Текст книги "Мать и сын, и временщики"

И во всех своих муках уязвленного тщеславия и честолюбия пекущийся о славе своего древнего княжеского рода Шуйских-Рюриковичей князь Иван винил не только Ивана Бельского, которого он не смог раньше изничтожить в темнице на Белом Озере, но и владыку Иоасафа, которого он своими собственными руками возвел на митрополичье. А тот возьми переметнись к старым врагам Шуйских – Бельским, оказавшись к тому же скрытым нестяжателем, сторонником «жидовствующего» Максима Грека… Ой, как хотелось посчитаться Ивану Шуйскому со строптивым владыкой, вошедшего в союз с Бельскими, да вынашивающего планы венчать на царство малолетнего Ивана, похерив «опекунство и старых опекунов», воспользовавшись стечением обстоятельств – задвижкой его во Владимир, да бескровной победой над неверными.

«Ведь если удастся Иоасафу с Иваном Бельским короновать малолетнего Ивана, то, почитай со всеми Шуйскими, со всеми многочисленными сторонниками его боярской партии покончено будет… Выдавят нас со всех значимых мест, отодвинут, задвинут к черту на куличики и будут править по своим правилам и законам нестяжателей, а нас в пыль потихонечку сотрут – и крякнуть не успеешь… Пора управу найти на Бельских, в первую очередь, уничтожить князя Ивана, брата Дмитрия изолировать от него, и еще – разделаться с митрополитом двуличным, сладкоголосым на обещания быть с Шуйскими, да переметчиком, на самом деле…» – думал уязвленный князь Иван Васильевич и терзался, терзался.

Хотелось ему, ой, как хотелось сбить спесь с Ивана Бельского, его главного обидчика, и с «карманного» митрополита, вздумавших короновать малолетнего Ивана, которого не им, а Шуйским в первую очередь сына покойный государь Василий поручил. Царя с престола уже не сведешь, тем более такого, который опирается не на твою боярскую партию и не на твоего митрополита…

Казалось не было никакого благовидного предлога, чтобы устраивать Ивану Шуйскому заговор против главы Думы Ивана Бельского и владыки Иоасафа. Нельзя было им поставить в укор возникшую дружбу, всегда ведь сподвижники Шуйского могли задаться вопросами: «Ну, и что? Иван Шуйский поставил Иоасафа на митрополичье – не век же Иоасафу Шуйскому за это кланяться? Владыка и так благое дело для государства сделал вместе с Бельскими. Помог дух русского войска поднять, молясь с государем Иваном перед иконой Владимирской Богоматери и содействуя посылке «государевой грамоты» задиристым воеводам, чтобы под началом братьев Бельских, главного воеводы и правителя, пошли с Богом на татар и турков – за государя и Отечество православное… Неужто можно идти войной на митрополита и главу Думы, опалу на них возводить только за их дружбу и усердную любовь к Отечеству?..»

А Иван Шуйский тщился доказать сподвижникам по заговору, что глава Думы и митрополит и раньше были повязаны одной веревочкой нестяжательской идеи. А через лукавую победу Бельских на окских бродах над татарами митрополит готов показать свое истинное лицо – венчать на царство шапкой Мономаха юнца Ивана и утвердить первенство правителя и его партии, а всех других знаменитых бояр и князей, даже участвующих в победе на Оке потихоньку задвинуть. С глаз долой, из сердца вон и Бельского и царя-государя, обязанного всем только правителю и митрополиту. Раздувал такими подозрениями и обвинениями недовольство многих знаменитых русских бояр и князей, склоняя на свою сторону «обиженного опекуна», единственного из оставшихся в живых, поставленных на это дело еще государем Василием Ивановичем.

Поздней осенью того же 1541 года Иван Шуйский стал собирать у себя во Владимире главных заговорщиков, чтобы определиться, наконец, в последовательности действий и сроках выступления против Ивана Бельского и владыки. Много приезжало в ту пору к Шуйскому, любуясь владимирскими полями со щетиной сжатой ржи, лугами с сильно поднявшейся отавой в обрамлении лесов с темными пятнами хвои остатками вялой желто-красной листвы, непобитой еще дождями.

