Текст книги "Руки вверх, мистер гремлин!"

– Раз все это попусту, сниму обереги и печь раскатаю.

Фролов заколебался.

– Я, разумеется, в это не верю, но у меня есть приказ начальства. Может не стоит ломать то, что уже сделано? Пусть себе стоит.

Мы с домовым переглянулись и перемигнулись.

– Но серебряную проволоку все-таки натяните.

ВОЛК-ГРЕМЛИН

Теперь мы знали, куда пропали гнезда гремлинов, но знание это не принесло нам большой радости. Станция постепенно приобретала все более дикий вид. Вылазки зеленых вредителей не были скоординированы, но убытки причиняли очень и очень серьезные. У меня мурашки по коже бегали, когда я представлял, что случится, если эти неорганизованные банды получат командира, который создаст хоть подобие регулярной армии. Чего-то профессор недоучел, но как использовать его промах? Пока станция превратилась в простой кусок железа, невесть зачем крутящийся на орбите.

Самое скверное, что и посоветоваться было не с кем. Ерофей с головой ушел в собственные дела. По его требованию на «Свароге» и «Перуне» тоже спешно начали выкладывать печи. Он метался между станциями, то и дело летал на землю, вел какие-то таинственные переговоры, никого не посвящая в их суть, мелькали неприятные физиономии его приятелей-домовых. Деловой стал, черт побери! Слишком быстро гордость переросла в обычное зазнайство. Ерофей даже обмолвился, что неплохо бы при столичном управлении КГБ организовать закрытую школу каменщиков для кладки печей стратегического назначения, а бесов-хороможителей выделить в отдельное Управление. Скажем, четырнадцатое.

Так что просыпался я каждый раз с самыми грустными мыслями. До сих пор мы только оборонялись. Даже лихорадочная деятельность домового тоже была лишь арьергардными боями. Но еще ни одна кампания в военной истории не выигрывалась единственно обороной. Атака и только атака.

Я встряхивался и выползал из-под теплых одеял. Изгрызенная остренькими зубками гремлинов система обогрева станции в последнее время часто барахлила. Ума не приложу, что вкусного они находили в нагревательных элементах, но ведь жрали! Хорошо еще у них хватило ума не выводить системы из строя окончательно. Ведь при космическом холоде и гремлинам пришлось бы несладко. Поэтому они только пакостили, но не вредили по-настоящему.

Вот и сегодня. Подвывая от холода, я бросился к умывальнику, повернул кран… и в лицо мне ударила струя невозможно холодной воды. Я отлетел в сторону, словно она била под давлением сто атмосфер. Лязгая зубами, весь синий, я горестно уставился на кусок трубы, предательски легко выскочивший из переборки. Труба была перегрызена. Мерзавцы! Только бы мне до вас добраться!

Что-то холодное и мокрое лизнуло мои босые пятки. Я вновь панически взвизгнул. Оказалось, на полу успела собраться изрядная лужа. Кое-как закутавшись в одеяло, я дошлепал до пульта голо. Лицо дежурного техника, возникшее передо мной, было измучено до крайности, глаза воспалились и покраснели. Техникам доставалось сверх всякой меры.

– Что случилось, генерал? – неприязненно спросил он.

Я вполне понимал причину раздражения. Обещал спасти станцию, а сам каждый день кидается за помощью.

– Вода, – коротко сказал я, опасливо поглядывая вниз. Под письменным столом уже играл небольшой водоворот, в котором беззаботно кружились мои бумаги.

– И у вас тоже?

– А у кого еще?

– Лопнули трубы в четырнадцати каютах. Ваша пятнадцатая, и, полагаю, не последняя.

– Как так «последняя»!? – взвился я.

– Хорошо, пусть будет первая, – не стал спорить техник.

– То-то, – недовольно проворчал я. – Забыли, кто генерал.

Я убрал изображение техника, сгреб с кресла потрепанную форму, подхватил пулемет, с которым теперь не расставался, и вышел в коридор. Старательно вытер ноги и оделся, принял некоторое количество согревающего снадобья. Судя по мокрым полотенцам, валяющимся перед дверями кают, техник не преувеличивал. Я решил, что если прапорщики бросают полотенца в коридоре, то мне и подавно позволено, не стал ничего убирать и отправился завтракать.

