Текст книги "Мамонт"

Эту историю я смутно помнил – выслушал невнимательно одну из вдов. Загулявший у соседки Нурла приволокся на рассвете к себе и увидал во дворе мальчишку. А ещё двое взгромоздились верхом на лошадь. Нурла громко кашлянул. Мальчишка, стоявший к нему спиной, вздрогнул в ужасе и обрез нечаянно жахнул – аж дуплетом, и две пули величиной едва не с грецкий орех пробили лошади грудь и сердце. Та рухнула набок, прижав тяжеленной тушей к земле правые ноги кавалеристов. Изъяв обрез и положив его на крылечко, невозмутимый Нурла запер мальчишку на конюшне и уселся на лавочке у ворот. Скулящих кавалеристов оставил, как они есть. На дуплет примчался на «Москвиче» патруль. С трудом оттащили лошадь и обыскали шпану: у одного нашли ножик, у другого в кармане брючишек – пистолет, принадлежавший нашему участковому. Накануне вечером этот мент упился на Суре с браконьерами в умат, те привезли его потемну домой и высадили у калитки с рюкзаком стерляди. Он пошёл дрыхнуть, забыв на земле рюкзак. В этом же рюкзаке лежал и завёрнутый в газетёнку пистолет. Участковый спохватился довольно скоро, да рюкзака уж и след простыл. Разудалая двоица шпанят оказалась замешана и в серии потрясших куток беспрерывных краж – пропало несколько велосипедов и мотоциклов, а в промежутках исчезли средь бела дня новенький лодочный мотор, газовая плита, бензопила и водяной садовый насос. И ружьё, сохранявшееся потомками в память о дедушке, знаменитом ещё до войны охотнике-медвежатнике – заповедник открылся у нас гораздо позже. Именно из этого вот ружья и сочинила шпана обрез.

– И?

– И вот теперь групповой вооружённый разбой, а племяннику-то всех больше светит, как особо опасному… Оружие применял…

– И?

– Сходили мы с сестрёнкой к Нурле. Говорит – за лошадь семьсот рублей, и я ни мальчишку, ни обреза не видел. О том, что Нурла махан на колбасу пустит и продаст, да ещё в большом барыше останется, мы с сестрой намекать не стали. Опять же, укараулили в подъезде мента – не в кабинете же разговаривать… А он – тысячу рублей, вот дело на парнишку я и не стану заводить…

– Однако! Хна дорожает в Коринфе… Несколько лет назад и пятисот рублей бы в упор хватило…

– Да нам и этого было бы не собрать… Я вдовый, девчонок у меня пятеро, а у сестрёнки оклад шестьдесят рублей, и племянник только-только сумел устроиться, нынче трудно с работой-то…А его сразу и уволили…

– Пятеро, говоришь?! И все девчонки?! А что с женой-то?

– Нету её… Два года как… Свободных-то баб, конечно, много, крутятся около меня, а до серьёзного дело не доходит… Недавно сдуру посватался к одной. Куда там! На пятерых-то! Да и тёща-то бабка строгая, никого домой не вожу…

Я извлёк из кармана брюк пачку сотенных и отсчитал на сиденье сначала семьсот рублей, затем тысячу.

– Да как же…

– Не бери в голову, даю без возврата. У меня не убудет. Но при условии – молчать станешь. Не хочу, чтобы слух возник и ко мне тоже с пистолетом ночью пришли… Тут есть кому. Найдутся и посерьёзнее шпанят… Ты вот что, деньги в карман, тележку от крана отцепи и дуй к Нурле. А от него сразу домой к менту. Потом отвезёшь студентам освещение, раз обещал, а лопаты до завтра подождут. На всё тебе час. А я пока баню истоплю. Будем надеяться, утром мальчишку выпустят. Пригонишь его сюда, работы у нас полно, мы с Николаем ему заплатим. С детьми-то кто у тебя сидит?

– Говорю же, тёща, дай ей Господь здоровья… И корова на ней, и поросяты, и куры, да десяток голов овец…

Я лениво затопил баню и крепко уснул в предбаннике, уронив голову на дощатый столик.

– Эй, хозяин! Парься давай, твоя очередь…

Крановщик сидел напротив меня с мокрой головой и с полотенцем на широких голых плечах. Он и вымылся, и напарился, а я ничего не слышал. Мужик смотрел на меня и весело улыбался – значит, подумал я, поездка была удачной. В животе у него громко и голодно урчало, и я тоже вдруг ощутил свирепый голод. В нос бил умопомрачительно вкусный запах маринованной кильки, и шёл он из лежащего на столе большого газетного кулька.

