Текст книги "Мать и сын, и временщики"

25. Слабость временщиков и сила татарская

Юный Иван при всех своих унижениях догадывался, что жестокий корыстолюбивый временщик Иван Шуйский, самовольно воцарившийся по разумению государя в Москве, не сможет долго удерживать бразды правления, поскольку расписался в полной беспомощности самодержца во внешних делах, не сказывая в делах обеспечения безопасности Руси ни ума государственного, ни твердой воли. Сильный насчет казнокрадства и «кормлений» своих присных властитель-временщик оказался слабаком перед растущей внешней угрозой, перед грозной силой татарской Казани и Крыма… К бедствию корыстных мздолюбцев-временщиков, их неправосудию и внутреннему насилию и непокою присоединились участившиеся в правление временщиков опустошительные набеги казанских и крымских разбойников, не боящихся никакой жалкой острастки.

Как писали современники, во времена правления слабого и жестокого временщика Ивана Шуйского весь русский народ стал жертвой и посмешищем обнаглевших неверных Казани и Крыма: «Хан крымский давал Руси свои законы, хан казанский обманывал и грабил русских».

Крымский хан Саип-Гирей, задержав московского великокняжеского чиновника, посланного по делам к господарю молдавскому, писал юному государю Ивану:

«…Я сделал то, что вы несколько раз делали. Отец и мать твоя, не разумея государственных уставов, ловили, злодейски убивали моих послов на пути в Казань; я также имею право мешать твоему сообщению с моим недругом молдавским. Ты хочешь от меня приязни – для чего же изъясняешься грубо? Знаешь ли, что у меня более ста тысяч воинов? Если каждый из них пленит хотя одного русского, сколько тебе убытка, а мне прибыли? Не таюсь, ибо чувствую силу свою; все объявляю наперед, ибо сделаю, что говорю. Где желаешь видеться со мною? В Москве или на берегах Оки? Знай, что буду к тебе не один, но с великим султаном, который покорил вселенную от Востока до Запада. Укажу ему путь к твоей столице. Злобствуй, как хочешь, а в моей земле ты не будешь…»

Юному государю принес это письмо жалкий с трясущимися руками правитель Иван Шуйский и с порога жалостливо простонал:

– Хан крымский походом грозит… Мол, дорогу на Москву знает и приведет сюда непобедимого турецкого султана с войском сто или двести-триста тысяч…

Пока Иван спокойно вчитывался в письмо, Шуйский с всклоченной бородой, бегал по палате, заламывая руки и голося:

– Это же конец… Что я могу противопоставить такой силе…

Наконец, Иван не вытерпел и спросил осторожно опекуна:

– Саип-Гирей пишет, что у него больше ста тысяч воинов, но ни словом не обмолвился о трехстах тысяч…

Шуйский сквозь зубы цыкнул:

– Достаточно того, что хан написал – будет здесь не один, но с великим султаном, который покорил всю вселенную от Востока до Запада… Это может обернуться и в триста тысяч и больше…

– Так и впрямь война? – спросил Иван.

– Ох, и впрямь… – охнул Шуйский. – Рука не подымается… Да и что писать хану?.. Молить о пощаде?..

Иван, несмотря на неопытность во многих делах государственных, еще от покойной матушки знал, что не только дед Иван Великий, отец Василий, но и сама правительница Елена, удовлетворяя подачками и знатными дарами корыстолюбие ханов, изъявляли более чем благородную гордость государей в переписке с ханами и не малодушничали униженно – молить о пощаде.

– Зачем молить-то о пощаде? – хмуро спросил Иван.

– Ну, не молить, а просить договор соблюсти… Откуда средства собирать для хана-то?.. Казна и так пуста?..

«Твоими усилиями, казнокрад, – мстительно подумал Иван, – твоими происками и партии Шуйских», но сказал, как можно спокойней:

– Раз хан написал письмо мне, я хочу прочитать ответное послание, прежде чем оно будет отправлено в Крым…

– Ишь ты… – буркнул Шуйский. – Может, я и отвечать не надумаю…

Он сидел, развалившись на лавке, опершись на отцовскую постель, и зло щерился на юного государя.

