Текст книги "Мать и сын, и временщики"

– Не твоего ума дело… – огрызнулся хан.

«Нет, сразу на кол не посадит… После – возможно… На кой хрен я ему нужен в Тавриде… Вышлет к султану?.. Вряд ли, слишком мелкая сошка, князь беглый, чтобы свою промашку с войском в двести-триста тысяч сабель прикрывать коварством путеводителя… Столкнет лбами с иудеем Моисеем и отдаст в руки иудеев… А те, из любопытства, с латинянами сошлются… Боюсь, предстанешь ты, друг ситный Семен Бельский, снова перед грозными очами магистра-иезуита Антонио… И уже от его власти зависит, будешь ли ты игрушкой в новых интригах латинян против Москвы и подрастающего государя Ивана… Или… Что или, Семен?.. – Подумал без всякого страха и излишнего беспокойства князь. – …Или после отказа стать игрушкой в холодных руках иезуита запсотят тебя, Семен, в железах тяжелых в одну из подземных темниц латинских, и косточек никто твоих не сыщет… Видел ты уже, открывал железную дверцу в такую темницу душную с пыточными орудиями, присматривался, под себя прикидывал… Или…»

32. Победа на окских бродах

А под утро случилось то, что и предполагал Семен Бельский… Не сомкнул князь глаз в эту ночь в своих тяжких думах, все прикидывал, что да как… Догадывался, что и хану не дают спокойно уснуть радостные клики в русском стане: войско на том берегу всю ночь готовилось. Чуть забрезжил свет, Бельский обнаружил, что с того берега на них направлены жерла десятков пушек, расставленных ночью на окских холмах и возвышенностях. «Вот и приехали в лес за орехами, – подумал почему-то без всякого страха насчет собственной судьбы князь, – сейчас ядрами накормят и скорлупки ханские разлетятся во все стороны…»

– Ты еще здесь, князь? – спросил равнодушным голосом хан. – …Я-то думал, что ты уже к своим перебрался…

– Господь знает, кто для меня свои, кто чужие… – в тон ему бесстрашно ответил Бельский. – …Наказывая, казни, коли мою вину в чем усмотрел…

– Не до тебя, князь… Делай, что хочешь… Мы отходим… – хан отвел глаза в сторону и выдохнул. – …Бежим…

– А пушки турецкие, хан?..

– Дарю их тебе, князь… Стреляй из них или распорядись, как знаешь… – Саип-Гирей улыбнулся краешками губ. – Тяжело с ними бежать-то…

– Мне еще дальше бежать, хан… Такая тяжесть большая помеха в бегстве… – и с благодарностью в голосе за то, что не наказал, не казнил. – …Не поминай лихом, хан, коли сможешь… В разные стороны побежим с тобой, ты к себе в Тавриду, а я на запад, окольными путями в Литву, Польшу – некуда мне, Гедиминовичу, больше бежать… Русь святая непредсказуема и грандиозна не только для ханов, но и для ее собственных сынов-отступников, с ее врагами спутавшимися…

Саип-Гирей поморщился, досадливо и торопливо махнул рукой, давая понять, что последние слова Бельского уже вне ханского слуха и бросил, словно кость собаке, последние слова:

– …Как знаешь, князь, насильно не удерживаю… Делай, что хочешь… Проваливай…

Уже с расстояния нескольких шагов от порывисто уходящего хана до слуха Бельского донеслось:

– Только больше мне на глаза не попадайся, князь-шайтан, чтоб глаза мои тебя не видели…

«Вот и побежал всесильный хан… Не беспокойся, не увидят меня твои зоркие ханские глаза… Беги быстро и по закону… Хан имеет право на бегство первым… – подумал радостно князь. – …У татар все по закону по древнему правилу: только вместе со своим ханом и своими мурзами может бежать простой татарский воин… Иначе не положено, иначе смерть десятков и даже сотен из отряда, откуда бежавший воин… Громадное войско в сотни тысяч устремится сейчас за ханом-неудачником… Не любят вассалов-неудачников султаны, убьют и Саип-Гирея, как убили Ислама и других, и дадут воцариться какому-нибудь Девлет-Гирею… Беги, беги хан навстречу своей погибели, как я к ней бегу…»

