполнение его честолюбивых ожиданий, которое пусть еще только началось, делало его сторонником нового строя.

Иван, хотя не считал важным для жизни политические убеждения, с детских лет не мог определиться, с кем он: со сторонниками переустройства мира или с теми, кто против революций. Время от времени он даже мучился этим вопросом. Наблюдая рабочих и батраков, нанимавшихся к деду и дяде, он чувствовал себя выше этих людей. Просто такова судьба: сильные и умные живут лучше не потому, что отбирают кусок у других. Эти другие просто не в состоянии взять то, что не им предназначено. И даже в нравственном отношении он находил свой круг выше, чем рабочий класс. Иван видел, сколько отдает его семья на благотворительность. Был и особый повод считать своих более нравственными людьми: дядя прижил с одной батрачкой ребенка. Жена дяди, чтобы избежать позора, взяла мальчика к себе в дом и воспитывала как собственного сына. Иван знал об этом, но не знал, кто из его четверых двоюродных братьев незаконнорожденный. В то же время, Иван понимал, что он, хоть и способный мальчик, собственными усилиями не заслужил права на университетское образование, и, если бы у каждого были бы такие же возможности как у него, скорее всего, Иван был бы вынужден считать их себе ровней в силу их собственного развития. Поэтому он находил справедливым требование равных возможностей для всех.

Деяния временного правительства Иван считал маниловщиной, перерастающей в смердяковщину. Но и Николай был ему противен, поэтому он соглашался с республиканской властью. Когда к власти пришли большевики, Иван был согласен с их требованиями справедливости, но думал, что установившаяся власть – человек в крайней степени опьянения, который рухнет через несколько шагов. Белое движение Иван считал собранием истерических дураков и предателей царя и России. Кроме того, он вспоминал пренебрежение, какое встречал уважаемый им Александр Михайлович Опекушин в среде лиц с портретов Серова7. Это до глубины души возмущало Ивана: ничтожные прожигатели жизни считали ниже своего достоинства подать руку крупнейшему русскому скульптору потому, что он родился крепостным. Так Иван все время был посторонним.

И вот наконец пути развития молодого советского государства и Ивана Кирпичникова совпали. Иван почувствовал свой труд нужным обществу и увидел, что общество готово вознаграждать его по заслугам. Иван почувствовал, что это его государство, его строительство. Только лишь излишне фанатичная вера его жены в коммунизм иногда озадачивала его и напоминала, что он, возможно, опять недостаточно свой в новом обществе.

– Танечка, что на ужин? – спросил Иван после того, как они с женой наобнимались, и он перецеловал ее раздавшийся живот. Он пришел с работы, и Татьяна в этот вечер была дома.

– Надо у мамы спросить. Она готовила.

Иван разозлился, но не дал себе воли.

– Таня, я люблю из твоих рук есть. Вера Филипповна хорошо готовит, но она не ты. Я могу и в рабочей столовой питаться в таком случае.

Иван уже устал повторять, что он с детства привык, что для мужа готовит жена, что так он будет видеть заботу о себе.

– Какая сейчас из меня кухарка? – ответила Таня, показав на свой живот, – ведь я же не могу для тебя одного готовить, надо и для папы с мамой, Леры. На пять взрослых людей. Надо в лавку сходить, печь растапливать. А я еще домашние задания проверяла.

– Таня, ты ведь меня просто ломаешь. Я только привык в доме у жены жить, а теперь еще ты готовить для меня перестала. Думаешь, это мне легко?

– А ты думаешь, мне легко?

– Конечно, тебе трудно. Но я ведь не каждый день тебя прошу. У тебя выходной. Когда ты мне последний раз готовила?

– Ваня, к чему этот разговор? Скоро я точно тебе готовить не смогу. Мама тоже уже недовольна, что столько времени у плиты проводит. Надо кухарку нанимать.

– Домработницу, по-вашему.

– По-нашему?

– По-советски, по-социалистически.

– А ты, что же, опять в стороне?

– Извини, не злись, пожалуйста. Я удивился, что ты прислугу по-старому называешь. Помню, ты рассказывала, что теперь говорить так нельзя, поскольку старые названия унижают трудящегося человека, – Иван выговаривал слова излишне ясно, и это можно было принять за издевку.

– Оговорилась, – Татьяна ответила так, будто хотела поскорее закончить разговор.

Повисла пауза, во время которой Татьяна ждала, что Иван извинится за свое невнимание к ее здоровью. Она почему-то вдруг стала жалеть, что он не интересуется ее здоровьем, хотя оно у нее было превосходным.

– Что же ты не спросишь, как я сходила в женскую консультацию?