– Сестра всучила, больше-то нечего было дать… Заехал обрадовать её, а то, думаю, не уснёт, метаться будет. Сказал – человек один за парня похлопотал…

– Поставь-ка чайник, дружок… – я протянул ему ключ от дома. – Или нет! Молодой картошки свари! В прихожей, в чулане под лестницей найдёшь. Ничего не хочу! Хочу картошку в мундире с солёной килькой! И с чёрным хлебом…

– Ну, брат, ты словно чувашень деревенский…

– А у меня мама как раз из них!

– Бабы-то нету там? – повернувшись в дверях, осторожно спросил мужик. – А то вопрусь, а она напугается спросонья-то…

– Выгнал, умотала в Горький к себе, обещалась мне морду расцарапать.

– Вот дура-то!

И далась ему фантазия эта! Перед тем, как занырнуть в баню, я с фонариком прокрался в подвал и взял три банковских упаковки четвертных. И как ни быстро намылся да напарился – килька не выходила из ума, приятель мой управился с ужином проворней, и картошка, и килька красовались на кухонном столе в больших тарелках. Я шмякнул банковские упаковки между тарелок:

– Сначала долг, а потом наследство! Али ибн Заид. Отсчитаешь отсюда старосте семьсот пятьдесят рублей, остальное твоё. Она сама по полсотни всем раздаст. Третьёводни с книжки снял. Попросил, чтоб помельче дали, надоело сотенными размахивать…

– Да как же это…

– Да так же. У тебя вон какая орава дома-то!

– Да ведь тут столько, что и в башке не помещается…

– Рад был помочь. Всегда к вашим услугам. Обращайтесь.

Треснули водочки. До кильки крановщик оказался не охотник, дал ему здоровенный отвёрок колбасы.Со стола убирать не стали. Указал сотрапезнику на мамонтовскую кровать, а сам, взбодрён будучи сном в предбаннике, с кружкой чая ушёл к журналам. И ещё раз налюбовался на репродукции картин. Журналы «Знание – сила», «Наука и жизнь» и «Вокруг света» даже не открывал – прочитаешь все сразу, а потом что? Следующие номера лишь через месяц принесут…

Голова немного отяжелела, вышел подышать на крыльцо. Хлебнул чайку и хотел было закурить, но тут по ближней полузасохшей яблоне скользнул луч света, очень яркий во мраке. И далеко за моей спиной, где-то возле подвала – или у бани звучали тихо и неразборчиво два голоса. Из кучи мамонтовских инструментов, забытых мною на каменном крыльце студии, я взял топор и нашёл под лианами хмеля ту самую половинку кирпича. Выдернул полотенце из валявшейся тут же швабры. Неслышно направляясь на говор, прихватил мимоходом Керины вожжи, они висели на гвоздике под навесом. У подвальной двери возились двое, один ковырял замок, другой судорожно светил фонариком. С тощего плеча взломщика свисал автомат ППШ с рожковым магазином – весь в пятнах ржавчины, в ярком свете фонарика это я сразу усмотрел. Воткнул топор в землю у ноги, обмотал кирпич полотенцем и обвязал крест-накрест концом вожжи. Чтоб не схлопотать шальную очередь в брюхо, следовало выждать момент. Метать топоры я насобачился ещё мальцом, Фенимора Купера начитавшись, а в армии научили и ножи, и сапёрные лопатки, и всё острое-режущее по-правильному кидать, и даже незаряженные пистолеты – эти в манекен, да непременно чтоб рукояткой по лобешнику… Будь эти парни без оружия, я бы попросту выгнал их из сада. Но они, сволочи, с автоматом заявились. Уродовать их у меня и на ум не приходило, никакие деньги не стоят человеческого здоровья. Но проучить сволочь с автоматом я всё-таки решил. Стоять надоело, но яждал, когда они приоткроют дверь, посветят в подвал и увидят – ничего интересного там нет. На обыск без ордера дозволения они не получат. Вышло по-моему – обладатель фонарика, светя в подвал, через плечо спросил автоматчика:

– И где тут тысячные персидские ковры?