И ведь – правда, не дожидаясь рассвета, побежал хан со всем своим войском, терзаемый страхом, замешанном на злобе и стыде. Не все пушки турецкие побросали, но самые тяжелые, неудобные для быстрого отступления. Какие-то обозы хан распорядился истребить, да только кто в точности при массовом татарском драпании выполняет ханские приказы… Оставили беглецы множество турецких пушек и не истребленных обозов в качестве трофеев в руки русских воинов…

Еще солнце не поднялось из-за макушек деревьев, как собрались воеводы в круг у Дмитрия Бельского. Решили, чтобы не было никакого подвоха со стороны татар с турками, послать разведчиков на плотах на другой берег. Когда те вернулись с радостной вестью, что хан ушел, побросав обозы и турецкие пушки, первой реакцией многих воевод, включая главного воеводу Бельского, была – погнаться в ту же минуту за беглецами всем войском, настигнуть и…

Только хладнокровный дьяк Иван Курицын предложил спокойно обдумать положение на совете, а за татарами послать только небольшую часть войска – дружины князей Микулинского и Серебряного-Оболенского. Так и сделали…

А когда посланные вдогонку татарам русские дружины пленили первых отставших и выбившихся из сил татар и узнали от них, что отступающий хан Саип-Гирей повернул в Рязанскую землю и идет к Пронску, это известие было передано Дмитрию Бельскому и Ивану Курицыну.

– Хочет свою горькую пилюлю поражения и позора подсластить хан взятием хоть какой-то маловажной русской крепости… – обратился Курицын к Бельскому. – Для этой цели и пронская крепость сгодится…

– Сгодится, сгодится… – недовольно буркнул Дмитрий Бельский и злым голосом стал выговаривать своему помощнику. – Вчера еще мечтал хан встать на Воробьевых горах и диктовать свои условия сдачи Кремлю, а самому разорять и грабить предместья московские… А тут в позорном бегстве и Пронск как-никак может погреть самолюбие ханское, стыд уменьшить, позор сгладить… Только и Пронск хорошо бы защитить – надо отрядить в помощь этой крепости князей Серебряного и Микулинского… Победа без защитившегося Пронска будет неполной… Как думаешь, Иван?

Тот с глубокомысленным выражением лица потер пальцами виски и тихо промолвил:

– А ведь как все сходится с молитвами русских государей Владимирской иконе Пречистой Богородицы, обращения ее чудотворного лика в сторону врагов Руси… Когда-то Тимур вошел в русские земли и застыл, словно перед невидимой преградой… Ничего не завоевал и не разорил, кроме Ельца… А сейчас тоже самое с ханом Саип-Гиреем – только и Пронска жалко ему отдавать…

– Клонишь к тому, что новые полки вослед дружинам двух князей выслать надобно?..

– Такой нам фарт с тобой выпал в лихое времечко, воевода, что грех даже пронской крепостью жертвовать… – твердо промолвил дьяк. – Братец твой младший сделал свое дело – лучше не придумаешь… Расслабил хана домыслами о шатаниях в русском войске и о его слабости – а тут мы всей силой небывалой…

– Вот ты о чем, дьяк… – понимающе хмыкнул главный воевода. – От милости государевой отказался младший брат, от прощения государя и правительства, что выхлопотал Семену глава Думы в Москве… Но сделал свое дело лихо… Это ты прав, дьяк, при таком фарте, нам нельзя даже малую крепостишку татарам и туркам подарить – на радость партии Шуйских… Сидит князь Иван Васильевич в своем Владимире и зубами скрежещет от того, что не присоединился к победному моему войску на окских бродах… Много бы он отдал, чтобы примазаться к нашей победе… Победе партии Бельских…

– Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, князь Дмитрий… – наставительно промолвил Курицын. – …Лучше отряжай новые полки в помощь дружинам Микулинского и Серебряного… Да и посылай гонца в Москву порадовать юного государя… – дьяк усмехнулся. – …И Шуйских в придачу… О победе на окских бродах… То-то же партия Шуйских зубками поскрежещет в бессилии…

– …Не гонца пошлю… А со счастливой вестью снаряжу брата посла Таврического, князя Ивана Кашина… Пусть государя, да и всех москвичей порадует… Велю ему… – Дмитрий Бельский хохотнул. – …Так сделать, чтобы известие о нашей победе на окских бродах быстрее дошла до Владимира… Чтобы настроение и аппетит ревнивцу и завистнику Бельских бывшему правителю Ивану Шуйскому попортило…

– Лихо ты придумал, главный воевода… – одобрительно хмыкнул Курицын. – Пусть ревнивец своему преемнику Ивану Бельскому позавидует черной испепеляющей завистью, от которой одни только недомогания и болезни противные…

– Пусть, пусть… – снисходительно бросил Дмитрий Бельский.

– А как с младшим братом Семеном-то теперь, князь?

– У него своя голова на плечах… – неопределенно буркнул главный воевода. – Вряд ли он нам теперь помощник из Тавриды… Сделал дело – и гуляй смело… На все четыре стороны… Впрочем, он, если уцелеет, с литовской стороны даст о себе знать… Некуда ему теперь деваться… Не беспокойся, за нашего младшего брата Семена, дьяк, не из таких передряг выходил он… Он еще у латинян воду помутит – смутьян он, что надо…

– Не жалко брата-то? Вроде и прощение государево для него князь Иван Бельский выхлопотал…

Главный воевода спокойно посмотрел в глаза дьяку и холодно ответил:

– Не забывайся, дьяк… Вспомни, кому ты обязан – мне и брату Ивану Дмитриевичу, когда мы с ним, ради того, чтобы утереть нос Шуйским, к юному государю, сына главы еретической партии Федора Курицына, нестяжателя Ивана Курицына придвинули, в ближние дьяки определили… Не забывай…

– А я и не забываю… – встрепенулся дьяк. – Пойду распоряжусь насчет посла в Москву с известием и новых полков в помощь осажденной пронской крепости воеводы Василия Жулебина…

В начале августа хан Саип Гирей осадил городишко Пронск, где начальствовал сильный и опытный воевода Василий Жулебин. У того было не много воинов, но смелости и сноровки было не занимать. Ободренный уже одним фактом, что ханское войско не пошло с берегов Оки на Москву, а повернуло на его незначительный город, воевода готов был отличиться перед государем и Отечеством. Отступление хана говорило о многом опытному воину, и он был дерзок в переговорах мурзами, после того как своими пушками, кольями и камнями отбил первый наскок неприятеля.

Видя, что татары побросали множество своих пушек при отступлении, Жулебин, появившись на стене крепости, воспрянул духом и не пытался лебезить перед ханскими мурзами. Те попытались давить на смелого воеводу, прельщать обещанием ханского милосердия:

– Сдавайся, воевода, пока не поздно… Хан обещает тебе милость… Или до твоего смертного конца будет стоять здесь, пока у вас не останется ни воды, ни нищи… И тогда хан все равно без боя возьмет твою город…

Воевода с достоинством и спокойной дерзостью ответствовал с крепостной стены неверным:

– Божьей волей ставился наш град, и никто не возьмет его без воли Божьей… Пусть хан стоит у наших стен, своего лиха дожидается… Только скоро увидит хан здесь у стен Пронска воевод московских…

Татары к своему ужасу увидели, что смелый воевода вооружил не только всех мужчин города, но даже женщин. Видели мурзы, что несдобровать им от множества камней и кольев на стенах, от кипящей воды в котлах, заряженных пушек, направленных на неверных… Только Саип-Гирей распорядился готовить туры для приступа, как в осажденном городе и татарском стане узнали одновременно, что на помощь крепости идет могучее войско князей Микулинского и Серебряного – близко оно… Взбешенный хан сжег туры и 6 августа удалился от Пронска смелого воеводы Жулебина. Войско отступавшего хана русские воеводы гнали ах до самого Дона… Отколовшуюся часть татарского войска под началом царевича Иминя, который решил пограбить Одоевские земли, настиг князь Воротынский. Царевич Иминь был разбит и чудом избежал плена.

