Текст книги "Мать и сын, и временщики"

14. Дыхание тайны: Священный город

Снова, как и в другие подобные вечера, матушка захлопнула книгу и отложила в сторону толстый фолиант «Истории» Геродота. Устало протерла глаза, зябко повела плечами. Ей нездоровилось – сын это чувствовал. Но так хотелось быть с ней рядом, слушать ее удивительные истории, которые сам-то не прочтешь, не постигнешь… Книга-то на таинственном греческом языке – как тут обойтись без матушки? А дыханье тайны притягивает, так манит…

Иван, потрясенный услышанным и пережитым во время чтения, не сразу даже осознал, что больная матушка делает все возможное и невозможное даже во время своей болезни, чтобы заронить семена его интереса к учению, истории, жизни людей, самому человеку. Чтобы юному государю легче было находить общий язык жизни с людьми, легче выдерживать крутые виражи истории, легче и уверенней править государством. Таким и оставил в своей памяти Иван матушку – усталую от вечерних бдений и счастливую, светящуюся изнутри только оттого, что в душу юного сына-государя заронены семена разумного, вечного, доброго.

Конечно, Иван не знал, что матушке и жить-то осталось меньше полугода, что впереди пойдет череда несчастий, которая навсегда оставит черный след в душе любящего доброго и нежного сына. А ему тогда казалось – во время поздних матушкиных книжных чтений, что все возможные потрясения и несчастья минуют их с матушкой дом, матушку минуют, его с братом. Какие могут быть несчастья и потрясения, когда они только с матушкой приблизились к историческим тайнам, которые надо еще обдумать, обсудить и, наконец, открыть. Ведь несчастья так все кардинально меняют, так преображают привычный образ жизни, что после них уже не до тайн исторических, не до мельчайших деталей и временных подробностей.

А Ивану так хотелось сохранить этот образ жизни с матушкиными книжными вечерами, без всяких внешних нынешних потрясений наслаждаться погружением в глубь древней мировой и русской истории с ее тайнами и прошлыми потрясениями. Ведь от прошлых исторических потрясения возникает только неутолимая жажда познания, а от нынешних – боль, кровь, несчастья, смерти родных и близких… А детская душа совсем не готова принять внешние нынешние потрясения со скорыми потерями самых родных и близких. Пытливая душа готова потрястись древними историческими потрясениями под руководством любимых наставников и не готова еще к потерям, которые ей не вынести, не перенести, без родных и обожаемых людей эта душа гола, нища и ничтожна, без них она ничто…

А у Ивана-то всего в жизни было два близких и родных человека… Иван посмотрел на блаженно улыбающегося брата Юрия и подумал: «С ним ведь и словечком не перекинешься, но все равно, как жалко было бы потерять его… И другое дело матушка, свет в окошке она для меня, исчезни она из мой жизни – и солнца не будет совсем, вечная тьма разольется, и деваться в тьме-хаосе некуда и незачем…»

Иван подумал, какое счастье, что ему досталась любовь его матушки, какое счастье, что матушка – конечно, из воспитательных средств – делит свою любовь между двумя братьями – только главные надежды и, значит, первая любовь на старшего сына-государя.

Великая княгиня, отложив в сторону толстый фолиант Геродотовой «Истории», тяжко вздохнула и сказала:

– Давно ли, кажется, я нянчила и пеленала тебя, Иван, вместе с мамкой Аграфеной… Как мы с ней надышаться над тобой не могли, над первенцем долгожданным и ненаглядным… – она поглядела на Юрия и стряхнула набежавшую слезинку. – Твой братик-молчун не таким нежным был… А ты, бывало, прибежишь ко мне в спальню, обхватишь рученками худенькими своими и начнешь целовать и приговаривать: «Люблю тебя одну, матушка, больше жизни…». А у меня слезы наворачиваются и я в ответ со слезами к тебе обращаюсь: «Это я тебя люблю больше жизни, моя душенька, моя сиротинушка…». Знаешь, как мне больно, что твой младший братик молчит и слово любви моей не воспринимает, ничего-ничегошеньки не понимает из того, что надобно понять-то…

