Текст книги "Мать и сын, и временщики"

Тот изо всех сил старался не отводить глаз в сторону… Но излишнее усилие неспокойной души всегда выдает какие-то помыслы, не обязательно дурные, но тревожные… И вдруг Елену острием боли и отчаяния кольнула в сердце живая мысль: «А ведь не с Василием и Иваном Шуйским хочет устроить мне встречу владыку… Эти бояре, по сведениям конюшего, встречались с ним буквально на днях – только о чем говорили и до чего договорились, неведомо… А со мной владыка хочет устроить встречу Семена Бельского… Значит, боярин Семен в Москве… А Иван Овчина, никто об этом не знает… Иначе бы давно попытались схватит его… Только как проверить мою догадку?..»

Владыка недовольно покачал головой, соображая, стоит или не стоит открещиваться от ироничного замечания Елены насчет тайной встречи-вечери… Намек ведь не в бровь, а в глаз – на последней тайной вечере Спасителя был и Иуда-предатель… И был знаменитый «иудин поцелуй», и предательство, и смерть, в конце концов, и вознесение Христа, и воскресение Спасителя…

Владыка легонько потряс головой, прогоняя странные, вздорные мысли, и сказал немного изменившимся голосом то, что обычно говорят духовные в подобных случаях, уповая на Господа:

– Пути Господни неисповедимы, но истинны…

…Не обмануло Елену предчувствие. Ни у кого не спрашивала она про появление в столице Семена Бельского. Только шепнул ей один верный человек, что вроде бы видели его в Москве и что такого знатного боярина может взять под свое крылышко митрополит Даниил. Однако, если схватить боярина, владыка может и отказаться от опального князя Семена.

– На твой выбор, великая княгиня, – наушничал верный человек, – распорядись, мы его из-под земли достанем… Хоть из кельи Чудова монастыря за бороду на мороз вытащим… На твой выбор… Можно дать ему свои делишки провернуть без помех – и к хану вернуться.

– А если конюшему сообщить?.. – спросила, сконфузившись, своего человека великая княгиня.

Тот ответил без обиняков:

– Конюшему нечего выбирать… Он постарается боярина беглого арестовать… Только сумеет ли?.. Сдается, что князь Семен Федорович Бельский хочет не с конюшим, а с тобой, великая княгиня, говорить, если дал обнаружить себя и показать свое влияние на митрополита, тайные ходы-подходы к нему…

– Наверное… Не надо ничего предпринимать… Пусть идет все так же, как шло… – неопределенно ответила Елена и стала ждать приглашения на тайную встречу в Чудовом монастыре от митрополита Даниила.

В бессилии что-либо поправить, изнемогая от нездоровья, заливалась горючими слезами великая княгиня. В такие минуты она никого к себе не подпускала, не то что конюшего, даже сына-государя. Но Иван все же однажды увидел эти горючие слезы, бурные рыдания и припадок бешеный матушки. От ужаса увиденного он долго не мог к не приблизиться, наконец, преодолев страх, подошел к ней, обнял… Через мгновение, уже от жалости его худенькое тельце сотрясалось от рыданий, пуще матушкиных… В слезах и рыданиях они долго не могли успокоиться… Елена долго не могла вымолвить ни словечка…

– Сиротинушка, жаль моя… – Елена обнимала сына и мокрыми от слез губами целовала его в лоб и щеки…

– Матушка, милая, успокойся… – Иван тонко чувствовал настроение матери, видя, что она не в своей тарелке. – Я ведь с тобой…

– Возьмут нас в кольцо крепкое, сынок, не вырвешься… Еще мечей не обнажили наши враги, еще ни одной пушки затравку не подожгли и не выстрелили прямо нам в сердце, а обрекли твою матушку на выбор тяжкий…

– Какой же выбор, матушка?.. Почему тяжкий?.. Можно же выбрать путь спасения и на нем духом воспрянуть…

– Так ведь к такому выбору твою матушку подталкивают, сердцем, кожею чую, где не к спасению путь, а к погибели…

– Может, все это потому, что твои бояре и воеводы не надежны, а боярские партии ножи на престол точат? – спросил, отирая слезы Иван.

– Действительно, многие бояре и воеводы шатаются… Сильно шатаются в разные стороны, и этими шатаниями твой престол раскачивают… Здесь бы, казалось, надобно проявить себя владыке Даниилу – укорить кого за отступничество, кому гневом Божьим пригрозить, карою небесной… Да только считает владыка, что он, все что мог, уже сделал для твоего батюшки, а для матушки твоей его резерв духовных и душевных сил исчерпан. Мол, сами расхлебывайте кашу, какую с конюшим заварили… Мне и так верные мне люди сообщают, что собираются в хоромы к Даниилу, в его митрополичью резиденцию, бояре, воеводы и князья из различных партий – на свою сторону перетягивают в борьбе с конюшим… А я уже догадываюсь, чью сторону собирается держать владыка – Бельских, чтобы хитро использовать партию Шуйских против конюшего и меня… Выбор-то у меня один остается – не конюшего, не себя, а тебя, сынок, спасать…

– Матушка… – губы у Ивана дрогнули. – Ведь надо что-то делать… Непременно что-то делать…

– Если б я знала, что делать, я бы давно все сделала, сынок… – У Елены снова навернулись слезы. – Болезнь тайная меня иссушила… Силы последние забирает… Думаешь, я не чувствую, как кольцо вокруг нас с конюшим Иваном сжимается… Знаешь, что птицы делают, когда чувствуют приближение опасности?.. Они отвлекают своих врагов, подальше от гнезда с птенцами… Вот и я, сколько смогу, буду отвлекать врагов от гнезда с моими птенцами-сыновьями… Только сам Иван знаешь, что надежда твоей матушки только на тебя…

– Знаю, матушка… Потому и горько мне, что слезами ты себя мучишь… Жалко тебя, матушка… Я бы все для тебя отдал, чтобы вернуть тебе здоровье, улыбку нежную твою снова увидеть…

Елена попыталась улыбнуться, но, почувствовав, что ее улыбка выходит жалкой и вымученной, снова закрыло лицо руками, и расплакалась.

– Даже улыбнуться сыну – сил нет… – прохрипела она сквозь слезы.

Чуяло материнское сердце, что опасность грозит всем им – правительнице, конюшему, но больше всего страдало, разрывалось сердце оттого, что от этой неведомой опасности не застрахован ее юный сын-государь. Хотелось ей до истины докопаться – откуда угроза, кто угрожает ее сыну-государю, потому и решилась: позовет на тайную встречу владыка – пойдет… Если бы ей даже сообщили, что тайную встречу назначают боярские партии Шуйских, Бельских – непременно б пошла… Но Шуйские затаились, как всегда выжидали… Семен Бельский промелькнул в столице блуждающей кометой и исчез. Елена была уверена, что захочет он и о себе похлопотать, да и попытается с ней ли или через нее Семен Федорович Бельский завести переговоры об освобождении братьев Ивана и Дмитрия. Чуяла Елена, что многое в играх с ханом Тавриды и турками замыкается на беглого боярина Семена Бельского…

«Хочет ли он братьям и партии своей пособить или проверить на месте, как сноровистей Москву вместе с ханом и султаном пограбить? Вдруг боярин здесь только для того, чтобы со своими сторонниками свидеться и передать хану и султану, что Москва перед ними бессильна, не имеет никаких войск? Или здесь в Москве кого напугать скорым нашествием из Крыма и Турции» – тревожно думала великая княгиня, интуитивно чуя, что от тайной встречи у митрополита с Семеном Федоровичем Бельским, которого она распорядилась умертвить в письме Калке Исламу, не избежать…

– Иди к себе сынок… – тихо, как можно спокойнее, без слез и внутреннего душевного надрыва сказала Елена. – Видишь, невозможно мне сегодня тебе улыбнуться, соколенок мой… Иди с Богом…

Когда он вышел за дверь, Елена Глинская упала на лавку, стала от бессилия волосы рвать на себе, забилась в припадке, залилась горючими слезами, зарыдала, запричитала. «Могла бы выть, как волчица – завыла бы» – промелькнула у нее мысль отчаянная. Только в последний миг усилием воли приказала своему разорванному сердцу не выть и не вопить страшным дурным голосом… «Прибежит сынок, напугается от воя и крика матушки – править Третьим Римом не захочет, рехнувшись от вида и плача ее… А матушка сделает – впрочем, давно уже сделала! – свой выбор ради сынка своего – спасет его ценой жизни собственной…»

В самом конце марта митрополит вызвал к себе Елену Глинскую для тайного разговора. Как легко ей было отказаться от встречи – и повод и причина были более чем весомые. Сильно нездоровилось, ой, как сильно!.. Не знала толком Великая княгиня, кто еще придет в хоромы митрополичьи, хотя сердце-вещун подсказывало – быть там Семену Бельскому.

Хитрый, осторожный был митрополит Даниил, раз на еще раннее время пригласил к себе в этот холодный мартовский денек на другой совет по церковным делам некоторых епископов, игуменов, священников. Входили они к владыке с лицами румяными от холода. Молча встречал владыка своих гостей, молча благословлял и рассаживал по лавкам в палате просторной. Так же молчаливо рассаживались – по старшинству и по достоинству – гости, тяжело вздыхали, покачивали головами, очи потупив. Вошел владыка Даниил, на иконы перекрестился, подошел к своему месту, но сел не сразу, оглядел собравшихся.

– Не время ли, владыка Даниил наш совет начинать? – спросил старый игумен Боровского монастыря Дионисия, радуясь несказанно тому, что о нем, наконец-то, вспомнили, на встречу с митрополитом пригласили. – Или кого еще ждем?.. Так ведь игуменов суздальских от Шуйских все равно не дождемся… Не ровня мы им… Они сами по себе, советы свои устраивают… Кажись все собрались…

– Еще одного важного гостя поджидаю… – пожевав губы, отозвался владыка с пепельно-серыми от обкуривания серой щеками. – Гость-иосифлянин в нашем деле весьма сведомый… Без него, старого ученика Иосифа Волоцкого, начинать совет, считаю, нельзя…

Когда после томительного ожидания, наконец, вошел в палату игумен Сергиево-Троицкой обители Иоасаф, митрополит Даниил радостно промолвил:

– Добро пожаловать, отец игумен Иоасаф! – Оглядел настороженно лица присутствующих, не осмелится ли кто выговаривать за опоздание игумену или митрополиту, и убедившись в обратном, снисходительно ухмыльнулся в бороду. – Как раз вовремя ты успел к самому началу нашего совета, молодец… Дал слово вовремя прибыть и прибыл в срок…

– Так уж и в срок… – недовольно пробурчал в бороду старец Симон. – Ладно б великую княгиню поджидали, а то припозднившегося Иосафа, ставленника Шуйских… Не ровен час – скоро владыкой игумена будем величать…

Уловив из дальнего угла непозволительное для подобного митрополичьего совета сочетания имен игумена Иоасафа и его покровителей бояр Шуйских, недругов митрополита, владыка сердито зыркнул глазами в сторону смутьяна, старца Дионисия и рек наставительно:

– Знать должен каждый сверчок свой шесток, и не должен перечить и премудрствовать лукаво… Не для того вас собрал, отцы святые, чтобы в споры и раздоры ввергнуть…

– А для чего?.. – подал голос неугомонный старец, недовольный тем, в какой форме его отчитал владыка…

Владыка Даниил поднялся с места, помолился на иконы перед открытием совета и обратился с кратким словом вступления:

– Да вразумит нас Господь, братья, Господь Бог Вседержитель, да наведет нас на путь правый… Собрал я вас, братья, чтобы во время затишья во внутренних и внешних делах еще раз поговорить о земельном вопросе…Правительство конюшего Ивана Овчины уже предприняло жесткие меры по ограничения прав православной церкви… Безосновательно и, как мне кажется, без должного согласования с великой княгиней Еленой, правящей именем юного государя-сына, привлекло православное духовенство к несению неподъемных для церкви государственных повинностей… – Владыка возвысил голос и со всей мощью тугих легких выдохнул. – Наконец, правительство не постеснялось, к стыду своему употреблять церковные средства, полученные от пользования монастырями землей, на свои нужды… Надобно положить этому конец… По вопросу земли ни конюший, ни даже правительница не найдут во мне союзника… Никогда не найдут… Я долго, слишком долго шел на компромиссы со властью… Только всему когда-нибудь приходит предел… Вот и моим компромиссам пришел естественный предел… Хватит… По земле духовенству надо выступить единым фронтом… Я хочу выразить общее мнение духовенства по монастырской земле правительнице, которая вызвана мной… – Он осекся и не стал говорить, что вызвана сегодня и в условленное время. Добавил жестко. – У нее нет выбора, она обязана принять наши условию по праву монастырей на землю… Дальше отступать нельзя, братья-иосифляне… Вы обязаны знать одно – у нее, великой княгини Елены при малолетнем государе-сыне Иване, нет и не будет выбора… Слышите, нет у нее выбора… Только один выход, только одно решения – без всякого выбора… Вот как мы поставим вопрос – когда все уже решено, без выбора!

Митрополит знал, что прения по земле затянутся, и во время этих прений он сможет отлучиться для тайной беседы втроем с Еленой Глинской и Семеном Бельским. Потом, по согласованию с боярином Бельским, он оставит их двоих с великой княгиней один на один, с глазу на глаз в одной из палат Чудова монастыря, а сам возвратится к духовенству подвести итоги совета.

19. Любовь жертвенная

Елену Глинскую, бледную, с горящими лихорадочно очами провели в дальнюю палату владыки Даниила. Как вошла в палату, остановилась, тяжело дыша, огляделась.

– Пошто пригласил к себе, владыка? – Негромко, с усмешкой спросила Елена, завидев приближавшихся Даниила и Семена Бельского.

– Добро пожаловать, великая княгиня Елена Васильевна! – подобострастно промолвил боярин.

– Не к тебе я пришла, боярин Семен…Пришла к владыке Даниилу – пусть он и приветствует подобающе… – осадила Бельского Елена.

– Здравствуй, великая княгиня… – выдавил из себя митрополит с серым изможденным лицом и потухшим взором. – …Добро пожаловать…

Бельский обратил внимание на то, что Елена с внутренним содроганием посмотрела на митрополита и даже не подошла к нему для благословения и приложиться к его руке. И еще заметил, что не высказала никакого удивления правительница, завидев его, беглого боярина в митрополичьих покоях, к тому же держалась она с высочайшим достоинством.

– Хорош митрополит… Или твои клятвы и обещания помогать государю и престол укреплять ветром унесло, митрополит Даниил?.. Не ты ли клялся покойному супругу-государю, да и мне лично в присутствие юного сына-государя не водить дружбы с теми, кто присягу порушил, к врагам нашим переметнулся? – Лицо Елены посуровело, в голосе прибавилось металлу. – Ты, митрополит Даниил, обещал веру блюсти православную и престол государев беречь, костьми, если надо лечь, за престол и государя юного…

Грозно звучал голос Елены-правительницы, перстом грозила не беглому боярину, в покоях митрополичьих чуть ли не под ручку с владыкой перед ней объявившегося, а самому владыке бестрепетному, лицом все более и более серевшему от слов гневных матери государя.

– Напрасно ты так, великая княгиня… – тяжело вздохнув, начал митрополит. – Не отказываюсь от своих слов клятвенных, что обязался престол государя беречь и государя юного охранять на престоле державном… – Даниил возвысил голос. – Прокляну всякого… – Он с еле сдерживаемой ненавистью поглядел выразительно на Семена Бельского, а на Елену Глинскую не посмел взглянуть. – …Кто посягнет на престол и на жизнь государя московского… Всякий враг престола московского и государя Ивана да устрашится моего проклятия… Потому и пригласил тебя, великая княгиня Елена Васильевна к себе, что обеспокоен судьбой престола и твоего юного сына-государя…

Елена на несколько мгновений задумалась, смежив веки, о чем-то мучительно раздумывая, а потом в твердой решимости обратилась с неожиданной просьбой к митрополиту:

– Хорошо, я выслушаю его… – Елена брезгливо показала глазами на боярина. – Раз владыка меня вызвал к себе по такому случаю… Буду говорить с Семеном Бельским… – Правительница с иронией прошелестела одними губами. – Даже приму его разумные требования, если будет выполнено одно мое условие…

– Какое условие?.. – выдохнули вопрос одновременно боярин и митрополит.

– А вот какое… – Елена собралась духом и вымолвила. – Пусть князь Бельский поклянется владыке на кресте, что не причинит ни коим образом вреда моему сыну-государю Ивану… Чтобы волос с его головы не упал от враждебных действий партии Бельских… Пусть слово княжеское даст, что, как зеницу ока, будет охранять государя Ивана Васильевича на престоле… Пусть свою клятву крестоцелованием закрепит…

– Хорошо… – выдохнул, не раздумывая, князь Бельский. – Слово клятвенное князя дам и крест поцелую.

– Этого мало… – сказала с угрозой в голосе Елена Глинская. – Пусть владыка Даниил при мне пригрозит беглому боярину проклятием Божьим, если он нарушит свою клятву и покусится на здоровье и жизнь сына моего, государя Ивана, восседающего на престоле… Тогда будет дальше разговор…

Даниил неторопливо с достоинством высочайшим плавно склонил голову, выражая тем самым согласие со словами великой княгини.

– Не быть прельщению лукавому… Приму слово клятвенное, чтобы порушить ковы смуты в душе и сердце мятежном, чтобы устрашиться проклятия праведного владыки православного…

После душераздирающей процедуры клятвенного княжеского слова боярина и крестоцелования митрополит Даниил оставил Елену Глинскую и Семена Бельского вдвоем, с глазу на глаз…

– Особа венценосцев неприкосновенна для настоящих русских князей… Царь-Государь – помазанник Божий!

Таковы были первые слова князя Семена Федоровича Бельского, когда они остались одни. Елена Глинская не торопилась похвалить мятежного боярина за данное им клятвенное слово княжеское, даже взора на него не бросила. Только пуще прежнего подобралась, сосредоточилась.

Наконец, после продолжительного многозначительного молчания с какой-то горькой мучительной усмешкой бросила:

– Только есть на белом свете неправедное отвержение устава великокняжеской власти… – посмотрела в упор на Бельского прямо и спокойно. – И ты, князь Семен, один из ниспровергателей этого устава…

– Что поделаешь… – так же горько выдохнул боярин. – когда-то подбил меня на участие в заговоре против тебя, великая княгиня, и конюшего Овчины твой коварный дядя Михаил Васильевич Глинский… Честно признаюсь, были у меня превеликие сомнения идти с ним, выступать против его племянницы-правительницы… Обрати внимание, великая княгиня, даже тогда с твоим дядюшкой выступил я не против твоего четырехлетнего сына-государя, меньше чем через год после смерти твоего супруга Василия Ивановича… Объединились мы против твоего фаворита-конюшего… Хотя знал я, что не отступишься от него, да рвался к тебе сказать, что не супротив тебя с сыном иду… Вспомни, что ты мне тогда ответила, велела передать через моих людей, что к тебе с моим предложением мирных переговоров обратились…

– Вспомню, вспомню, князь Семен… Не коротка память у матери юного государя… Велела передать, что встречаю для мирных переговоров гостей званых да прошеных, а незваным да непрошенным гостям от меня чести не будет…

– А еще ты велела передать мне идти договариваться к конюшему Ивану Овчине… Помнишь?.. Рассказал я об этом Михаилу Глинскому… А тот говорит с ухмылкой: «Пойдешь к конюшему, из его рук не выдернешься, не возвратишься от него… Лучше я пойду к нему…». Только хитрый князь Михаил нарочно затянул свой визит к конюшему для переговоров… Мне кажется хитрил он, хотел выставить нас с окольничим Иваном Ляцким как главных заговорщиков… А там, в зависимости от обстоятельств, примкнуть либо к нам, либо… Если бы ты, великая княгиня, приняла меня, все было бы по-другому… Все, все, все… Но в смятении, узнав, что против нас именем государя конюший с правительницей войска собирают, а твой дядя Михаил затаился, решили мы с Иваном Ляцким с советниками ближними и своими сторонниками бежать из Серпухова со службы… Потом уже узнали, что, воспользовавшись нашим побегом, конюший и дядю твоего арестовал, и князя Ивана Михайловича Воротынского с детьми арестовал и сослал на Белое Озеро в темницу…

– Было такое… – не подымая глаз с пола, промолвила Елена Глинская. – …С моего ведома…

– А Воротынских-то за что?.. – возвысил удивленный голос боярин. – Они-то, вообще к нашему заговору против конюшего никакого отношения не имели… Неужто память злая сыграла свою роль черную? Будто род князей Воротынских, породнившись с родом князей Можайских, будет детей, внуков и правнуков Василия Темного сживать со свету?.. С тех времен, как дочка основателя княжеского рода Федора Львовича Воротынского замуж за князя Ивана Андреевича Можайского вышла, и король Казимир обещал посадить на трон московский князя Можайского?.. Так ведь с тех времен сколько времени минуло – князья Воротынские, Бельские, Можайские, Стародубские первыми из Литвы в Москву от королей польско-литовских отъехали, верой и правдой Московским государям служили… Ивану Великому, Василию Ивановичу… Теперь вот, государю Ивану Васильевичу… А вы с конюшим князей Бельских и Воротынских… Ладно, партия Бельских, действительно, вместе с твоим дядей Михаилом состояла в заговоре против конюшего… Не против государя Ивана, а против конюшего!.. А почто вы с конюшим внезапно схватили, как «соумышленника» беглецов князя, славного из славнейших воевод Ивана Воротынского с детьми, и без всякого суда и следствия сослали на Белоозеро, где герой русский умер в заточении?..

– Лес рубят – щепки летят… – тихо, но твердо вымолвила Елена и, побледнев, содрогнулась всем телом. – …Меня-то вы тоже не щадите… Ой, не щадите как… А укоряете отсутствием милосердия к беглым и опальном… Не щадите, мать государя, травите нещадно, отравители…

Елена пошатнулась и стала оседать… Могла бы упасть навзничь на пол, если бы не подхватил ее вовремя боярин Бельский….

Но великая княгиня быстро пришла в себя в спасительных объятьях беглого боярина. Вырвалась из его рук Елена-правительница, гневно оттолкнула боярина Семена, уставившись на него очами яростными и ненавидящими… Села на скамью, кутаясь в черную телогрею атласную, чтобы собраться силами и разразиться вскоре речами страстными и дерзкими…

– Благодарствую, что напомнил мне о литовских княжеских корнях рода Бельских, Воротынских… Род Глинских тоже не из последних… Возможно, и повыше твоего рода… Не в этом дело… Потому что не в Литве королю потомки знатных родов служат, а государю московскому… Потому и смысл служения государю московскому заключается в той фразе, которую я услышала от тебя, боярин Семен, после целования креста с клятвенным словом верности государю Ивану, моему сыну… «Особа венценосцев неприкосновенна» – это сказал человек, многое сделавший для отвержения устава государевой власти, против этой власти выступивший… Ты выступил против меня, матери государя, правящей его именем… Выступил против не холопки, батогами битой, а против государыни… У сына моего, государя московского, а не у меня с конюшим, ты со своими братьями на жалованье были… Тебе ли позорить меня и укорять смертью безвинного славного воеводы, князя Ивана Воротынского да надо мною властвовать?!.. Как взгляну на тебя, изменника и отравителя матери государя, так душа моя от гнева разрывается, кровь в жилах холодеет, сердце от ярости и горя пепелится… Меня вы уже почти добили, в ходячий труп превратили – это юную летами и цветущую здравием государыню… Страшен и отвратителен мне твой лик ненавистный отравителя… Но говорю с тобой только потому, что верю в силу своей материнской любви жертвенной к сыну-государю… В моей жертвенной любви – отречение от собственных выгод и утех… Знай же боярин, что я готова лишить себя жизни добровольно ради пользы сына-властителя… Даже если стану жертвой злонамеренности, то ты, князь, произнесший свое клятвенное слово с целованием креста, обязан принести свою собственную жертву долгу, Отечеству, признательности государю Ивану… Не знаю как, но ты это сделаешь, иначе с митрополитом тебя я прокляну из своей могилы…

Елена Глинская без сил откинулась на скамье, а потрясенный силой материнской жертвенной любви Семен Бельский пробормотал себе под нос, в роскошную черную бороду:

– …Не кляни отравителя постылого, приберет Бог милого… Горе клянущему, а вдвое на грех идущему…

– Что ты бормочешь себе под нос, так что ничего не слышно?.. Или слаб в коленках и духом слаб, чтобы довести свое черное дело до конца?.. – сказала спокойно Елена, повернувшись к Бельскому в полуоборот и зябко кутаясь в свою черную атласную телогрею.

– Да, ничего, великая княгиня… – вымолвил Бельский, изумляясь снова жертвенной любви материнской и качая головой. – …Что поделать… Клятьбой да ротьбой к правде в доверие не вотрешься… – И уже мрачнее и жестче. – Где клятва, там и преступленье… Ведь ты же приказала убить меня калге Исламу… Так что к мести, отравлению приготовилась заранее… Ты и меня должна понять правильно, великая княгиня… Враги твои и государя-сына послали меня отравить вас обоих… Не давал я им никакой клятвы, а тебе вот и Господу-Богу дал… Сына твоего не трону… Обещаю, все сделаю, чтобы он жив-здоров остался на гнев врагам-супостатам… Ради престола под ним постараюсь, поверь мне на слово… Разумеется, небескорыстно, в пользу партии Бельских поверну все дело… А там – как Господь на душу положит: как дунет, так и будет…

Елена Глинская, бледная и неприкаянная, еле-еле прошелестела губами:

– Клятва умному страшна, а глупому смешна… Не боюсь я твоего яда смертельного, боюсь боярской злобы, на все готовой ради того, чтобы власти, а не Христа ради во временщиках свои интересы блюсти… Яд-то мне свой мгновенный сам дашь, или упрашивать заставишь?..

Снова изумился Семен Бельский твердости и мужеству матери, идущей на смерть ради сына-государя. «Легче мне было с крымчаками и турками в словесных баталиях препираться, с иудеями и латинистами планы заговорщицкие строить против престола московского… А вот эта умная, сильная, гордая женщина ценой своей жизни на сторону этого престола мятежного и смелого, ничего и никого не боящегося князя из древнего рода Бельских на свою сторону, на сторону престола своего сына повернула… Ай, да Елена Глинская, ай, да жертвенная любовь материнская… А ведь, действительно, вряд ли кто из врагов ярых Москвы – Третьего Рима, что из латинистов, что из иудеев, не говоря уже о крымчаках и турках, на такое самопожертвование пойдет ради своих сыновей, ради Отечества, веры, царя на православном престоле… Пускай его, царя-государя Третьего Рима, пусть себе сидит на престоле, раз его родила такая самоотверженная женщина, использовавшая ради его спасения всю силу жертвенной материнской любви…»

– Вот он, смертельный мгновенный яд, на мышьяке… – угрюмо промолвил Семен Бельский, передавая великой княгине заветный тайный пузырек.

– Яд весь здесь? – тихо спросила Елена.

Семен Бельский не хотел лукавить с ней и честно признался:

– Здесь половина яда… Другая часть находится… – Он хотел сказать, что вторая половина яда находится в руках его свояченицы Елены Бельской-Челядниной и повара великой княгини, ждущих только от него сигнала отравить Елену Глинскую. – …У моих соратников… Они ждут моего приказа…

– Им не надо ждать твоего приказа… Они должны уничтожить яд сразу после моей смерти… – Елена усмехнулась. – Понимаю, ты со своими соратниками боялся, что великая княгиня испугается стать самоубийцей ради спасения сына…

– Ты не так меня поняла, великая княгиня… – попытался было оправдаться Семен Бельский, но тут же в расстроенных чувствах махнул на все рукой. Пусть будет, как будет, авось, устроится к лучшему.

– Тебя что-то смущает, князь?..

Бельский твердо покачал головой. Елена на миг задумалась и тихо-тихо сказала:

– Ты, наверное, в одном прав… Человек не должен кончать жизнь самоубийством даже в безнадежном для жизни состоянии… – Елена попыталась улыбнуться, хотя чувствовала, что это ей не удастся. – Я могу задержаться с приемом мгновенного яда только в одном случае… Если Троицкому игумену Иоасафу не поклянутся на верность государю Ивану князья Василий и Иван Шуйские… После их крестоцелования можешь смело отдавать приказ о моем отравлении и мгновенным ядом… Впрочем, возможно, тебе и не надо будет отдавать приказ после целования креста Василием Шуйским-Немым и Иваном Шуйским… Ваши боярские партии могут как угодно воевать между собой, только чтобы с обеих сторон государя своего берегли…

Семен Бельский кивнул головой и удалился. Елена Глинская попросила митрополита Даниила устроить тут же у себя встречу с глазу на глаз с Троицким игуменом Иоасафом. Даниил непонимающе пожал плечами и не стал перечить Елене.

О чем говорили накоротке с глазу на глаз в дальней палате Чудова монастыря не знали ни митрополит Даниил, ни Семен Бельский. Никто на свете не знал до поры, до времени. Скоро во дворец, к Елене Глинской прибыл гонец с долгожданной вестью от игумена Иоасафа насчет крестоцелования Шуйских на верность юному государю Ивану.

Третьего апреля 1538 года Елены Глинской не стало. Ей «по традиции» по указке боярыни Бельской-Челядниной приготовили румяна и белила с убойной дозой смертоносной ртути, и всё это для якобы красоты Елены. Приняла ли она мышьяк перед смертью или достаточно было яда ртути?.. Она скончалась странно, «вдруг», проведя весь предыдущий вечер до глубокой ночи с сыновьями, рассказывая Ивану о своем Глинске, Гелоне, сожженным царем Дарием… Взяла с улыбкой нежной у сына Ивана слово – без всякого напряжения и давления с ее стороны – стать достойным царем Третьего Рима и выстроить Священный город Русских на пепелище боярских смут и раздоров. Иван не знал, что он уже никогда не увидит такой нежной материнской улыбки, ни о чем не догадывался – ни о материнской жертвенной любви, ни о том, что видит матушку в последний раз – но с ответной безмятежной сыновьей улыбкой слово обещания дал…