Вся Русь торжествовала столь чудотворное изгнание татар и турок из своих земель. В хане Саип-Гирее видели нового деспота Тимура и ужасного Батыя, потому и говорили на Руси о неслыханной удаче, поддержке Русской земли и ее государя Небесными силами Господа и Пречистой Богородицы. Слух о молении юного государя Владимирскому чудотворному образу только утверждал народ в своей правоте: победа над неверными достигнута не только ратными земными трудами, но и Защитой Небесной.

– Государь! Мы победили твоим Ангельскими молитвами Пречистой Богородице и твоим чудотворным счастьем… – слезно говорили бывалые русские воеводы.

Главный воевода Дмитрий Бельский и его первый помощник дьяк Иван Курицын не смели перечить своим соратникам, но многозначительно переглядывались и перемигивались, когда славословия воеводские перехлестывали через край.

– Святые отцы так тоже считают, что победа на окских бродах достигнута благодаря вмешательству Пречистой Богородицы… – шумели одни воеводы.

– Молением государя у Владимирского светлого образа и молитвами владыки и епископов… – вторили другие воеводы.

Дмитрий Бельский улыбнулся и тихо сказал – только для слуха дьяка Ивана:

– Потом окажется, что иосифляне меньше молились за победу на окских бродах, чем нестяжатели… Ведь владыка Иоасаф – далеко не иосифлянин…

Дьяк Курицын наклонился к главному воеводе и и произнес:

– Как бы не оказалось потом, что за эту победу больше всего просили у Господа еретики-нестяжатели, из не разгромленных остатков жидовствующей ереси и прочие, преследуемые церковью, свободные еще и несвободные…

Действительно, скоро на победу русских войск на окских берегах радостно откликнулся из своего тверского заточения опальный Максим Грек, исповедующий благие идеи несстяжательства написав послание своему единомышленнику-нестяжателю, владыке Иоасафу…

33. Заговор Ивана Шуйского

Бескровная победа над татарами и турками окрыляла!.. Вспомнили: такое уже было во время мистического «стояния на Угре», после которого иго Золотой Орды сгинуло, после которого Русь Московская прорвалась, наконец, из бытия…

Ликовал духом народ, славя своего государя юного, ликовал и сам государь Иван. Как тут не радоваться и не торжествовать неслыханную русскую победу, добытую земным трудами, но еще более – Небесным заступничеством!..

Еще несколько дней тому назад все в столице считали себя на краю погибели… И вдруг эта погибель миновала Отечество, даже не опалив его в ходе страшного нашествия неверных… Как некогда рассыпалась Орда Ахиат-хана, так сейчас сгинуло, растворилось в Дикой степи нашествие хана Саип-Гирея и султана… Даже хваленые пушки неверные побросали на окском береге – как тут не торжествовать, не верить в чудесное спасение Руси и победу благодаря молению юного государя у чудотворного Владимирского образа в Успенском соборе.

Заговорили в народе:

– …А ведь такой государь, получивший знак покровительства от Небесной Заступницы Руси, Пречистой Богородицы, теперь всегда способен молениями своими Русь святую защитить!

– …Вошел в силу и разум государь: не только молением у святого образа имя свое прославил – нашел подход к сердцам воеводам сварливым и ревнивым, достучался нужным словом для сердец воеводских…

– …Да что там – достучался до десятков и сотен сердец завистливых воевод, погрязших в «местничестве» – до сердца каждого воина достучался…

– …Отец его Василий и дед Иван Великий не могли часто найти подхода к своим воеводам и воинам – а юный сын и внук их, разумом великий, помыслами чистый, нашел…

– …То не князь малолетний народу явился в трудную минуту для Отечества, а настоящий муж великий, одним словом, истинный царь-государь…

– …А чем не царь… Вон Иван Великий сына Ивана Младого, победителя татар на Угре, Дмитрия-внука, в такие же лета нашего государя шапкой Мономаха венчал не царство…

– …Во-во… Чем наш Иван-государь хуже царевича Дмитрия-внука?.. Дмитрий-внук только воспользовался плодами победы отца и деда над Ахмат-ханом, а его одногодка Иван-государь сам лично бескровно изгнал крымчаков и турок!..

