Текст книги "Юные герои Отечества"

«Мирные дети труда»

Так назвал героев одного из известнейших своих стихотворений замечательный русский поэт XIX века Николай Алексеевич Некрасов. Ребята, о которых пойдет наш рассказ, жили почти в то же время, что и он – может, немного позже. Они не носили офицерских эполет или солдатских погон, не участвовали в сражениях, их не награждали орденами и медалями – но так уж случилось, что каждому из этих простых крестьянских ребятишек, живших в различных уголках России, этих «мирных детей труда», в какой-то момент пришлось рисковать своей жизнью ради спасения других людей. Не важно, родных или совершенно незнакомых. Главное, что все они поступили тогда именно так, как велела им совесть, как подсказало сердце.

После этого каждый из них прожил свою самую обыкновенную, но нет сомнения, что честную, достойную и, дай Бог, долгую и счастливую жизнь людей, которые работают на своей родной земле.

И потому еще раз вспомним слова поэта Н. А. Некрасова:

 
Не бездарна та природа,
Не погиб еще тот край,
Что выводит из народа
Столько славных то и знай, —
Столько добрых, благородных,
Сильных любящей душой
Посреди тупых, холодных
И напыщенных собой!
 

Здесь есть над чем задуматься человеку, только еще вступающему в жизнь.

В озеро Байкал впадают 336 рек и ручьев, а вытекает из него одна лишь Ангара – река быстрая, широкая, бурливая, своенравная, очень холодная.

На берегу вдоль Ангары, где-то в Иркутской губернии, растянулось большое село Воробьево, к которому вплотную подступала дремучая тайга. Из избы выйдешь, посмотришь – как стена зеленая перед тобой стоит. Места тут красивые, заповедные, но для того чтобы распахивать поля, нужно было сначала вырубить вековые деревья, выкорчевать пни, а потом уже обрабатывать пашню. Однако воробьевские крестьяне нашли иной выход: посреди реки находился большой остров, который они и превратили в свое поле, куда приходили по реке на лодках и баркасах. В страдную пору туда обычно отправлялись ранним утром, а возвращались лишь поздним вечером…

Однажды погожим днем, когда народ уже вовсю трудился на своем островном поле – началась жатва, уборка хлебов, – работник зажиточного крестьянина Гречина повез к хозяину лошадь на большом баркасе. С ним вместе отправился хозяйский сынок Тимоша, парнишка лет пятнадцати. Из самого Тимоши работник, к сожалению, был никудышный – мальчик для своих лет маленький, тихий, слабый, да еще и хромой. Зато нрава он был доброго, незлобивого, про таких говорят – мухи не обидит, и люди его жалели. Обычно он оставался дома, а не трудился в поле со всеми вместе.

– Чего собрался, Тимоша? – ласково спросил работник. – Что дома не сидится?

– А что сидеть, когда все в поле? – отвечал тот. – На острове хорошо, свежо, с людьми весело! Да может, и я отцу чем помогу…

Пока они собирались в путь, заводили лошадь по сходням на баркас, а она, конечно, боялась, не шла, потом там ее привязывали, из своей избы вышел молодой крестьянин Хрисанф Ступин – здоровяк и крестьянин справный, да только был он еще немножко навеселе, не успел прийти в себя после вчерашнего праздника, вот и проспал общий отъезд на остров.

Окликнул его работник, но Хрисанф не ответил, глаза прятал, стыдно было, что загулял. Сел он в свою утлую лодочку, стал торопливо грести, чтобы скорее наверстать упущенное – весла гнутся, лодка по реке прямо-таки летит. Течение у Ангары бурное, лодчонка на волнах пляшет, раскачивается, с боку на бок переваливается. И вдруг беда: лодку качнуло, и новенький серп, который мужик небрежно бросил на кормовую банку – заднюю скамейку, скользнул по доске и упал за борт, в воду. Ну и, конечно, прямиком на дно. Крестьянин и не сообразил, что, как говорится, пиши пропало, серп утонул безвозвратно, и за ним дернулся. Ведь серп денег стоит, чтоб его купить – нужно в город на ярмарку ехать, да и что теперь без него на острове делать?! Но тут лодка сильно качнулась, легла на борт и опрокинулась, а Ступин в воду упал. Как назло, все это произошло на самом глубоком месте. Лодчонка плывет вверх дном, ее течение сносит, а Хрисанф в воде пытается свое суденышко догнать, но тут и его понесло куда-то в сторону.

– Люди добрые, помогите! Спасите! Тону! – закричал мужик.