В кают-компании было уже пусто, только Фролов допивал чай. Судя по неприятному запаху и розовому лицу полковника, он тоже успел согреться.

Фролов вяло махнул рукой, приветствуя меня.

– С добрым утром, – бодро ответил я.

Фролов плюнул.

– Что за упадочный пессимизм, полковник? Вы должны показывать пример подчиненным, а сами вконец расклеились. Какие выводы может сделать личный состав?

– Вода едва не залила реакторный зал, – глядя куда-то в потолок невпопад сказал Фролов. Только сейчас я заметил, что у него дергается левая щека. – Представляете, какой начнется тарарам, если реактор взорвется? Звону на весь космос, а северные сияния не то что в Москве, в Мозамбике видны станут. Или вы думаете, что они хотели просто искупать нас?

– Возьмите себя в руки! – гаркнул я.

Все-таки сказалась выучка. Чашка отлетела в сторону, полковник вскочил и щелкнул каблуками.

– Есть!

– Приведите себя в порядок. Не экипаж, а пиратская шайка во главе с атаманом. И подумаем вместе, как одолеть эту пакость.

– Мы уже думали, – пожал плечами полковник. – Не даром же они живут рядом с крысами, сами и есть крысы, только технологические.

– Крысы, говорите, – медленно повторил я.

– А кто еще? Такая же пакость…

– Крысы… – Глаза у меня остекленели и закатились, я перестал различать окружающее. Идея была близка, сейчас придет озарение…

Фролов деликатно кашлянул, чтобы вывести меня из оцепенения.

– Вспомнил! – Я заорал так громко, что полковник подскочил. – Волк!

– Какой волк?

– Крысиный!

– Крысиный?! – поразился Фролов, уже не сомневаясь, что генерал пал очередной жертвой эпидемии сумасшествия, хозяйничающей на станции. Спятил на почве постоянного общения с потусторонним миром.

– Если мы решили, что это новая порода крыс, так сказать крысы потусторонние технические, то и средства борьбы нужны такие же, как против крыс! – обрадованно выпалил я. – Все равно станция уже пришла в такое состояние, что ей ничем не повредишь. Будем воевать как с крысами. Первое – крысоловки. Только необходимо делать их из серебра.

Фролов покрутил головой.

– Дорогое удовольствие.

– Потерять станцию обойдется еще дороже. Второе: мы запустим в их норы волка.

– Позвольте два вопроса, товарищ генерал. Первый – откуда мы его возьмем. У нас здесь боевая орбитальная станция, а не зоопарк все-таки. Второй – как волк сумеет протиснуться в щели крыс… то есть гремлинов. Ведь он сравнительно большой, а норы сравнительно маленькие.

Я весело рассмеялся с чувством превосходства.

– Это будет не простой серый волк, а волк-гремлин.

У Фролова глаза выпучились как у рака.

– Волк-гремлин?

– Конечно. Только два существа в природе из всех млекопитающих едят себе подобных: крыса и человек. Странное такое совпадение. Если гремлины и вправду потомки крыс, мы заставим их поедать друг друга. Я берусь вывести гремлина-людоеда…

– Только его нам и не хватало.

– Не придирайтесь к словам, вы превосходно поняли.

– Не совсем.

– Если противник находит новые средства борьбы, то почему бы и нам не удивить его?

– Вы полагаете, что он сумеет слопать всю стаю, поселившуюся на «Хорсе»?

– Конечно нет, здесь будет другой эффект… – Я машинально почесал небритый подбородок и выругался про себя.

Работа закипела, но я подозревал, что он тоже настучал Главному Маршалу. Во всяком случае я получил очередной нагоняй. Теперь маршал щеголял отполированной до зеркального блеска бритой головой и крошечными усиками, напоминающими небрежно выстриженный квадратный кусочек меха. Что у них стряслось? Опять перестановки в руководстве?