– …Доколе же нашему царю-государю Ивану, без капли русской крови обратившего страшное нашествие неверных в позорное бегство, не быть венчанным на царство той же шапкой Мономаха; заслужил ее – носи на здоровье и царствуй над нами!..

– …Только раньше-то Дмитрия-внука в свои соправители Иван Великий назначал, и венчал на царство… Кому ж теперь венчать – Бельским, что ли, на ревность и зависть Шуйских?..

– …Какая разница – кому венчать, лишь бы царем Ивана-государя поставили на царство Русское!.. Самое времечко – после такой славной победы…

– …Сцепятся боярские партии… Честь венчать государя шапкой Мономаха не отдадут Шуйские Бельским… Чья партия повенчает царя, та вовек, на все оставшееся царство станет первой боярской партией…

Вряд ли догадывался о таких умонастроениях в народе, о таких редких славословиях в его честь и о тайном, не исчезнувшим после окской победы, противостоянии боярских партий юный летами Иван… Летал он вместе со всеми во дворе, в столице на воздусях победы, радуясь таинственно-чудесному избавлению Отечества от страшного нашествия неверных…

О том, что носившаяся в воздухе идея венчать его на царство шапкой Мономаха после такой знаменательной русской победы, такого счастливого исхода для Отечества, близка к осуществлению, Иван услышал впервые от своего любимого дьяка Ивана Федоровича Курицына.

– А ведь лучшего времени не сыскать, государь… – убежденно и страстно говорил дьяк, теребя бороденку растрепанную. – …Такой порыв был в воинстве русском, такое представить невозможно… Если бы ты сам был там, я много бы отдал за это… Сам своими глазами видел слезы бывалых воевод и юных воинов, когда читал им твою государеву грамоту на нашем береге Оки, когда на другом берегу стояли стеной сплошной и черной неисчислимые полчища татар и турок… Словно вся Русь, забыв свои обиды и претензии друг к другу, упрямство и непокорность военачальников, борьбу и ревность их родов, объединилась, сплотилась вокруг своего государя… Если бы ты это видел, государь – такое незабываемо… Твои слова высекали слезы из глаз воинов, наполняли сердца мужеством и стойкостью… Я себя на место хана поставил: такое сплоченное, сильное духом увидеть с другого окского берег и пойти с ним драться мог бы только самоубийца или сумасшедший… Хан не оказался ни тем, ни другим… Дошли твои моления до Пречистой Богородицы и слова государевой грамоты дошли до каждого русского сердца на окских бродах…

– Да, ведь не я писал… Нет ни одного моего слова в той блестящей грамоте… – попытался неловко возразить Иван дьяку, но как-то скомкано, невнятно все у него получилось.

Усмехнулся в бороденку умный дьяк и сказал тоном опытного, бывалого, потрепанного жизнью человеку:

– На то государям дьяки писучие даны близкие, чтобы работа дьяков самим государям была по сердцу… Ты что, государь, думаешь, что твой знаменитый дед Иван Великий сам что ли письма и грамоты сочинял, устраивая победу над Ахмат-Ханом на Угре, обеспечивая вечный союз с главным своим соратником Менгли-Гиреем в борьбе с королем Казимиром и тем же Ахмат-ханом… На то и был всегда под рукой мой батюшка Федор, в иноземных делах дока, и ему подобные… Государь не тот, кто чернилами себе руки марает, а кто одни своим присутствием скрепляет невидимым скрепом все в его православном государстве… Когда все, в том числе и слова грамот государевых, писанные дьяками, работают на русского государя и Русское государство, врученное ему славными предками и Господом…