Но кто его услышит, когда весь народ на острове?

Только Тимоша и увидел произошедшее – работник баркасом управлял и по сторонам не глядел. Ни слова не говоря, перескочил мальчик в маленькую лодочку, что была привязана к корме баркаса, схватил весла и погреб к утопающему – хорошо, тот ниже по течению оказался, грести легко было. Впопыхах мальчишка сел лицом не к корме, а к носу, и могучая река так и понесла лодочку вперед кормой.

– Хватайся за корму! – крикнул он мужику, подплывая.

Да куда там! Когда человек тонет, он разум теряет – не зря говорят, что утопающий хватается за соломинку. Вот и Хрисанф Ступин вцепился намертво в борт лодки, потянул на себя, пытаясь в нее забраться. Накренилась лодчонка, воду бортом черпнула. Еще миг – и перевернется, оба в воде окажутся, и тогда спасения уже точно не будет. Но Тимоша самообладания не потерял, на другой борт навалился, даже через него перегнулся – и выровнял лодку. А мужик, воды наглотавшийся, промерзший, уже из сил выбился и просто на борту повис, держится из последних сил. Но ведь, не дай Бог, пальцы разожмет – и все, утонет! Тогда парнишка, от своего борта не отклоняясь, изловчился и руку к нему протянул, ухватил за волосы, потащил к себе. И ведь щуплый такой, хилый, как про него говорили, но сумел он затащить здоровенного мужика в свою лодку! Тот упал на дно, замер, да так и лежал и дышал тяжело, пока до берега не доплыли…

Случилось это в те дни, когда только окончились Рождественские праздники, а зима была в самом разгаре, все вокруг снегом усыпано, куда ни глянь – бесконечные белые поля расстилаются, за горизонт уходят. И лес стал белым, и речка, льдом покрытая. В самом селе от улиц только тропинки в снегу протоптанные остались, да по дворам снег расчищен, а так – сугробы высоченные! Детворе раздолье – хоть весь день с улицы не уходи. Можно на санках или ледянках с берега кататься, можно снежную крепость выстроить и от врагов ее оборонять… Никакой мороз тут не страшен.

И вот в один такой морозный и солнечный день в селе Казанки, что в Самарской губернии, на Волге, ребята, те, что постарше, затеяли играть в снежки. Собрались за околицей, ну и пошли с веселыми криками стенка на стенку, не жалея закидывали друг друга увесистыми снежными комками. Смотрел на эту потеху десятилетний Андрюшка Татьянин, завидовал и радовался – здорово! Как будто снежные тучи по земле кружатся! Только тут и самому надо было быть осторожным, чтоб крепким снежком нос не разбили, чтобы самого в этой кутерьме не помяли, не затоптали нечаянно. Вот и крутился мальчишка – щеки от ветра и мороза красные, как два снегиря, – неподалеку от играющих, но близко не подходил, отступал предусмотрительно, зато кричал громко и азартно:

– Так ему! Так ему! Дай еще! Не трусь! Вперед!

Мыслями и сердцем он был там, в самой свалке, и представлял себя самым сильным, самым храбрым, но понимал, что мал еще и слаб, и потому благоразумно стоял в сторонке. Не пришло еще его время для таких проказ. А как же ему сейчас хотелось поскорее подрасти!

Тут одна «команда», или как ее назвать, над другой перевес взяла, теснить стала. Андрюшка-то как раз позади отступающих оказался и вместе с ними отходить начал, только на некотором безопасном от них расстоянии. Так он, раскрыв рот, на них смотрел и пятился, что не заметил, как до колодца дошел. Сруб у колодца высокий был, но теперь столько снегу насыпало, что все вокруг сугробами занесло, и колодец чуть ли не искать приходилось. Накрывала сруб большая деревянная крышка, но она в мороз настолько снизу обледенела, что едва мальчишка спиной ее коснулся, того даже и не почувствовав, как крышка съехала и на снег за колодец упала, открыв семисаженную пропасть со стылой водой внизу… А сажень, как известно, более двух метров будет.

Тут сделал Андрюша еще один неверный шаг, запнулся за бревенчатый сруб, закричал испуганно, руками взмахнул, но не удержался – и полетел в колодец вниз головой, только подшитые валенки сверкнули.

Заметили ребята это сразу, закричали: «Андрюшка в колодце, спасите!». Все столпились вокруг, но дальше-то что делать? Колодец глубокий, прямо-таки бездонный, стенки сруба изнутри толстым слоем льда покрыты, зацепиться не за что, упереться не во что – как туда невредимым спуститься, а главное – как потом оттуда выбраться да еще вытащить мальчика, попавшего в беду?