– Надо ответить…

– Без тебя, Иван, знаю, что надо… Только вот как? – досадливо сплюнул себе под ноги правитель, недовольный тем, что сдуру и перепугу забежал на миг к царю-малолетке.

Шуйский морщился от каких-то своих мрачных мыслей, но ничего не говорил вслух. Топор немоты повис над потолком палаты…

– Стервец хан крымский… – разрядил молчание Шуйский. – Да и казанский хан не промах… Чует давление на нас своего соплеменника… Так что он придумал?.. Уверяя нас в своем безгрешном миролюбии, хочет, чтобы мы ежегодно присылали ему богатые дары в знак его уважения… Для московского спокойствия… – Заключил первый боярин, шумно встал со скамьи, плюнул под ноги и хлопнул в бешенстве дверью.

Иван с ненавистью ко всем боярским временщикам подумал, что бездарное владычество партии Шуйских, что при властителе Немом, что при казнокраде Иване Василевиче, ознаменовалось слабостью и позорным малодушием внешней московской политике. Юный Иван словно предугадывал, что слабый в политике и военном деле временщик, но сильный казнокрад Иван Шуйский не посмеет от имени государя ответствовать хану Саип-Гирею на его наглые угрозы, пойдет на попятную, выслав в Тавриду своего посла. Покупать в который раз союз вероломного крымского хана… На месяц-другой, даже не на год-второй…

Действительно, после тяжких раздумий, Иван Шуйский спешно отправил в Тавриду знатного московского посла с большими дарами хану, покупая на какое-то время союз с вероломным Саип-Гиреем обязательством не воевать Москвы вместе с казанцами…

«Долго такие унижения терпеть было невозможно… Мздоимцы Шуйские доведут Отечество до ручки…» – думал юный государь, слушая рассказы очевидцев набегов Казанцев на русские земли. Временщик Шуйский не хлопотал о защите от казанцев, и в то же время не высылал своих уполномоченных с дарами казанскому хану. Вот и пошли казанцы злодействовать в землях Нижнего Новгорода, Балахны, Мещеры, Горохоаца, Костромы, Кинешмы, Галича, Вологды, Вятки…

Являлись озлобленные мстительные казанские татары во многие русские земли воинственными толпами и безнаказанно жгли, убивали, пленяли местных жителей сотнями и тысячами… А слабые до острастки и отпора временщики-казнокрады «кормлением» больше занимались, чем защитой народов своего Отечества…

Рассказывали юному государю очевицы-погорельцы не по слуху, а по виденному и пережитому о том, что войдет в русские летописи тех смутных лет о бедствиях земли Русской, сравнимых с Батыевым нашествием:

«Батый протек молниею Русскую землю: казанцы же не выходили из ее пределов и лили кровь христиан, как воду. Беззащитные укрывались в лесах и пещерах; места бывших селений заросли диким кустарником. Обратив монастыри в пепел, неверные жили и спали в церквах, пили из святых сосудов, обдирали иконы для украшений жен своих усерязями и монистами, сыпали горящие уголья в сапоги иноками заставляли их плясать; оскверняли юных монахинь… Кого не брали в плен, тем выкалывали глаза, обрезывали уши, нос; отсекали руки, ноги и – что всего ужаснее – при водили многих в веру свою, а сии несчастные сами гнали христиан, как лютые враги…»

Иван видел, что, преуспев в делах казнокрадства и «кормления» своих присных из правящей партии, временщик Иван Шуйский не обладает ни авторитетом, ни военным опытом своего старшего брата, Василия Немого. Ждал только, когда это увидит Дума и будет готова пойти на столкновение с последним опекуном своим. «Вряд ли в столкновении между последним из опекунов Ивана, правящим государством именем государя, и боярской Думой, Ивану Шуйскому удастся взять верх… – думал Иван. – В конце концов, не всех же бояр и воевод Москвы могут ввести в трепет владимирские полки временщика…»