– Ну, уж ты сказал, дьяк… – насупившись, пробубнил Иван. – Когда-нибудь и я научусь так словом владеть и пером так мысли могучие передавать, что сам слезы в сердцах своих подданных высекать буду…

– Конечно, государь, конечно… – быстро согласился дьяк. – Тогда у нас работа будет попроще – будем переписывать набело то, что твоей рукой писано… Это не хитрое дело… Не в этом суть… Главное, что нынче народным порывом, объединением воевод и всего воинства грех не воспользоваться… Никогда до этого, не в укор твоему отцу, да и деду великому Русь не была так едина и сплочена вокруг своего государя… Обрати внимание, я говорю – сплочена не вокруг главного воеводы Дмитрия Бельского или главы Думы Ивана Бельского, а именно вокруг своего государя православного… Это и сам владыка Иоасаф подтвердит: то победа не братьев – воеводы главного с первым боярином – а именно государя, достойного быть увенчанным шапкой Мономаха и стать Царем Русским… Правильно в народе говорят: что наш Иван-государь хуже, что ли, царевича Дмитрия-внука?.. Между прочим, почти в твоем возрасте на царство венчан Дмитрий-внук…

– Он был постарше… – тихо возразил Иван и неожиданно покраснел стыдливым мальчишеским румянцем. – …Ненамного, но все же…

– Какая разница – моложе, старше… У царевича Дмитрия не было в то время никаких государственных достоинств, не говоря уже о такой славной победе русского оружия, которую ты подарил своему Отечеству, государь…

– Не знаю… – замешкался Иван. – …Царевича Дмитрия венчал шапкой Мономаха мой дед Иван, соправителем своим назначил… Меня бы тоже отец Василий мог соправителем назначить, если бы… – С каким-то надрывом вырвалось у Ивана, вспомнившего и про свое сиротство, и про матушкины рассказы про жестокое династическое противостояние двух матерей престолонаследников Дмитрия-внука и Василия, Елены Волошанки и Софьи Палеолог, двух боярских партий, стоявших за ними, нестяжателей и стяжателей-иосифлян.

– А тебя, государь, на царский трон возведут твой духовный наставник владыка Иоасаф и первый боярин, глава Думы Иван Дмитриевич Бельский… Надо ли говорить что вклад в нашу победу последнего не менее велик, чем его брата, главного воеводы… К тому же князь Иван Бельский твой ближайший родственник, душа правительства и воинства – чем он при своих великих качествах опытного победного военачальника, справедливого и человеколюбивого правителя тебе не наставник, государь в мирских государственных делах?.. Два твоих наставника, духовный – владыка Иосаф – и мирской – князь Иван Бельский – вполне имеют право возвести юного государя на царский трон и увенчать шапкой Мономаха!.. Причем момент для этого самый подходящий – победа безоговорочная над неверными, народ ликует… Все твои подданные только ждут этого, довольны будут… Еще бы такая бескровная великая победа, которой заждалась Русь православная!.. Как тут не возрадоваться вместе с такой победой своему новому царю-батюшке!..

– Какой я народу батюшка?.. – проворчал Иван.

– Ничего не поделаешь… Так в народе говорят… Вот станешь, государь Иван, царем-батюшкой в свои неполные двенадцать лет…

– Может, немного подождать… – поежился Иван. – …Дождаться хотя бы своих полных двенадцати лет…

– Одиннадцать – святое число Аллаха для мусульман, а двенадцать – для христиан, особенно для русских… Есть такая идея среди первых бояр московских возвести тебя на трон царский в твои нынешние лета, между одиннадцатью и двенадцатью… – Сказал скороговоркой, как о деле решенном с венчанием на царство Ивана, дьяк Курицын. – В конце концов, народ будет только доволен видеть на царском троне своего царя-победителя татар и турок даже в таком юном возрасте… Все бояре тоже будут только рады…

– И даже Шуйские?..

– Шуйские не возникнут… – пообещал дьяк.