Вряд ли заговорщики могли сказать о радушии и теплом приеме во владимирском воеводском доме хозяина, главного заговорщика. Скуповат, прижимист был жилистый, крепко сбитый, широкоплечий старик Иван Шуйский. Медами стоялыми и прочим горячительным не поил, шутил: «Развести может, а еще хуже языки развязать перед посторонними». Когда кто-то из заговорщиков намекал, что закусить бы не прочь получше, мол, пустому желудку с дороги кое-что съестное требуется, князь Иван удивленно пожимал плечами и говорил: «А чего сильно закусывать, коли не выпили как следует… Вот правителя загоним «за кудыкины горки», откуда не возвращаются, тогда и выпьем и закусим во дворце по человечески…»

Чаще всего к Шуйскому приезжали, вошедшие в ядро заговора знатные бояре и князья Михаил и Иван Кубенские, Дмитрий Палецкий, казначей Третьяков. Именно они склонили к участию в заговоре многих дворян и детей боярских во многих русских землях, от Москвы до Новгорода. Беседуя подолгу с заговорщиками, снова и снова удивлялся человеческой природе Иван Шуйский. Его тщеславие и честолюбие было тщеславием и честолюбием воеводы, воина, которого лишили заслуженной победы в схватке с врагами. А у своих сподвижников по заговору Шуйский с внутренним презрением наблюдал только мелкие тщеславные и честолюбивые чувства, заставляющие ради «теплого места под солнцем» выделиться из среды подобных – внешним отличием, чином, положением, который способен дать успех заговора.

Когда Иван Шуйский стал туманно рассуждать о высших интересах Отечества, которые несовместимы с политикой Бельских, надумавших с митрополитом венчать на царство юнца несмышленого, чтобы править его именем и довести страну до ручки, князь Палецкий брякнул ему прямо в глаза:

– Все, князь Иван, пекутся об Отечестве на словах, только через близость к престолу стремятся побольше благ и богатств поиметь… Бельских послушаешь, так он только и делает каждый день – свое сердце кладет на алтарь Отечества… Скажи честно, князь Иван – заело, что не ты с Иоасафом, а Иван Бельский с владыкой хочет возвести на царство государя раньше времени положенного…

– Правильно говоришь, князь Дмитрий заело… Но заело больше всего, что, как ты заметил, раньше времени, за четыре с лишним года до совершеннолетия Ивана короновать собираются… А это уже Иван Бельский заспешил, засуетился, под себя грести стал…

– А может, и не собираются Бельские Ивана-государя короновать? – спросил простодушный Михайло Кубенский.

Шуйский ощерился:

– А если не будут Бельские короновать Ивана еще год-другой, ты что, князь Михайло, из заговорщиков выходишь?

Тот смутился, густо-густо покраснел и, озираясь то на брата Ивана, то на Шуйского, пробормотал:

– Честно говоря, я считал, что именно в этом заключается главное преступление Ивана Бельского – задолго до совершеннолетия государя возвести его на престол… Так?

– Так, так… – возвысил голос Иван Шуйский. – Только это причина, хоть и основная, но не единственная… С митрополитом бесхребетным Бельский Иван все старое боярство и дворянство к ногтю своему придвинет и прижмет – мало не покажется… Нестяжатели философствовать горазды, а земельку-то боярам и дворянам не отдают, хот монастыри податями обижают…

– Ну, а чем, ты, князь Иван Васильевич, дворян из своей партии заговорщиков порадуешь в случае твоего успеха… – обратился к Шуйскому Иван Кубенский. – Вот, считай, заточил ты Бельского Ивана, митрополита свел с престола – что дальше?..

– Эка, как ты закрутил лихо… – задумчиво огладил бороду Иван Шуйский. – Вынь да положь заговорщикам-дворянам и боярским детям землю…

– А ты как думал, князь Иван Васильевич… – не слишком деликатно заметил казначей Третьяков. – …Надо помнить и награждать тех, кому ты обязан победой…

– Вот как… – нахмурился Шуйский.

– А ты как думал, князь… – продолжил казначей. – Если бы Иван Бельский после своей победы на Оке роздал бы всю землю своим воеводам и дворянам, которые в его войске стояли напротив татар и турок на том берегу, тогда бы и нашего заговора бы не было в помине… С раздачей земли у Бельского вышла небольшая заминка – вот в чем его скорая погибель… Разве я не прав, князь Иван Васильевич?..

– Земли много раздам своим сподвижникам… – басом пророкотал Шуйский. – Только монастыри не обижу… А насчет победы Ивана и Дмитрия Бельского так скажу – все это Семен Бельский подстроил… – Зло хохотнул. – …Татарский и турецкий путеводитель… В сговор с братьями вступил… Слукавил… Победу на блюдечке лукаво Бельским преподнес – нате, Русью володейте…

– Дмитрия Бельского, главного воеводу, тоже вместе с братом Иваном заключим? – деловито спросил Палецкий.

– Дмитрия Бельского трогать не будем… – коротко сказал Шуйский. – Он моему покойному брату Василию поклялся, когда его брак устраивал, что отдаст своего сына Ивана за дочку моего брата и супруги его Марии… Ясно?..

Палецкий кивнул головой.

Михайло Кубенский спросил Шуйского:

– Неужели ничего хорошего нет в том, что наше русское войско отбило бескровно нашествие татар и турок, только потому, что на их стороне был предводителем и путеводителем беглый боярин Семен Бельский?

– Хм-Хм… Почему же? – хмыкнул в броду Шуйский. – Беглецу Бельскому Семену Русь теперь целый век, а то и полтора будет обязана, что султан на русские земли своих османов не пошлет…

– А крымский хан? – спросил казначей.

– Этого хана Саип-Гирея либо детки, вроде вероломного Иминя, сожрут за позор, либо султан нового Гирея-вассала подыщет… – буркнул Шуйский. – С Крымом еще наши дети и внуки, и правнуки навоюются… Здесь не за что Семена Бельского благодарить… Вот, что я скажу… Надо подумать, как быть с Иоасафом… Красиво бы его свести с митрополии надобно…

– Это как? – откликнулось сразу несколько голосов.

– А так, чтобы с треском… С позором… Главное, чтобы все поняли – по заслугам строптивому, вероломному митрополиту, легко предающему своего покровителя… Ведь он меня, который его возвел на престол, подвел, отрекся от меня, моей поддержки… Чего-нибудь такое-эдакое надо придумать, чтобы в народе пошло: так ему и надо за строптивость, вероломство…

– А за недоверчивость излишнюю можно наказать? – спросил Кубенский.

– Можно и за недоверчивость свести с престола владыку… – поощрил того Шуйский. – Только что ты имеешь ввиду?

Князь Михайло Кубенский прокашлял горло и, обведя всех пристальным взором, начал свой рассказ:

– Всем известно, что победа войска Бельского и Курицына на окских бродах в народе объясняется Небесным Заступничеством Пречистой Богородицы, поскольку юный государь и Иоасаф молились чудотворному образу Владимирскому в Успенском соборе… А Иоасаф раз обидел одного святого угодника… Вот это ему и аукнется при его низведении с митрополичья за недоверчивость к чуду… К чудотворным нетленным мощам одного благоверного смоленского князя, святого, одним словом…

– Не крути кобыле хвост… – поморщился недовольно Шуйский. – …Говори яснее и толком, с расстановкой.

– И расскажу… – обидчиво шмыгнул носом князь Михайло. – Об этом я услыхал от ростовского князя Николая… Год назад преподобный старец, игумен Даниил Переяславльский, основатель Свято-Троицкой обители в Переяславле, будучи в Москве, обратился с просьбой к митрополиту Иоасафу о выделении средств на ремонт обветшавших церквей города, Никольской и Иоанна Предтечи. Преподобный рассказал митрополиту о том, что у ворот Никольской церкви находится захоронение князя Андрея, пришедшего некогда из Смоленск и просил дозволения освидетельствовать мощи князя. Митрополит дал «добро», из казны были выделены средства на оправку обветшавших храмов. Кроме этого митрополит разрешили преподобному Даниилу раскопать могилу князя Андрея Смоленского и освидетельствовать мощи.

– Ну, и что дальше?.. – равнодушным голосом спросил Шуйский. – Какое отношение это имеет к низведению Иоасафа.

– Не торопись, князь Иван Васильевич… – ответил с лукавой улыбочкой Михайло Кубенский. – Сейчас услышишь… После молебна Даниила был разобран надгробный памятник, была раскопана могила… Когда открыли гроб князя Андрея, обнаружили, что тело того, обернутое берестой, оказалось целым и невредимым. Более того, мощи оказались нетленными и излучали тонкое удивительное благоухание, волосы князя были русые и долгие… Дальше начинается самое интересное… Увидев такие мощи князя Андрея, преподобный Даниил послал донесение митрополиту. Ошибки быть не могло: князь Андрей был святым по факту обретения его нетленных мощей. Но никто ничего или почти ничего не знал о жизни и судьбе князя Андрея… Знали только, что добрый он был пономарь некогда в Никольской церкви был, а его нагие кости исцеление больным дают… Даниил умолял митрополита признать князя Андрея святым… Только слишком недоверчивым оказался митрополит Иоасаф…

– Вот это уже горячо… – встрепенулся Шуйский. – Ну, ну, что дальше, князь Михайло? Неужто не сведем недоверчивого митрополита-изменника? Мой брат Василий изменников на Смоленской крепости вешал десятками… А здесь снова Смоленский святой и изменник-митрополит… Как такого не свести… Брат Василий повесил бы такого за измену, подвернись он под руку, этот Иоасаф-митрополит… Продолжай, Михайло… Я уже кое-чего придумал… Вижу, куда ты клонишь…

– А я пока не вижу…

– И я тоже…

– И я…

Князь Михаил вытер пот со лба после обильного чаепития и продолжил свое повествование:

– Иоасаф велел ехать в Переславль архимандрита Чудова монастыря Иону и протопопа Успенского собора Гурия. Недоверчивый, сомневавшийся митрополит переложил дело по освидетельствованию мощей на усмотрение двух этих церковных иерархов рангом ниже, умыв руки. А Гурий и Иона рады стараться, чтобы выслужиться перед недоверчивым митрополитом, заранее зная его мнение, они посчитали недостаточно ясными предоставленные свидетельства о святости мощей и самого князя Андрея и отказались прославлять угодника Божия Андрея церковным празднованием.

– А что Даниил?

– А преподобный Даниил, не будь дураком, возьми да прокляни всех троих, и Иону, и Гурия, и Иоасафа, в сердцах, пообещал каждому из них, что за неверие в истинную святость угодника Божия Андрея постигнут их великие земные скорби и ненастья. И что бы вы думаете?.. Через удивительно короткий срок Иону настигают разные стремительные болезни и несчастья… Он и сейчас при смерти, то же происходит с Гурием, к тому же у того скоропалительно умирает любимый сын…

– Вот и настало время исполнения проклятия для изменника-владыки Иоасафа… – мстительно прорычал Иван Шуйский?..

Заговорщики с тихим ужасом глядели на владимирского воеводу и прикидывали всяк по своему жалкую участь владыки, зная, что страшный в злобе и мести князь Иван Шуйский шутить не намерен. Но любопытство пересиливало страх. У всех заговорщиков висел на кончике языка вопрос – за что же невзлюбил владыку Иван Васильевич?.. Да уж больно жутковато спрашивать гневливого и мстительного князя. Но после затянувшегося молчания князь Дмитрий Палецкий все ж не выдержал и робко, заикаясь, подал вопрошающий глас:

– Чем же досадил тебе, князь Иван, владыка?..

– Да, князь, чем досадил, что ты на него взъелся? – чирикнул испуганным нахохлившимся воробышком казначей Третьяков.

Шуйский поморщился, как от зубной боли, но ловчить и изворачиваться не стал. Сказал с какой-то накипевшей давно внутренней злостью:

– Скажу вам… Как братьям скажу… Только, чур, языки не развязывать, где ненадобно…

– Могила… – раздалось одновременно несколько голосов заговорщиков.

– Когда-то… Уже после смерти государя Василия, но еще при жизни правительницы Елены повязал нас с братом Василием Иоасаф одним клятвенным словом… Иоасаф тогда еще Троицким игуменом был… Говорил, что выполняет поручение митрополита Даниила и чуть ли не всех епископов… Догадывались святые отцы, что скоро любовнику Елены Глинской, конюшему Овчине – крышка, только не знали когда?.. А Елена вроде как надавила на митрополита Даниила с Иоасафом, чтобы те взяли клятвенное слово с вождей боярских партий не покушаться на жизнь ее сына-государя… – Шуйский рубанул рукой воздух. – А кому была нужна жизнь его, малолетки беспомощного?.. Власть нужна была нам с братом Василием при малютке… Одним словом, дали клятвенное слово Иоасафу беречь жизнь малютки-престолонаследника – пуще некуда… И тут же правительница умирает… – Шуйский перекрестился и сказал. – Иногда мне мерещится, что неспроста Иоасаф с нас с братом взял клятвенное слово, душу повязал крестоцелованием… Знаете почему?.. Сразу же Елена умерла, подозрительно быстро… Ее даже митрополит Даниил отпевать отказался, какого-то служку третьестепенного для отпевания тела прислали… Сдается, что не естественная смерть Еленина была, а насильственная… А последнее насилие над собой сама покойница, царствие ей Небесной, несчастной печальнице… Не любили мы ее с братом при ее жизни, а по смерти воздали должное ее материнской любви к малютке-государю… Иоасаф, втянув нас с братом в такое темное дело, должен был бы мне в рот глядеть, ноги целовать, раз я его на место лукавца великого Даниила поставил… А он, словно позабыл, как умолял нас с братом крест целовать ради блага Отечества по тайной просьбе Елениной… Позабыл и милость мою, как я его, безвестного игумена на митрополичье возвел… Так он с Бельскими снюхался, победу лукавую на окских бродах выпестовал – наверняка, участвовал в сговоре братьев Бельских, Семена на ханской стороне, а Дмитрия и Ивана – на нашем береге… С его, Иоасафа, подачи меня первого боярина и князя Руси задвинули в захудалый Владимир – то ли готовиться к походу на Казань, то ли ждать набега вероломных казанцев… Вот и дождался, старый воевода: надули и славу победы отняли… Себе присвоили победу только для того, чтобы на победной высокой волне возвести Ивана на престол на четыре года раньше срока, как его батюшка Василий завещал… И Иоасаф-изменник тут как тут… Дальше вы сами знаете, что будет после того, как венчает на царство Ивана шапкой Мономаха Иоасаф вероломный… Шуйских со сторонниками новый временщик Иван Бельский – благодаря тому же Иоасафу – на мелкие куски порвут, а другие партии боярские и рвать не будут, дунут, плюнут – и клочки разметаются по всей Руси… Ну, ясно все теперь с Иоасафом – чего он, изменник, заслуживает?.. Не нужна мне его жизнь… Сведу с митрополии – и баста… Был бы жив брат Василий, так на крепостной стене вздернул бы за измену – как смоленских бояр, вероломных да переметчивых… Или не все ясно с Иоасафом?..