Иван вспомнил о противостоянии партий Шуйских и Бельских. В числе первых жертв властолюбия Шуйских знаменитее в воинском деле, талантливее, умнее всех был Иван Бельский, попросивший с братом у него, еще малютки, в обход Шуйских повышение по службе двоим своим друзьям, одному боярство, а другому окольничество. И тут же произошел решительный разрыв между партиями Шуйских и Бельских, на стороне которых был сам митрополит Даниил. Шуйские не посмели тогда свирепствовать против знаменитого своего союзника, боярина Ивана Бельского, заключив его в темницу, не тронули митрополита, но отыгрались на его советнике, дьяке Мишурине – обезглавив того. После подозрительной смерти Василия Шуйского-Немого, скорее насильственной, чем естественной, временщик Иван Шуйский решил действовать внутри более радикально, несмотря на провалы во внешней политике: свергнул митрополита Даниила, на место которого срочно был возведен Иоасаф Скрипицын.

Ивану не было жалко почему-то хитрого, велеречивого Даниила, но жалко было его родственника Ивана Бельского, опытного воеводы и политика, способного по уму и сноровке быть не только организатором отпора татарской угрозе, но и просто выдающимся правителем государства при подрастающем государе. Иван не верил в то, что за Ивана Бельского будет готов хлопотать и печалиться перед временщиком Шуйским и всей боярской Думой новый митрополит Иоасаф. Но Иван, несмотря на свое малолетство, на примерах святых отцов Макария Новгородского, тех же Иоасафа, да и Даниила, видел, что русское духовенство было все же выше боярских дрязг и прочих частных или партийных устремлений. Потому и не было духовенства, абсолютно привязанного, как козлик к колу, к партии Бельских, Шуйских или Глинских; настоящие епископы и митрополиты были выше партий, и это могло переломить любую ситуацию.

Вот почему, к радости юного Ивана, новый митрополит Иоасаф, обязанный своим высоким саном временщику Ивану Шуйскому, неожиданно для всех вздумал печалиться перед Думой за опального Ивана Бельского. Прослышав про это, Иван даже захлопал в ладоши, подумав, что тактичный Иоасаф просто не захотел подставлять перед главным опекуном Шуйским юного государя, решившись печалиться не ему а Думе. «Снятие опалы с Ивана Бельского, воеводское торжество последнего в острастке Казанцев и тех же крымчаков Саип-Гирея обещает перемены к лучшему» – подумал тогда радостный Иван-государь.

Боярская Дума, поддерживаемая новым митрополитом Иоасафом, преемником Даниила перешла в наступление, решительно потребовав освобождения Ивана Бельского. Временщик Иван Шуйский, выступив инициатором возведения Троицкого игумена на митрополичий престол, полагал, что в его лице встретят благодарную услужливость или хотя бы молчаливую покорность и поддержку своей партии. Временщик ошибся в своем выборе, вслед за ходатайством перед Думой, заручившись ее поддержкой, в том же 1540 году тактичный Иоасаф ходатайствовал уже перед государем Иваном об освобождении князя Ивана Бельского из белоозерской темницы. Иван Бельский был освобожден. В июле 1540 года, вернувшись в Москву, с ведома Думы и митрополита, в обход временщика Шуйского, деятельный Иван Федорович Бельский взял правление государством в свои руки.

Почему уступил Иван Шуйский?.. Ведь запахло новым татарским Батыевым нашествием, которое он остановить был не в состоянии – все силы положил только на казнокрадство и «кормление» бояр из своей партии. Потому Иван Шуйский, изумленный дерзостью своего вроде бы «карманного» митрополита, не сумев предупредить удара своих противников, отказался участвовать в работе Думы, тогда Дума послала его воеводой во Владимир, где он выжидал удобного случая усилить свои позиции и низложить Ивана Бельского и Иоасафа…