– Знаю, матушка, знаю… Мое сердце тоже разрывается, матушка, от любви иот жалости к нему…

– Сиротинушки вы мои, дорогие… Люблю я вас, если бы вы только догадывались, как я сильно люблю вас…

– Догадываюсь, матушка… – сказал Иван и украдкой посмотрел на маленького брата – а он догадывается или нет? – Юрий тоже догадывается, только толком сказать слово не может… Ты уж прости его, матушка…

– А батюшка твой, Иван, ушел на небеса, и так и не узнал, к счастью, что сынок его второй таким уродился… Правда, все равно, все его надежды на тебя, Иван, были… Только на тебя… И сейчас его душа там, в царствии небесном только на тебя надеется… Она, душа государева, и там тебя любить будет и надеяться, и радоваться за тебя, юного государя… Глядишь, через твои, Иван, успехи за вас двоих возрадуется в царствии небесном государева душа…

– А ты думаешь, что душа батюшки за мной… – Иван посмотрел на брата, обнял его, бессловесного за плечи и поправился. – …За нами готова всегда наблюдать?.. За нами уже наблюдает из царствия Небесного?..

– Конечно, дорогой… Из царствия Небесного… Твой батюшка все же был светлый человек… Потому…

Матушка понизила голос почти до шепота и подняла руку вверх, указывая на потолок, понимай, небеса. Она говорила со слезами на глазах с таким чувством, убеждением, с такой верой в свои слова, что Иван оторопел, не знал куда глаза деть, отводил их в сторону, наверх. Почему-то Иван подумал, что если матушка батюшку на небеса, в царствие Небесное определила то, как ее, матушку, Ивану не определить – случись что… Он тяжело вздохнул и спросил о том, о чем давно хотел спросить матушку, но не решался, не хватало духу.

– А почему, матушка, поминки справляли по батюшке на сороковой день?.. Я запомнил их…

Елена вздрогнула… Основным обвинением против нее всех враждующих между собой боярских партий было то, что правительница приблизила к себе фаворита-любовника раньше положенных сорока дней памяти о покойном государе Василии. Мол, раньше брак ее с государем был блудом, с точки зрения заволжских старцев-иноков, а теперь открытая связь с князем Овчиной до сороковин гораздо страшнее блуда, уже с точки зрения боярской. Елена закрыла глаза, из которых по щекам лились слезы тоски и отчаяния, и срывающимся голосом пояснила сыну, причинившим своим невинным вопросом страшную боль.

– Прежде чем душа твоего отца, государя-праведника Василия пойдет на определение в рай, она еще, дорогой сынок, сорок кругов ада и сорок мытарств проходит… Потому твой покойный отравленный батюшка еще сорок дней был в нашем доме… До девяти дней душа в теле покойного покоится, после девяти дней от тела отрывается и в стенах дома, где он умер, странствует и печалится, а потому уж в небеса на суд Господний…

Она хотела сказать сыну, что если уж государь никогда при жизни не осуждал жену, зная о ее разгорающейся любви к боярину Овчине, если уж он в течение этих сорока дней, до его сороковин, ничем не омрачил бурной любви возлюбленных Елены и Ивана, то не дело бояр-ненавистников осуждать правительницу Елена. «Чья б мычала, а боярская б теля молчала. – подумала она зло. – Рано еще Ивану объяснять про любовь его матери к конюшему, впрочем, может так статься – будет уже поздно… Пусть сам до всего сам дойдет своим умом…».

– Какая ты умница, матушка… Все знаешь… – Тихо произнес потрясенный новым пояснением матери о царствии Небесном. И более чем тоскливо стало на душе Ивана от одной только мысли, что вдруг сама матушка на пороге путешествия в это царствие. Он моментально захотел отбросить тягостные мысли о ее скорой кончине, перевести их в какое-нибудь другое русло, хотя бы ее незаурядного ума, таланта сказителя, знающего множество языков, того же греческого. Ведь та же «История» Герадота написана и напечатана на греческом языке.

