Текст книги "Вся его жизнь"

Но ученики не прислушались к просьбе Татьяны. Они шептались и в открытую зевали. Анне Сусловой стоило большого труда держать себя в руках и довести занятия до конца.

Когда ученики разошлись, барышни сели обсудить результат. Суслова сидела расстроенная и красная от волнения.

– Расскажите о себе, – начала разговор Татьяна.

– Я родом из Вятки. Отец служил матросом на крейсере «Варяг» и в 1904 году погиб. За это меня взяли на казенный счет учиться в Смольный институт8. Окончила его в шестнадцатом году. Мать умерла от испанки. Сейчас работаю в школе первой ступени у Пяти углов, на Разъезжей.

– Какие у вас были оценки?

– Четверки по закону божьему и по математике, остальные пятерки.

– А почему Вы хотите преподавать русский язык, а не математику или историю?

– Я гуманитарий. Старой исторической науке я не слишком верю, классическая литература устарела, а в новой слишком много пены. Остается русский. Только я вижу, что это мне не подходит.

– Почему?

– Не получается.

– Перестаньте, просто ученики меня полюбили как первого учителя, любого нового человека они встретят холодно.

– Так они не холодно меня встретили, отнюдь.

– Или так встретят. Люди простые, что чувствуют, то и покажут. Зато какие они благодарные ученики! Вот увидите. Только надо их заинтересовать.

В это время в класс заглянул Иван. Татьяна повернулась в его сторону и, сохраняя строгое деловое выражение лица, сказала

– Иван Павлович, здравствуйте! У нас совещание, если можно попозже.

– Я подожду, – Ивана покоробил этот официальный ответ, но он спокойно вышел, и остался ждать в коридоре.

– Анна Сергеевна, простите. Мы остановились на том, что нужно заинтересовать учеников. Как с детьми: поиграть в игру, к примеру. У вас в Смольном, наверняка, девочки в игры для ума играли.

– Играли. Только подойдут ли они здесь? У нас любимая игра у части девочек из дворян была – отгадывали происхождение по фамилии.

– Давайте, попробуем. У меня фамилия Кирпичникова. Что скажете?

– Довольно просто – фамилия по роду занятий. Кирпичник – либо тот, кто кирпичи делает, либо заводчик. Кладет кирпичи каменщик. Сын строителя был бы Каменщиковым. Вы женщина образованная, следовательно, и предок Ваш, скорее заводчик, а не простой рабочий. А, кроме того, тот, кто кирпичи делает, вечно в глине измазан. Его детей скорее бы Грязновыми нарекли. Так что, скорее всего, фамилия от заводчика.

– Браво! А про девичью фамилию что скажете? Удомлянцева.

– Удомлянец – выходец из Удомли. Правильно называю?

Татьяна кивнула.

– Это где, кстати?

– В Тверской губернии.

– Угадала. Дальше. У крепостных бессмысленно корни искать, у них фамилии только с середины прошлого века появились, а к тому времени они уже не одно столетие закреплены на земле были, и выходить в другие земли не могли. Продать могли другому помещику, фамилия теоретически могла и у крестьянина возникнуть, но маловероятно. Может быть, купцы?

– Нет.

– Ну, тогда дворянство, причем старое, допетровское. Для них важно было, откуда их предки.

– Отлично! Вот в эту игру и поиграете на следующем уроке.

– Интересно ли будет простым людям? Я вот Суслова, что особенного по фамилии скажешь? Только то, что предок сусло делал.

– Вот и посмотрим.

На этом женщины, довольные друг другом разошлись. Татьяна, как ни в чем ни бывало, кинулась на шею к Ивану, как только они остались одни.

– Ничего с тобой не поймешь! Что хоть сегодня ночью случилось? – пробормотал Иван, не ожидая проявлений нежности.

Таня сразу поменяла настроение.

– Ты совсем меня не замечаешь. Мне обидно. Мне страшно, между прочим, – уже снова почувствовав себя жертвой неумолимого рока, проговорила Таня.