Старого временщика Ивана Шуйского думские бояре оставили в покое, как, впрочем, и всех его сторонников. Даже худого, корыстного псковского наместника Андрея Шуйского, троюродного брата временщика, Дума отозвала в Москву, при этом псковитянам благоразумно было возвращено судное право – для народного блага и устранения перегибов «кормления». Целовальники-присяжные, вместе со старостами, избираемыми местными гражданами, стали судить независимо от наместников. К великой досаде последних, лишенных «законных» способов «кормиться» и наживаться…

Иоасаф же, будучи поставленным Иваном Шуйским, публично объявил себя сторонником государя и Ивана Бельского, действительно став помощником в деле управления государством нового временщика, оценив в нем более достойного и деятельного главы правительства, пекущегося о своих православных подданных с большей ревностью.

С тех пор митрополит Иоасаф и новый временщик, правитель Иван Бельский стали ненадолго «первосоветниками» государя Ивана. Надо ли говорить о недовольстве партии Шуйских… Но к их изумлению вернувшийся из Белоозера Иван Бельский не стал сводить со своими обидчиками счеты, легко перейдя через свои обиды и неприятности. Правление Бельского, начавшееся с умеренности и благоразумия, без опал и гонений, настроил народ на хвалу новой добродетельной власти и милостивого юного государя…

Как не радоваться было смышленому юному государю: возвращение к власти Ивана Бельского оказалось абсолютно бескровным переворотом, единственным случаем, во время правления временщиком, не ознаменовавшимися страшными казнями и новыми заслуженными и незаслуженными опалами. Дума во главе с Иваном Бельским решительно исключила правительственную практику прежнего временщика Ивана Шуйского жестокого преследования своих политических противников, чем заслужила привлечение на свою сторону многих граждан, как знати, так и простолюдинов.

Всему этому, как мог, содействовал добродетельный, энергичный митрополит Иоасаф, оказавшийся на горе иосифлянам-стяжателям ярым поклонникам опального философа Максима Грека. Правда, в ответ на послание Максима из тверского Отрочь монастыря, в котором тот опровергал тяготеющее над ним обвинение в жидовской ереси, тактичный митрополит писал не столь обнадеживающе, сколь достойно и уважительно: «Целуем узы твои, как единого из святых, но ничего не можем сделать в твое облегчение…». Тем не менее, ничего не обещая, митрополит Иоасаф сделал все возможное, чтобы облегчить положение опального Максима Грека: философу разрешили посещать литургию и причащаться. Против решения Собора 1531 года в отношении Максима митрополит Иоасаф, окруженный епископами-иосифлянами, освободить философа не решился…

Оказалось так, что именно Ивану Бельскому с братом Дмитрием и поддерживающему их митрополиту Иоасафу дано будет противодействовать злой татарской силе… Что раньше делал временщик-правитель Иван Шуйский со своими близкими боярами в свете набегов казанцев и угрозы нашествия крымчаков и турок? Хвалились друг перед другом своим терпением перед ханом Саип-Гиреем, мол, казанцы терзают русскую землю, а мы «не двигаем ни волоса» для защиты своей земли. Временщик и его бояре только мечтали о мире и покое государства, но не имели ни первого, ни второго, ибо, заключив мирный договор с Саип-Гиреем, видели его бесполезность и ущербность. Это был паралич власти временщика Ивана Шуйского: принимал извинения от крымского хана, что грабивший русские земли ханский сын Иминь не слушается отца и поступает самостоятельно. Новый временщик Иван Бельский решительно заявил, что извинения хана по поводу его сына – ослушника и грабителя – Москву и ее государя Ивана, именем которого он правит, он не примет… «Будем жестоко бить грабителей земли Русской» – пригрозил Иван Бельский, и его там услышали…

26. Ходатайства об опальных

Новые порядки пошли не только в боярской Думе, но и на митрополичьем дворе. Новый владыка Иоасаф, в отличие от старого Даниила, был не столько телом, сколько духом мощен, ведя жизнь строгую да подвижническую. Если старый митрополит гнал со двора разных челобитчиков, внимая лишь просьбам государя Василия, то новый владыка ни чем не отказывал челобитчикам и просителям, принимал их всегда сам и в каждое дело входил досконально, обо всем дознавался и докапывался.