Женские консультации для того времени были делом новым. У Ивана это словосочетание вызывало смех, он представлял себе старух на завалинке. Сейчас он должен был подавить в себе улыбку, хотя в нем тут же растеклось веселье.

– Проконсультировалась? Что сказали?

– Взвесили, живот измерили. Опять сказали, что по всем признакам роды будут в начале октября.

– Может, и правда?

– Не знаю, что и думать. По моим расчетам – середина сентября это самое позднее.

– Новолетие по-церковному.

– Ну, знаешь, Ваня! Ты меня не перестаешь удивлять. То советское – это ваше, то новолетие церковное вспомнил. Шутишь?

– Нет. Просто вспомнилось.

– Так что ты скажешь, если домработницу наймем?

– Я понимаю, надо нанимать. Только грустно это мне. Когда я без матери стал жить, мне кухарка готовила. Хорошо готовила, может быть даже лучше, чем мать, только мамину пищу я бы ни на какую другую не променял.

Таня успела обидеться, но быстро отошла: Иван потерял всех родных, может быть даже навсегда, и чувства его были понятны. Таня даже немного всплакнула. Она обняла Ивана, потом потихоньку вышла из комнаты, и через два часа она кормила вторым запоздалым ужином Удомлянцевых и Кирпичникова. Во время этого ужина было решено нанимать домработницу. Ваня сидел счастливый, потом, когда уже все спали, он, уже лежа в кровати, долго рассказывал жене о том, как они будут жить, о том, как у него хорошо складывается на работе, о том, какая красавица у него жена, хоть и через чур идейная. И всю оставшуюся ночь Татьяна не могла уснуть, поскольку не могла освободиться от жарких объятий Ивана. Даже во сне он не отпускал ее от себя.

Наступил май. В квартире Удомлянцевых появилась домработница. Найти ее оказалось делом затейливым. Она должна была быть честной и работящей. С улицы не возьмешь, без рекомендаций не обойтись. Рассматривались 2 варианта: домработница живет у себя, а работает у Удомлянцевых, и домработница живет у них в квартире. Второй вариант был предпочтительней, поскольку платить пришлось бы меньше, и работница всегда была бы на виду – не пьет ли, с кем общается. Прежние, старорежимные связи и Удомлянцевых, и Кирпичникова были порушены. Многие бежали из России и даже были убиты, а оставшиеся предпочитали не общаться, то ли презирая тех, кто продался большевикам, то ли опасаясь презрения к себе. Ивану же возобновлять свои старые связи было опасно. Можно было бы спросить на Путиловском среди рабочих или учеников Тани. Большинство из них были из деревень и имели родственниц, которые могли бы работать по дому. Но сама идея нанять домработницу свидетельствовала о барском отношении к жизни и испортила бы Ване или Тане будущее. Поэтому оставалось только одно – спросить у красных офицеров, с которыми общался Василий Алексеевич. Это тоже могло обернуться неприятностями, но Удомлянцев карьеру не строил, а его знания и опыт для молодой республики были слишком ценны, чтобы портить с ним отношения. Василий спрашивал у некоторых офицеров, которые могли бы держать домработниц (и, скорее всего, держали), не помогут ли они найти домработницу ему. Но ему несколько раз ответили отказом, а один раз даже с раздражением ответили, что красные офицеры не нэпманы. Василий Алексеевич записался на прием к самому начальнику кронштадтской базы. И только он с некоторым укором и сетованием о том, что советские офицеры напрасно стыдятся бытовых потребностей, взялся помочь. «В советском государстве уважаем любой труд, в том числе и труд по дому, – сказал он, – Но также и отдых трудового человека следует уважать. Если Вы после трудового дня хотите отдохнуть, а не чистить картошку, какой дурак скажет, что это барские замашки? У меня дома трудится домработница. Я знаю, что она искала работу для сестры. Оставьте адрес, если она еще не устроилась, я пришлю ее к Вам. А большего я для Вас не смогу сделать. Я домработницами не командую». Так в квартире Удомлянцевых появилась домработница Оля. Ее поселили в маленькой комнатенке за кухней, которую пришлось освободить от запаса дров.

Приближались роды. Танин живот уже было ясно видно. Ребенок подрос и стал ощутимо толкаться. Как только Таня ложилась, начиналось буйство: малыш толкался руками и ногами во все стороны. Татьяне казалось, что живот у нее ходит ходуном. Спать от этого становилось невозможно. Проводя долгие ночные часы без сна, она постоянно возвращалась мыслями к родам. «Как она их перенесет? Здоровым ли родится ребенок? Получится ли у нее родить? Это ведь надо уметь делать. А я не умею. Вот, Ваня рассказывал, что его бабушка умерла после родов, причем вторых. То есть, она рожать уже умела! А что, если, ребенок застрянет, и оба умрут. Как их тогда отпевать? Так и лежать в гробу будут вдвоем. А потом тела сгниют, останутся два скелета. Археологи найдут их и сразу поймут, в чем дело, заплачут. Какая муть в голову лезет! А все-таки как их отпевают? Мать – понятно, а ребенок? У него же имени нет, он даже не дышал. Так и со мной может быть. Сколько женщин умирает от родов! И что-то давно не слышала я, что кто-нибудь умер. Значит, приближается чья-то очередь. Может, моя! Чтобы хорошо рожать, таз должен быть большим. А у меня что? Папа раньше говорил: «Статуэточка ты моя»!