Иван, чувствуя в горле слезы, шмыгнул носом и спросил:

– Матушка, а когда ты выучила греческий язык, чтобы читать в подлиннике Геродота?.. – Чувствуя некоторое замешательство матери, которой не просто сразу отойти от горестной темы кончины супруга и возвратиться на протоптанную тропку исторических тайн, попросил умоляющим голосом. – Расскажи, матушка, как еще маленькой девочкой до тебя дошло, что сожженный Гелон имеет прямое отношение к твоему родному городку Глинску…

Ей понадобился платок, чтобы отереть со щек струйки падавших слез… Она неторопливо вытерла щеки глаза, взглянула Ивану прямо в лицо и промолвила немного дрожащим от внутреннего напряжения голосом:

– Богу известно, как я люблю тебя, сынок, как я люблю вас, двух моих ненаглядных голубчиков, как страдаю оттого, что Юрий моих слов не слышит и ничего не понимает… А государь-отец твой, Иван, глядит сверху с небес на тебя и меня и знает он, что так как я люблю тебя, никого не любила и не смогу полюбить… Ты, родной, и его и мое продолжение, и тебе суждено – Господь даст – преуспеть в делах разумных государевых, чего не дано твоему несчастному брату… Значит, тебе, сынок, за двоих надо стараться – за себя и за брата неразумного, коли так решил наказать его мать Господь…

– Ну, что ты матушка… Разве можно так говорить… Господь каждому существу рад, любому нищему и юродивому… Вон, Николушка-юродивый – рад ему ведь Господь Бог… И Юрию радуется…

– Господь-то, может, радуется, да вот матери его не радостно… – сухо сказала Елена. – Ну, ладно, не ему, так тебе надо и греческий, и другие языки осваивать, чтобы к мудрости истории прикоснуться… Здесь ты можешь брать пример с твоей матушки… У нас, в доме князей Глинских с детства говорили на разных языках… Дядюшка Михаил, вообще, полиглотом слыл, на многих, если не на всех языках европейских разговаривал… Мне воспитание достойное обеспечил… Так что тебе, сын-государь, есть с кого в этом отношении пример брать… К десяти годам я и греческий, и другие языки знала… Между прочим, это три брата Глинских, отец Василий и его два брата, мне внушили мысль, что наш родовой городок Глинск не что иное как сожженный царем Дарием град Гелон – столица будинов и гелонов… Рассказать, напоследок – почему?.. Все таки уже поздно… Спать уже давно вам с Юрием пора…

– Расскажи, матушка… – захлопал в ладоши Иван, толкнул в бок Юрия, и тот тоже захлопал. – Еще отоспимся… А здесь такую тайну услышим… Откроем для себя нечто…

– Только занавесу приоткроешь, родной, этой тайны… – ласково сказала Елена, погладив Ивана по головке. – Все у тебя, сынок, впереди… Но я надеюсь на тебя, что ты сделаешь то, что мне не удастся уже…

– А разве тебе не удалось раскрыть историческую тайну Гелона?..

– Похоже, что нет сынок… Только контуры этой тайны обозначились… Ведь Глинск был отстроен полностью… Отец с дядями шутили когда-то – мол, отстравиваем сожженный персами Гелон… Красивый городок Глинск, но, понимаешь, Иван, чуда там не случилось… Церкви, монастыри какие-то там бесцветные, блеклые получались, паломников было – как кот наплакал… Священники в Глинске не задерживались, будто их ветром оттуда выдувало… Можно говорить о том, что латинская вера корни в Глинске пускала… Только ведь Гелон сожженный мог бы стать общим для исповедующих и латинскую, и греческую веру…

– А может, Глинск – это все же не Гелон? – спросил с блестящими возбужденными глазами Иван. – Что, матушка, указывало, что Глинск – это все же Гелон? Ведь должны быть вещи неопровержимые?..