Прежде всего следовало подготовить помещение. Я выбрал запасной реакторный зал. Второй реактор пока не установили, но изолирующий панцирь для него смонтировать успели. Полость изнутри выстлали серебряной фольгой. Смешно смотрелось это тоненькое покрытие на массивных свинцовых стенах, но именно фольга, а не свинец и не сталь были непреодолимой преградой для нечистой силы. Меня всегда занимал вопрос: почему гремлины, запросто перегрызая стальные трубы, не в состоянии прокусить тоненький листик? Может серебро для них на вкус вроде цианистого калия?

Мне не раз приходилось слышать за спиной колкие насмешки, произносившиеся вроде бы на ушко, но с таким расчетом, чтобы и мне слышно было. Я не обращал внимания на невежд. Тем более, что Главный Маршал, многозначительно поглаживая усики, прямо заявил, что очистка станций начинает затягиваться. Есть такое мнение… Как обычно при словах «есть мнение» он закатил глаза под лоб. Короче, есть мнение, что мое Тринадцатое Управление плохо справляется с поставленной задачей и следует рассмотреть вопрос об укреплении руководства. Такая перспектива мне определенно не улыбалась, я поспешил заверить его, что делается все возможное и невозможное, и если бы не саботаж со стороны экипажа… Маршал пообещал разобраться и дал мне последнюю отсрочку. Я на всякий случай накричал на Фролова, полковник устроил разнос подчиненным и велел им закончить работы вчера.

«Хорс» превратился в исполинский барабан, склепанный из листовой стали, по которому одновременно молотили два десятка обезумевших барабанщиков. Люди были близки к форменному помешательству и совершенно перестали соображать, что происходит. Только этим можно объяснить, что в переборках прорубили на пять с половиной отверстий больше, чем предусматривалось моим планом. С половиной потому, что два сноровистых сержанта не успели до конца прорубить переборку винного погреба. Они оправдывались жуткой мигренью и потерей ориентации, но Фролов им не поверил. Сержанты получили неделю ареста с отсрочкой приговора. Пока люди работали без перекуров и выходных, губа была желанным местом отдыха.

Зибелла бесстыдно злоупотреблял благорасположением поваров. Я начал серьезно опасаться, что он умрет от ожирения, и потому тоже запряг его в работу. Горностаю поручали выполнение самой ответственной части плана – расставить по местам крысоловки. Зибелла фыркал и плевался, но я приказал, и он подчинился. Настороженные ловушки было размещены по тщательно продуманной схеме.

Не буду описывать те гадости, которые устроили нам гремлины за это время. Наиболее ощутимой потерей стал дерзко отгрызенный и улетевший в неведомые звездные дали склад вещевого довольствия. Фролов опять не поверил, что это происки врагов. Обтрепавшийся экипаж стал выглядеть очень живописно, единообразная форма канула в Лету. Замелькали какие-то кацавейки, душегрейки. Один из ракетчиков явился на боевое дежурство в розовой пижаме, предъявив в оправдание распоротую на узкие ленточки форму. Она была тщательно исследована, следы когтей были хорошо видны. Поскольку дежурства все равно превратились в пустую формальность, Фролов дозволил разовое нарушение, строго указав на… Последним островком стабильности в рушащемся мире был нулевой отсек, ракеты пока удавалось сохранить в неприкосновенности, хотя все системы управления и наведения вышли из строя.

Первое разочарование мы испытали, когда выяснилось, что гремлины отнюдь не спешат в любезно расставленные для них ловушки. За три дня мы сумели поймать только две штуки. Это в то время, когда за каждой переборкой слышался топот маленьких лапок и скрипение алчных зубов. Да и эти особи были какими-то тощими, заморенными. Наверное от бескормицы.

Брезгливо держа гремлина за лапу, Фролов спросил:

– Этот что ли волком будет? Сомневаюсь.

– Я тоже.

– А время идет. Мы свою задачу выполнили, – в словах полковника прозвучала плохо скрытая угроза.

Я поскреб в затылке.

– Надо придумать решительный ход, который круто изменит ход партии. Жертва ферзя и мат в два хода.