– …Тем не менее… – Иван с опаской покачал головой. – Даже матушка мне неоднократно напоминала, что батюшка во главе опекунского совета поставил двух братьев, Василия и Ивана Шуйских…

Курицын нетерпеливо оборвал Ивана:

– С Василия Немого уже чего спрашивать, тем более по опекунским делам… Он уже перед Господом Богом ответ свой держит… А князю Ивану Шуйскому чего возражать?.. Он сам добровольно от заседаний в боярской Думе устранился… Какие у него могут быть претензии ко главе Думы?.. Что тот милостиво дал ему воеводство во Владимире, оказав тому искреннее уважение к его ратным способностям?.. Что не стал мстить и ссылать Ивана Шуйского, как тот когда-то Ивана Бельского сослал на Белоозеро?.. Какие претензии, если Ивану Шуйскому явлены главой Дум истинное великодушие и всепрощение христианское…

Иван знал, что его мучило: каким-то таинственным образом опытный воевода Иван Шуйский был отсечен от всеобщей победы Бельских над неверными, «застряв» во Владимире, то ли готовясь к походу на Казань, то ли ожидая приближения неугомонных казанцев – в помощь хану Саип-Гирею. Он только начал расспрашивать дьяка Курицына о «Владимирской заминке» Шуйского, как наткнулся на воздвигнутую стену отчуждения.

– …Князь Иван Шуйский мне часто напоминал, что его род, как и мой, идет от Александра Невского, славного своими победами на западе над немцами и литовцами… – сказал с легким беспокойством Иван. – Но на востоке с татарами великий князь Александр Невский не воевал из принципа – ради сохранения русского народа и будущих воинов, которые когда-нибудь свернут шею ханам, только в свое время… Вот Иван Шуйский как-то мне с издевкой поведал, что Иван Бельский «игры в мир Александровы» учинял во время своих казанских походов»… Мол, были все предпосылки разгромить казанских татар, взять запросто город, только Бельский по каким-то таинственным, «высшим», как шутил Шуйский, соображениям не бил татар, шел на переговоры мирные, даже гнев моего батюшки Василия вызывал – с обвинениями в корысти, мздоимстве…

– А вот на этот счет, государь, спрашивай, уже не у дьяка Ивана Курицына, а у самого главы Думы… И о мздоимстве с казанцев в ранних походах на Казань, и о тайных связях, если они были… Только вряд ли…

– Но ведь, действительно, странно, что казанцы не пошли с крымчаками и турками против войска братьев Бельских… Во Владимире казанцев зря воевода Иван Шуйский прождал… – Иван уже сошел с привычного тона и говорил возбужденно и громко. – Шуйский может подумать, что его обвели вокруг пальца, лишили славы воеводской, заставив в тылу отсиживаться – против врага ополчаться, который почему-то даже не обозначился…

– Вот и рассеивай свои сомнения, государь у самого Ивана Бельского… – еще раз сухо напомнил дьяк. – Заодно и проведай о порядке торжества с коронацией твоей… Наверняка, он уже обсуждал это с митрополитом Иоасафом… Время, как нельзя, лучше для такого торжества…

Трудно сказать, что треснула душа юного государя великим сомнением и насчет срочной необходимости в своем скором коронования, и относительно странностей отстранения от плодов победы тщеславного воеводы Ивана Шуйского, только возжелал Иван пообщаться и с князем Иваном Бельским, и с владыкой Иоасафом, задать им свои недетские вопросы…

Несколько раз со времени разговора с дьяком видел первого боярина Иван-государь, да язык не поворачивался спросить того про казанцев. Говорили ни о чем – ничего конкретного, первый боярин откровенно не высказывался на тему царского венчания, только туманно намекал на согласованность своих действий с митрополитом Иоасафом, мол, все идет своим чередом…

«А ведь Иван Бельский со своим братом Дмитрием сейчас главные временщики… – размышлял юный Иван – Конечно, с ними мне гораздо лучше, спокойней, чем с жестокими и жадными опекунами-братьями Шуйскими. Бельские-то хоть казну не разворовывают, на золоте великокняжеском имена своих предков не перебивают. Ведут, как рачительные хозяева страны, пекущиеся о благе своего народа и «своего» государя. Ни слова о выхлопотанном позорном «государевом прощении» канувшего в безвестность опального беглеца – путеводителя татар и турок на Оку – Семена Бельского… Как будто его и не было, и след простыл. Но какой-то разлад между старшими братьями Семена наметился, словно черная кошка на Оке им дорогу к общей власти перебежала. Смотрят друг на друга отстраненно и холодно, как-то не по-братски… Только как-то быстро после окского победного похода замкнулся в своих хлопотах старший брат Дмитрий Федорович, все дальше отдаляясь от Ивана Федоровича… Словно и победа уже не радует – не до нее вовсе в текущей суете повседневных внутренних дел…»

Только откуда было знать государю юному, что слухи о желании возвести его на царский престол усилиями митрополита и правителя, торжественно короновать престолонаследника и использовать победу на окских бродах для многолетнего первенства партии Бельских раньше осуществления Иванова желания – расспрашивать – дошли до жестокого и ревнивого к чужим успехам и возвышениям Ивана Шуйского…

Слишком тщеславен, излишне честолюбив был потомок Кирдяпин – старый князь Иван Васильевич, чтобы простить возвышение партии Бельских, украсивших свою фамилию памятью об окской победе, а его, старого воеводу, мечтающего о лаврах Александра Невского, хитроумно задвинули во Владимир – «в ожидании казанцев». Сразу же после триумфа Бельских на Оке, после скоропалительного бегства в Дикую степь хана, побросавшего даже хваленые турецкие пушки, почувствовал потом Кирдяпы и Невского себя обманутым, ловко проведенным невесть какими лукавцами, с той и с этой стороны – и захотелось посчитаться с этими лукавцами. Разумеется, не было никакого желания у Шуйского выяснять отношения с ханом, гнаться за ним, аж до Тавриды, чтобы разбираться – был или не был сговор с ним Бельских…

Только выбила из колеи лукавая победа Бельских над неверными, да еще и в обход его, главы партии Шуйских… Не задумывался последний из опекунов юного государя Иван Шуйский, потихоньку, не коря себя за лихоимство, «законно, на правах старшинства» разворовывающий казну великих московских князей, что есть не менее опасная для рода человеческого пагуба – жажда власти, излишние тщеславие и честолюбие. Страдал Кирдяпин потомок от своей второстепенности в Московском государстве, задвинутый на владимирское воеводство удачливым соперником Иваном Бельским. А тому еще победа на окских бродах обломилась. А когда Бельские возведут на царский трон Ивана в неполных 12 лет – то прощайте все надежды Шуйских на первенство среди боярских партий.

Именно излишнее тщеславие и честолюбие заставляло его печалиться о том, что не Шуйским, а Бельским досталось неслыханное признание народное за то, Москву отстояли, татар погнали, пушки турецкие захватили. А ведь после такой победы род бояр-победителей утверждается чуть ли навечно рядом с престолом и в памяти народной, такой род и в Думе главенствует, и свои законы творит, и к великокняжеским богатствам припадает – по заслугам…

Иван Шуйский кожей чуял, что слукавили братья Бельские, одержав такую блестящую победу, тем более, бескровную над полчищами татар и турок; о возможном сговоре и явленном лукавстве говорило наличие Бельских на разных сторонах противостояния. Татар вел «путеводитель» Семен, до этого милостиво прощеный государем с подачи брата, главы Думы Ивана, а от Семена оборонялось окское войско под началом главного воеводы Дмитрия – вот Бельским с какими-то тайными иноземными покровителями и удалась лукавая победа… Но ведь как войско русское организовали глава Думы и главный воевода… Иван Шуйский ставил себя на место Бельских и недоверчиво качал головой – не смог бы организовать, вооружить и вдохнуть такую уверенность в свои силы русскому войску… А Бельским удалось, с лукавством тайным, но удалось – растаяло нашествие татарское…