Елена улыбнулась. В ее глазах уже не было слезинок – и от этого у Ивана радостно забилось сердце. «Слава Богу, решение тайн исторических прогоняет из матушкиных глаз слезы… Это славно… Пусть будет побольше исторически тайн, которые надо решать, чтобы матушка больше не плакала…»

Елена тряхнула головой и весело сказала:

– Придется тебе сынок и память напрячь… Ну-ка, вспомни отца истории… Был построен деревянный город Гелон, а длина каждой стены деревянной крепости – сколько стадий?

Иван без излишних раздумий не менее веселым голоском выдал точный вразумительный ответ:

– …Тридцать стадий, матушка…

– Вот и главная зацепка, за которую зацепились братья Глинские в своем родовом городе, доставшемся им от мурзы Лексада, внука Мамая, перешедшего служить в Литву к великому князю Витовту… Надо измерить длину рвов с останками деревянной крепости, а они ведь существовали с давних времен, были налицо, хотя и порушены пожаром, временем… И здесь тебе, Иван пригодятся основы математики, которые я тебе недавно преподала… Смотри, по сведениям Геродота, длина стен-рвов с каждой из четырех сторон Гелона – 30 стадий… Начинаем размышлять. Значительный периметр стен при длине, например, греческой ионийской стадии 210 метров дает общую длину стен в (30×4×210 = 25.2) двадцать пять с лишним километров. Причем общая площадь такого поселения составляет около 4000 гектар… Понимаешь, о чем я говорю? Периметр города больше двадцати пяти верст…

– Понимаю, матушка, выходит, Гелон – это очень большой город – раз его такие длинные стены окаймляли, и он на такой огромной площади возведен…

– Сложность исторической загадки усугубляется еще тем, что бывают стадии меньше и больше ионийской… Для ионийской стадии в 210 метров или даже больших длинах других стадий мы должны допустить огромную площадь территории Гелона, равной или большей 4000 га. Неподалеку от Глинска отец с дядями нашли рвы и останки так называемого «Бельского городища» на берегах Ворсклы…

– Князья Бельские имеют к нему какое-то отношение? – поморщившись, глухим грустным голосом спросил Иван.

– По созвучию их рода с местечком?.. Может быть… В Литве из владения были по соседству с родовыми землями Глинских… Впрочем, Бельское городище находилось всего в тридцати верстах от нашего родового городка с названием Глинск. Отец и дяди, найдя останки рвов и стен, настаивали на явном созвучии племени гелонов, построивших свой «греческий» город Гелон с нашим родовым Глинском. Отец и дяди измерили длину этого древнейшего городища с выдающимися крепостными валами около 26 километров или 26 верст.

– Значит, Гелон – это Глинск?

– Не торопись, сынок… Это только присказка, главная сказка будет впереди – поверь мне на слово…

– Верю, матушка…

– Хотя в истории опасно верить всему на слово… Надо еще все обдумать, обмозговать… – снова улыбнулась Елена, порадовав сына очаровательной улыбкой, от чего у него стало светлей на сердце. – Рассказам великих историков доверяй, но проверяй, вдруг они сами обманулись или их обманули… Ведь тот же Геродот получал свои сведения через пятьдесят лет после сожжения Гелона от своих наушников… Те могли исказить сведения или что перепутать… Да и тексты историков надобно читать внимательно, неоднократно, каждое слово на зубок пробовать… А здесь и перевести верно требуется и разобраться во всем… Каждое словечко на зубок, а каждую фразу на язычок – не горчит ли, не фальшивит…

– На зубок и на язычок, матушка?.. Вот это совет ты мне дала – век не забуду… Клянусь тебе…

– Ну, молодец, коль советы матушкины запоминаешь… Есть одна неувязочка в сравнении Глинска и Гелона Герадота… У историка описаны четыре стороны стены крепостной, значит форма их квадратная или близкая к квадратной… Впрочем, надо помнить, что сам Геродот тоже Гелона сожженного не виде… Вот какая загвоздка, дорогой Иван…

– А в чем же неувязка в сравнении Гелона Геродота и Глинска?..

