Текст книги "Мать и сын, и временщики"

2. Первые интриги и заключения

После смерти Василия прошла всего неделя, а в его недостроенном Третьем Риме, государстве уже вспыхнули первые раздоры, которых он так опасался, лежа не смертном одре. Князь Юрий Дмитровский, зная нелюбовь всех князей Шуйских к пришельцам Глинским, захотел прощупать их в надежде расколоть опекунский совет и использовать их борьбе за престол. Юрий давно был наслышан об угрюмости и нелюдимости главы этого знатного рода, Василия Шуйского-Немого, ненавидящего любые формы предательства. Недаром в бытность наместником государя в Смоленске он жестоко наказал многих местных изменников, присягнувших Москве, получивших знатные подарки от государя, но решивших в трудный час переметнуться на сторону Литвы к королю – повесил изменников в подаренных одеждах на стенах крепости. Конечно, такого не склонишь на свою сторону через неделю после смерти своего брата-государя.

Но ведь можно было на Василия Немого воздействовать через его ближайших родственников Андрея Михайловича Шуйского и Бориса Ивановича Горбатого-Шуйского, с которым у Юрия сложились неплохие отношения. Собственно, Юрию больше был нужен князь Борис Горбатый, которого уважали за воинские успехи во всем государстве, но выйти на него и далее на Василия Немого Юрию проще было через Андрея Шуйского. Попытался князь Дмитровский перетащить к себе на службу сначала Андрея Шуйского, а потом, если можно, и князя Горбатого, чтобы использовать их в своих корыстных престольных целях.

Чуть ли не на другой день после смерти брата послал Юрий своего доверенного дьяка Третьяка Тишкова к Андрею Шуйскому с предложением переходить служить ему. Догадался Андрей Шуйский, почему через него, через выгодное предложение пойти служить «на повышение» в Дмитров, дядя малолетнего государя Ивана хочет досадить правительнице Елене Глинской. Причины на то были: в 1530 году воевода Горбатый решительно не одобрял развода Василия с Соломонией, следовательно, он был и против брака-блуда с Еленой. Более того, он из-за этого попал под короткую опалу Василия, но был вскоре прощен, некоторое время значится в числе прощенных опальных и дожидался приказа государя идти в военный поход. После прощения Василия воевода Горбатый-Шуйский попал даже в числе ближних бояр, к которым умирающий государь обратился со своей последней волей, и вошел в состав верховной думы, учрежденной на время малолетства Ивана.

Вряд ли Юрий Дмитровский думал, что после встречи с дьяком Третьяком Андрей Шуйский тут же побежит к брату-воеводе Горбатому – мол, как быть и что делать, когда Юрий решил копать против Елены Глинской и сына ее? Князь Андрей очень сильно удивился неожиданному предложению перейти на службу в Дмитров и решил посоветоваться со своим братом боярином и одним из самых видных воевод того времени Борисом Горбатым. Тому ведь тоже князь Андрей собирался сделать аналогичное предложение, великолепно зная его блестящий послужной список. Князь Борис в 1514 году участвовал во взятии Смоленска, в 1524 году опустошал Казанскую землю и поставил город при устье Суры – Васильсурск, был наместником в Новгороде и Пскове, участвовал в походе на Литву, которая опустошена была до самой Вильны.

Князь Андрей подробно рассказал брату Борису о предложении Юрия Дмитровского перейти им обоим к нему на службу, но опытный бесхитростный воевода смекнул все мигом.

– Он же крест целовал на верность племяннику Ивану… – сказал Горбатый. – А через день решился на уговор тебя да и меня – за компанию – к отъезду… Скажи, честно, брат, ты хочешь к нему ехать…

– А почему бы и нет…

– Но неужели ты не понимаешь, что Юрий затеял все это неспроста… Чую, он хочет тебя, брат, да и меня использовать против младенца-государя, против его матери… Не нравится, мне все это, Андрей… Все это попахивает изменой…

– Тогда придется, брат Борис посмотреть тебе на все это с другой стороны – а разве сам род Глинских, особенно через изменника Михаила Глинского, не пахнет изменой? Или ты позабыл, как он под Смоленском изменил государю? А как изменил до этого королю Сигизмунду, перебежав из Литвы в Москву – тоже позабыл?..

