Текст книги "Мать и сын, и временщики"

– А как на самом деле? – спросил Иван, посмотрев с тревогой сначала на мать, а потом на митрополита.

– Сейчас, митрополит нам объяснит, как на самом деле… – тихо сказала Елена. – В конце концов, правда одна и зло не должно побеждать добро… Даже если добро кажется смертным…

– Есть такой двуединый выход из противоречивого тупика. Третьего исхода никто еще не придумал. Так вот, Бог не только благ и всемогущ, но и правосуден; поэтому, не производя положительно зла и имея силу ему воспрепятствовать, Он допускает его как средство наказания свободных существ, злоупотребивших своею свободою. Но это решение вопроса приводит к затруднениям. Вроде как, всякое произведенное зло в подлунном мире есть последствие греха… – Даниил задумался.

– …Внутренней душевной несвободы… – подсказала Елена.

Но митрополит не принял ее подсказки и продолжал гнуть свое:

– Правда, этому противоречит факт страданий существ, не могущих грешить при отсутствии свободы, именно детей, а также страданий, нередко постигающих и зрелых людей безвинно, по случайному сочетанию обстоятельств…

– Если все дети безгрешны, то и юные государи тоже безгрешны?.. – спросил Иван и посмотрел на мать.

– Конечно, сынок… – ответила за митрополита Елена, и про себя подумал: «Если к ним не прилипнут грехи их родителей, их династического рода»…

Митрополит поморщился и сделал вид, что пропустил мимо ушей и несовершенный вопрос сына-государя и еще более несовершенный отавет матери-государыни… Продолжил после глубокомысленного молчания:

– …Если даже страдание служит справедливым возмездием грешнику, то самый факт греха есть зло, допущенное Богом при создании мира… Коль скоро Господь Бог предвидел, что человек злоупотребит дарованною ему свободою, то от Бога зависело не предоставлять человеку столь гибельного для него дара…

– Вот если бы этот гибельный дар отнять у человека греховного… – прошептал возбужденно Иван.

Митрополит укоризненно покачал головой и пожевал полными красными губами, как бы выделяя несовершенство человека греховного и промашку Господа Бога в библейские времена.

– На это возражают, что предопределенный мир без свободы был бы миром не только без зла, но и без добра…

– Без дара добра? – с ужасом отозвался Иван. – Кому же такой мир был бы нужен – без свободы и без добра?..

Митрополит не торопился с ответом и уже мог вполне выдерживать взгляд великой княгини и не отводить глаз… Велеречиво и надменно пояснил несмышленому государю:

– Но такой мир преопределенного добра, похоже, был бы ниже, хуже мира, причастного и добру, и злу… – Он победно глянул на великую княгиню, давно и мучительно, со времен своей свадьбы после развода Василия-государя раздумывающую над предопределением в ее собственной судьбе, и продолжил с излишним пафосом крамольного вопроса:

– Если создание грешного подлунного мира, причем не только физического, но нравственного предполагает присутствие зла, то не лучше ли было бы не создавать зла?

– Вообще не создавать земли, солнца?.. – ахнул Иван, и лицо его непроизвольно изобразило сначала муку, потом смертную тоску, а потом и вопиющее презрение к этому подлунному миру, где и луны-то не будет и жизни, что от солнца, ничего не будет. – Человека не создавать? И тогда что – вечная тьма, пустота, холод?..

Митрополит усмехнулся над ходом мыслей пылкого артистичного государя-лицедея и снисходительно продолжил:

– Бог, как существо всемогущее, мог свободно решить между бытием и небытием мира, светом и тьмой, материей и пустотой, ибо если мы допустим, что Бог не мог не творить мира, то мы отрицаем полноту Его всемогущества. Поэтому если всемогущий Бог призвал к бытию мир, предвидя неизбежность в нем зла, то Он несомненно есть виновник зла, что не согласуется не только с Его благостью, но и с Его правосудием…

– …Блюсти ум в сердце и душе – дар Божий… – откликнулась Елена. – Если глупость и нерадение ума можно оправдывать, тогда и доказать легко, что мир – это порождение Дьявола бездарного, суеты сует… А истинное и неложное движение ума заключается во внутренней душевной свободе, а душа, созданная для молитвы и свобода души уже не бездарны… Мне любо рассуждения библейских пророков и святых отцов-книжников примерно в таком направлении: «Затвори дверь суетного ошибочного ума и вознеси ум свой от всего суетного, временного… Исследуй себя, дабы в себе обрести место сердца, души, где пребывают душевные силы. Сначала ты найдешь мрак и непроницаемую толщу пустоты… Но постоянно подвизаясь в деле сем денно и нощно в мысленных и душевных чистых устремлениях, ты обретешь чудо познания, чудо свободной победительной мысли…» И бездарные сомнения в вере и упражнения в безверии уступят место символам веры, доказательствам и оправданиям существования Господа – через тернии зла к звездам добра…