– …Куда уж ясней…

– …Да, уж…

– …Ясно, ясно…

Шуйский поскреб затылок и сказал с бесноватым огоньком в глазах:

– Вот вам все ясно с Иоасафом, а мне не все… Надо, чтобы он сам понял, что сводят с престола за дело, за нарушение Божьих законов… Нельзя быть слишком недоверчивым и упрямым в отрицании Благодати Божьей: святые мощи исцеляют людей, а владыка уперся – и ни в какую… За отрицание Благости Божьей надо гнать в шею с престола владыку, а не за то, что в грызню боярских партий вмешался… Как хитро я придумал?.. Будете в морду бить митрополита и по двору гонять с криком: «Святых Угодников не чтишь, а в митрополиты поперся – тщеславья ради!» Вот тут и пригодится этот случай с мощами святого угодника, князя Смоленского… Между прочим, откуда узнали, что почивший безвестный звонарь Никольской церкви княжеского происхождения, к тому же из Смоленска?..

– Дело известное и весьма любопытное… – откликнулся князь Кубенский. – Никто не знает точно ни года рождения, ни года смерти святого угодника, благоверного князя Андрея. Пришел он невесть когда в церковь святого Николая, что находится у самого входа в Переславль… Известно по темным преданиям, что смерть святого Андрея случились примерно после победы на Куликовом поле князя Дмитрия Донского… Зато число кончины святого Андрея Смоленского известно точно – 27-е октября.

– Хоронили простого пономаря… – еле слышно буркнул Иван Шуйский, а обернулось дело святостью… Исцелением больных и страждущих – откуда это?..

Только Михайло Кубенский повернул голову на бурчанье вечно чем-то недовольного владимирского воеводы и прибавил металла в голосе:

– …А вот откуда… Одна чудесная находка обнаружилось в Переславле сразу же после кончины Андрея: оказалось, что у простого безвестного пономаря были наследственный драгоценный княжеский перстень и тяжелая золотая цепь с запиской, где были слова: «Аз есьм Андрей, един от смоленских князей… Зависти ради и крамолы от братьев моих, оставив княжение мое и дом…»

– Вот теперь мне все ясно… – так же буркнул себе под нос Иван Шуйский.

– Что ясно-то?.. – посыпались вопросы.

– Что истинный это Святой Угодник – благоверный князь Андрей… – Сказал, как отрезал Шуйский.

Не стал глава заговора распространяться, что узнал в князе Андрее племянника такого же святого князя Смоленского и Ярославского Федора, недавно канонизированного русской православной церковью, во времена присоединения Ярославского удельного княжества к Москве Ивана Великого. Только подумал: «Бучу тогда на смоленском столе затеяли одни племянники князя Федора, согнали дядю со стола, и только один племянник его любимый, Андрей Вяземский поддержал дядю несчастного, после смерти дяди побил двоюродных братьев в битве кровавой… И чтобы никому не досаждать, не маячить перед глазами страшным укором удалился этот князь Андрей в Переславль Залесский – выходит, так… Стал простым служкой князь… Да смерть его святым сделала – кости нагие души и тела верующих исцелять стали… Разве это не счастье истинной святой и праведной жизни?… А что от тебя, князь Иван Шуйский останется?.. Одно, глядишь, благое дело, что не тронул малолетнего государя Ивана, да лукавцев Бельских с Иоасафом наказал, да достойного из достойнейших святых отцов на митрополичье возвел в помощь государю Иванку… Макария Новгородского… Впрочем, сам Макарий еще не знает об этом своем истинном предназначении – стать одним из самых великих русских митрополитов в истории святой Руст… Эх-ма, жизнь-копейка, а судьба индейка… Макария-митрополита прославят, а тебя, Иван Шуйский забудут – и правильно сделают… Всего-то на всего – лукавцев на чистую воду вывел и двух лукавых митрополитов свел, а третьего – ради царя-государя – поставил…»