– Ничего я не позабыл про измены Глинского – только ты хочешь на старости лет из своего брата изменника сделать… – сокрушенно мотая головой, сказал Борис Горбатый. – И не по душе мне, что первые волнения в государстве пошли буквально на следующий день после кончины государя… Что же дальше будет?..

– Ну, что ж, брат иди донеси на меня тому же Михаилу Глинскому и его племяннице, что правит страной именем сына… Сделай большое дело в раскрытии государственной измены своего брата Андрея Шуйского и Юрия Дмитровского… Поспеши, отблагодарить в Москве не успеют вовремя…

– Напрасно ты так со мной, брат Андрей… Болен я серьезно… Не до беготни в Москву, да и не до отъездов в Дмитров… Век свой достойно хочу прожить и спокойно умереть честным человеком…

– Значит, не поедешь доносить на брата и Юрию Дмитровского?.

– Выходит, нет… Одумайся, брат Андрей, неужели не видишь, что твоя измена государю-младенцу на с следующий день после смерти его отца может оказаться страшней и гнуснее измены Михаила Глинского… Прощай, брат.

– Спасибо и на том, что хоть еще братом меня называешь… – зло бросил при тягостном прощании Андрей Шуйский.

На том и расстались брат с братом еще не врагами, но уже не друзьями…

Ведь оба оказались втянутыми в интригу возведения на престол Юрия Дмитровского, решившего в своих честолюбивых планах опереться на род Шуйских. Правда, дальше разговоров дело не пошло. Но Андрей Шуйский, напуганный резким отпором брата Бориса и отповедью по поводу первой гнусной измены после смерти государя Василия, своей неосторожностью, которой могли воспользоваться и дьяк Третьяк Тишков с Юрием Дмитровским, да и брат Борис Горбатый, чтобы заслужить расположение Елены Глинской и ее дяди, решил первым нанести упреждающий удар.

Андрей Шуйский решился прибегнуть к бесстыдной лжи и оговору собственного брата Бориса: он, минуя опекунский совет, предстал перед правительницей Еленой и объявил ей, что князь Юрий Дмитровский тайно подговаривает знатных князей и бояр отъехать к нему в Дмитров, чтобы оттуда бросить свои претензии на престол. Причем первым делом Юрий обратился к нему и его брату Борису Горбатого, готового сразу же отъехать к нему и принять участие в свержении юного государя Ивана и возведении на престол его дяди.

Опекунский совет отреагировал немедленно: князь Горбатый был срочно вызван в Москву. Тот, совершенно больной и разбитый прибыл в столицу и оправдался перед советом и лично перед Еленой Глинской. Рассказал, все, как есть – не хитрил, не лукавил ни капельки.

– Думали, что раз воевода Горбатый когда-то был против развода государя Василия с Соломонией, которую всегда искренне уважал, значит он всегда готов ополчиться против второй супруги и его сына… А как я могу государю-младенцу изменить, если ему крест целовал? Государь Василий мне все простил, и я ему свою опалу простил… Не было у нас раздора, великая княгиня, перед смертью Василия Ивановича – верен я ему был до конца и сыну ему буду верен до конца тоже, до последнего вздоха… А чую, что последний вздох скоро будет, поэтому и спешил в Москву, чтобы перед тобой матушка оправдаться…

– Ну, что ты, что ты, князь Борис Иванович… – смутилась Елена. – Я, все мы верим тебе… Не надо так говорить о своем скором последнем вздохе… Кто же нам поможет уладить казанские дела, да и на западных границах снова не спокойно…

– Можешь на меня рассчитывать всегда, пока стучит мое сердце и силы есть на коня сесть и меч на врага направить… Потому и оговор хотел отвести, как можно быстрее… Не хочу за оговор в измене краснеть перед детьми-воинами… Отцом-изменником не хвалятся в старинном русском княжеском роду…