– Не все так просто, великая княгиня… Довод оправдания Господа, основанный на признании человеческой свободы и ее справедливых последствий, вызывает сам по себе следующие сомнения проницательного ума. Прежде всего, признание свободы воли не есть положение, принимаемое неопытной душой без всяких доказательств… – Даниил поглядел сверху вниз с высоты своего святительского опыта на мать и сына. – …Но требует изрядных строгих доказательств… Хотя и служит безусловно достоверною посылкою для дальнейших выводов. Пусть защитники свободы воли допускают силу воздействующих на нее мотивов, то есть способность воздержаться от греха… Тогда от Создателя зависело бы, как поставить свободные существа в такие условия, которые, достаточно упражняя их волю, предотвращали бы возможность их нравственной погибели. Мне кажется, связь свободы непременно с грехом не представляется очевидною… Свободный выбор, упражняющий духовные силы человека, возможен и между мотивами безгрешными, например, между браком и безбрачием…

Даниил почему-то вспомнил развод Василия с Соломонией ради брака государя с Еленой и усмехнулся своим мыслям. Это не осталось не замеченным Еленой, она не приняла усмешки митрополита, словно прочитала его мысли о безгрешности безбрачия и греховности брака, особенно, второго ее мужа.

– Есть искушение грехом, а есть мир живых свободных существ, не искушаемых соблазном – так?..

– Да, великая княгиня, вполне мыслим мир свободных существ, не искушаемых грехом…. Более того, справедливость наказания за грех зависит от разных точек зрения…

– Справа и слева? – Елена зябко поежилась. – И у всех разная мера наказания?

Даниил пояснил:

Для того, кто смотрит на наказание с точки зрения Цели, безусловный характер Божеского правосудия представляется жестоким и неоправданным… А с точки зрения способов и средств наказания, вообще, все запутанно до предела…

– А можно обойтись без наказания за случайное, невольное зло, совсем ничтожное, крохотно? – спросил Иван. – Или без наказания вообще нельзя?

Юный государь думал, что получит быстрый и исчерпывающий ответ. Но ошибся, ни митрополит, ни мать не взялись за этот неподъемный вопрос.

Даниил снова тяжело вздохнул после нарочито глубокомысленного молчания и продолжил свои витийства:

– Легко признать первопричину мира, действующую с необходимостью и, следовательно, нравственно безразличною силою… С этой точки зрения ни об оправдании, ни об осуждении первопричины не возникает и вопрос… Впрочем, «воля» так же лишена нравственного определения, как и материя… Но неразумная, слепая воля… – Даниил решил в этом месте возвысить голос. – С точки зрения человеческого чувства зла…

– Злая воля – это страшная сила… – произнесла в унисон каким-то своим мыслям Елена.

– Потому вопрос о нравственном строе мира может быть решаем лишь по произволу личного настроения и веры… Вот жидовствующие еретики додумались предположить в Боге двойственный состав – из разума и темной неразумной силы, тогда появляется возможность все добро относить на долю разума, а все зло – на долю неразумия первопричины мира… Только защита Божьей благости, несомненно, ведется тут в ущерб Божьему всемогуществу… Я сейчас отлучусь на миг…

Когда митрополит вышел, Елена подошла к полке и взяла в руки один свиток. Лицо ее было серьезно и прекрасно. Она не хотела показывать его митрополиту, но когда-нибудь – Бог даст – она расскажет Ивану, что этот свиток передал отцу ее мужа, Ивану Великому, его любимый дьяк, первый специалист по иностранным делам Руси Московской, Федор Курицын, такой же, умница, как дипломат Карпов. Елена не стала называть «Лаодикийское послание» вольнодумца Курицына, сочувствовавшего еретикам, просто решила прочесть его, скорее для пытливого юного ума сына в отсутствии митрополита – авось, сейчас или когда-нибудь поймет! – нежели для упертого ортодокса, иосифлянина Даниила. Елена захотела прочитать «Лаодикийское послание» дьяка стоя.