– Ну, Дроля! Ну, падла! Это ж надо, на ноль навёл! Предъявить бы ему за это…

– Не гони дурочку! Размечтался…

Расстояние до правой лопатки автоматчика рассчитано оказалось идеально. Вожжа спружинила – я вовремя и резко дёрнул её – и половинка кирпича отлетела в ночь. На пути ко мне она удачно застряла между пенёчком спиленной яблони и комлем другой, растущей рядом. Негодяй должен был почувствовать не удар, а как бы чей-то сильный толчок – и прийти в ужас. Но вместо того, чтобы рвануть из страшного места, дурак снял с плеча автомат. Только не это! Ничегошеньки не понявший «коллега» осветил исказившийся ликпридурка – и в тот же миг к лику этому припечаталось вертикально топорище: топор вонзился в дверь над головой страдальца. Удовлетворённый тем, что синяк-то наверняка во всю харю будет, сверху донизу, я присел на садовый мох за пышным кустом смородины и намотал на руку конец вожжи. К этому времени у взломщиков возникла, наконец, правильная мысль – и они ломанулись прочь от подвала. Но прежде, чем свернуть на усад, картинно остановились – шмякнутый топорищем держал автомат «как в кино», стволом вверх, фонарик осветил на секунду тропинку к дому и вишнёвые заросли, а автомат, резко направленный туда же, щёлкнул. Выстрела не случилось, патрон лежалый попался. Будь не так, безумец дал бы по саду очередь. Едва раздался щелчок, фонарь погас и урки бросились было в бегство. Но они были в метре от вожжи, а я её приподнял и натянул. Налетевши на такое препятствие и начав падать, любой человек подпрыгивает. Мои мальчики тоже взметнулись, и высоко, вожжу-то я ещё разок приподнял и дёрнул. Они сальто едва не сделали, земля помешала, зарылись мордами. Стрелок, кстати, сразу после осечкивосхотел было оттянуть затвор и выдернуть из патронника негодный патрон, да приземление ему помешало и он, видимо, о патроне позабыл – автомат в дальнейшем молчал. Вскочив и истерически всхлипнув, урки помчались на усад. Протрещала одежда, рвущаяся на садовой городьбе: калитку искать им было чегой-то некогда. Зашебуршал высокий на усаде бурьян. Один из мальчиков на рысях нервно и довольно громко икал. «Ахъ, какъ онъ испуганъ!» – вспомнилось из бульварного старого романа. Через минуту с берега Рады послышался вой движка и на бешеной скорости загрохотал железным кузовом самосвал. Фар шпана не включала. То ли третий подельник готовился там принимать ковры, то ли урки орудовали вдвоём на угнанном где-то самосвале.Я смотал «лассо» и вместе с кирпичом повесил на гвоздь – а вдруг опять пригодится! Включил на крылечке свет, присел к дожидавшемуся чаю. Посмотрел время: приключение заняло минут двенадцать.

Проснулся от утренней, лившейся из окна прохлады. Стоял довольно плотный туман – даже избёнки Николая было не разглядеть. С отцовского усада доносилось еле слышное железное звяканье, крановщик прилаживал к машине прицеп. Хотел позвать его завтракать, да не успел, он уехал – и уехал голодный: и на столе, и в холодильнике еда осталась нетронутой. Хоть бы колбасы откусил! Мужик был из тех правильных людей, которые нигде ничего не берут без спросу. Расправившись с остатками кильки и картошки, я запер дом и ушёл в туман – и он проник вслед за мной через широкую дверь в сарай. «Муравей» сразу же заблестел капельками воды. Он мешал задуманному маневру, и я отвёл его к стенке. Открыл сундучки с платиной, так и не запертые до сих пор. Конечно же, драгметаллу тут было никак не место. Освободил сундучки от верхнего слоя ржавых болтов и гаек, и коробку с этим добром рачительно спрятал под верстак – может, и сгодятся куда-нибудь. Впрягся в благополучно сохранённые Керины поросячьи вожжи и волоком перетащил платину в подвал.Отдышавшись, насовал в карман различных банкнот, взял лампу зелёного стекла и штоф керосина, запер дверь – замок, как ни странно, действовал – и пошёл готовить лежбища для студентов. С девчонками было проще: с подачи Николая назначил для них диваны. Все три антикварных «мёбели» задвинул в один из зальцев. «Обыкновенных русских» наволочек и простыней в громадных стопах белья не отыскалось, щепетильный Януарий Нефёдович скупал и менял на хлеб лишь дворянское бельё с гербами и вензелями. Прижатые тяжёлыми простынями, сжатые в лепёшку подушки, будучи брошенными на диваны, вдруг вздымались – значит, тоже гагачий пух. Кинул на подушки по наволочке – девчонки сами наденут, и по две простыни. Поставил на столик лампу. Всё! Забитая дамскими аксессуарами «пианинная» для чайного дела не годилась, а я обожрался килькой и меня донимала жажда. С кружкой забористого «льва», папиросами и пепельницей расположился в холодке на крыльце. Тумана как не бывало – когда исчез?! Едва успел попить-покурить, на отцовский усад приехал кран. Помог шофёру выкатить дубовые тюльки из прицепа. Из кабины вышел мальчишка, росляный и сильный с виду-то, но с наивным детским лицом. И на меня он смотрел со страхом: дядя, видимо, меня заочно рекомендуя, несколько сгустил краски. Я дал распоряжение насчёт тюлек:

– Всем по двадцать штучек пока – мне, отцу, Николаю, вдовам напротив, твоей сестрёнке и тебе самому.

– А можно?

– Бесплатно же! Закрывай борт, позавтракать надо.

– К телефону бы… Сестру обрадовать… На работу ей звякнуть бы…

Я махнул рукой в сторону дома: беги! Затем познакомился с мальчишкой – зовут Юркой, в «шараге» выучился на каменщика…И был призёром в гонках на мотоциклах – по сильно пересечённой местности!

– Через месяц поставлю тебя прорабом здесь, а пока на ящиках вкалывай, превращай оные в дрова… – я показал ему на залежи древесины у крыльца и на такую же груду ящиков в сарае. – У меня руки не доходят до них, на тебя вся надежда, Юрка! Чем, кстати, у тебя вся одежда пропиталась? Вроде бы, дустом прёт…

– В камере дезинфекция была…

– Тогда так. Баня совсем-то не остыла, мы с дядей Сеней вечером парились, дуй туда. Свою одежду оставь, домой потом унесёшь. Для работы другую выдам, трусы-носки новые в том числе. Оденешься – завтракать подбегай!

И уже через полчаса мальчишка увлечённо работал, догадавшись сделать из ящиков удобный верстак. А выдернутые гвозди бросал в коробку. Я взирал на парня и удивлялся: неужели и я такой же был?! А ведь в таком вот именно возрасте я женился!Спохватившись, принёс ему рукавицы, топор, клещи и плоскогубцы – в дополнение к гвоздодёру и молотку. Приложил ещё и отвёртку – в ящиках и шурупы попадались. Успокоенный тем, что Юрка освободит мне время, ушёл в свою будущую студию. По наводке того же Николая следовало превратить её в удобное общежитие. Начал, конечно, с пола. До обеда вскрыл его почти весь и поставил доски на ребро, сгрудив их по нескольку штук. Иначе, мусор из межперерубных пространств не извлечь было и пыль не вымести. Оставленный тут Мамонтом молоток был исключительно хорош, но выбивать половицы из шпунтов одним лишь молотком и не повредить их – задача невыполнимая. В готовой продукции у Юрки отыскал дощечку помягче – липовых не было, нашлась осиновая – и разъединял половицы ударами по этой дощечке. Выгребать мусор оказалось уж некогда, надо было кормить людей. Покуда варились макароны, вскипятил чай, нарезал хлеба, окорока и колбасы. Юрка с дядей сидели и ждали за столом. Поручил Юрке открыть три банки тушёнки и вверг содержимое в промытые макароны. Поели быстро, да и за чаем долго рассиживаться не стали: Юрка увлёкся ящиками и торопился к ним, шофёр спешил в рейс, да и мне мечталось скорее кинуться на полы. Первым умчался Юрка – и тотчас послышались ужасный треск древесины и выворачивающий душу скрежет вытаскиваемых гвоздодёром кривых гвоздей.Я дал крановщику денег и попросил на обратном пути завернуть на базу – авось, успеешь, нынче они до двух, суббота, короткий день. Купишь дюжину раскладушек, не на полу же студентам спать…