– Прости нас князь… – в сердцах выговорила Елена. – Прости… Езжай к себе с Богом, и ни о чем не думай… Но тот, кто оговорил тебя, тот будет наказан…

– Да не наказания я прошу, матушка… Веры в твоих подданных…

– Я подумаю об этом… – смутилась Елена. – Только с верой в подданных надо разобраться еще… Речь пойдет не только о твоем брате Андрее, но и о Юрии Дмитровском…

– Как знаешь, великая княгиня… Тебе видней… На троне не бывает предателей – это истина… Вокруг трона их много водится – изменников, предателей, отравителей… И каждый из них считает, что без его деяний, а на самом деле злодеяний, блага для Отечества Русского убудет… Вспомни мои слова, если не свидимся, матушка…

Елена видела, что князь Борис не здоров, серьезно болен, к тому же искренность его слов не вызывает сомнения. Оправдался князь Борис, получил благодарность от правительницы Елены да от семибоярщины – опекунского совета при малом государе Иване – и уехал с чистой совестью восвояси. Перегорел, перенервничал в столице и слег. Всего через считанные месяцы умер честный князь.

Не сразу правительница Елена поняла тайный смысл слов князя Бориса Горбатого-Шуйского, долго, несколько лет искала к ним ключик, да так и не нашла. «Вокруг трона их много водится – изменников, предателей, отравителей… И каждый из них считает, что без его деяний-злодеяний блага для Отечества не будет…»

От времени начала правлении Елены Глинской и первого заключения в тюрьму князя Андрея Шуйского, оговорившего брата Бориса Горбатого, останутся только челобитная Андрея новгородскому архиепископу Макарию…

Весьма примечательно, что Андрей Шуйский вынужден был обратился к епископу Макарию, чтобы преподобный печалился о нем перед государем Иваном и его матерью Еленой. Но все это случилось тогда, когда в своем покровительстве тщеславному князю отказал митрополит Даниил…

Попытался заступиться за своего родственника Андрея Шуйского и молчун Василий Васильевич Шуйский-Немой. Он попытался склонить к прощению Андрея и Елену, и самого митрополита. Но митрополит сказал в ответ князю Василию, что он уже брал его Андрея «на свои руки» и даже грозил церковным отлучением за ослушание. Но преподанный урок ему в прок не пошел – он снова затеял интригу с отъездом к Юрию Дмитровскому, как в прошлый раз, к тому же подбивал на отъезд брата Бориса. «Потому и поделом ему… Другие члены опекунского совета – главные из которых Михаил Захарьин, Михаил Глинский – целиком и полностью на моей стороне в осуждении князя Андрея» – бросил в лицо Шуйскому-Немому красномордый митрополит, не удосужившийся покрыть свое лицо серой.

Митрополит дал понять, что князь Андрей попал в темницу справедливо, и он не собирается его оттуда вызволять ни при каких обстоятельствах, пользуясь поддержкой всего опекунского совета… «А я, что не член этого опекунского совета?» – рявкнул князь Василий и хлопнул дверью.

Закусил с тех пор Василий Шуйский на митрополита, который разговаривал с ним в неподобающем, оскорбительном тоне, как с заурядным просителем, а не одним их первых лиц в государстве… Зарекся упертый Немой проучить митрополита и в удобном случае свести его с духовного престола за пренебрежение к нижайшей просьбе за откровенное презрение… Закралось в сердце старого опытного воеводы Василия Шуйского-Немого, что странные игры ведет митрополит, сея раздор и несогласие в опекунском совете. А ведь прошло совсем немного времени, когда все члены этого совета клялись на кресте в единомыслии в государственных делах перед умирающим государем Василием.