– Слушай сын, раздумывай и запоминай… Я горжусь твоей великолепной памятью, что тебе от деда и отца досталась… Пригодится тебе, если запомнишь навеки то, что я тебе прочитаю… Это вере твоей поможет, если ты правильно найдешь место в своем сердце смыслу и сути понятия «самовластия души»… Здесь, возможно, только под словом «вера» подразумевается «злая воля», заемная, чужая… Не знаю…

Елена вспомнила о глухонемом беспамятным Юрием, и ее лицо нахмурилось. Она поняла, что Иван уловил перемену в ее настроении, и связал это, конечно же, с мыслями о его ничтожном несчастном брате. И слова дьяка-вольнодумца о воле, о самовластии души должны были помочь государю-сыну найти свой личный стержень в прениях о добре и зле, в доказательствах и оправдании Божьего зла и добра, добра, в первую очередь…

– Может, когда-нибудь ты этот отрывок прочитаешь снова… Чтобы найти силы не ополчиться на этот источник, за «самовластие души», как это сделали иосифляне во главе с митрополитом… Тебе, сынок, дальше жить, самому все решать… Твой отец на память читал послание этого свитка Макарию Новгородскому… Тот не стал торопиться осуждать, сказал – думать и думать над этими словами надобно… Мудрость в них заложена противоречивая… Вот так-то…

Елена передернула плечами, мол, как бы говоря – не хочешь слушать, так не слушай, а хочешь – распахни душу, все в твоих умонастроениях скоро дальше пригодится. Но сын хотел слушать. Она взглянула на Ивана светло и радостно, тот улыбнулся матери в ответ. Елена начала читать фрагменты из свитка, пока митрополит «пошел до ветра».

– Душа самовластна, заграда ей вера. Вера – наказание, ставится пророком. Пророк – старейшина, исправляется чудотворение. Чудотворения дар мудростью усилит. Мудрости – сила. Фарисейство – жительство. Пророк ему наука. Наука преблажная. Сею приходит в страх Божий. Страх Божий – начало добродетели. Сим вооружается душа…

– Я ничего не понял, матушка…

– Ничего, сынок… Это не сразу понимается и принимается душой… Когда изменить порядок строк, много прояснится… Пока из всего этого запомни главное: «Страх Божий – начало добродетели. Сим вооружается душа. Самовластную душу можно трактовать как эгоистическую сущность низшей природы, которую способна обуздать только сильная вера – вера в существование Господа Бога, Создателя всего сущего, где людьми творится зло и добро… Вера – наказание, ставится пророком… Мы еще поговорим с тобой о Благодати Божьей, о том, что устами пророков вещает Дух Святой о добре и зле… Общение с пророками для православных христиан считается радостью, счастьем души, священнодействием…

– А митрополит Даниил – пророк?

– Нет, скорее, книжник, умник превеликий… – сказала Елена без тени иронии, хотя ее подмывало добавить: «Хитрец и, возможно, интриган и даже».

– А Макарий Новгородский?

Елена не хотела сразу же отвечать утвердительно. Пусть сам государь определится в своем отношении к Макарию. Но сказала то, что всегда хотела сказать сыну:

– Его молитвами ты, Иван, на свет появился… Только, Христа ради, не говори никому на свете, даже преподобному Макарию, если случится тебе с ним говорить. Это наша тайна с тобой… Хорошо?..

– Хорошо, матушка… – утвердительно кивнул головой Иван.

Пришел митрополит Даниил, и тут же без роздыха заговорил, как ни в чем не бывало:

– На чем мы остановились?.. Ах, да… Полную меру трудностей для оправдания зла и добра Господа представляют собою те богословские учения, которые, распространяют на Бога обычные признаки благости, всемогущества и правосудия… Вместе с тем признают, что отношения Бога к миру, хотя и не вполне проницаемы для нашего разума, но не могут содержать в себе ничего такого, что противоречило бы ему, не согласовалось бы с указанными признаками Бога. Представим, что Бог действовал в создании мира свободно, а именно, мог бы и творить, а мог бы и не творить мир…

– Мог бы и не творить мир? – ужаснулся Иван, и посмотрел недоуменно на матушку. – И не сотворил бы?..

– Давай дослушаем нашего митрополита… – одернула непоседливого сына Елена.

– Если воля Бога склонилась к акту творчества, создания мира, то этому была какая-нибудь цель… Правильно, государь?