– А в том, что даже, если и предположить – городище у Глинска отвечает описанию длине стен и площади Гелона у Геродота, если под геродотовой стадией понимать ионийскою стадию, есть одно существенное различие. Форма городища под Глинском, найденном отцом с братьями, не квадратная, как у Геродота в «Мелпомене» а треугольная… И еще…

– Что еще? – спросил нетерпеливый Иван.

– У городища под Глинском нет главного чудотворного доказательства его древности, не найдено никаких деревянных скульптур… А деревянная икона гелонов оказалась гораздо севернее от Глинска… И там пророс в веках ее языческий культа… Я говорю о Можайске….

– Мы уже там были, матушка… Там есть деревянная чудотворная икона Николы Можайского…

– Тогда я еще не успела рассказать о корнях этой деревянной иконы… О самом святителе Николае Чудотворце, великом христианском святом ты уже знаешь… Значит, сам Господь Бог нас зовет с тобой на молебен в Можайск… Может, сожженный Гелон через явившуюся в Можайске деревянную икону Николы Можайского, связан скорее с эти городом на земле московской, а не Глинском в Литве… Вот тебе, сынок и разбираться до конца судьбой предназначено, раз своими молитвами Макарий Новгородский отмолил тебя у Господа…

– А причем здесь Можайск и Макарий Новгородский?

– А притом, что, во-первых, Макарий после Пафнутиева монастыря был три года игуменом Можайского монастыря в Лужках до его прихода на новгородскую кафедру… В Пафнутиевом монастыре, уже будучи епископом, он за твое рождение истово молился, когда мы туда с твоим отцом Василием простыми паломниками пришли – как на суд строгий Иисуса Христа… К тому же Макарий Новгородский в своей епархии в Пскове отстоял деревянную икону Николы Можайского, когда против нее взбунтовались местные священники и прихожане…

– Ой, как интересно, матушка… Расскажи, голубушка…

– Уже поздно… Вам спать пора – и так заговорились, на ночь глядя… Вот поедем на молебен в Можайск, тогда расскажу…

– А когда поедем, матушка?..

– Скоро, скоро, сынок…

– Я буду ждать матушка и молиться за тебя буду, за твое здоровье и за то, чтобы поехать побыстрее…

– Всему свое время, сын-государь… Иногда торопиться надо потому, что от единого мига все зависит, а иногда поспешность совсем ни к чему… Всему-всему, родной, свое время приходит…

15. В Можайск к святыне

– Ну, Христос с вами! С Богом! Трогай… Поехали…

Мамка Аграфена и боярыни с дворовыми крестят длинный санный поезд правительницы Елены на богомолье в Можайск.

Откуда было знать Ивану, что уже давно, когда выяснилась неполноценность его брата, беспамятного, глухонемого Юрия, великой княгине настойчиво советовали обратиться за небесной помощью к Николе-Меченосцу, съездить на молебен в Можайск и «припасть» к Николе Можайскому Чудотворцу… А когда у великой княгини сдало сильно здоровье, тогда та решила, что в небесной помощи легендарного защитника Николы Можайского нуждаются одновременно мать и сын… Только защитит ли, спасет ли, как защищал и спасал многих?..

Ведь из всех икон Николая Чудотворца эта икона Никола особая, деревянная… В третий раз «припасть к Николе Можайскому» ехала Елена Глинская с сыном-государем и его несчастным братом Юрием.