– Танечка, да я только о тебе и думаю. И о малыше. Даже на работе нужно заставлять себя о делах думать. Ты все время у меня перед глазами!

– Правда? – игривым тоном спросила Таня.

– Правда! – подтвердил Иван.

Таня, дурачась, подпрыгнула и тут же скривилась сквозь смех от боли – потянула живот.

– Вот какая ты стрекоза у меня, – сказал Иван, счастливо улыбаясь, – красавица, порхаешь, и все время страшно, что укусишь.

На следующем уроке действительно провели игру. Анна Сергеевна, предложила (чтобы никого не обидеть) предлагать фамилии по желанию, даже не учеников, а их знакомых.

Так выяснили, что Виноградов – потомок незаконнорожденного, Успенский из выкрестов9, Мезенцев из поморов10, у которых крепостного права не было, а фамилия Коли Зимина произошла вовсе не от прозвища, а от имени Зосима, что, конечно, не отменяет возможности происхождения этой фамилии и от прозвища. Урок затянулся, ученики не хотели отпускать Анну Сергеевну. А на последующих занятиях Таня увидела, что дело ее передается в надежные руки. Настолько надежные, что успех нового учителя даже вызвал у Тани легкую зависть, и, если бы не предстоящий отход от дел, зависть бы, несомненно, разрослась.

Лето катилось к своему завершению. И, неожиданно для всех, на месяц раньше обещанного женской консультацией, Татьяна родила мальчика. Роды, даже самые ожидаемые, всегда событие, врывающееся в жизнь семьи. Страхи, переживания, потом радость, еще не вполне осознаваемая. Иван и Василий Алексеевич всю ночь простояли перед иконами, то на ногах, то на коленях. Потом приняли по рюмке водки для спокойствия. Потом, когда узнали, что Таня родила благополучно, обнимались и снова приняли по рюмке водки, теперь уже и не один раз. Потом разбежались за покупками, потом пошли смотреть на Таню в окне родильного дома. Потом смотрели на Таню с малышом в окне. Мальчик! Иван был вне себя от счастья. Дедушка почти не отставал. Калерия суетилась, приставала ко всем по очереди. Особенно глупо выглядело, когда она хвалилась, что у нее родился племянник. Но глупостей никто не замечал. Вера Филипповна одна сохраняла спокойствие и распоряжалась. Вечером сидели с тестем, пили вино, потом опять водку. Обнимались. Думали, как назвать.

На следующий день расплескавшаяся радость снова вошла в свои берега. Всей семьей чистили, намывали квартиру. Расставляли кроватку и пеленальный столик, умилялись.

Василий Алексеевич и Вера Филипповна отправились отслужить благодарственный молебен. Иван в этот раз воздержался: все-таки не приветствуется теперь, а нужно добиваться положения для сына. Вечером опять решали, как назвать.

Потом пошли все вместе покупать по объявлению коляску, потом белье для малыша. И так прошли 2 невероятно долгие, но насыщенные делами недели. Наконец маленького Кирпичникова принесли домой. К тому времени Таня уже ясно решила, как назовет сына и никому не позволяла покуситься на свое право. Мальчик был назван Анатолием.

В конце сентября, когда ребенок окреп, настало время представить его миру. Вначале его зарегистрировали и выдали свидетельство о рождении. Процедура эта заменила собой недавние записи в церковные метрические книги. Но к ней уже привыкли и воспринимали как главное событие по сравнению с крестинами. Можно было и просто прийти в ЗАГС и получить свидетельство о рождении, но Кирпичниковы захотели торжественной церемонии.

В причудливом здании на углу Возн и Садовой в одном из залов собрались родители и родственники. Женщина, с улыбчивым, но холодным лицом в строгом сером платье по очереди уточнила у родителей даты рождения и имена, отчества, фамилии детей, а также имена, отчества, фамилии родителей, дала подписать формуляры с данными, назвала порядковый номер входа в зал каждой семьи.

– Бабушки и дедушки, а также гости вставайте за спинами у родителей, в первый ряд не выдвигайтесь. Ждите.