Тем временем со всего села стали сбегаться люди. Мать Андрюшки к односельчанам бросается, плачет, умоляет: «Помогите! Спасите сыночка!

Один он у меня!» А что тут поделаешь, как материнскому горю поможешь? Стоят все, глаза потупив, молчат угрюмо, с ноги на ногу переминаются… Вот и широкоплечий здоровяк Андрей Голышев вздыхает, не знает, чем помочь. Хотя, как только суматоха началась, он первым делом в сарай забежал, схватил веревку, к которой деревянное ведро привязано было – как раз из этого колодца воду доставали. Но она тонкая у него была, ветхая, да еще и в узлах. Ведро с водой выдержит, а вот мужика дюжего – нет. В общем, никчемная сейчас вещь, бесполезная. Да и ему самому в замерзшем колодце, если бы полез, было бы не развернуться.

Неподалеку от колодца стояла изба старосты. Как раз в тот самый момент деревенский начальник послал с каким-то поручением к соседу смышленого парнишку лет шестнадцати – Мишу Матушкина. Вышел тот из избы, увидел, что народ толпится, подбежал к колодцу, все с полуслова понял. Скинул полушубок:

– Дядь Андрей, веревку давай!

– Ну, смотри, парень! – только и сказал Голышев, протягивая веревку с ведром.

Понимал: тут одного пацаненка не вытащить, а ежели двух?! Но и стоять просто так нельзя – не по-людски это получается.

Стал мужик себе другой конец веревки на руку накручивать, чтобы надежно было, не выпустить случайно – теперь от этой веревки сразу две жизни зависели. Миша взобрался на сруб, сел на ведро, перекрестился:

– Опускай!

Андрей Голышев начал медленно стравливать веревку в колодец. Холодно было, мороз, и руки у него голые, так что обледеневшая веревка сразу же их до крови порезала, да еще и Мишка Матушкин не маленький пацаненок был. Тут подскочил другой крестьянин, Василий Завалихин, поддержал, помог – так они вдвоем парня в колодец, в темную ледяную пещеру, и опустили.

Увидел Миша, что Андрюшка Татьянин на поверхности воды лежит: то ли одежонка еще не намокла и вниз его не потащила, не то раскорячился он так, в стенки колодца уперся – тут уж не время разбираться было. Хотя парнишка не шевелился и глаза у него были закрыты, но видно было, что живой, дышал он тяжело и прерывисто. Взял его Миша на руки, крикнул:

– Еще веревка есть?

Оказалось, уже вторую веревку принесли и сразу же ему конец сбросили. Тогда он обвязал мальчика под мышками, сказал, чтобы поднимали. Вытащили Андрюшу. Затем, вслед за ним, и Мишу Матушкина. И хоть пришлось ему искупаться в холодной воде, но ничего, выдержал. А бедный Андрюшка Татьянин долго потом болел – то ли простудился крепко, то ли просто с перепугу…

Василий Чекалов, староста села Ивановское, отец двенадцатилетнего Гриши, был человек строгий, требовательный, но дельный и к людям справедливый. Мужики его за это уважали, хотя и побаивались. Сам староста работник был хороший, справный, а потому при деньгах; вот и купил он как-то на ярмарке коня Сивку – красивого, статного, норовистого. Гриша, сынок, в новом коне души не чаял – и чистил его, и поил… Прямо как хозяин для него был, и все другие ребята в селе это видели и ему завидовали.

Однажды сказал отец Грише отвести Сивку на озеро – искупать. Гриша позвал своих приятелей-ровесников, все и пошли, благо день был летний, знойный, самый подходящий для купания. Народ-то взрослый весь в поле был, сенокос в самом разгаре – недаром же говорят, что один летний день весь год кормит. Ну а ребятам тогда приходилось всякую домашнюю работу справлять.

Начали они плескаться у берега, потому как родители строго-настрого им запрещали далеко заплывать и могли, если бы узнали, за это всыпать «горяченьких». Но вот Гриша перед товарищами пофорсить решил.

– Эй, смотрите, как я! – гордо крикнул он товарищам.

Сел мальчик на спину неоседланного коня, правой рукой подбоченился и направил его прямо в озеро. Тот спокойно пошел, а как зашел поглубже, то и поплыл. Гриша верхом сидит, за гриву держась, красуется, а все другие ребята смотрят на него и завидуют – каждому из них хотелось бы вот так прокатиться на коне по озеру… Только потом понял старостин сынок, что Сивка уж слишком далеко от берега уплыл, оказался на глубоком месте – и стал он коня обратно поворачивать. А тот-то норовистый, не хочет, плывет себе и плывет, только пофыркивает. Задергался мальчишка, запаниковал и с перепугу в воду свалился! Конь же, как ни в чем не бывало, дальше поплыл. Известно, что на человека лежащего конь никогда копытом не наступит, но вот спасать утопающих кони не приучены.

Место глубокое, до берега далеко, Гриша совсем перепугался, да и устал здорово, пока с Сивкой пытался управиться. Забил мальчишка по воде ручонками, закричал, так что еще и воды наглотался.

Хорошо приятель его – другой Гриша, по фамилии Странников, – не растерялся, бросился на помощь. Плывет саженками и кричит:

– Держись, брат, я сейчас!

Подплыл, схватил друга за волосы, за собой потащил. А Гриша Чекалов уже еле дышит, чуть шевелится… Все-таки дотащил его приятель до берега, тут другие ребятишки подбежали, на траву его вытащили и откачали. Ожил мальчишка, в себя пришел.

Так потом строгий староста Василий Чекалов Гришу Странникова при всем селе благодарил. В ноги ему поклонился и сказал: «Спасибо, Григорий, вовек не забуду!» А ведь парнишке-то всего 12 лет было – и такое уважение! Но, конечно, было за что.

Не везло в жизни крестьянину Осипу Коштину, что проживал в селе Новая Слобода Курской губернии. Хотя и мужик он был справный, работящий и достаток в доме имел, хозяйство держал большое, все в том хозяйстве имелось – да только счастья не оказалось. А без счастья – что это за жизнь? Еще когда его сыну Володьке всего только пять лет было, умерла любимая жена Коштина, вдвоем их оставила. Погоревал мужик, нанял няньку – молодую, красивую Агафью, чтоб за парнишкой приглядывала, пока он в поле работает, и по дому помогала. Хорошая девушка была – работящая, аккуратная, добрая, о людях заботливая, и полюбились они с Осипом друг другу, вот и обвенчались два года спустя. Мальчишка в мачехе души не чаял, только мамой ее и звал – она ему как родная была…

Но вскоре опять пришла беда в дом к Осипу. Когда Володьке было двенадцать, Агафья родила ему сестренку, а сама через день умерла. Девчушку, в память о покойной матери, тоже Агашей окрестили.

Внезапное горе просто согнуло Осипа – и так уже не молодой мужик был, а тут вообще постарел буквально на глазах. Надо бы было теперь для младенчика няньку взять, да он наотрез отказался. И то хорошо, что девочка тихая была, смирная, вся в матушку. Уйдут мужики на работу – а Володьке, несмотря на малые годы, наравне с отцом трудиться приходилось, – оставят Агаше рожок с молоком, она и довольна: лежит, улыбается. То спит, то бормочет чего-то на своем младенческом языке и при этом улыбается, то молочко сосет – не плачет, не капризничает. И отец, и брат в малютке своей души не чаяли.

– Вот оно теперь, наше счастье! – говорил, глядя на дочку, Осип, а у самого слезы на глаза наворачивались. – Беречь ее надо.

И вот однажды, в сентябре дело было, озимые пора было сеять, ушли Осип с сыном в поле – верстах в двух от дома. Агаше, как всегда, полный рожок молока оставили.

Работали мужики старательно, дело спорилось, а в полдень пообедали и легли под кустом, в тенечке, передохнуть немного. Вдруг слышат – набат загудел, колокол церковный часто-часто тревогу бьет. Значит, беда какая-то в селе случилась. Глянули – точно, над домами черный дым столбом поднимается. Сразу же все побросали, побежали туда, где огонь занялся. Оно ведь как на деревне было: если пожар, то его только всем миром, всем обществом победить можно, и неважно, у кого горит – дома тесно друг к другу стояли, огонь запросто с одного на другой перекидывался. И если, бывало, не поспеют люди, зазеваются, замешкаются – глядят, а тут уже и вся улица занялась. Огонь для русской деревни, где все дома из дерева рублены, – первый враг! «Вор хоть стены оставляет, а пожар ничего не щадит!» – была такая грустная присказка.

Вот и сбегался народ со всех сторон – кто ведра с водой тащил, чтобы огонь заливать, кто багор нес – горящие бревна растаскивать…

Подбегая, увидели, что горела, во всю уже полыхая, изба самого Осипа. Крыша соломенная уже в огне, бревна почернели, потрескивают, языки пламени по ним скользят.

– Как же так, батька?! – только и сумел вымолвить Володя, глядя на эту ужасную картину.

Но как, почему изба загорелась – узнай, попробуй! Да и неважно тогда это было. Главное, о чем сразу оба Коштина подумали, – в доме малый ребенок остался, Агаша их ненаглядная, дочурка и сестричка.

Хотел Осип броситься в горящее свое жилище, да понял, что силы у него уже не те, так что и сам погибнет, и ребенка не спасет. Тогда к избе бросился Иван Мохнаев, свояк Коштина – муж сестры покойной его жены Агафьи. Но только он подошел, как с пылающей крыши прямо на него свалился пук горящей соломы и крепко обжег мужику руку. Остановился тот, растерялся. Тут ведь дело такое: если сразу, очертя голову, в огонь бросишься – то сумеешь, а если думать начнешь, как оно и что, – пиши пропало, уже себя не заставишь. В общем, не смог Мохнаев в избу горящую войти. Да тут как раз в сенях крыша с грохотом обвалилась. Вот-вот и вся изба рухнет.

– Спаси, сынок! – пробормотал Осип.

И понял тут Володя, что если не он, так больше этого сделать некому! Кинулся он в горящую избу, откуда страшным жаром палило, хотя кто-то и кричал ему вслед:

– Куда ты, парень, пропадешь!

Заскочил. Страшно в родном доме стало: нестерпимо жарко, все в дыму, рот противной горечью наполнился, глаза режет, слезы текут, дышать нечем, ничего не видно, а сверху, над головой, кровля зловеще трещит… Где же Агаша, роднулечка, жива ли она, маленькая?! Так-то он бы ее сразу нашел, что днем, что ночью – а здесь, в этом дыму. Но не растерялся мальчишка – ударил кулаком по стеклу, руку в кровь порезал, но зато дым из разбитого окна наружу пошел, в избе чуть прояснилось, и он сразу колыбельку увидел. Схватил младенчика, в одеяльце обернул, к груди прижал – и прочь из избы!

Как только Володя во двор выскочил, с грохотом рухнула крыша, столб пламени вверх взметнулся. Вот и нету избы, дома родного!

Что ж, жалко, конечно, что и говорить. А впрочем, чего об избе горевать, если сестренка жива? Изба – дело наживное.

Как-то жарким июльским днем две дочери Анисима Гаврилова, урядника поселка Обручевского, – Клавдия, одиннадцати лет, и шестилетняя Настя – остались дома вдвоем. Сначала с собачкой Жучкой во дворе играли, но жарко было, Жучке эти игры надоели, и она, высунув язык, от девчонок убежала и в тень спряталась, уснула. Так что когда пришла Клавина подруга Женя, все сразу дружно решили идти на речку купаться. Там еще и Олю Ермолаеву встретили – совсем весело в такой большой компании.

Вода в речке теплая была, прямо как парное молоко. В такой воде весь день просидеть можно, ни капельки не замерзнешь. Да еще и солнышко с неба припекает, и ветра никакого нет – красота! Так что заигрались подружки на реке и про маленькую Настю совсем забыли. Но она девочка смирная была, послушная, далеко в воду не лезла, ходила по воде вдоль бережка. Потом мама Оли Ермолаевой пришла, она гусей своих искала, и девчонок из воды шуганула. Мол, давай, Ольга, иди мне помогать, нечего тут баклуши бить, не маленькая уже. Тогда и Женя одеваться стала, а урядниковы дочки еще в воде оставались.

И вдруг – нет Насти, исчезла! Только что здесь, у бережка, ходила – и нет ее!

Оцепенела Клава, замерла. Куда сестричка подевалась? Закричала с перепугу. Женя обернулась, сообразила, вспомнила: как раз тут, у берега, яма глубокая была. Стянула с себя рубашонку – и к воде, туда, где яма. Прыгнула, нырнула, глаза в воде открыла – видит, вот она, Настя, уже на дне пластом лежит! Ужас-то какой! Неужели неживая? Господи, что тут теперь делать?! Подхватила ее под мышки, ножками забила и, задыхаясь, поплыла наверх. Вытащила малышку на поверхность, но чувствует, что силенок больше нет, сама сейчас камнем на дно пойдет, ведь и она девчонка маленькая была, не намного старше Насти – всего одиннадцать.

Счастье великое, что мама Ермолаева не успела далеко отойти. Услыхав крики, побежала к реке и, увидев двух девчонок на поверхности, обеих и подхватила. Откачали Настю – ожила. А уже как потом Клавдии от отца досталось – лучше и не рассказывать.