Пришли к нему печалиться за опального князя Дмитрия, сына Андрея Углицкого, внука Василия Темного… Позабыли все о нем, и все сорок девять ужасных лет просидел в тесной темнице с 1491 года доныне, от ранней юности до глубокой старости, никому не нужный, один наедине с совестью чистой и Господом Богом. Все уже в Отечестве позабыли о несчастном узнике, сыне строптивого брата Ивана Великого. Не было до него дела старым государям и митрополитам, а Иоасафу до него нашлось дело. Решил Иоасаф печалиться за несчастного Дмитрия перед Иваном Бельским, а потом и перед юным государем, как ему самому челобитчики печалились… Многие печали доходили до сердца владыки…

Глава думы, статный, высокий, широкий в плечах боярин Иван Бельский выслушал владыку с почтением, склонив русую голову, умное его лицо осветилось грустью и печалью. Как никак, он один из немногих в правительстве понимал такт и понимание ситуации владыки. Ведь он мог бы пойти сразу к юному государю… Попробуй – откажи владыке в милости к глубокому старику, который не оскорбил ни его деда, ни его отца, старых государей, ни мать-правительницу.

– Имел-то всего несчастие родиться племянником самодержца Ивана Великого… А тому после стояния на Угре и окончания ханского ига надо было государство сильное возводить и истреблять силой вредную для Москвы систему княжеских уделов… – сказал Бельский. – Конечно, надобно освобождать несчастного старика…

Иоасаф усмехнулся и, нахмурив седые брови, сказал:

– Да куда он пойдет из темницы, которая для него домом стала. Пропадет в миру.

– Чего-то я не понимая, владыка Иоасаф… – недоуменно пожал плечами боярин. – Ты что же предлагаешь его оставить в темнице?.. А челобитчики за Дмитрия просят, небось, его освобождения…

– В том-то и вся суть… – задумчиво сказал Иоасаф. – Надо освобождать старика, а у него нет свободы выбора… Не приживется он в миру… Подумай пока об этом, Иван…

– Хорошо… – кивнул головой Бельский. – Только чувствую, есть что-то более важное, нежели судьба несчастного князя Дмитрия Углицкого… Неужели до нового митрополита не дошли челобитчики от княгини Ефросиньи и ее сына Владимира Старицкого?.. Если еще нет, тогда я сам готов печалиться за них перед митрополитом и юным государем…

Владыка помрачнел лицом и печально промолвил:

– Конечно, главные челобитчики были от Ефросиньи…

– Не больно-то их жаловал старый митрополит Даниил… Шуйские, вообще, их с порога гнали… – живо откликнулся боярин и пошутил. – Может, настало время их освободить, им-то есть что делать в миру… Не то что старику Дмитрию, света белого полста лет не видевшего…

– Вот я и мучаюсь над вопросом, может, опытный и хитрый владыка Даниил не зря гнал взашей просителей за Ефросинью с сыном? Может, и Василий Немой имел основания держать в заточении князя Владимира с беспокойной матушкой?.. Большие смятения могут произойти на престоле… Государь юн и неопытен… Главный претендент Владимир Старицкий еще моложе… Жаль мне их с матушкой, только еще более буде мне жаль земли Русской, коли смуты престольные и дрязги боярские пойдут после их освобождения… Вот я и пришел с тобой, князь Иван посоветоваться, как никак Ефросинья Хованская из старинного рода Гедиминовичей твоя родственница… Также и младенец несчастный Владимир… Чего будем делать-то…

После долгого молчания Иван Бельский сказал тихим голосом:

– Мой брат Семен требовал от меня освобождения Ефросиньи с сыном из ссылки…

– Семен?.. – ужаснулся Иоасаф. – Так ведь он, говорят в Москве, давно грозился навести на Русь крымчаков с турками…

– Мало ли что говорят… – усмехнулся боярин. – Не просто грозился, но и действительно наведет… И скоро, владыка, причём в интересах престола московского…

– Что-то не пойму я тебя, князь… Ты хочешь печалиться перед государем за виновного во многих грехах измены своего брата Семена, и за Владимира Старицкого одновременно?..

– Я хочу привлечь на свою сторону мудрого владыку, прежде чем печалиться за Семена и Ефросинью с Владимиром перед государем…

Иоасаф надолго углубился в свои думы, то мрачнея, то светлея ликом, затем, пожевав губами, приготовился к речи несуетной.

– Вот что, князь Иван, я думаю по этому поводу… Я исконный русский, люблю свое Отечество всем сердцем и государя юного люблю, надеюсь, как и ты, боярин. Желаю Отечеству и государю его долгоденствия, процветания и богатства. Ты видишь, я не отличаю государства от государя Иван, потому и хочу отвратить от него беду неминучую. А то беда над головами русскими висит. Раз ты сказал, что твой брат Семен не просто грозит встать во главе полков татарских и турецких и повести их на Москву – встанет и поведет… Не пойму я тебя, князь, как же можно печалиться перед митрополитом православным и государем Русским о прощении твоего брата Семена? Ведь он отступник и изменник. Ведь он грубство великое хочет сотворить с Русью, наведя туда неверных, с государем, посягнувши на престол…

– Да никто не посягает на престол Иванов… Так надо для обмана латинян, мечтающих столкнуть лбами турков русских, втянуть православных в крестовый поход против неверных…

– …Подожди, князь, я тебя не перебивал… Я с братьев Шуйских слово клятвенное взял не покушаться на престол, на жизнь юного государя Ивана… – видя, что Бельский уже открыл рот, чтобы что-то сказать, владыка грозным голосом напомнил. – Не надо перебивать, дай доскажу… – И, тяжко вздохнув, перевел дыхание.

Иван Бельский подумал: «Так и не узнает никогда, что это брат Семен с правительницей Еленой Глинской подтолкнули его с Василия и Ивана Шуйских слово клятвенное взять не покушаться на престол, на жизнь малолетнего Ивана… Вот братья и рады стараться – от казны злато с серебром отрывать, сосуды своим именем и именами предков своих подписывать… А ведь кто-то мудро в Крыму или Литве рассчитал… Вряд ли одни латиняне? Им только на турок православных натравить… Иудеи-мудрецы?.. Семен брату Дмитрию рассказывал о тайном советнике-старце, всех желающим заткнуть за пояс, и латинян и православных – ради благоденствия иудеев в той же Литве, Польше, Тавриде… Уж больно тонко мыслит для русских… Но партии Бельских, укреплению престола юного государя поход Семена с турками и крымчаками поможет… Только стоит ли доверяться и владыке, и Ивану-государю?.. Наломает дров владыка, коли всю правду с «походом неверных» узнает… Терпение и еще раз терпение… Ведь можно одним махом обыграть и латинян с турками, с татарами в придачу – и надолго отвратить тех же турок от земли русской… Только вот странная просьба Семена от лица иудея-советника хлопотать за Ефросинью и сына Владимира по их освобождению скорому… Шуйские и Даниил – ни в какую до переворота… Не пойму я хитрости иудейской – неужто так глубоко вдаль смотрят, чтобы раскачать престол… А мы все, Семен, я только жалкие пешки в их тонкой политической игре… Нет, уж пусть владыка Иоасаф сам решает, как быть с мятежной Ефросиньей и сынком престольным претендентом…»