На этот раз для свидания с Николой юный государь подготовлен, подкован, как говорится, на все четыре копыта… Он весь светился от радости, и радовал великую княгиню одновременно детской восторженностью и далеко не детской сосредоточенность и самоуглубленностью…

Солнышко только подымалось на востоке над белым облачком, позади санного поезда на запад, ранним зимним утром 23 января 1538 года…

Зимняя картинка снежной дороги радовала душу юного государя, сидящего рядом с матерью и братом. На душе Ивана было легко и спокойно Дорога снежной лентой вьется впереди. Свист санных полозьев и звон бубенчиков так хорошо вписывается в чудо зимнего утра, с его светом и тенями, запахами свежести и дороги, что на морозе приобретают особую летучесть. И юный государь волнуется, чувствуя в душе отрадное недетское беспокойство узнать что-то новое, вдохнуть глубже воздух тайны, желание сотворить нечто, что не дано никому…

Запахи дороги, окрестных деревень – дыма, дегтя, навоза, дров… С обоих сторон мелькают избы с соломенными кровлями, засыпанными снегом, резными тесовыми крылечками и маленькими окнами с резными ставнями… Иван знал, что день они проведут на государевом дворе в Можайске, где отец Василий Иванович принимал послов, приезжая на псовую охоту на зайцев. Там же будут ночевать с матушкой, чтобы на следующий день, 24 января выстоять торжественный молебен в знаменитом Никольском соборе Можайского кремля.

Иван ни о чем не забыл, где-то в середине дороги стал просить матушку продолжить рассказ о Макарии и иконе Николы:

– А как епископ сумел отстоять деревянную икону Николы Можайского, когда против нее в Пскове бунт подняли? Матушка, расскажи…

– Никуда не денешься… Был такой факт «народного и церковного неприятия» неканонических для православного христианства в деревянных иконах Николы Можайского в Псковских монастырях. В репликах с иконы Николы Можайского, что хранится в Никольской церкви, местные псковские резчики давали своим деревянным иконам собственный взгляд на Николу… – Великая княгиня мягко улыбнулась и внутренне усмехнулась. – Резчики вкладывая в изображения Николы свое понимание образа, то грозного, защитника крепостей, то карающего за прегрешение молящихся грешников, то милостивого и мудрого душки-старичка… Резали с натуры – с доброго крестьянского дедушки.

– Ну, и чего же здесь плохого? – удивился Иван. – Главное, что суть схвачена – меч в правой руке и град защищаемый в левой…

– Правильно… – похвалила сына мать. – Осталось только, чтобы икона в церкви встала на свое места… И чтобы потом икона – намоленная! – чудеса с душами верующих стала творить… Так?..

– Наверное… – неуверенно кивнул головой Иван.

– Только, когда вырезанные где-то и кем-то деревянные иконы Николы Можайского были привезены в Псков, псковские жители не захотели их принимать. Говорят, неприятие псковскими прихожанами деревянных скульптур Николы, похожих на «латинских болванов» папы римского, объяснялось враждебным отношением к иконе местного духовенства… Возможно, прошел слух о языческих корнях скульптуры Николы Можайского… Словом, налицо была смута в епархии Макария Новгородского, и все смотрели, как поведет себя епископ…

– И как он повел себя, матушка, чтобы покончить со смутой в Новгородской земле? Там ведь мой дядя Андрей Старицкий тоже смуту вздумал посеять… Не много ли смут там – церковная и государственная?

Великая княгиня посмотрела сыну в глаза и сказала:

– Хорошо, что ты все помнишь и ничего не забываешь… Большая резная икона Николы Можайского к тому времени уже была задолго до этого в Псковско-Печерском монастыре. Возможно, новые скульптуры Николы, из-за которых разгорелся сыр-бор и спор псковского и новгородского духовенства, была вырезана мастерами в Псковско-Печерском монастыре… Надо полагать, были великолепные резчики… Но кому-то деревянные иконы Николы нравились, а кто-то был категорически против того, чтобы украсить свои церкви. Наверное, спор белого духовенства с монахами – явление обычное и постоянное… Спор мог бы завершиться бунтом и изгнанием икон деревянных Николы…

– Но ведь не изгнали – правда?