Василий Шуйский-Немой, как и Борис Горбатый митрополита красномордого за глаза называли «потаковником» за развод государя с Соломонией и брак с Еленой, не особенно-то хотели в нем видеть пастыря. Вспоминали презрительные слова, которые в его сторону бросали опальные боярин Берсень и инок-князь Вассиан Косой-Патрикеев: «Не ведаю де и митрополит, не ведаю простой чернец, учительного слова от него нет никоторого, а не печалуется ни о ком, а прежние святители сидели на своих местах в манатьях и печаловалися государю о всех людех». Вот, получив в который раз лишнее свидетельство, что не печалится злобный митрополит о достойных людях, попавших в беду в делах, не стоивших выеденного яйца, и задумал Василий Шуйский-Немой свести с престола зарвавшегося митрополита.

Елена же Глинская уже при устройстве своего брака с государем Василием смогла сделать вывод о характере и образе мыслей митрополита Даниила. Последующие наблюдения, как и в случае с интригой Юрия Дмитровского и Андрея Шуйского только подтвердили первоначальное заключение о митрополите великой княгини. А именно: он не отличался большими достоинствам, честолюбив, мстителен и жесток, любил пышность и великолепие и человек практического ума, он охотно пользовался благами жизни, против которых так вооружался в проповедях.

Елена великолепно знала многие сочинения Даниила, которые тот дарил ее супругу и ей; в них митрополит с замечательной для его времени эрудицией излагал догматические и нравственные основы православной церкви. Зачем они были нужны Елене? Наверное, только для того, чтобы в случае чего напомнить энергично обличавшему пороки вельмож, общества духовному пастырю, что он сам есть ходячее скопище пороков чревоугодия, сибаритства, женолюбия, двурушничества и беспринципности. Потому и не вправе он был осуждать в моральном падении кого-либо, тем более ее, великую княгиню, дающую повод для слухов сразу же после кончины супруга в тайном увлечении своим фаворитом – князем Иваном Овчиной-Телепневым-Оболенским…

Не могла же Елена раскрыть двору и церковным иерархам истинную причину приближения свадебного дружки Ивана Овчины к великокняжеской чете с предоставлением ему права почивать в опочивальне государя Василия и государыни Елены. Ведь первые четыре года в браке для Елены и Василия прошли впустую, они никак не могли зачать ребёнка. И это при том что Василий был сильно влюблён в Елену, которую в часы их супружеского уединения и ласк нескромных называл ласково и нежно «Оленой». Но наследник четыре года не появлялся, и во дворе снова шептались о «проклятии бездетной Соломонии», нависшей над такой же бездетной Еленой Глинской. И тогда кто-то из ближнего окружения посоветовал государевой чете сменить душную московскую дворцовую обстановку на привольные апартаменты Коломенского подворья. И ещё был свет чете совершать паломничества по святым местам силы, и ещё видоизменить ролевые игры в великокняжеской постели – ради зачатия – ведь Василию было уже под 50 лет, а для деторождения нужна была здоровая мужская потенция, а не старческая импотенция. И в ролевых постельных играх нашлось место свадебному дружке Ивану Овчине. Умнице Елене, великолепно знающей историю Древнего мира и Средневековья, Василию пришлось напомнить, что Кандавл, царь Лидии, украдкой показывал свою обнажённую жену, ложащуюся в кровать, своему телохранителю Гигу. А восторженные отзывы окружающих – того же Овчины – о красоте тела жены приводят мужчин-государей со слабой потенцией в возбуждение. Ведь нет ничего страшного в том, что муж заставляет обнажаться свою супругу перед другими мужчинами в любовных утехах, если это поможет увеличению потенции, возбуждению супруга, и итоге приведёт к долгожданному деторождению. Именно с подачи Василия тайные прелести юной супруги были продемонстрированы свадебному дружке. И были сначала опала и даже арест Овчины, когда тот, очевидно, противился частому участию в ролевых постельных играх Василия и Елены (грех-то какой!), а затем его внезапное и сильное возвышение до окольничего боярина и конюшего в 1532-м. Но постельные игры стоили свеч: встрепенулись чресла государя, в 50 лет он произвёл, престолонаследника Ивана, в великокняжеском происхождении которого у Василия не было никакого сомнения. Дважды зачинала Елена: сначала Ивана, потом Юрия. На радостях рождения первенца-престолонаследника Василий даже новую церковь Вознесения построил в Коломенском.

Потому и была на руку самой грешнице Елене, знающей о невольном грехе кандуализма мужа, двойная мораль митрополита, когда он, ведя себя безнравственно сам, публично вооружался против разгула и разврата, роскоши, против разводов, нарушения целомудрия и супружеской верности. Елена с удовлетворением отмечала в трудах митрополита не только двойную мораль, но даже еретические мысли, когда тот, ревнуя о целомудрии, одобрял даже оскопление своих подданных, т. е. впадал в неслыханную ересь. Искала Елена и другие вопиющие противоречия в трудах митрополита и находила. Даниил выступал против астрологии, якобы занесенной на Русь немцами, среди которых был и врач Николай Булев, но трепетал выступить против астрологов, того же Николая, ибо страшился гнева государя Василия, у которого Николай ходил в любимцах до самой смерти. Выступал Даниил против ложных доносов и сплетней, а сам не вставал на защиту оклеветанных, даже уклонялся от «печалений», как положено было на роду всем духовным митрополитам. Даниил излагал подробную регламентация трех видов монашеской жизни и рисовал идеальный образ монаха, а сам этому образу не соответствовал.

Вот и уверовала великая княгиня Елена в то, что не будет митрополит обличать ее «безнравственное» поведение и ее выбор в защитнике Овчине, в котором она так нуждалась, словно предчувствуя череду интриг и заговоров против нее и сына-младенца на московском престоле. Словно догадывалась, что Даниила легко вовлечь в молчаливый заговор против ее и Овчины. Как было Елене поступать, если не могла она надеяться ни на дядю своего Михаила Глинского, ни на бояр Шуйских с Захарьиными, ни на кого, кроме влюбленного в нее с давних пор Ивана Овчины. Догадывалась Елена, что с рождением «через грех супруга» первенца Ивана она нажила себе врагов в лице братьев государя Юрия и Андрея, которые надеялись на бесплодность Василия и Елены.

Не будет великая княгиня все знать о страшной ненависти к ней, которая клокотала у отбывавшего в заключение злокозненного князя Андрея Шуйского… Не узнает о скором причастии к ее отравлению страшным ядом клана Шуйских. Самое удивительное произойдет уже после ее смерти: посаженного в тюрьму в первые дни правления Елены Андрея Шуйского освободят из темницы Василий Шуйский-Немой и юный государь Иван. И сын, мстя за мать отравителям, уже после смерти всесильного Шуйского-Немого, затравит Андрея Шуйского собаками, отдав распоряжение своим псарям, получив неопровержимые данные о причастности Шуйских к отравлению матери… Это будет первое убийство человека на совести престолонаследника, будущего царя Ивана Грозного…

Но об этом позже, а пока о челобитной князя Макарию Новгородского, которого тоже пытались вовлечь в распри вокруг престола, столкнуть лбами с митрополитом. Хитрым и злокозненным был князь Андрей Шуйский, если брата не пожалел, оговорил и выставил на посмешище могучего русского воеводу Бориса Горбатого злокозненным изменником и интриганом. А тот отказался изменять государю, ему спокойней было в гроб лечь, чем вступить в партию измены… Старшим опекунам-душеприказчикам после смерти матери, братьям Василию Васильевичу и Ивану Васильевичу Шуйским юный государь отомстить не мог (те сами умерли в 1538 и 1542 году). Вот и выместил все зло юный, еще некоронованный государь – око за око, кровь за кровь – на Андрее Шуйском, косвенном виновнике отравления матери…

Вот что витиевато и напыщенно пишет изменник Андрей Шуйский епископу Макарию, ради получения свободы, на которой он будет вскоре затравлен псами по наущению псарей Ивана, мстящего боярам за отравленную мать.

«Великому архиепископу, святейшему пастырю, православному светильнику, церковному солнцу, блаженному учителю, святейшему отцу, в святых соборных апостольских церквях сияющему просвещением, небесного разума озарения великого света яснозрительных херувимах блистая, чудноумному и светлому серафиму, у престола всех царей трисвятую ему песнь принося о всех и за все, государю архиепископу Макарию, озимствованный во тлю сени смертныя, в место озлобленное, в опале, идеже положен есмь ныне и оболочен смертною кожей, Ондрей Шуйский сердечными слезами плачет и молит вашего святительства милости.

Не может бо от человек данные ти милости словами изрещи, аще кто и всех премудрости разум язык имать, нотокмо еже от усердия веры плачася к тебе всесвятейшему Божию, святый мужу! Простри ми, владыко, руку твою погркжаемому в опале сей горкой, и не остави мя, владыко, аще ты не потщися кто прочее поможет ми? Сам, государь, божественного писания разум язык имашь, аще достойного спаси, аще праведного помиловати, ничто же чюдно, грешного спасти то есть чюдно: ибо врач тогда чюдим есть, еда не врачюемый недуг исцелит, но и царь тогда чюдим и хвален есть еда не достойным дарует что. Государь, архиепископ Макарий! Пошли мне свою милость, православному государю великому князю Ивану Васильевичу и его матери, государыне великой княгине Елене, печалься, чтобы государи милость показали, велели на поруки отдать. Божество вас соблюдет во многие лета, святейший и блаженнейший отец государь Макарий Великого Новгорода и Пскова».

Интрига с этой челобитной злокозненного Андрея Шуйского к Макарию Новгородскому, само заключение князя, парадоксальны в той связи, что многих бы злодейств и преступлений в начавшееся правление сына-государя Ивана и его матери Елены не было бы вообще. Или они не были столь страшны и ужасны, если бы князь Андрей Шуйский в первые дни правления Елены Глинской и семибоярщины не втянулся в престольную интригу против малолетнего государя, не совершил в преступления с оговором брата Бориса и Юрия Дмитровского…

Но преступления начались буквально с первого дня правления сына и матери, потому и боярского отравления Елене было уже не избежать… С самого первого дня завертелась карусель жестокостей и злодеяний как против правителей, так и правителей против всех, посягающих на престол и спокойствие его обитателей… Но, может, кто-то так и задумал, оставив на престоле трехлетнего государя Ивана и рядом мать из ненавидимого рода Глинских во главе с изменником из изменников, на ком пробу негде ставить – Михаилом Львовичем Глинским…

11 декабря 1533 года, всего через неделю после кончины Василия, опекунский совет взял под стражу Юрия Дмитровского со всеми его боярами. Самого князя Юрия поместили в той же самой палате, где кончил жизнь юный великий князь Дмитрий-царевич, венчанный на царство шапкой Мономаха Иваном Великим…

Юрий Дмитровский был вызван во дворец для объяснений. Наверное, он мог бы бежать за границу или куда глаза глядят. Но он не побежал и предстал на допросе «пред очи старших опекунов» – Василием Шуйским-Немым, Михаилом Захарьиным и Михаилом Глинским. По просьбе князя Юрия на разбирательстве присутствовала великая княгиня Елена. Всем на удивление Юрий не стал отпираться, что послал своего дьяка Третьяка Тишкова ко князю Андрею Шуйскому с предложением ему и к воеводе Борису Горбатому пойти к нему на службу. Слово за слово, а опекуны никак не могли заставить Юрия Дмитровского признаться, что он замыслил посягнуть на престол.

– А вы что, хотите, чтобы я сразу приговор себе подписал, что я измену задумал, как только митрополит Даниил меня проклял с братом Андреем, противников пострижения Василия?.. – Горько усмехнулся Юрий. – Так ведь сдается мне, что свои проклятия шибко нравственный митрополит давно свои проклятья нам приготовил, только случая удобного ждал, когда проклясть на радость боярским и княжеским родам Захарьиным и Шуйских, претендующих на престол больше меня или брата Андрея Старицкого…

– Говори, говори, да не заговаривайся, князь Юрий… – сурово предупредил мрачный, как туча, князь Василий Шуйский.

– Напраслину на нас возводишь, князь… – пророкотал покрасневший от возбуждения боярин Михаил Захарьин.

Михаил Глинский задумчиво покачал головой и внимательно поглядел прямо в глаза племяннице, мол, слушай внимательно и запоминай, милая, тебе это все сгодится – с волками жить, по-волчьи выть.

– Да не заговариваюсь я и напраслину ни на кого не возвожу… Только сдается мне, что мой друг царевич Дмитрий прав оказался перед своей опалой и смертью в темнице тесной…

– Что же тебе сказал такое царевич, если ты в правдивость его слов уверовал? – спросил любопытства ради Глинский. – Время вон сколько уже прошло – телега с тележкой, а ты, князь Юрий, все его слова помнишь…

– А то сказал, что никогда не простит мне брат Василий, что я на венчании на царство Дмитрия радовался и осыпал его золотыми монетами при выходе из собора, что признал в нем, несчастном царевиче, великого князя, равным отцу Ивану Великому… – Юрий закашлялся от избытка чувств и поперхнулся. Через несколько мгновений также возбужденно продолжил. – Опальный Дмитрий меня первым предупредил о несчастной судьбе не только своей, но и всех, кто только приблизился к престолу… Он это называл роком, который кто-то здорово выстраивает в череде козней и интриг, во что мы все из правящей династической ветви Рюриковичей, потомков, Дмитрия Донского, оказываемся странным образом втянутыми…

– Поясни, князь Юрий, Христа ради… – тихим голосом отозвалась Елена – … Может, я чего-то не понимаю… При чем здесь Дмитрий-внук?..

– А он первым, словно предвосхищая свою страшную судьбу, обратил внимание на то, что какие-то темные силы специально выбивают на престоле и вокруг престола потомков Дмитрия Донского, Ивана Великого… – Юрий немного задумался и твёрдо произнёс. – Всех Московских Рюриковичей извести хотят – от и до…

– Ну, ну… – поторопил его нетерпеливый Михаил Глинский. – Развивай мысль, князь, не обрывай на половине… Как-никак надо что-то понять и войти в твое положение… Обвинение против тебя нешуточное…

– А дело в том… – лицо Юрия исказила гримаса отчаяния. – Вот даже при смерти брата митрополит, случайно или злонамеренно подыгрывая темным силам вокруг престола, проклял нас Андреем у смертного одра брата-государя… А ведь у его сына Ивана никого кроме нас – дядей – из самых близких родственников нет…

– А меньшой брат Иванов Юрий – что не в счет? – почти выкрикнула Елена и удивилась своему крику.

Юрий Дмитровский даже не удостоил ее взглядом, словно заранее знал все наперед об этом слабоумном младенце, и продолжил:

– С легкой руки брата-государя Василия, слишком боящегося за престол, все его братья до сегодняшнего дня бездетны… Есть, правда, надежда, что скоро жена Андрея Старицкого разродится… Но все может закончится тем, что с преследованием проклятых митрополитом государевых братьев, у Ивана Васильевича скоро не будет дядей, потом со временем не станет вообще двоюродных братьев… а дальше, вообще никакой родни по мужской линии… И такое страшное положение пустоты у трона потомков великого князя Дмитрия Донского… все это, знаете, следствие чего?..

– Чего? – грянуло сразу несколько голосов в хоре старших опекунов.

– А следствие расправы государей московских над удельными князьями, начиная еще со времен победы нашего прадеда Василия Темного над Дмитрием Шемякой, изгнания Ивана Можайского…

– Эка, ты куда сиганул, брат… – пробурчал Шуйский-Немой.

– Вон, как ты все обернул, князь Юрий… – вторил Шуйскому Михаил Захарьин.

– Да, вот так, уважаемые… – хмыкнул себе в бороду Юрий Дмитровский. – Есть ведь еще более древнее проклятие над нашим прадедом Василием Темным и его потомками, о котором мне рассказал царевич Дмитрий. То проклятие, видать, посильнее того, что наложил на нас с Андреем Старицким митрополит Даниил… Проклятых ведь легче изводить… Не так ли, князья-бояре?..

Те дружно засопели и зашмыгали носом, но отмолчались. Великая княгиня осторожно переглянулась с дядюшкой, принуждая его ввести разбирательство в нужное русло…

– Вот, ты князь Юрий, нас байками Дмитрия-внука попотчевал, а о себе, о своей измене государю юному – ни слова… Как изволишь понимать?.. – насел на расстроенного князя Дмитровского Михаил Глинский.

– Успеется… И до моего вызова к себе Андрея Шуйского дойдет… Все же доскажу про царевича Дмитрия только по одной причине… Знаете почему?

– Ну… – недовольно поморщился Шуйский-Немой.

– Когда меня брат из Волока выпроваживал… – покачал сокрушенно головой Юрий. – Он мне ни словечка не рассказал о том, что старую духовную свою в тайне от меня спалил… Да это мне и не интересно было… Зато, говорит, мне твой друг Дмитрий приснился – про жизнь с ним разговаривал и про смерть тоже… Советовал Дмитрий мне мантию монашескую перед смертью принять, а я, говорит, только жить по-настоящему стал, еще не задумывался насчет смерти…

– Это точно, государь мне так часто говорил… – кивнула головой Елена и вытерла глаза кружевным платочком.

– А я брату-государю так тогда сказал перед самым выездом у Волока. Не волнуйся ни о чем, во мне лично не сомневайся… И еще ему сказал: Дмитрий мне при жизни гораздо более интересные вещи о великом княжении московском рассказал, чем тебе после смерти, во сне, про иноческую мантию, грехи сглаживающую. Я сейчас вам то расскажу, что брату рассказал в Волоке, чтобы вы все поняли – почему мы с Андреем были против пострига Василия и заслужили проклятие митрополита… Ведь брат-государь не высказался однозначно – за наказание, за постриг… Вот мы и… Рассказывать – или как?..

Опекуны отмолчались, но великая княгиня, совладав со своим волненьем, захотела услышать о таинственном разговоре братьев.

– Рассказывай, князь Юрий.

– Хорошо, слушай, княгиня, здесь есть, что тебе особенно важно будет знать как правительнице при юном сыне-государе… Царевич Дмитрий со слов его отца Ивана Младого печалился о проклятье над собой и над всем родом Ивана Великого из-за преступлений, свершившихся во времена правления Василия Темного… Оттуда и проклятье нашему роду, отсюда наша родня самоуничтожается, что к трону приближена по мужской линии… Вот и до меня дело дошло, как когда-то до Дмитрия-внука… А все проклятие нашему роду через отравление Василием Темным сначала его дяди Юрия Звенигородского в Москве, потом ослепления Василия Косого и отравления Дмитрия Шемяки в Великом Новгороде… Как мне говорил Дмитрий-внук все его проклятие из глубины веков за отравление Юрия Звенигородского и Дмитрия Шемяки, обладавших талантами полководца и огромным личным мужеством, Василием Темным, тот уже ослепленный получил престол тайным сговором с князем Борисом Тверским, когда они обручили семилетних Ивана Великого и Марию Тверскую. В основу их обручения и брака, по словам Дмитрия-внука были заложены и проклятие отравленных Юрия Звенигородского и Шемяки по приказу Василия Темного… А дальше пошло-поехало: его родителей Ивана Младого и Елену Волошанку отравили сторонники нашей матушки Софьи Палеолог, а нашу матушку отравили сторонники Елены Волошанки и Дмитрия-внука… Весело, неправда ли… Скоро и Рюриковичей от рода Дмитрия Донского совсем не останется – вот будет раздолье Шуйским и Захарьиным и прочим… – Юрий весело подмигнул сначала князю Василию Шуйскому, потом боярину Захарьину. – …А перед этим конца-краю отравлениям и убийствам в борьбе за престол не будет… Каково?.. Правда, князь Михаил Львович?