Веники по-прежнему висели в углу. Один, самый разлапистый, кинул на кирпичи, остальные увязал гроздьями и отнёс в сарай. Ничего лишнего в студии теперь не было. Взялся со страстью за уборку. Всё, что могло гореть, затискал в мешок и отнёс в предбанник. На банном торгово-товарном чердаке откопал залежь новёхоньких «лентяек» с деревянными зелёными черенками – одну взял домой, другую в «общагу». Половых тряпок не нашлось, вставил в пружинные челюсти «лентяйки» банное махровое полотенце. Принёс большое ведро воды. Подметая кирпичный «подпол», из щёлки под перерубом вымел «империал». На всякий случай внимательно осмотрел все перерубы – они плотно лежали на кирпичах, нигде более никаких щелей. Сходил в сарай, согнул крючок из обломка тонкой сталистой проволоки – и легко вытащил ещё четыре монеты. Было приятно напасть на такой клад, но особых эмоций я как-то не испытал, привычка, видимо, сказывалась.Вымыл шваброй подметённый кирпичный пол, пал на колени и с помощью дощечки и молотка сбил две крайние половицы. Дело двигалось на удивление быстро – и уже шло к концу, и тут прибыли раскладушки. Шофёр уехал, оставив их на дубовых леканах, и мы с Юркой перетаскали эти кровати с усада в студию. Вметелив последнюю половицу вдоль стены, взялся за плинтуса. Сходил в сарай за большой отвёрткой, набрал у Юрки шурупов и, снова пав на колени, с усердием присобачил длинные лакированные багетины. Открыл и чистой водой протёр окошки. Смахнул веником паутину и пыль со стен и дубовых полок. Протёр полки. Вымыл пол и каменное крыльцо. Расставил в два ряда раскладушки и принёс двадцать четыре простыни. И по дюжине подушек и наволочек. Выкинул на крылечко инструменты и запер двери. Предвечернее пекло стало, вроде, спадать. Свистнул Юрке: шабаш, пошли со мной, парень! Сняли рубахи и облились водой из шланга. Земля настолько прогрелась, что и вода, вчера прохладная, оказалась сегодня тёплой. В прихожей указал на вешалку: вот тут оставляй рабочие брюки и рубашку, а сейчас я тебя немножечко прикину. Из множества навезённых мне женой шмоток выдал Юрке моднейшие светло-серые брюки-клёш, того же цвета пиджак без ворота и дефицитную белую нейлоновую рубаху. Положил ему в карман пиджака не менее дефицитный плащ «болонья» – в упаковке с сигаретную пачку величиной: по осени перед армией пофорсишь! От себя не отрываю, не беспокойся, у меня таких несколько… В куче обуви нашёл итальянские новые туфли светло-коричневого цвета – и приложил к ним сходного цвета модный широкий галстук. Вошедший дядя сразу-то Юрку не узнал, поздоровался как с чужим. Баню на сегодня отставили, сил не хватало на неё. А вот есть всем хотелось бешено. Шесть секунд – и связь с Пентагоном! Я с лёту изготовил глазунью из дюжины яиц с ветчиной и налил два стакана сухого красного. Хотел и Юрке плеснуть, но он испуганно отказался. Отправляя насытившегося мальчонку домой, выдал ему сто пятьдесят рублей: отдай маме, это тебе аванс! Взял в «пианинной» из стопы на столе пластиковый нарядный пакет, а вернее – «иностранный пакет»: эта вещь была пока в редкость на Руси. Бросил в него флакон французских духов и упаковку с косметикой – разных наборов этих свалено было на стол штук десять. На нижних полках кухонного серванта, за полированными дверцами лежал шоколадный клад, и мне он как-то не вспоминался. Мамонт Нефёдович напокупал сладостей для невесты, да она ещё до знакомства с женихом объелась ими и смотрела на шоколадки без восторга. Сунул Юрке в карман плитку «Рот-Фронта», а в «иностранный пакет» втиснул здоровенную коробку конфет: это для мамы!

– Одёжу тюремную оставь! – приказал дядя уходящему Юрке. – Мать нюхнёт дусту, да и расплачется. И без того-то навылась за эти дни. Я тряпьё к себе захвачу, тёща в печке-прачке прокипятит.

Вдвоём посидели на крылечке, покурили, хлебнули чаю. Я запер ворота, сарай и баню, и пошли смотреть телевизор. Да как-то не очень-то гляделось, шла опера, и нам, невеждам, скучно было слушать её. Я расслабился в кресле, а Арсений устало прилёг на мамонтовскую кровать.