– Сыр-бор и темные слухи вокруг иконы Николы Можайского, вызвавший «в людях молву великую и смятение» окончился тем, что скульптуры Николы – вместе с привезшими их монахами-старцами – были отправлены на смотрины в Новгород к владыке Макарию. И тут назло всем обличителям «болванов» владыка Макарий отнесся к привезенным деревянным скульптурам весьма доброжелательно и уважительно положительно. Отпел молебен владыка, помолился деревянному образу Николы вместе с его защитниками и обличителями. Отпев молебен, проводил священников до судна и велел все иконы поставить в псковских церквях, ибо нужны они для православных молитв, поскольку чудотворны… Одним движением нахмуренных бровей епископ Макарий мог разрешить спор псковитян в пользу белого духовенства Пскова, не принимавшего нетрадиционный «болванный» языческий образ святителя Николая. И скоро после ряда чудес Николы Можайского на псковской земле возникла всенародное признание деревянного Николы Чудотворца.

Иван некоторое время молчал, любуясь заснеженным лесов вдоль санной дороги. Потом все же неутоленное любопытство взяло вверх и он вновь потревожил великую княгиню вопросом:

– Матушка, а почему спор вокруг деревянной статуи Николы возник во Пскове, а не в Великом Новгороде?

– В Пскове не забыли еще тех лет, когда город отказывался присягнуть великому князю Василию, потому что до этого присягнул мятежный город великому князю Дмитрию, династическому сопернику твоего отца… Потом победили сторонники твоего отца – и все вроде бы утряслось… Только старое династическое соперничество, возможно, было перенесено на религиозную почву… Кто-то в Пскове мог считать, что деревянная икона Николы Можайского напомнит им больше о царевиче Дмитрии, у которого отец и бабка – прямые потомки Можайских князей через княгиню Анастасию Можайскую, жену Великого князя Тверского Бориса Александровича… К тому же псковитяне знали, что епископ Макарий Новгородский до этого три года отслужил игуменом Лужецкого Можайского монастыря, – вот, и его захотели прощупать в сомнениях насчет «болвана» Николы, напоминающего об опальном царевиче Дмитрии… Вот и все псковское смятение сошло на нет после веского решения Макария взять под защиту неканоническую икону Николы Можайского… А в Новгороде давно – уже несколько веков до псковских споров-раздоров – почитали Николу Можайского, в честь него церкви славили и былины создавали… Возникшие в Новгороде былины и сказы о Николе Можайском сразу после Крещения Руси по всей земле распространились… Вспомни, как я сказывала тебе былину о новгородском купце Садко…

– Помню матушка, помню… Как заснул во время мира шумного с плясками подводными у царя морского купец новгородский Садко, а к нему во сне явился святитель Николай и повелел прекратить пир, ибо буря от него корабли топит и жизни людские уносит… Это я помню…

– А позабыл, Иван, что за погубленные человеческие жизни на море во время пира царя морского в честь купца святитель Николай дал Садко наказ строгий – построить в Новгороде собор Николе Можайскому… Садко, пообещав святителю Николаю, так и сделал: «Садко Божий храм соорудил во имя Миколы Можайского, кресты, маковцы золотом золотил…»

– Я-то, матушка думал раньше, что все церкви, которые и Садко, и другие купцы воздвигали, святителя Николая Мирликийского славили… Теперь у меня есть представление и о иконе святого чудотворца в ипостаси Николы Можайского… Правильно ты меня, матушка, всегда наставляла: век живи – век учись! Теперь я по иному перечитаю былины о богатыре Илье Муромце, тоже связанные с иконой Николы Можайского… Я же помню, как ты нам их читала, только теперь заново все перечитаю, когда глаза на Николу Чудотворца в ипостаси Можайского заново открылись…

– Ах, ты чудо мое, ласковое и нежное, умница моя… – великая княгиня обняла сына и вздохнула. – Конечно, для тебя старалась, рассказывая… А о Николе Можайском подробно не говорила, когда в Можайск на молебны ездили – думала, еще маленький, вот подрастет… А теперь вижу, не по дням, а по часам взрослеет и умнеет мой сынок ненаглядный, кровинушка моя, сиротинушка… Скоро станешь большим и сильным, как Илья Муромец – и любому соловья-разбойника в полон возьмешь, а если надо, то и голову открутишь, когда тот люд честной на дорогах грабить будет, против воли государевой идти… Верно?..