– Правильно…

– Но мир, как он ни велик, перед Богом ничто и, следовательно, сам по себе не содержит достаточного мотива для определения Божественной воли. Мир может быть целью для Бога лишь в том, что божественно в самом мире…

– А что божественно? – не утерпел Иван. И Елена не стала одергивать своего пытливого сынка.

– Божественна церковь, созидаемая ее главою Иисусом Христом, через которого люди входят в общение с Богом и становятся сопричастными Его целям… Понятно я выразился, государь? – Сытым баском пропел митрополит.

– Да. – коротко ответил Иван, чувствуя некоторое недовольство отвлечением митрополита частыми вопросами. «Промолчишь – за умника сойдешь, – подумал юный государь, – или за откровенного дурака, тупицу беспросветного – в глазах митрополита, конечно».

– Мир существует для людей, люди – для Иисуса Христа, Иисус Христос – Отца, Господа Бога. Будучи лишь средством для целей Божественной благодати, естественный порядок мира должен быть лучше приспособлен к этой цели, и в этом смысле существующий мир должен быть наилучшим из возможных миров. Но отсюда не следует, что он должен быть совершенно свободен от зла – как физического, так и нравственного, греха и его последствий… Как истинный Творец мира, Бог достигает всей сложности мироустройства наиболее простыми путями, таково необходимое требование премудрости Божией….

– Так свои иконы рисуют иконописцы… – вставил словечко Иван. – Как Бог на душу положит… А Господь когда творил мир, кто ему чего клал?..

– Мудрено… – то ли похвалил, то ли осудил государя митрополит.

– Не мудрено, правильно… – Елена захотела подбодрить сына в его занятиях рисованием, литературой, музыкой. – Каждый художник, музыкант, сочинитель уподобляется Творцу… У того ведь тоже план был, есть насчет мира и каждого из нас, грешных… Это и есть – творить по плану Свыше и с свободной волей художника, сочинителя…

Митрополит поморщился, но не стало перечить матери с ее интонациями наивного пестуна. Продолжил сытым баском:

– Есть законы материального мира и его страдания… Лучше мир с такими законами и страданиями, чем мир, не достойный премудрости Божией, требующий отступления от предначертанных ею же законов… Допустив распятие Сына, имея конечной целью единение людей в Иисусе Христе, Бог должен был допустить и грехопадение, так как наиболее целесообразным средством для спасения людей было дать всем людям погрязнуть в грехе, дабы затем всем же им оказать милосердие в Иисусе Христе… В своей попытке снять с Бога вину в допущении зла в мире можно подчинить признак благости Бога признаку премудрости, как искусство расчетливого и бережливого мастера… А можно также признать, что Бог свободен творить мир или не творить его; но так как Бог делает всегда наилучшее, то воспользоваться такою свободою Он мог бы лишь в том случае, если бы небытие было лучше его бытия…

– Тьма лучше света? Это вряд ли… – ответил в унисон своим мыслям Иван. – Такого быть не может… Не должно…

– Не знаю… – равнодушно сказал митрополит. – Богословские споры часто заходят в тупик, когда пытаются найти оправдание Господа в его прихоти – дать творить зло и добро на земле… Содержа в своих предначертаниях планы всевозможных миров, Бог не имел силы избрать из них к бытию наилучший возможный мир… Итак, уже a priori из понятия творческого акта Бога, следует, что существующий мир есть наилучший возможный из миров. Тем не менее, в нем есть зло и притом в трех видах: зло несовершенства, зло страдания и зло греха…

– Какое же зло самое страшное? – спросил Иван.

– Первое зло неизбежно, как бы мир ни был совершен, он не может быть равен по совершенству Богу… Неизбежность этого зла, если не объясняет всецело факт страдания и греха, то оправдывает необходимость добра. Но есть и другое основание для примирения с фактом страдания и греха. Мы не имеем права признавать цель мира исключительно в благе человеческом, но должны представлять себе ее, как объемлющую все мироустройство… Бог не хочет страдания и греха, но, создав наилучший мир, он допускает в нем всю ту их меру, которая неизбежна для осуществления плана этого божьего мира.

– А как же с осуждением Богом грешников? – тихо спросила Елена. Иван со страхом обнаружил, что побледнела не только матушка, но и красномордый митрополит Даниил.

– Это очень сложный вопрос… Возможно, самый жгучий в определении кары согласно содеянному злу… – неохотно ответил митрополит. – Сейчас соберусь с мыслями немного… Врасплох застал меня вопросец твой, великая княгиня…

Митрополит пытался отшутиться, но по его напряженной спине, бледному лице с выступившим потом на лбу Иван видел, что ему не до шуток. Он долго молчал, зажав виски руками, что-то шепча себе под нос… С опаской, но все же решился…

– Если грех неизбежен по плану мира, то, как согласно с Божеским правосудием налагать кару за грех земному суду? Вот в чем вопрос…

– Мы же до конца не знаем – где и как наказывает Господь, а где человек сам себя наказывает… Или суд земной наказывает… Все судят – судьи, государи, князи… А как же: не судите и не судимы будете? – спросила Елена с полузакрытыми глазами.

Даниил не понял – себя ли она спросила, или его, книжника и умника. Даже ответом не сразу разродился. Поглядел внимательно на Ивана и решил ответить сыну, а не матери.

– Наказание, как последствие греха, также входит в план наилучшего мира, коль скоро по этому плану грех неизбежен… Бог не хочет ни греха, ни погибели грешника; но так как того требует план совершенного мира, то Он по разумным основаниям допускает все, и то и другое. Лучше, чтобы был грешник и получил за грехи даже вечную кару, чем мир, в общем, был бы менее совершен, чем должен быть. Оправдание зла и добра Божьего остается в основе всех мыслей, в основе коих лежит предположение возможности обсуждать пути Божии с точки зрения составленных по человеческому образу понятий о благости, мощи, премудрости и правосудии Творца…

– А можно умалить достоинства Творца? – неожиданно спросил Иван. – Ну, взялся вот Господь рисовать, лепить, одним словом строить, создавать мир… И немного не додумал, не выложился полностью в плане, задумке своей сотворить вселенную, землю, человека?.. Не рассчитал своих светлых сил вопреки противодействию темных, а темные силы бытия стали одолевать светлые – что тогда?..

На этот раз ахнули уж матушка с митрополитом. Наперебой они что-то пытались говорить, что нельзя впадать в такую вопиющую крайность – умаления достоинств Божьих… Нельзя возвеличивать темные силы бытия, мировые силы зла… Хотя наблюдательный Иван заметил, что как-то слабо сопротивлялся митрополит тому, что наличие темных сил мирового зла отступит и сойдет на нет при бурном расцвете православия как высшей идеи благого и всемогущего Бога…

– Никуда не денется зло… Наверное так надо Господу Богу… – печально бормотал митрополит Даниил. – Вот какая штука… Не было бы притягательности зла, грехов, человеческих пороков, с чем бы боролось христианство?.. А бороться будем – и победим зло и человеческие грехи… Не сразу… Долго это… Может, всегда, покуда жив человече греховный…

– Так неужели даже благой и всемогущий Бог бессилен против зла? – шептала Елена. – Надолго, навсегда?..

И одни вроде бы убедительные ответы порождали новую цепочку вопросов… Иван слушал конец разговора усталой матери и разговорившегося поборника борьбы, митрополита Даниила, со злом в пол-уха… В свои семь лет он вдруг осознал, что для развитой государевой мысли в будущем открывается и третий путь – помощи творчеству Богу в строительстве государства, веры… Словно мастер рисует икону, выписал лики святых, а детали дорисовать и подмастерье может. Подмастерье Господу в рисунке, постройке государства – сам государь с его ближними боярами, воеводами, дьяками, народом, одним словом.

Правда, этот третий путь не создает стройную систему оправданий мирового зла и темных сил бытия при благом всемогущем Господе, но зато дает для человеческого духа равноценный результат превосходства добра над злом. Иван был потрясен. Что-то нудно бубнил митрополит, что-то матушка говорила, а он думал о своем – о своем сотворчестве, о своем особом Третьем Пути разрешения вопроса оправдания великого Господа Бога нашего…

На Господа Бога люди могут распространить признаков времени, пространства, мысли. Невозможно их отрицать в Боге, но ведь легко поставить Его над ними, превознести. Умный человек вправе признавать Его надвременным, надпространственным, надмысленным. Так и в отношении человеческих признаков премудрости, благости, правосудия и силы мы можем считать их лишь несовершенными подобиями того, что содержится в существе Божьем и служит в Нем источником их существования в мире. При таком предположении, не заключающем в себе ничего несогласного с началами нашего мышления, мы, отказываясь от непосильной для нас задачи собственною мыслью примирить факт существования зла с убеждением в добром достоинстве мира, можем, однако, сохранять мудрую веру в то, что такое примирение действительно есть. Добро побеждает зло благодаря совместным усилием Его усилиям и твоим собственным – работы мысли, тяжкого труда души…

«Добро победит зло, только надо Господу помочь трудом души» – думал Иван, прощаясь с митрополитом.