– Знаю, почему мой предшественник Даниил отказывал челобитчикам Ефросиньи. Да и Шуйский-Немой гнал их взашей – тоже знаю. Смуты престольной боялись шибко. Тем самым прежнюю линию держали правительницы и конюшего, пославших Ефросинью с Владимиром в ссылку… Я так понимаю, что должен бы защитить опальных и гонимых, да с оговоркой одной. Да, хочу чтобы ласку государя и правительства Ефросинья с малолетним Владимиром Старицким увидели. Но я и хочу, чтобы православный государь соблюл свое достоинство царское не только своей милостью к опальным. Но и чтобы покой и порядок в земле Русской соблюл… Иван Великий и Василий Иванович, прежние государи московские только начали дело по закладке Третьего Рима, а их внуку и сыну Ивану надо дальше блюсти достоинство царское будущего царя Третьего Рима и землю Русскую блюсти… Так меня епископ Новгородский Макарий наставлял перед восшествием на духовный престол… И я ему благодарен за это… Пора при новом царе Иване под единым православным отцом-самодержцем собраться, в старых границах расцвести и новыми землями разжиться, тем более эти земли древнерусские… Единого крепкого властителя государству Русскому надо над собой чуять и почитать, чтобы под его рукой державной усиливалась и укреплялась Русь православная… Нельзя, чтобы разброд пошел в нашей земле, нельзя, чтобы на престоле был разброд… А тут надо определяться нам с тобой, князь Иван – печалиться или не печалиться нам за Ефросинью с сыном… Вот незадача: знамо дело, надо освобождать старика-узника Дмитрия Углицкого… Только куда ему идти-то в мир, отмаявшись в темнице полвека… Ему темница домом родным или кельей монашеской стала… А Ефросинья с Владимиром в миру приживутся… Токмо их повязать надо не слово клятвенным, а любовью милостивого государя… Всепрощающего… Только поймут ли до конца милость его – вот в чем вопрос?..

Иван Бельский усмехнулся в усы и бороду, выслушав сомнения владыки по поводу освобождения Ефросиньи с сыном и желание оставить решение за юным государем. Сказал мрачно:

– Не слишком ли взрослое испытание для не умудренного опытом десятилетнего Ивана?.. Вроде как мы идем печалиться с тобой, владыка, за всех опальных, а решение по освобожденью Ефросиньи с Владимиром надо принимать отроку?..

– Это и есть воспитание царя Третьего Рима… Как меня наставлял Макарий Новгородский… Он же в Новгороде на своей епископской кафедре преуспел дюже славно. Ужели при нем и теперь Великий Новгород станет строптивым сыном своему будущему царю, а пока отроку-государю Ивану? Большая беда тогда случится для государя и веры православной… А за веру православную все лучшие люди русские готовы от мала до велика свой живот положить с врагами веры… А ведь сколько врагов внешних – крымчаки, казанцы, Литва, а тут еще турки на нашу шею могут объявиться… А внутренние дрязги от удельных претензий и кормлений наместников…

– А тут еще челобитчики внутренние болячки ковыряют с просьбами насчет Ефросиньи и Андрея Старицкого… – вставил лыко в строку боярин.

– Так пойдем или нет – к государю за всех печалиться, за Дмитрия Андреевича, Ефросинью, Владимира? – строго и серьезно спросил Бельского владыка.

– Ты, владыка, забыл про моего брата Семена… – так же строго и серьезно, в тон Иоасафу напомнил Иван Бельский.

– Да помню я, помню… Только чего-то я недопонимаю… Как-то душа не лежит – ходатайствовать и недопонимать…

– Ты мне веришь, владыка?

– Верю, князь Иван…

– Так поверь в то, что прощение Семена, заступничество за него государя нужно больше всего государю, будущему царю Третьего Рима…

– Эка ты, князь, как завернул… Ну, что ж, пойдем к царю-государю, пофилософствуем о свободе выбора и воле Господней… Попечалимся за опальных…

Перед юным государем и владыкой Иоасафом, в присутствие ближних думских бояр Иван Бельский подробно рассказывал о начавшейся реформе местного управления. До этого были сомнения у главы Думы – «стоит ли нагружать отрока такими сложными государственными делами и вопросами» – но по мере того, как с живыми умными глазами реагировал отрок на его слова, понял, что смышленому государю давно надоела роль наряженной куклы во взрослых играх Шуйских, в основном, перед иноземными послами. Вот и рвался скорее в дело юный государь, то сосредоточенно, то с мальчишеской непосредственностью, слушая и артистически жестикулируя при том или ином повороте речей правителя и боярских реплик. Только митрополит сидел неподвижно и важно, предвкушая время своих ходатайств государю, когда можно будет слезно вместе Иваном Бельским печалиться за опальных князей…

Иван Бельский высказывал свои весомые аргументы, почему наместники и волостели лишались права суда по важнейшим текущим уголовным преступлениям и почему это право необходимо передавать губным старостам из числа выборных дворян. В помощь губным старостам дополнительно избирались другие старосты, сотские и «лучшие люди» из крестьян и посадских граждан. Глава Думы разъяснял, что для надзора за окружными судьями в государстве учреждался Разбойный приказ, поскольку главной обязанностью губных старост было преследовать разбойников – «лихих людей».

– …Разумеется, назначаемые из Москвы кормленщики – наместники и волостели, лишились части своих полномочий, переданных выбранным людям на местах… – закончил Бельский и улыбнулся государю. – Может, так и лучше… Без казнокрадов и корыстных кормленщиков вздохнет спокойно земля Русская…

– Пусть вздохнет… – улыбнулся в ответ Иван-государь.

– И вздохнет, наконец-то, полной грудью… – кивнул головой согласный с реформами Думы митрополит. – …Самое время, государь, печалиться… Опальные взывают… Опалы далеко несправедливые и давние нельзя сносить достойным людям…

Иоасаф перевел взгляд на Ивана Бельского, тот перехватил его, и выразительно подмигнул своим ближним боярам, мол, братцы, выручайте, оставьте нас вдвоем наедине с государем для серьезного разговора с глазу на глаз, не для многих ушей. Бояре смекнули в чем дело, и откланялись государю…

– Неплохо бы освободить из темницы твоего двоюродного братца Владимира Старицкого с матерью Ефросиньей, дозволить бы жить им на дворе отца его Андрея Ивановича… Милость твоя, государь, к подданным и близким твоим даст плоды и отвратит от неправосудия… – владыка тяжко вздохнул и продолжил постным голоском. – Надо вспомнить и о тяжкой участи старого несчастного Дмитрия, сына опального Андрея Васильевича Углицкого, брата деда твоего, Ивана Великого… Полвека узник Дмитрий в темнице провел… Неужели не заслужил милость прощения? Только куда ему идти в мир прощенным – вот в чем вопрос?.. О своем опальном брате Семене пусть сам боярин Иван Бельский скажет… – Владыка пожевал губами и добавил. – Я бы поддержал его просьбу о помиловании брата…

Иван-государь хлопал глазами. Когда-то он пошел навстречу просьбам Ивана Бельского – «И что из этого вышло? Новые опалы…». Молчание затянулось, но тут слово взял боярин:

– Государь, конечно же, вряд ли будет что иметь против освобождения несчастного Дмитрия… Просто о нем все забыли… Участь Дмитрия давно уже никого не занимала… Свобода выбора у него, даже после помилования, правда, весьма странная, владыка здесь прав, как всегда… Но я перед тем, как просить за брата Семена, я бы хотел замолвить словечко в защиту сына и матери Старицких… Тебе может поначалу показаться опасным освобождение твоего брата Владимира и особенно его матери Ефросиньи, нашей с тобой родственницы… Многие могут нашептать государю, что Ефросинья Хованская питает злой удельный дух, который не даст покою на престоле, а то и доведет до гибели все ее семейство… Не знаю, не знаю… Но уверен в одном твердо, у князя Старицкого и его мятежной матушки множество доброхотов, и я один из них…

– Ты, князь, доброхот Старицких? – удивленно спросил Иван. – Шуйские меня Христом Богом заклинали даже перестать думать об их освобождении…

– И мы не подталкиваем к такому решению, – сказал тихо Иоасаф, – сам решай, государь, чай, не маленький… Свобода государевой воли превыше всего… Наше дело печалиться, а тебе отвечать и решать, что делать…