Слегка побледневший Фролов напряженным голосом спросил:

– Кто будет ферзем?

– Не пугайтесь, полковник, это только метафора. Образное выражение. Я не собираюсь сажать человека в ловушку в качестве приманки.

Но перепуганный до синевы Фролов с этого дня стал обращаться со мной только с помощью голо.

Отпущенный маршалом срок истекал, дела двигались ни шатко, ни валко. Пришлось доставать из рукава козырного туза. Я берег его на самый крайний случай, на черный день. И этот день настал. Прежде всего я выгнал из реакторного зала всех любопытных и накрепко запер двери. Прислушался. Тихо. Никого. Только в толще реакторного панциря копошатся два пленника. Я начертил на полу магическую пентаграмму и зажег внутри костер из осины. Потом взял прут орешника, взмахнул им и начал страшным голосом читать заклинания:

– Люцифер, Вельзевул, Левиафан! Приди и явись немедленно и безотлагательно во исполнение заклятия, наложенного на тебя именем Неизреченного!

Желтое пламя штопором взвилось к потолку, приобрело фиолетовый оттенок. От огня повеяло холодом, по залу пронесся отчетливый запах аммиака.

– Явись! Явись! Явись!

Но никто не потрудился выполнить мой приказ. Внутри пентаграммы зашевелилось неясное облачко – и только. Следовало срочно произвести мультипликацию проекции. Я достал из кармана маленькую флажку и глотнул пару раз. Показалось мало, и я добавил. Перед глазами начали летать разноцветные мушки.

– Явись! Явись! Явись! – снова истошно возопил я.

И он явился. Такой же маленький и шустрый, как гремлины. Только цветом не зеленый, а фиолетовый. Я оторопел. Не его я вызывал…

– В чем дело? – осведомился фиолетовый, сосредоточенно листая блокнот и не желая поднять на меня взгляд.

– Вызывал… – несмело ответил я.

– Что надо?

– Повелеваю тебе…

– А вот это давайте не будем. – Фиолетовый широко зевнул. – Надоело. Все требуют, повелевают. Что за чушь. Если возникла необходимость сделки – так прямо и скажите. Подпишем договор в четырех экземплярах, произведем оплату. Рекламации принимаются в недельный срок по окончанию работ, предусмотренных контрактом.

Я растерялся.

– Но ведь это не по правилам.

– Бросьте вы, – в голосе фиолетового зазвенела сталь. – Сейчас не дремучее средневековье. Мы в правовых измерениях живем, не где-нибудь.

Когда я изложил ему суть дела, он почесал блокнотом рожки. Что-то долго прикидывал, высчитывал. Наконец сказал:

– Вывести гремлинов не можем.

– Почему?! – взвыл я.

– Потому что мы являемся представителями той же самой нечистой силы. Нам этого не простят.

– Кто?

– Остальные, – уклончиво ответил фиолетовый.

– Но хоть чем-то помочь можете?

– Можем.

Я снова поскреб в затылке. Приходится возвращаться к первоначальному плану. Снова потеря времени.

– Тогда отловите мне пятьдесят гремлинов.

– И что? – с проблесками интереса спросил фиолетовый.

– И посадите их в этот бак.

Фиолетовый поглядел на суетящуюся там парочку. Пленники издали радостный писк, но фиолетовый только брезгливо поджал губы. Было заметно, что неудачников он не уважает. Потом фиолетовый снова начал подсчитывать и записывать, время от времени чертя хвостиком на полу странные светящиеся значки. Они горели зеленоватым светом и медленно гасли, как экран телевизора. Наконец фиолетовый кончил свои сложные выкладки и подвел итог:

– Миллион. Как будем платить: чеком или наличными?

Я сел, где стоял.

– Так много?

– Работа нешуточная, опасная и кропотливая. Меньше никак нельзя, – убежденно сказал фиолетовый.

– Миллион рублей… – сокрушенно пробормотал я, но фиолетовый аж зашелся от смеха.

– Рублей?! Да вы просто спятили! Рубли оставьте себе. Мы берем только твердой валютой.

– Какой?!

– Долларами, конечно.

– Миллион долларов?

– Да. И сразу – никаких расписок и обязательств.

– У меня нет такой суммы, – убито сообщил я.

– Тогда и контракта не будет. – Фиолетовый повернулся и приготовился исчезнуть.

– Стойте! Золотом возьмете?

Фиолетовый почесал щеку и снова что-то посчитал.

– При соотношении триста долларов за тройскую унцию.

– Побойтесь бога!

– Вот его мы ничуть не боимся, – фиолетовый улыбнулся самыми уголками губ.

– Но тройская унция стоит четыреста с лишним.

– Это у вас. У нас в магических измерениях другой курс. К тому же свирепствует инфляция. Триста.

– Согласен, – сдался я.

– Но золото вперед.

– Разумеется. – Мне только и оставалось, что делать хорошую мину при плохой игре.

На станции был объявлен аврал. Разыскивался любой предмет, в котором содержалась хоть крошка золота. Были вырваны все золотые зубы,сняты все обручальные кольца. Ценой неимоверных усилий был выплавлен слиточек весом сто граммов.

– И это все? – Фролов презрительно поморщился при виде результатов наших усилий.

– Вполне хватит, – заверил я. – Больше того, я и этот слиток верну.

– Здесь что-то нечисто, – командир станции подозрительно посмотрел на меня. – Так не бывает.

– В обычных реальностных измерениях. Полковник, вы уже могли убелиться, что весь ваш так называемый жизненный опыт ломаного гроша не стоит в магическом мире. Вы его совершенно не знаете. Там никому не нужно наше золото. Жители магических измерений пользуются его зеркальным отражением. Я положу слиток перед зеркалом, этот проходимец заберет себе отражение – и все. Мы расплатились.

По лицу Фролова поползла глупая улыбка.

– Но ведь одного слитка будет мало.

– Правильно. Поэтому я положу его перед зеркалом еще раз.

– А потом?

– Потом в третий.

– А потом?

– Четвертый, пятый, сотый. Пока расчет не завершится.

– И слитку ничего не сделается?

– Решительно ничего. Ведь забирать будут только его отражение. Я еще фиолетовому и взятку дам.

– Тра-ля-ля! – Полковник встал на цыпочки и замахал руками. – Я все-таки сошел с ума!

К счастью врач оказался поблизости.

С фиолетовым мы расплатились нормально, не возникло никаких претензий. Насчет взятки я, конечно, пошутил, но вроде бы дал ему два лишних отражения. А, чего там мелочиться. Тем более, что свою часть контракта фиолетовый выполнил без промедления. К вечеру того же дня подготовленный резервуар был полон гремлинами. Они так и кишели – зеленые, хвостатые, злобные. Не те два бедолаги, гремлины в самом соку, мускулистые и дикие. Даже заглядывать в яму было жутко.

Одно только мне не давало покоя – с кем это я заключил сделку? Этот шустрый и фиолетовый явно не походил на вызывавшихся мною демонов. Кто же он? Я определить не смог. Ерофей, которому я рассказал о новом знакомом, тоже лишь пожал плечами. Не видел, не слышал, не читал. Может я случайно прорвался в новые измерения, еще не освоенные волхвами?

На ночь к баку приставили часового, в магазин автомата были набиты драгоценные патроны с серебряными пулями. Я предвидел, что ненасытная орда попытается освободить товарищей. И оказался прав – дважды стайки гремлинов пытались подобраться к резервуару, но очереди серебряных пуль отгоняли их. На полу остались лужицы зеленоватой крови и клочья немытой шерсти.

Ближе к утру часовой запросился к маме. Из бака доносились визги, шуршание и хрустение. Даже на первый взгляд количество заключенных изрядно убавилось. Не думаю, что причиной тому был голод. Скорее злобный нрав гремлинов. Я лично встал на часах. Полковник Фролов продолжал спать тяжелым наркотическим сном, врач все еще опасался за его рассудок.

Я отбил новую попытку прорваться к реактору и задал гремлинам хорошую трепку. Ведь я стреляю только в десятку. Противник усвоил урок, но на всякий случай стены реакторного зала обили ореховыми прутиками на серебряных гвоздях. Это не слишком надежно, однако в трудную минуту пригодится.

На пятый день в баке осталось не более десятка тварей. Но уж это были настоящие звери. Сплошные зубы и когти. Зеленый мех на загривках стоит дыбом, хвост торчит как палка… Трое рядовых были пойманы за недозволенным делом. Они устроили тотализатор на гремлинов – какой из них уцелеет. В кассе тотализатора оказалось в общей сложности около пяти тысяч. Неплохо! Пойманные заявили, что собирались взять себе только небольшой процент. Все остальное должны, якобы, получить победители. Ставки были коллективные, даже офицеры приняли участие в этом разврате. Я сначала хотел отдать их под трибунал, но передумал. Деньги отобрал в Фонд мира. В тот же вечер в полутемном коридоре в меня кто-то стрелял. Между прочим, оружие имеется только у офицеров. Мало мне войны с неприятелем, свои в спину начали палить. Та-ак, обстановочка. Все вернул назад и сам поставил сотню на гремлина с обломанным правым рогом. Потом сказали, что его кличка была Генерал. Была, была, да сплыла вместе с моей сотней. Правда, эти мошенники пообещали мне три процента с общей суммы ставок. Мне, генералу, начальнику Управления?! Дисциплина ни к черту. Доложил Главному маршалу. Тот почесал усишки и пообещал принять самые суровые меры.

Через неделю в баке остались всего два гремлина. Они за это время заметно подросли. Если фиолетовый приволок мне малышей сантиметров по десять росточком, эти стали по крайней мере вдвое выше. Человек пять постоянно крутились возле бака, ожидая последнего боя. Пост я убрал за ненадобностью. Все равно теперь ни один гремлин в бак не сунется, разве что самоубийца.

Да, интересная новость – врач разрешил Фролову вставать.

Под вечер этого знаменательного дня состоялась решающая схватка. Гремлин со странным синеватым отливом шерсти подкараулил момент, когда соперник неосторожно повернулся к нему спиной, прыгнул и сломал ему хребет. Зрители разразились громкими воплями, прямо как на хоккее. Случайно или нет, но цвет шерсти нашего волка-гремлина напоминал цвет офицерского мундира. И кличка хорошая – Оберст. Вообще-то у него в морде действительно проглядывалось нечто гестаповское. Победитель уже навострил зубы, чтобы плотно поужинать, но под радостные крики болельщиков был извлечен из бака и отнесен в кают-компанию. Ему был предложен изысканный ужин – белый хлеб, варенье, котлеты. Оберст принял подношение благосклонно, хотя котлеты отверг вежливо и твердо.

– Братцы, да он же совершенно ручной, – изумленно сказал главный инженер станции, ощупывая карман, куда только что сунул пачку банкнот.

– Точно, – подтвердил кто-то из солдат, поглаживая гремлина по спинке. Оберст от избытка чувств замурлыкал словно кот.

Зибелла, не без оснований считавший себя всеобщим любимцем, оказался оттесненым на второй план. Самолюбивый горностай оскорбился до глубины души. Он торжественно забрал из кухни свою мисочку и перебрался обратно в мою каюту. Я простил изменника.

Экипаж станции с нетерпением ждал, что будет дальше. Никто толком не представлял, чем займется волк-гремлин. Мы предвкушали, как он начнет давить зеленую заразу. Опеку над Оберстом неожиданно взял врач, оказавшийся большим любителем животных. Он сказал, что Оберсту вредно много общаться с людьми, это расшатает его нервную систему… Словом, наговорил всякого вздора и уволок Оберста к себе в медотсек. Ехидный начальник штаба предположил, что медик тренируется на животных.

Утром Оберст плотно позавтракал и вышел из медотсека в коридор. Он совершенно не пугался людей, но и общаться с ними не желал. За гремлином немедленно увязалась целая толпа сопровождающих. Мне как генералу неудобно было бежать рядом с солдатами, поэтому мы с Фроловым следили за ним с помощью голо.

– Какая милашка, – были первые слова полковника при виде Оберста.

Система наблюдения за станцией накануне была по моему приказу отремонтирована, и я надеялся получить максимум удовольствия.

Топоча копытцами Оберст прогулялся по коридорам, обнюхивая самые укромные закоулки, заглянул в кают-компанию, где дневальные прибирались после завтрака. Не понравилось. От двери реакторного отсека он шарахнулся, как от чумного барака. Возможно у Оберста оставались какие-то неприятные воспоминания.

Среди зрителей помаленьку начало нарастать нетерпение.

– Скоро? Когда он ловить начнет?!

Но Оберст не торопился. Он шествовал по коридорам «Хорса» с важностью настоящего монарха, вступившего на престол и совершающего коронационный тур. Гремлин принципиально не замечал людей, только неприветливо фыркал, если кто-то неосторожно топал рядом. Все-таки росточка он был невеликого.

И когда зрители уже были готовы взорваться негодующими криками. Оберст заметил норку, прогрызенную гремлинами. Он остановился, нервно подергивая хвостиком с кокетливой кисточкой на конце. Потом шумно втянул воздух поросячьим рыльцем. Видимо запах был достаточно соблазнительным, потом что Оберст плотоядно облизнулся. Глазки его загорелись кровожадным огнем, он радостно пискнул и стремительно юркнул в нору. Никто и слова вымолвить не успел.

Люди остались ждать неведомо чего. Кто-то покашливал, потянулись сигаретные дымки. Наиболее нетерпеливые начали строить предположения о том, что сейчас происходит в глубине гремлинских ходов и лазов. Но камер там не было, поэтому даже мы с Фроловым могли лишь гадать. Потом горячие головы уверяли, что слышали топот крошечных копытец внутри переборок и вентиляционных труб, но я склонен считать это игрой разгоряченного воображения. Зато раздавшийся в медотсеке истерический вопль был совершенной реальностью. Орал доктор, пригревший Оберста.

Фролов поспешно переключил обзор на коридор медотсека.

Врач в разодранном халате, белый как мел, старательно пытался вжаться спиной в переборку, слиться с нею, раствориться в титановой стали. Трясущейся растопыренной ладонью он тыкал куда-то в сторону и бессвязно лепетал:

– Там… Там… Там…

– Что такое? – спросил командир станции по громкой связи.

Врач поднял перекошенное лицо к динамику и выдавил:

– У-ужас-с.

– Какой ужас? – оправившийся Фролов был беспощаден к проявлениям чужой слабости.

Но доктор отвечать уже не мог. Он затравленно взвизгнул и дробной рысью припустил по коридору, только каблуки засверкали.

Встревоженные люди подбежали к двери медотсека. Даже полковник, которому ничто не грозило, немного помедлил, прежде чем переключить обзор. Наконец к медотсеку прибыла спешно сформированная группа захвата. Кто-то опрометчиво предложил сначала кинуть внутрь газовую гранату, но его вовремя остановили. Начальник штаба решил проявить мужество и героизм. Щелкнув предохранителем автомата, он скомандовал:

– Открывай!

И, очертя голову, ринулся в распахнутую дверь. Зрители поспешно закрыли ее, чтобы обезопасить себя от возможных последствий подвига. Прогремела длинная очередь, раздался звон бьющегося стекла, и все смолкло. Фролов положил дрожащую руку на переключатель.

– Смотрите! – раздался звенящий от напряжения голос начальника штаба.

Командир станции переключил обзор. Сначала мы не могли ничего понять, а потом бешено захохотали. Было в этом смехе нечто истерическое, мы снимали напряжение.

Расколоченные вдребезги шкафы засыпали весь медотсек стеклянной пылью. Но стрелял начальник штаба единственно с перепугу. Врага не было.

На стерильной белизне операционного стола аккуратным рядом были разложены три гремлиньих тушки. Насколько я мог судить, у них были перекушены шейные позвонки. Покойники до омерзения походили на странных зеленоватых крыс, неведомо зачем принесенных в святая святых медицины. Не удивительно, что помешанного на чистоте доктора едва не стошнило при виде подобного кощунства. А в изголовье стола сидел наш Оберст и старательно вылизывал шерстку. Только недовольно морщился, принюхиваясь к пороховому дыму.

– Я же говорил, что он прелесть, – сказал полковник.

Я внимательно посмотрел на Фролова. Ранее за ним не замечалось подобной сентиментальности. С чего бы? Или события последних дней наложили неизгладимый отпечаток на его психику?

Оберст потянулся, сладко зевнул, свернулся клубочком, не обращая внимания на застывшего статуей начальника штаба. Тот уставился на волка-гремлина ошалелыми глазами и, неестественно высоко поднимая ноги, вышел из медотсека, тихонько прикрыв за собой дверь.

– Т-с-с… – шопотом сообщил он. – Не шумите, а то разбудите. Он решил вздремнуть.

Глядя на эту комедию, Фролов с недоверием спросил:

– Три штуки за один раз конечно неплохо. Но ведь их сотни и сотни. Разве Оберст сумеет их всех передавить?

– Я сам не очень хорошо знаю, что происходит в подобных случаях, но только крысиный волк – самое верное средство избавить корабль от крыс раз и навсегда. Как волки справляются с крысами – не ведаю. Однако, думаю, через самое малое время на борту не остается ни единой.

– Подождем, – согласился полковник. – А ведь он само обаяние,

– со странным выражением добавил Фролов.

Врач, оправившись от шока, постарался загладить свою вину перед Оберстом и снова принялся его опекать. Тем более что наш волк-гремлин с первого дня приобрел странную привычку раскладывать трофеи очередной охоты исключительно на операционном столе. Доктор для порядка добродушно ворчал на него, но потом всегда менял гнев на милость и угощал охотника чем-нибудь вкусненьким – печеньицем, ложечкой сгущенки, яблочком, ласково приговаривая:

– Заслужил, заслужил.

Оберст жмурился и урчал.

Вообще у волка-гремлина оказался очень странный вкус. Неделя, проведенная в панцире реактора, определенно перевернула что-то в его бедной головенке, и Оберст стал убежденным вегетарианцем. Он плевался и фыркал при одном только запахе котлет и колбас, а сырое мясо повергало его в форменную истерику. Он визжал, царапался и стремглав бежал прочь. Как такое вегетарианство сочеталось с неистовой свирепостью – непонятно. Только Оберст душил любого гремлина, попавшегося ему на глаза.

Тем временем среди оккупировавших закоулки станции зеленых чертенят началась форменная паника. Днем и ночью из-за переборок доносились шорохи и топот, резко усиливающиеся в часы промысла Оберста. До нас долетали перепуганный визг и отчаянная грызня. Однако волк-гремлин неизменно выходил победителем из всех поединков. А гремлины так перепугались, что позабыли обычную осторожность. Они стали бегать коридорам станции даже днем, чего раньше себе не позволяли. Верхом нахальства было происшествие на совещании в штабе, когда, спасаясь от разъяренного Оберста, один из гремлинов взлетел на стол, перебежал под носом у опешивших офицеров прямо по бумагам и прыгнул на плечо зама по вооружению. Толстый и краснолицый майор завопил, как первоклассница, обнаружившая у себя в портфеле лягушку, и опрокинулся на пол вместе со стулом, набив на затылке изрядную шишку.

Впрочем, гремлина этот отчаянный трюк не спас. Оберст оказался проворнее, настиг его в углу отсека и прокусил затылок. Потом, польщенный вниманием собравшихся, торжественно взгромоздил тушку прямо на колени Фролову.

Тот сначала оторопел, но, видя сияющего неподдельной радостью Оберста, ласково пробормотал:

– Вот негодяйчик.

Оберст ликующе запищал, вполне согласный с похвалой в свой адрес. А дальше произошло и вовсе неожиданное. Командир станции достал из стола шоколадку и протянул гремлину:

– Получай, отличник боевой и политической.

Оберст с чмоканьем вгрызся в лакомство, а Фролов предложил:

– Перейдем в другой кабинет. Не будем ему мешать.