«Пусть доброе победит злое в человеке, в государстве, в мире, даже если это невозможно – здесь и сейчас… Верю в добро и любовь Господа к сыну моему, прежде всего, потом уже к его несчастной матери» – думала Елена Глинская, глядя в спину уходящему мирополиту.

Митрополит уходил. В конце разговора с великой княгиней он случайно, наверное, зацепился гладкой своей мыслью о добре и зле за какую-то одну шероховатость, связанную с исповедью верующего христианина своему духовнику, как совершителю таинства покаяния. Духовнику запрещается открывать грехи исповедующегося или укорять его за них, сразу же после исповеди они должны быть им забыты. Есть только два исключения из этого жесткого церковного правила. Во-первых, если кто-то на исповеди объявляет о злом умысле против государя и государственного порядка, не высказав при этом отречения от такого умысла. Во-вторых, если кто-то тайно, но умышленно произвел в народе соблазн – религиозный вымысел, лжеволшебство, ложное чудо – и на исповеди не изъявил согласия публичным объявлением о том уничтожить последствия соблазна. При вразумлении кающегося и при назначении ему епитимии духовник обязан различать грехи простительные и смертные, в случае нераскаяния лишающие христианина благодати…

Духовнику Питириму Елена Бельская-Челяднина призналась, что она уже полгода травит свою тезку, великую княгиню Елену, долговременным ядом. Яд ей был прислан гонцом от брата ее мужа Дмитрия Федоровича Бельского, опального беглеца таврического Семен Федоровича. Да, духовнику запрещено открывать грех исповедующейся Елены, но здесь в ее злонамеренных противозаконных, ужасных действиях был налицо умысел против правительницы страны, матери государя. К тому же налицо был и соблазн, религиозный вымысел отравительницы Елены Бельской: боярыня внушила себе, что производит лже-волшебство, как ведьма, рехнувшаяся от похоти и любострастия ввиду долгого отсутствия мужа в несправедливом заточении. К тому же знала боярыня о грехе венценосных супругов, в первую очередь Василия, страдающего кандуализма, – ведь юная Елена Глинская тоже не без греха, раз позволяла голой притягивать в опочивальне похотливые взгляды Овчины и мужа. Она же в своем всесилии рехнувшейся ведьмы, отравляющей великую княгиню Елену напророчила порчу-пагубу ее фавориту-конюшему Овчине, сразу за исчезновением его покровительницы. Ведь Демон искусил ее – и месть ведьмы правильно была предугадана Семеном Бельским и его покровителями издалека. «А сила ведьм и ведьмаков безумных безмерная, и противиться их злу, словно плеваться против ветра, – сказал встревоженному духовнику Питириму митрополит Даниил. – Потому пусть положимся, брат на волю всемогущего благого Бога, допускающего в своем мировом хозяйстве темных сил и зла, ибо от зла тоже какой-то прок».

Духовник Питирим только хлопал ушами на слабые попытки своего начальства противиться злу, еще раз, уже вторично доложил о грехе нераскаяния, о преступлении религиозном и государственном по инстанции – на высшею митрополичью ступеньку, чтоб со своей души снять грех потворства преступлению. Митрополит по новой внимательно выслушал Питирима, чесал репу и скреб окладистую бороду, но в завершении всего велел духовнику помалкивать в тряпочку – мол, высшие интересы боярских партий Бельских, Шуйских и Захарьиных сродни государственным… И эти интересы требуют помалкивания в тряпочку духовника Питирима, как впрочем, и митрополита Даниила.

«Не государя ведь ведьма травит, а его матушку только, порчу предсказывает не государю Ивану, а любовнику его матушки конюшему Овчине, потому, раз все они увязди в жиже греховной, ешь, духовник, суп с грибами, да держи язык за зубами… А то неровен час – и вырвут язык духовнику двух княгинь Елен, или сдуру отрубят его в государственной неразберихе по самую шею» – так высказался митрополит незадолго до того, как пойти к государю и государыни витийствовать о добре и зле… Согласовать идею благого всемогущего Бога с наличием сил мирового зла, и «оправдать» Господа как творца и правителя мира вопреки существованию темных сил бытия, зла, порождающих грехи, – государю юному будет полезно послушать… Ему еще долго жить и государить, в отличие от матушки – царствие ей небесное… Небось, скоро отойдет, животом и грудью с потравы мучась…