Потом спустя короткое время открылись двери в другой зал, и всех пригласили войти. Заиграл интернационал. Мужчина средних лет поздравил родителей с тем, что новое поколение, за счастье которого бились и умирали их старшие товарищи сейчас лежит у них на руках. Родители обеспечат им заботу, но пусть они не забудут о том, что человек рожден для великих свершений. И малыши будут тем поколением, которое эти свершения и осуществит.

Затем он поздравил каждую семью отдельно. Подходя к Кирпичниковым, он сказал:

– Поздравляю, дорогие товарищи! Желаю вам вырастить достойного члена будущего коммунистического общества.

Женщина с улыбчивым каменным лицом подарила Татьяне алую гвоздику, а Ивану пожала руку. Когда поздравили всех, мужчина спросил, не желает ли кто-то сказать ответное слово. Татьяна тут же вызвалась.

– Спасибо! Я так счастлива быть матерью нового человека! Мы приложим все усилия, чтобы вырастить настоящего ленинградца. Я бы хотела, чтобы его жизнь была неразрывно связана с судьбой города великой пролетарской революции.

Ей недолго поаплодировали, и на этом церемония регистрации закончилась.

По дороге домой молодежь развеселилась.

– Таня, когда ты только выучилась так говорить? Партия большевиков нуждается в ярких ораторах, – Лера дразнила сестру.

– Слишком опасно вступать в партию, Троцкий будет озабочен появлением такого сильного соперника, – подхватил Иван.

И даже Татьяна, обычно не одобрявшая шуток о революции, довольно благодушно отвечала:

– Вам бы все шутить. Не забывай, голубчик мой, что большевики не шутят. А времени у нас совсем мало, поторопимся.

С этими словами они подходили к Никольскому собору на канале.

В притворе уже ждали Василий Алексеевич, Вера Филипповна и жена настоятеля закрытой Покровской церкви, согласившаяся стать крестной матерью младенца Анатолия. Прежде Удомлянцевы были прихожанами этой церкви, Таня знала попадью с детства, но с трудом вспомнила ее имя сейчас – Екатерина Даниловна. Крестным отцом вызвался стать дед Василий.

Младшие Удомлянцевы были безразличны к религии, как и большинство их сверстников, а вот Василий Алексеевич и Вера Филипповна были в своей вере крепки. Не раз Татьяна удивленно спрашивала отца, как может сочетать он веру в Бога и согласие с большевиками.

– А что тут странного? Разве Бог от нас не требует жить по справедливости? За то же и большевики стоят. А то, что они безбожники, так это от молодости, повзрослеют, обратятся. И вы тоже повзрослеете, поумнеете.

Таня совсем иначе понимала конфликт новой власти и церкви. Она стояла за большевиков, и на церковь взваливала ответственность за распространение религиозного дурмана. Это, правда, нисколько не мешало ей иногда молиться, как научили древние духоносные отцы. И все же молодые верили по случаю – еще недавно Таня в смятении призывала помощь Богородицы, а сегодня уже не вполне осознанно противилась обряду крещения. Правда, и отказаться она не думала, боялась прогневать Бога тем, что не окрестит сына. И страх этот ледяной угрозой останавливал ее порывы как-то избежать обряда.

Иван еще от деда и отца унаследовал скептическое мнение о спасительности Никоновой церкви, но и не противился. Он уже привык к странности тестя, сохранявшего строгую верность православию.

– Откуда у него это? Он же артиллерист, людей его работа в клочки разносит, а он постом и молитвой спасение себе добывает. И не лицемерит, что удивительно.

Входить внутрь храма Таня не могла до наступления срока очищения11, поэтому она единственная из всей семьи должна была остаться в притворе.

– Что-то мне боязно стало, прямо нахлынуло: как он без меня? Папа, а мне точно нельзя в храм входить, здесь в притворе сидеть? – чуть не с дрожью в голосе сказала Таня, когда передавала запеленутого Толясика своему отцу.

– Нельзя. Татьяна, ты меня удивляешь, у тебя же по закону божьему пятерка была.

– Папа, страшно. Ребенок без матери. Я с ним до сих пор и не расставалась ни на минуту. Я изведусь, пока крещение не кончится.

– Не изводись, молись, радуйся. Твой сын к Богу идет. Спаситель его своею смертью выкупил. Я тебе еще не рассказывал: когда в четвертом году японцы нас огнем накрыли, всех моих сослуживцев на месте убило, остались только мы с Павлом. Я цел, Павла разыскал, а у него обеих рук нет, так что даже тащить его на спине не получается. Он меня спрашивает: «Василий, у Вас дети есть?» Я ему отвечаю, что есть две дочери. «А у меня нет, – говорит он, – значит, я за Вас умираю, а Вы жить должны. И если мы с Вами верующие люди, ничего с Вами не случится. Обнимите, меня, пожалуйста». И ничего со мной за три войны не случилось. Так каждому из нас, пока он свой долг на земле не исполнит, Господь жизнь дает.

Этот рассказ в том или ином виде Таня слышала раз пять. Она даже в подробностях расспросила мать об этом событии, у отца она спрашивать почему-то стеснялась. Но каждый раз отец добавлял к нему что-то, что было удивительно к месту.

Татьяна молча отдала Толю отцу и, сев на скамейку, стала ждать. Молиться она даже не пыталась. Ее напряженная поза выдавала отношение к происходящему внутри храма: она прислушивалась, не слишком ли долго молчит Толя или не слишком ли громко и призывно он кричит. Но он лишь изредка подавал голос, и только материнское ухо было способно различить этот звук среди других. Постепенно Таня успокоилась и унеслась мыслями в прекрасное будущее, в котором Толя станет нужным и уважаемым человеком, и в котором он будет благодарить родителей (мать прежде всего) не только за заботу и пропитание, но и за их участие в построении нового общества, такого справедливого и совершенного, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

А в это время ее отец уносился мыслями в прошлое к своему сослуживцу Павлу Клюеву. Каждый раз, когда он вспоминал о нем вслух, он долго просил у Бога упокоить его, а у самого Павла просил прощения, за то, что не сумел грамотно перетянуть ему разорванные артерии. С Павлом они учились вместе в училище. Во время учебы они мало общались друг с другом, и только война с Японией свела их достаточно близко – в один полк. У военных вообще принято проявлять удаль, будь то любовные победы или лихачество, и проявлять их именно для того, чтобы показать товарищам. Василию было ближе лихачество. Правда возможности проявить его у артиллериста мало – не то, что у воздухоплавателей или кавалерии. Василий компенсировал это тем, что добровольно участвовал в испытаниях новых образцов орудий и взрывчатых смесей. А Павел еще с училища обратил на себя внимание как одержимый тягой к женскому полу. Иногда это вызывало зависть, иногда выглядело безобразно. Начальство его недолюбливало и опасалось из-за этой его страсти и способности. Он был женат, но это было, скорее, печальное недоразумение. Общих тем для разговоров у однокашников помимо службы не было. Василий с брезгливостью относился к образу жизни Павла и подозревал, что Павел посмеивается над ним.

В 1904 году после развертывания в боевую позицию на Ляодунском полуострове батарея, в которой служили Павел и Василий, встретила мощнейший удар японской артиллерии. С флангов наши отвечали огнем, а по центру, где располагались расчеты Василия и Павла, было уничтожено вместе с расчетами пять орудий почти одномоментно. Василий посреди огненной бури с летящими осколками металла остался цел. Когда он смог подняться на четвереньки, голова гудела изнутри, к этому гулу присоединялся грохот разрывов то дальних, то близких. Василий без всякого понимания пополз и скоро наткнулся на лежащего ничком с вытянутой вперед рукой Павла. Удомлянцев, насколько мог осторожно повернул его на спину и увидел, что тот жив. Только рука осталась лежать на прежнем месте – обе руки были разорваны выше локтей, и, видимо, одним осколком. Вот тут-то и состоялся между сослуживцами тот разговор, о котором часто вспоминал Василий. Он и сам удивлялся, как мог говорить Павел и как Василий его мог расслышать, ведь барабанные перепонки приняли на себя удары множества взрывов. «Я очень ясно слышал его речь, читал по губам. И даже, если бы он молчал, я думаю, услышал бы его мысли, – так описывал Василий Алексеевич этот разговор. Никогда и ни с кем он не испытывал такого понимания. Перенести Павла не получилось, а перетянуть перебитые сосуды Василий толком не сумел. Через несколько минут Павел Клюев умер у него на руках.

Когда Василий во время отпуска отправился навестить вдову и отца Павла, он был потрясен прижизненным одиночеством погибшего товарища. Жена в ответ на сообщение о гибели мужа сказала: «Как это грустно! Тем более, что это к лучшему». А отец, как оказалось, был всего лишь его отчимом, и у них всегда были скверные отношения. С того времени Василий Алексеевич считал, что не сумел поддержать товарища в беде, когда тот страдал от одиночества и когда тот терял кровь. А Павел, по его мнению, добровольно отдал свою жизнь за него, и в этом было больше мистики, чем внятных объяснений.

Сегодня, держа на руках внука, Василий Алексеевич вновь ярче прежнего благодарил Создателя за данную ему жизнь, Христа – за освобождение от греха, и Павла Клюева – за пример веры.

«Вслед за тем – не вследствие того12» – напевал Иван, держа Толясика на руках. Отец наклонялся к сыну, щекотал его носом в шейку, гукал. Вошедшая Татьяна сделала выговор мужу:

– Ты целый день по улице ходил, вдруг заразу какую-нибудь подцепил. Зачем так близко к ребенку наклоняться?

– Не вследствие того…– грустно пропел Иван и отдал сына жене.

Этой фразой он обозначал изменения, произошедшие в жизни Удомлянцевых и Кирпичниковых после рождения Толи.

В жизни их последние месяцы действительно произошли сильные перемены. На работу приняли Ольгу, домработницу. Она жила теперь в квартире Удомлянцевых, в комнатенке за кухней, в которой до 1917 года жила кухарка Варвара из деревни, когда-то принадлежавшей их предкам. Варвара, наслушавшись агитации, потребовала у барина ответить за все обиды, нанесенные народу и ей лично при старой власти. Василий Алексеевич выразил сожаление, что недостаточно думал о нуждах простого народа, но ведь «согласись, Варвара, обид ни мой отец, ни дед, ни я крестьянам не причиняли, как иные помещики». Варвара осталась довольна. Но через неделю, опять наслушавшись ораторов на митинге, она пришла с диким требованием: разрешить ей свободно распоряжаться своим телом по своему разумению, раз уж она живет вместе с господами. Вера Филипповна пришла в ужас.

– Что это значит?

– Если мне потребуется, я хочу приводить мужчин к себе, – ответила Варвара.

– Варвара, у нас девочки! – почти вскричала Вера Филипповна, и, не дожидаясь развития событий, сама дала кухарке расчет.

Ольга, домработница была молоденькой девушкой, младше Леры и Тани. Отец и мать ее умерли, и единственной родственницей ее была сестра – домработница командира кронштадтской военно-морской базы. Она была спокойной и работящей, что прежде всего и требовалось. Она готовила на всю семью, стирала и кипятила белье и пеленки, убирала квартиру. Толей занимались Таня и Вера Филипповна. Ольга жила в квартире вполне на правах члена семьи, садилась за стол вместе со всеми, хотя и подавала на стол только она.

С сентября Лера поступила в медицинский институт. Теперь она только ночевала дома, да и то не всегда, поскольку ночные дежурства в Обуховской больнице оставались за ней в прежнем объеме.

– Бедная Лерочка! – сетовала Вера Филипповна.

– Ничего, ничего, испытания очищают душу. Ora et labora13! Мы еще гордиться будем дочерью, – отвечал ей муж.

– Замуж бы ей выйти! – опять о своем, о женском сокрушалась Вера Филипповна.

– Это уж как Бог даст.

А Лера в это время почувствовала вкус жизни. Прежде подавляемые ею чувства к Ивану нет-нет, но прорывались наружу и заставляли ее тосковать. Она пыталась как-то решить свою женскую судьбу, знакомилась и сходилась с мужчинами, но никогда близко. Всегда она сравнивала своих знакомых с ним, и всегда Иван оказывался лучше. А теперь погружение в учебу и работу с головой подарило ей не знаемую прежде страсть – упоение делом. Она чувствовала, что обновляется – забывала Ивана, жадно впитывала знания и чувствовала собственное развитие, ощущала, как возрастает ее авторитет среди сотрудников и знакомых. Любовь, замужество стали казаться ей уже совсем не такими значимыми для женщины вещами.

Через полгода после рождения Толи Василий Алексеевич тоже изменил свою судьбу. Последние несколько лет он уже не состоял на военной службе, но все равно работал на войну и с военными. Насмотревшись на маленького внука, он понял, что более не в силах заниматься орудиями убийства. Прекрасная мысль, которую он считал подаренной ему свыше, завладела им. Он приблизительно рассчитал объем устаревших или устаревающих с учетом будущего перевооружения Красной Армии боеприпасов и подал в Москву докладную записку с предложением об их использовании в мирном строительстве – при разработке шахт и карьеров, прокладке дорог в скалистых местностях. Записку эту рассматривал сам Калинин14, он пригласил Василия Алексеевича к себе, внимательно выслушал, согласился с ним и предложил возглавить это направление в масштабах страны.

– Что Вы, Михаил Иванович, и возраст уже не тот, чтобы горы сдвигать, и характер. Разве Вы не знаете, что интенданты на смерть стоят за запасы? Они даже ядра образца отечественной войны как возможные к использованию учитывают. Мне их не одолеть. Мне бы роль поскромнее. Думаю, на первом этапе нужно инвентаризацию, подсчет всех негодных боеприпасов по стране провести, понять, сколько их у нас и где.

– Василий Алексеевич, дорогой мой, – отвечал ему Калинин, – как молодой республике нужны такие как Вы! Так и нужно действовать. Обсудим вопрос на СНК15. Потом с наркомом обороны отдельно. Даже если он будет против списания боеприпасов в народное хозяйство, ему самому нужно знать, сколько у него негодных снарядов на складах.

Через две недели Василия Алексеевича снова вызвали в Москву и уже в рабочем порядке обсудили действия созданной комиссии по выявлению устаревших боеприпасов и назначили ее руководителем. Перебираться в Москву он отказался, сославшись на то, что работа все равно разъездная, большую часть времени он будет ездить по стране, а его семье без него удобнее будет оставаться в Ленинграде.

Так Василий Алексеевич на два с лишним года уехал от родных, навещая их на две недели в несколько месяцев. До этого в доме царила демократия – каждый имел свое мнение, и мнение каждого учитывалось. Теперь же одномоментно установилось единоначалие: Лере было не до домашних дел, мнение Ольги домработницы, естественно, не существовало отдельно от мнения хозяев, Таня занималась сыном, и в этом слушалась мать, а другое ее не интересовало. Иван не перестал чувствовать, что он пришел в дом Удомлянцевых, а, значит, не может чувствовать себя хозяином. Да и желание руководить он вполне удовлетворял на работе, так что предоставил право решать дома тому, кто это захочет. А захотела Вера Филипповна. Она была женщиной умной и воспитанной, то есть умеренной в желаниях, но особенности жизни накладывали свой отпечаток на ее стремления: командовать мужем – вот добродетель жены офицера. У нее это выходило вполне гармонично в старое время. Потом подросли дочери, которые тоже слушались мать, и все шло гладко. Но революция на несколько лет смешала все, и даже Вера Филипповна на время потерялась, задача выживать была ей не по плечу, руководство перешло к мужу. Теперь же, когда жизнь вернулась в прежнее положение по всем внешним признакам, включая даже долгие отъезды мужа, Вера Филипповна тоже вернулась к своей старой роли распорядительницы, правда с одним заметным добавлением – она была теперь тещей. Вера Филипповна видела, что Таня и Иван любят друг друга, понимала, что быть замужем для дочери лучше, чем быть незамужней. Однако она ждала для дочерей принцев на белых конях, значительно более строго подвергая отбору всех возможных кандидатов, чем сами дочери. Иван для нее не был принцем, поэтому то, что в другом она не заметила бы, она ставила ему в осуждение, а то, что в другом ее бы порадовало, нисколько не украшало Ивана. Например, она говорила дочери, что Иван не честолюбив.

– Да, мама, разве ты не знаешь, он чуть ли правая рука директора завода? Давно был бы начальником цеха, если бы был ремонтный цех, – отвечала Татьяна.

– Это неудивительно, что на заводе не осталось знающих людей. Пусть так. В таком случае разумный человек воспользовался бы ситуацией, получил бы должность в соответствии с мерой ответственности. А Ивану это не нужно.

– Мама, как-то скверно это звучит. Воспользовался ситуацией. Мне как раз нравится, что Иван добровольно берет на себя труд, не задумываясь о награде. От каждого по способностям. И я так живу и думаю. А папа разве захотел воспользоваться ситуацией, когда ему предложили переезд в Москву?

– Папу ты не сравнивай. Он человек заметный и заслуженный. Ему еще не раз и лучше этого места предложат. А вот Ивану следует подсказать: чем больше у человека пост, тем больше пользы он может принести. Я не спорю с вашими убеждениями, как раз рассказываю, как их в практической жизни применить.

Постепенно Таня стала склоняться к мнению матери об отсутствии у Ивана должного честолюбия. «Вот он приходит домой, и о работе не говорит. Почему? Потому что она его мало волнует. Если бы меня волновало что-то, я бы об этом с ним обязательно говорила», – думала Таня. Так постепенно в ней разрослось представление о своем муже не как о сильном и смелом защитнике, которого следует слушаться, а как о равноправном товарище в семейном союзе. «Что ж, – говорила себе Татьяна, – почему обязательно муж должен быть заметной социальной фигурой? Почему не жена? Я тоже вполне могу из себя что-то представлять. Ваня будет заниматься своим делом, я своим». Так, когда еще Толе не исполнилось года, Татьяна стала активно искать возможности применения своих сил в общественной жизни. Скоро ей представилась такая возможность: Путиловский завод решил создать библиотеку для своих работников. Нужно было подобрать книги для этой библиотеки. Составлением списка этих книг и их закупкой занялась Татьяна. Это оказалось довольно удобно, поскольку Татьяна могла сама определять свой рабочий график, и не отрываться окончательно от сына. Это было намного удобнее, чем преподавание в школе рабочей молодежи, куда она могла вернуться не ранее, чем через год. И, кроме того, обещало большие возможности для роста по службе.

Осенним вечером 1928 года Кирпичниковы проводили время вместе. Татьяна, сидя за письменным столом, работала. Она уже вышла на полноценную работу и формировала библиотечные фонды в нескольких открывающихся и открывшихся районных библиотеках. Иван, лежа на диване, смотрел с Толей книжку с картинками.

– А это лев. Лев живет в Африке, в саванне. Это поле такое. Как лев говорит?

– Р-р-р-р, – вполне чисто произнес Толя.

– Таня! Ты слышала, как Толя чисто «р» произносит?

Татьяна, не сразу оторвавшись от работы, ответила:

– Да, да! Помнишь, я ему говорю Рабле, Гаргантюа и Пантагрюэль. А он отвечает: Рабле Гар-гар-гар. И так чисто, умник! – на последней фразе она посмотрела на сына и улыбнулась. И тут же снова стала писать.

– Лев ходит по африканскому полю и рычит. Как рычит? Как он говорит?

– Р-р-р.

– Он рычит, а африканские крестьяне разбегаются и работать в поле не хотят. Поэтому в Африке в поле только трава растет.

– А я бы его прогнал. Уходи, лев, уходи! – Толя замахал на воображаемого льва рукой.

Иван засмеялся, встал на четвереньки и стал ходить за Толей и рычать. Мальчик развеселился, стал убегать, визжать, а иногда останавливаться и махать на отца рукой: «Уходи, лев!»

– Ваня, я работаю, можно потише? – Татьяна отвлеклась от своей работы.

Иван прекратил игру, сел на диван и усадил Толю рядом.

– А это олень. У него, знаешь, какие рога? Большие, ветвистые. У козы рожки маленькие. Она забодает, забодает.

Ваня легонько пощекотал сына двумя пальцами. Толя сдержанно хихикнул.

– А у оленя рога вот какие, – Иван выставил вперед растопыренные пальцы, – он забодает, забодает, забодает! – низким басом сказал Иван и накинулся на Толясика. Мальчик зашелся от хохота.

– Идите в столовую играть! – раздраженно крикнула Таня.

Возня прекратилась.

– Таня, Толя тебя целый вечер ждет. Когда ты ему почитаешь.

– Ваня мне некогда. Поиграй ты с ним, только идите в столовую.

От благодушия Ивана не осталось следа. Он энергично встал и подошел к письменному столу.

– Что-то новое! Женщине некогда уделять внимание единственному ребенку.

– Да некогда, но не потому, что не желаю: работать надо. Ты только подумай, за последние 3 года читать выучились несколько миллионов человек. Им теперь как воздух необходимы книги, чтобы навык поддерживать, чтобы нравственно развиваться, чтобы .. А кадров библиотек не хватает. Я не могу отказать, когда …

– Ну, мне-то ты отказываешь регулярно!

Татьяна немного вздрогнула и извиняющимся голосом проговорила:

– Ванечка, я так устаю. Прости. Только бы выспаться.

Все это время непонимающий, что случилось, и немного напуганный Толя сидел на диване и смотрел на родителей. Они наконец обратили на него внимание.

– Толенька, иди к бабушке, попроси ее книжку почитать, – придавая голосу возможно более нежный оттенок, сказала Татьяна.

Толя посмотрел на отца.

– Иди, иди, дорогой мой, – подтвердил Иван, – скоро я за тобой приду, мы в зебру поиграем. Это такая полосатая дикая лошадь, на которой усидеть невозможно, мы ее объезжать будем.

Толя, заметно огорченный, ушел. Иван сел на диван и повесил голову. Воцарилось долгое молчание.

– Надо уговорить твоих маму и папу уехать к Лере в деревню и забрать Тольку с собой. Всем было бы хорошо, – начал Иван.

Лера в начале весны перешла на работу в фельдшерский пункт на станции Красноостров16. Это было еще труднее сочетать с учебой, чем работу в Обуховской больнице, но в плане профессионального развития было крупным шагом – Лера самостоятельно осуществляла прием и лечила больных. А не просто выполняла процедуры, назначенные врачом. Но быт ее был устроен хуже, чем у застарелого холостяка. Она хотела бы получить помощь родителей. Правда, и условия она могла им предложить вполне сносные – целый дом в полном распоряжении. Василий Алексеевич закончил инвентаризацию устаревших боезарядов и ожидал решения по сделанному им представлению. Но военные сопротивлялись, и решение затягивалось. До разрешения вопроса о судьбе негодных снарядов, он попросил отпуск без содержания. Отпуск длился уже четыре месяца.

– И что будет? Я ребенка вовсе видеть не буду? И ты ребенка видеть не будешь, – Татьяна перехватила в разговоре право спрашивать.

– Лера столько раз предлагала родителям к ней перебраться! Ей там одиноко, по отцу с матерью скучает. Толя гулять больше будет. У тебя время свободное будет, может мне хоть немного внимания достанется. Это ведь не дело, муж и жена, а будто в разные смены живем. Какие у меня с твоей мамой отношения, ты видишь. Иногда хоть из дому беги.