Если я умру, Ваня женится второй раз? Если ребенок будет жить, наверно, не женится. Будет его растить, мачеху не приведет в дом. В какой дом? К папе с мамой? Вот кошмар будет, если приведет! Нет, не приведет. Но ему так тяжело будет. Он начнет на малыша кричать. А если я с ребенком умру? Женится? Наверно, женится. Погорюет, погорюет. А на ком он женится? Не на ком. Ему нужна женщина развитая интеллектуально, а кругом все такие простые. Через десять лет, он, конечно, пару бы себе нашел, тогда образование распространится. Но эти десять лет еще прожить нужно.

А может, ему на Лере женится? Правильно! Если я умру, он должен на Лере жениться. Если ребенок жив будет, Лера к нему как к чужому не будет относиться. Лере тоже замуж неплохо бы выйти. И развита она интеллектуально, скучно вместе не будет. Лера Ваню любит как родного. А он ее любит?»

Таня стала будить мужа.

– Ванечка, проснись. Ваня, ты Леру любишь?

Иван открыл глаза, осмотрелся вокруг, понял, что еще не утро и снова погрузился в сон.

– Ваня, ты Леру любишь? – уже раздраженно спросила Таня.

– Нет, не люблю, – не открывая глаз, ответил Иван.

– Как тебе не стыдно? – обиделась Таня.

– Не люблю. Она значит для меня неизмеримо больше, она мне товарищ!

Тане стало горько и одиноко.

«Накануне своей возможной смерти, я думаю о его счастье, а он паясничает!»

Таня встала с кровати и пошла к сестре. Разбудив, она стала спрашивать ее о том же, о чем размышляла: как Лера смотрит на то, чтобы после Таниной смерти выйти замуж за Ивана? Калерия испугалась, стала уговаривать сестру выкинуть эти мысли из головы. Обе расплакались. Лера стала говорить, что ей сейчас не до замужества. Заведующий отделением уговаривает ее пойти учиться на врача. И по Таниному состоянию она видит, что врачи очень нужны, и обязательно согласится. Это значит, с осени она будет не только работать, но еще и учиться.

Таня в ответ на эти слова пожалела, что она пока учиться не может, а, если умрет, никогда не сможет. Обе вконец разрыдались, а когда немного успокоились, Лера предложила помолиться Богородице. Утешившись за этим занятием, Таня наконец уснула в кровати сестры. Так же, как когда-то в детстве, когда страхи одолевали ее, и она пряталась от них рядом с такой взрослой восьмилетней Калерией.

Утро сгоняло с каждого его ночной сон или его ночные кошмары. Иван просыпался раньше всех. Он очень удивился, не увидев жену рядом в кровати. На кухне ее тоже не было. В квартире было тихо, все спали. Ваня даже проверил, висит ли ее пальто в прихожей. Он пожарил на примусе яичницу, поел и с неприятным чувством отправился на службу. Василий Алексеевич просыпался немного позднее, Иван мог дождаться его и спросить, но не захотел посвящать тестя в их разлады или нарываться на выговоры с его стороны, если Таня успела пожаловаться отцу. Сегодня вечером, но не ранее он может увидеть жену и узнать, почему она не стала спать с ним.

Несмотря на лето, занятия в школе рабочей молодежи не прекращались. Каникул не было. Хотя Таня пока не собиралась прекращать работу, уходить в декретный отпуск, как следовало сказать по-новому, начальство уже подыскало ей замену – такую же как она молодую учительницу. Надо было попробовать ее в деле. Татьяна зашла в класс вместе с ней, представила ее ученикам:

– Это Анна Сергеевна Суслова. Она будет вести у вас уроки русского языка и литературы вместо меня.

Поднялся печальный ропот.

– Как же так, Татьяна Васильевна?

– Вы же обещали еще работать!

– Пока все останется по-прежнему, учить вас буду я. Анна Сергеевна будет мне помогать и входить в курс дела. Но она должна познакомиться с вами, а вы с ней. Вот сегодня урок знакомства. Прошу трудиться не хуже, чем вы трудитесь на моих уроках.