– Верно, матушка… Я буду стараться править так, чтобы честным людям весело жилось, а разбойникам худо на Руси…

– Илья-Муромец недаром сиднем тридцать три года сиднем на печи сидел в Муроме, силы накапливал для подвигов… Когда силы накопил, то слез с печи, поехал в Киев на службу богатырскую к великому князю Владимиру Святому – Красное Солнышко… В Киев-то ему надо было ехать через перекрестье двух главных стратегических дорог близ Можайска… Когда-то по древнему преданью через это перекрестье по дороге с юга на север – из Киева в Новгород – с апостольской проповедью прошел ученик Христа, святой Андрей Первозванный… А ко времени великого князя Владимира и богатыря Илью Муромца заросла эта дорога непроходимыми чащами, стала непроезжей для купцов, и в кустах прятались разбойники, что свистели по-соловьиному… Вот и расчистил от кустов и разбойников дорогу Илья Муромца, к тому же главного свистуна Соловья-разбойника полонил…. Может, не стал брать на душу грех убийства богатырь, откупился от него золотой добычей былинный Соловей-разбойник – кто знает?

– А что дальше случилось с золотой и жемчужной добычей Соловья-разбойника, которую взял у него Илья Муромец? Ты ведь не все мне досказала тогда, матушка… Конюший Овчина прервал твой рассказ на самом интересном месте… Принес донесение срочное из Тавриды от хана – и ты опечалилась… Уже не до былин стало, не до подвигов богатырских лихого Ильи Муромца… И что же потом случилось с Ильей в Киеве?

– А вот что случилось, сынок… Победив и полонив Соловья-разбойника, взял у того богатырь «казну золотую несчетную», добытую трудом неправедным, разбоем и душегубством. Насыпал три полные миасы жемчуга, золота и серебра и повез в Стольный Киев князя Владимира. И на радость православного люда решил в древней столице Руси возвести три церкви, причем одну возвел в честь Николы Можайского – доброго гения перекрестья стратегических русских дорог… Вот как об этом подвиге богатыря в те достославные времена поется в старинной русской былине: «Приезжает да Илья Муромец в Киев-град, и хочет строить здесь три церкви соборные: первую церковь Спасу Свет Милостивому, другую церковь Николе Можайскому, а третью церковь Георгию Храброму…»

– А Можайск, через который прошел Илья Муромец, стоял прямо на перекрестье двух дорог, матушка?

– Тогда поселенье у перекрестья торговых стратегических дорог, с севера на юг, и с запада на восток называлось по другому… Кто-то называл это место Голяд по месту обитания племени голядь, кто Гелоном, сожженном Дарием… Возможно, языческое божество Меченосца – Защитника Града гелоны-голяди перенесли из Глинска в Можайские земли… Есть темные древние предания, что племя гелонов есть ни что иное как литовское племя голядь… – Великая княгиня улыбнулась. – Совсем мать сына-государя запутала темными русскими и литовскими преданиями… Как не запутать, когда до сих пор до конца не ясно: как это деревянный Никола Можайский, о котором знали еще в Киеве при Владимире Святом во времена Крещения Руси и Новгороде времен купца Садко, оказался святыней города Можайска, название которого появилось в летописях во времена Смоленского князя Федора и первого Московского князя Даниила…

Они снова надолго замолчали. Иван был поражен: умная образованная матушка честно призналась юному сыну-государю, что не знает многого о Можайске и его главной святыне – а ему-то казалось, знает все лучше всех на свете. Иван боялся к тому же потревожить матушку, которая вздремнула в дальней зимней дороге. А как хотелось ему продолжить такой интересный разговор…

Только незадолго до въезда в Можайск матушка открыла глаза и с улыбкой заметила: