Текст книги "Юные герои Отечества"

В центре Санкт-Петербурга, на Марсовом поле, где до сих пор горит Вечный огонь в память о героях и жертвах Октября 1917 года, есть одна из гранитных плит, возле которой каждый невольно замедляет шаг. На этой плите написано: «Юному артисту-агитатору Коте Мгеброву-Чекан. 1913–1922» – мальчик, здесь похороненный, прожил всего восемь лет.

Он не был ни юным разведчиком, ни героем баррикадных боев, ни даже пионером, потому как был слишком мал по возрасту, да и Пионерская организация появилась только в год его гибели. Но он был героем – героем своего времени. Времени сложного, романтического и… страшного. Потому что это самое страшное, когда народ, населяющий одну страну, одну землю, раскалывается на части и идет войной друг на друга – и когда дети становятся героями и погибают, не дожив до девяти лет.

Родился Котя в 1913 году в Санкт-Петербурге, в семье актеров – Александра Авельевича Мгеброва и Виктории Владимировны Чекан, и звали его на самом деле Ваней. Котей его называли в семье, потом так стали звать друзья, и под этим именем он вошел в историю.

Как часто бывает в артистических семьях, Котя вскоре и сам стал актером – уже в 1918 году он был штатным артистом театра Пролеткульта – так назывался созданный тогда Союз пролетарских культурно-просветительных организаций. В то время очень много народу в России было безграмотно, книг и газет они не читали, но разобраться в происходящем вокруг хотелось всем. Выступления артистов на городской площади, казалось бы, все объясняли, да и воздействовали они на людей гораздо сильнее и убедительнее, чем речи ораторов на митингах. Впрочем, еще в Древней Руси ходили по деревням и селам скоморохи – первые артисты, просвещая своим искусством народ. Такова на Руси традиция просветительства.

Теперь же артисты-пролеткультовцы выступали на заводах и фабриках Петрограда, в госпиталях, куда привозили раненых, в казармах, которые занимали красноармейские полки, готовившиеся к отправке на фронт. Впрочем, фронт и сам подходил к бывшей столице бывшей Российской империи: в октябре – ноябре 1919 года на Петроград наступали войска генерала Юденича. Тогда артисты театра Пролеткульта сами выезжали на фронт и в перерывах между боями вдохновляли бойцов своим искусством. Конечно же, их спектакли были посвящены «светлому будущему», той самой «новой жизни», о которой мечтали, с верой в которую шли на бой и на смерть красноармейцы.

В этих спектаклях Котя Мгебров-Чекан исполнял роль юного коммунара – решительного, отважного, независимого, вызывая своей игрой горячие аплодисменты многочисленных нетребовательных зрителей. Для них Котя был прежде всего олицетворением будущего – тем самым пролетарским мальчишкой, для которого революция открывает все жизненные пути. Бойцы в это очень верили. За счастье, за будущее вот таких мальчишек они и сражались. И одно дело было, когда про «мальчишек будущего» им говорили на митингах комиссары, а совсем другое – когда они наяву видели такого парнишку перед собой на театральных подмостках. Красноармейцы, матросы, рабочие очень любили своего юного и талантливого артиста – его знал, наверное, весь революционный Петроград.

Давно известно, что настоящее искусство – это мощное оружие. Бой этим оружием ведут не за территории или фортификационные сооружения, а за сердца и души людей, за их умы и чувства. Искусство способно сплотить и вдохновить людей, повести их туда, куда зовут, направляют его творцы. И как не раз случалось, если в этом бою за умы и сердца побеждал творец, то проигравшая сторона, назовем это так, применяла к нему уже совсем другое – боевое, смертоносное оружие.

В 1922 году Гражданская война уже закончилась, но тайная война за умы и сердца людей все еще продолжалась, и Котя Мгебров-Чекан был ее маленьким, но очень хорошим солдатом.

21 апреля к Коте обратился кто-то из его друзей – а их, и настоящих и, к сожалению, мнимых, у него было очень много, – и попросил его отвезти хлеба, чтобы помочь какому-то голодающему товарищу. В то трудное время такая просьба никому не показалась бы удивительной. Очевидно, Котя был не только хорошим артистом, но и щедрым, душевным человеком. Он попросил у мамы, Виктории Владимировны, хлеба и поспешил к трамвайной остановке – трамваи были тогда в Петрограде единственным городским транспортом. Как обычно, он на ходу вскочил в трамвай, остановился на подножке набитого вагона, но тут, лишь только вагоновожатый стал ускорять ход, какой-то взрослый человек, стоящий рядом с ним на площадке, изо всех сил вытолкнул мальчика из вагона. Котя упал и ударился головой о мостовую.

Мальчика отвезли в больницу, где он вскоре умер. Кто был человек, столкнувший его с подножки, куда он делся – никто не знает. Скорее всего, произошедшая трагедия не была случайной, и это было кем-то тщательно подстроено. Хотя точно этого никто не знает – в жизни бывают и совершенно нелепые случайности.

Решением Петроградского Совета, тогдашних городских властей, Котю похоронили на Марсовом поле, бывшем месте проведения военных парадов, превращенном в мемориал героев Революции. На похороны мальчика, которому не исполнилось и девяти лет, пришло огромное количество людей, от края до края заполнивших все Марсово поле.

Повторим еще раз: он был настоящим героем – героем своего времени.

Их было много в рядах Белой армии – этих мальчишек, вчерашних кадетов, гимназистов и реалистов, как называли учеников реальных училищ. В большинстве своем они были детьми офицеров, интеллигенции и защищали свою привычную жизнь, понятную им Россию от превращения в неизвестную, а потому страшную для них Страну Советов, от кровавого красного террора, который большевики развернули в ответ на белый террор.

Кто-то из них остался сиротой, кто-то сбежал из дома, чтобы сражаться, а кто-то был эвакуирован с кадетским корпусом. Когда они прибывали к белым армиям, то каждый заявлял, что ему 17, а то и 18 лет, но в первом же разговоре командиры выясняли, что 15 или вообще 14. Однако их принимали в полки, потому как отправлять обратно было просто некуда, и маленькие солдаты служили, сражались и умирали наравне со взрослыми, с которыми рядом, плечом к плечу, отважно шли в огонь. Но если в Красной армии мальчишки находились в роли воспитанников, юнг – то есть в исключительном положении, то в Белой армии из кадетов были составлены целые подразделения, которые вместе с другими воинскими формированиями участвовали в боях. Вот описание одного из таких боев: «В ноябре 1917 года в городе Новочеркасске сформировали Юнкерский батальон, состоявший из двух рот: первой, юнкерской, и второй, кадетской. 27 ноября он получил приказание погрузиться в поезд и с полусотней Донского казачьего военного училища был направлен в Нахичевань. Выгрузившись под огнем противника, батальон быстро построился, как на учении, и, идя во весь рост, бросился в атаку на красных. Выбив их из Балабинской рощи, он в ней закрепился и продолжал стрелковый бой при поддержке двух наших орудий. В этом бою почти целиком погиб взвод капитана Донскова, состоявший из кадет Орловского и Одесского корпусов. Найденные после боя трупы оказались обезображенными и исколотыми штыками. Так, кровью русских детей-кадет обагрилась русская земля в первом бою, положившем основание Добровольческой армии и Белой борьбе при взятии Ростова-на-Дону».

К сожалению, сколько еще было боев и сражений, в которых дрались и погибали российские кадеты, не знает никто, как неизвестно, вернее – позабыто, оказалось большинство их имен. Нужно сказать, что кадетов всегда отличали особая дружба, спайка, взаимовыручка. Наверное, именно поэтому большинство их подвигов можно назвать коллективными, совершенными не одним человеком, а несколькими.

Осенью 1920 года те немногие из юных воинов Белого движения, кто уцелел и не погиб в боях, не умер от ран и болезней, покинули Россию вместе с другими белыми эмигрантами. В большинстве своем – навсегда.

В Дроздовской дивизии, названной так по имени одного из белых военачальников – генерала Дроздовского, этих ребят почему-то прозвали «баклажками». Баклажка – то же самое, что солдатская фляга.

Генерал-майор Антон Васильевич Туркул, написавший в своих воспоминаниях о подвиге этого юноши, не запомнил его имени: в Русской армии была традиция даже к друзьям обращаться по фамилии. А здесь – один из десятков «баклажек», юных солдат. В книге генерала «Дроздовцы в огне» о нем говорится, как о «гимназисте Садовиче», пятнадцатилетнем пареньке родом из Бессарабии. «Быстроногий, белозубый, чернявый, с родинкой на щеке, что называется шибздик», – так описал его Туркул.

Однажды с этим юным солдатом произошло следующее…

Это было лето 1918 года, бои тогда шли на Кубани. Когда дрались за станцию Песчанокопская, Садович был приставлен к Туркулу – тогда еще капитану, командиру роты, в качестве связного от своего 4-го взвода.

Бой на подступах к станции был тяжелый: в ходе так называемой артиллерийской дуэли несколько красных бронепоездов расстреляли и подожгли белый бронепоезд, который хотя и горел, но вернулся к своим – в числе его пулеметчиков, как оставшихся в живых, так и погибших в бою, были и «баклажки».

К вечеру, когда красные отступили, оставив станцию, рота Туркула получила приказание ее занять. Капитан отправил один из своих взводов, чтобы осмотрели подъездные пути и строения. Вскоре разведка вернулась: все вроде бы порядке. Но когда взвод отправлялся к станции, сходить туда попросился у ротного командира и гимназист Садович. Делать все равно было нечего, потому капитан разрешил мальчишке прогуляться.

– Только смотри осторожнее! – для проформы напутствовал он своего связного. Ведь на войне неосторожным быть нельзя.

Итак, разведка возвратилась, и командир, построив свою поредевшую за время боев роту, приказал вести ее к станции, а сам пошел вперед.

Домики, две платформы с разных сторон. Тишина – только шелестят в темноте деревья, и, поскрипывая, раскачивается на ветру тускло горящий керосиновый фонарь, отбрасывающий по сторонам неверные тени.

И вдруг откуда-то из-под перрона – осекшийся мальчишеский крик:

– Господин капитан, госпо…

В темноте стало заметно какое-то движение. Выхватив из кобуры маузер – мощный пистолет на десять патронов, – капитан кинулся на крик. Он увидел, что под платформой дерутся: три человека навалились на одного, маленького, того самого гимназиста-шибздика. Один меткий выстрел, другой – и третий противник, оставив свою жертву, бежит прочь. Не тут-то было! Подхватив свою винтовку, Садович рванул вслед за ним и свалил на землю ударом штыка в спину.

Как оказалось, красные оставили на станции засаду, которую не заметил взвод разведки. Зато заглянувший под платформу «баклажка» увидел спрятавшихся там красноармейцев и не растерялся, не струсил – пока те к нему бросились, он успел закричать и поднять тревогу. Красноармейцы же, рассчитывая застигнуть дроздовцев врасплох, не стреляли, а попытались придушить мальчишку голыми руками. Не получилось.

Так юный герой, рискуя жизнью, спас своих товарищей.

Что такое боевые и воинские традиции, кадеты узнают сразу, как приходят в корпус. Людям штатским не понять, что такое верность знамени, как можно «самому погибать, а товарища выручать» – но для кадета это яснее ясного.

В начале ХХ века кадетские корпуса существовали во многих городах, в том числе и в волжском Симбирске, впоследствии переименованном в Ульяновск. Революция октября 1917 года двигалась по стране неравномерно, а потому под контроль красных Симбирский кадетский корпус перешел только к началу марта 1918 года. У входа встали часовые, в вестибюле расположился караул с пулеметами – в кадетах, хотя и юных по возрасту, но настоящих военных людях, воспитанных в духе верности «Царю и Отечеству», большевики видели для себя серьезного противника. К тому же революционеры сами прекрасно понимали, что такое символы и какое значение они имеют в жизни военного человека. Ведь если бы, например, началось восстание против новой власти, то для того чтобы все единомышленники собрались вместе, достаточно было вынести знамя – и оно бы оказалось центром притяжения. Одно дело, когда кто-то кричит и зовет, размахивая руками, а совсем другое, когда звучит команда: «Под знамя – становись!». Военного человека ноги сами приведут куда надо.

Вот почему корпусные знамена, а вместе с ними еще и два знамени эвакуированного Полоцкого кадетского корпуса, сразу же оказались заперты на ключ в корпусной церкви, и ключ этот был передан под охрану часовым. Причем в корпусной столовой, что рядом с церковью, располагался еще один караул, а у церковной двери дежурил часовой. Однако комиссары понимали, что все равно держать знамена в корпусе опасно: кадеты – народ отчаянный и предприимчивый, а потому было принято решение как можно скорее забрать знамена и увезти их куда-нибудь подальше от Симбирска. Об этой затее каким-то образом узнал преподаватель полковник Царьков, очень любимый кадетами офицер. Он зашел в одно из отделений старшего класса, к ребятам 16 лет, и все им рассказал.

– Господа, вы сами все понимаете, – закончил он разговор. – Надо спешить!

Затем полковник троекратно расцеловал ближайшего к нему кадета, словно бы благословляя всех на подвиг.

Не говоря о том больше никому, кадеты продумали план действий и четко распределили обязанности. Чтобы не опоздать, было решено все сделать в тот же самый день.

Первыми выполнили свою задачу кадеты Ипатов и Пирский, которые сумели незаметно снять слепок ключа от двери. Кто и каким образом изготовил по слепку ключ – неизвестно, однако уже к вечеру дубликат был готов. Дальше следовала самая опасная часть предприятия: нужно было отвлечь внимание часового и всего караула. Для этого, не объясняя причин, пришлось привлечь кадетов других классов и устроить изрядную потасовку. Все прошло успешно – и часовой, и весь караул принялись разнимать дерущихся.

Тем временем, не теряя ни секунды, кадеты-симбирцы Пирский, Ипатов, Россин и прикомандированный кадет 2-го Петербургского корпуса Качалов открыли дверь в церковь и сорвали с древков полотнища знамен. Люди военные, они понимали, что опасности следует ждать в любую минуту и с любой стороны, а потому на «маршруте отступления» везде были расставлены так называемые «махальные», которые должны были оповестить товарищей в случае тревоги, а при необходимости отвлечь от них красногвардейцев, приняв весь удар на себя.

Напомним, что времена тогда были трудные и страшные, человеческая жизнь стоила немного. В случае провала подобное «предприятие» могло даже подвести его исполнителей под расстрел.

Конечно, разумнее всего было бы сразу же вынести знаменные полотнища из корпуса, но здание на ночь запиралось и охранялось вооруженными людьми. Да и по ночным улицам Симбирска без пропуска пройти не представлялось возможным. Рисковать было никак нельзя, и знамена спрятали в корпусе.

Утром большевики заметили их исчезновение. Сразу же были выстроены и опрошены все кадеты, допрос продолжался несколько часов, но никто категорически ничего не знал, все смотрели на комиссаров честными глазами. Тогда в корпусе был произведен повальный обыск – и ничего, разумеется, не нашли: прятать запрещенные предметы кадеты умели, опыт у них был богатый. Так что в то время, когда красногвардейцы перерывали самые укромные и отдаленные уголки здания, знамена находились практически у всех на виду: они были спрятаны в классной комнате, на дне больших кадок с пальмами.

Через два дня, когда красные уверились, что знамен в корпусе действительно нет, и немного успокоились, было решено вынести их в город и передать прапорщику Петрову, бывшему кадету. Кадеты решили действовать, что называется, «на ура», по принципу «смелость города берет». Самые сильные из кадет отделения спрятали знамена за пазуху, их окружили товарищи – и они всем скопом, сметая по дороге часовых, рванули через парадный вход на улицу.

Получилось! Прапорщик Петров принял и спрятал знамена, которые потом, пройдя очень долгий путь, оказались сначала в войсках генерала Врангеля, а затем были вывезены за границу, как бы эмигрировав вместе со своими кадетами.

Ну а их спасители, попрощавшись с прапорщиком, преспокойно вернулись в корпус, дерзко заявив часовым, что здесь теперь стало очень душно и им хотелось подышать свежим воздухом. Так как ничего другого никто не предположил, объяснение было принято.

Однако на том история не завершилась. Вскоре после описанных событий Симбирский кадетский корпус вообще был закрыт. При этом новыми властями были арестованы и помещены в тюрьму несколько офицеров, обвиненных в сокрытии знамен. То есть пострадали невинные люди! Тогда кадеты Пирский, Россин и Качалов встретились в городе и решили сами идти к большевикам и во всем признаться, заявив, что знамена увез с собой Ипатов, уже месяц как эмигрировавший с родителями в Маньчжурию. Так они и сделали, в результате чего сменили в тюремных камерах своих офицеров, выпущенных на свободу.

Юным героям очень повезло: суд, который разбирал их дело, признал их невиновными, и вскоре вышедшие из тюрьмы кадеты оказались в рядах белых армий.

Николай Волков-Муромцев родился в Смоленской губернии, в имении Хмелита, где когда-то прошло детство замечательного русского драматурга и известного дипломата Александра Сергеевича Грибоедова. Николай учился в гимназии в древнем города Вязьме; в 1918 году, в 15 лет, на полгода оказался в московской Бутырской тюрьме, а выйдя оттуда летом следующего года – в Вооруженных силах Юга России. Здесь он был зачислен в эскадрон лейб-гвардии Конного полка и вскоре произведен в чин младшего унтер-офицера.

В боях на Восточной Украине в начале осени 1919 года, в которых Николаю пришлось участвовать, героем был воистину каждый.

10 сентября шел дождь, копыта лошадей вязли в грязи. На подходе к одной из деревень конногвардейцы попали под огонь орудий – в воздухе рвались шрапнельные снаряды, которые били по земле десятками пуль. Впереди, за завесой дождя, были видны приближающиеся цепи красной пехоты.

Конногвардейцы спешились, залегли. Коноводы повели лошадей в тыл. Взвалив на плечо свои «Льюисы», пулеметчики побежали вперед. Вскоре затрещали пулеметные очереди, однако шрапнельный огонь не прекращался, а красная пехота безостановочно продолжала идти вперед.

Сильный удар шрапнельной пулей по каске на какие-то секунды вырубил сознание Волкова-Муромцева. Когда же он очнулся, то ничего не увидел и не сразу понял, что это грязь, в которую он уткнулся лицом, залепила глаза; в ушах у него звенело. Рядом стоял десятилетний Васька – знать бы его фамилию! – номер пулеметного расчета, прижимавший к груди четыре тяжелых диска, их тогда называли «барабанами», от «Льюисов».

– Убили Васильева и Кузку, мы расстреляли все барабаны! – бодро и уверенно доложил он.

Васильев и Кузка были двумя другими номерами его пулеметного расчета и тоже мальчишками, ненамного старше Васьки. Даже потеряв товарищей, маленький герой не забыл про свои обязанности: он сбегал в тыл, снарядил диски и возвратился к пулемету, чтобы продолжать бой. Николай взял у него два диска, и оба они побежали на позицию, где лежали два гимназиста – как выяснилось потом, они были не убиты, но ранены и без сознания.

Николай не знал, как устроен этот пулемет, и не мог установить диск.

– Не так! – строго сказал Васька и мигом все сделал.

В составе пулеметного расчета малыш воевал уже не первый месяц.

Атакующие были метрах в четырехстах, когда Волков-Муромцев открыл по ним прицельный огонь. Тут же заговорили другие пулеметы – красная цепь остановилась, смешалась и отступила, на ходу отстреливаясь из винтовок.

На следующий день два конных разъезда конногвардейцев отправились в разведку с задачей захватить «языка» – то есть пленного, который сможет рассказать о происходящем у противника. Оставив лошадей там, где остановился его разъезд, младший унтер-офицер Волков-Муромцев со своим товарищем Шароновым отправились вперед и, пройдя некоторое расстояние по лесу, увидели большую поляну, на которой стояла полевая кухня, а к ней выстроилась очередь – человек 40 красноармейцев. Их винтовки были составлены в козлы, и это оружие никто не охранял.

Волков и Шаронов вернулись к разъезду, и вскоре уже белые окружили поляну полукругом, рассчитывая захватить в бою одного или двух красноармейцев. Однако когда кавалеристы выскочили из-за кустов с винтовками наперевес, никто не бросился к оружию, все просто подняли руки.

Фактически, это были такие же мальчишки, как и те, которые их внезапно атаковали. Выяснилось, что почти все они – крестьяне, недавно мобилизованные в Красную армию. Так случилось, что они отбились от своего батальона, потом подумали и решили возвращаться в родные края. Пленным предложили служить в Белой армии – кое-кто согласился, но большинство попросили отпустить их домой. Задерживать их не стали. Такова специфика гражданской войны: когда же на другой войне задерживают врага, военнослужащего иностранной армии, то его либо берут в плен, либо убивают.

А через два дня Николай Волков-Муромцев захватил в бою два станковых пулемета. Белые атаковали позицию противника в конном строю, понеся чувствительные потери от пулеметного огня. Не испугавшись стрельбы почти в упор, Николай сумел перепрыгнуть на своем коне через окоп, где было пулеметное гнездо, и атаковал его с тыла, а затем дерзко напал на пулеметную тачанку. Таким образом, два «Максима» стали боевыми трофеями. А из 29 человек взвода, в котором служил младший унтер-офицер, осталось после этого боя всего 17.

Эти ребята воевали отважно и честно. Мальчику в 16 лет смерть не кажется такой страшной, как она представляется взрослому человеку, который гораздо лучше понимает цену жизни.

В их возрасте нужно было сидеть за партами, гулять по парку с юными гимназистками, читать приключенческие книги, участвовать в спектаклях любительских театров. Но так распорядилось время, что эти ребята оказались на театре боевых действий. Они сражались, убивали и умирали сами, даже не задумываясь, какая это большая ценность – человеческая жизнь. А потому их можно назвать живым оружием в руках тех взрослых людей, которые, исходя из своих личных интересов, разделили и подняли друг против друга великий и единый по своей сущности народ.

Конечно же, и Николай Волков-Муромцев, и десятилетний пулеметчик Васька, и многие их боевые товарищи были настоящими героями. Героями были также и многие из тех, кто находился на другой стороне, отважно умирая «за землю, за волю, за лучшую долю». И тех, и других одинаково жалко…