– И Юрка-то подкосил, конечно, её, – рассказывал о сестре шофёр, – но и муж бывший тоже горя добавил, сволочь. Ходок, но с простыми не тараканится, пятую магнатку сменил и везде-то у него блат… Отсудил у сестрёнки-то полдома. Комиссия оценила дом в пять тысяч, а он и трёх-то не стоит… Ну, продаст она дом за две девятьсот, две пятьсот отдаст этому негодяю – и куда она с Юркой-то? А тут тебя Бог послал, отнёс я денег сестре… Она изумилась – откуда, мол, столько у тебя, сам-то нищий… Наврал: с приисков остались, с книжки снял… А я с приисков-то чуть ли не нагишом приехал. Утрышком чистил зубы – и очнулся с разбитой башкой в снегу: ограбили, да из вагона-то на мороз и выкинули, а уже к Москве подъезжал! Тапки слетели, не нашёл. Разорвал свитер, ноги обмотал и бёг с полчаса до полустанка в одной рубахе. Думал, сдохну. А денег порядком было, на прииске на бульдозере пахал…

– Компенсирую! – я вытащил из кармана пачку двадцатипятирублёвок и кинул ему в кровать.

– Да я же без задней мысли… Я, мол, тоже не жадный, поделиться при случае могу…

– По доходу расход. Бери, я сказал! Да молчи, а не то мою лавочку в момент прикроют – вместе со мной. Охотников на то много…

– Угу… – он уже спал – с банковской упаковкой четвертных на волосатой груди.

Я выключил свет и телевизор, положил на кухонный стол пять коробок конфет, поставил банку тушёнки и серебряное блюдо с хлебом – и оставил записку: «Съешь, Сеня, брат, консерву! Не сметь уезжать голодным! С добрым утром! Хозяин.А конфеты захвати детям». Зайдёт сюда умываться и увидит. За неимением иных мест улёгся в «девичьей» на набитый орденами диван – для вящей славы. Утром сразу же заглянул на кухню: хлеб мужик умял почти весь, а вот банку опростал лишь наполовину: мне оставил. Ну, странный человек! Слава Богу, хоть конфетки унёс.Выйдя на крыльцо, узрил по-вчерашнему нарядного, сидящего на ступеньке Юрку. С большим газетным свёртком в руках.

– Дядь, здравствуйте! – по сравнению с Юркой я, конечно, выглядел дяденькой. – Я давно тут сижу! Вдруг вы спите! Я огородами пролез… Это вот мама вам прислала. Она вас благодарит за всё…

На кухне он свёрток разорвал – и я увидел десять здоровенных лепёшек, ароматически пахнущих и невероятно вкуснющих с виду. Да ещё и горячих! Юрка охотно дошиб консерву. Уничтожили по лепёшке вприкуску с колбасой. Добавили ещё по лепёшке – с чаем. К сливочному маслу я был почему-то равнодушен, а на Юркину лепёшку масла не пожалел, положил пласт в палец толщиной. Сказал парню: на целый день воссяду на чердаке, да и в комнатах дело есть, ремонт там кое-какой… В обед позовёте с дядей! Юрка переоделся, взял ключ от сарая и пошёл за своими инструментами. А мне давно думалось взглянуть, как соединяются этажи – скреплены они как-то – на углах, скажем, или брёвна просто лежат на нижних кирпичных стенах? Если смотреть снаружи, то придётся неудобно стоять на лестнице и отдирать от брёвен шпунтованную вагонку. А вагонка сосновая, высохшая до окостенения, непременно треснет под гвоздодёром. Гораздо легче, да и быстрее было обследовать углы изнутри – отвинтить багетины плинтусов и приподнять полуметровый квадрат паркета. Именно так и поступил. В угол искусно был врублен дубовый широкий брус сечением в кирпич, уходивший нижним концом в колодец. Брус занимал лишь половину колодца, а пространство в кирпич, прикрывавшееся паркетной плитой, доверху заполняли небольшие кожаные мешочки с самородками золота– один мешочек я развязал. Золото слегка отдавало красным: видимо, в нём была небольшая примесь какого-то другого металла. Глубина колодчика оказалась порядочная, сантиметров около двадцати – на взгляд, а найти линейку мне было лень. В момент сосчитал его объём: двадцать на двадцать и на десять – четыре тысячи кубических сантиметров. Величина самородков сильно разнилась– от просяного зёрнышка до кедрового ореха. Сверху в развязанном мешочке лежал самый большой, граммов под пятьдесят, замысловатой формы, причудливое творение природы. Он удивительно напоминал свернувшуюся клубком собачку и казался произведением художника. Имелось даже отверстие для нити. Хотел было взять собачку и бросить в купеческий кошель с дамскими украшениями, да тут же раздумал: Януарий Нефёдович не случайно здесь её поместил. Охраняла золото столько лет, пусть и ещё посторожит. Судя по объёму колодчика, самородков было тут около полусотни килограммов – если учесть, что кубический их сантиметр весит с более лёгкими примесями граммов, скажем, пятнадцать, а не девятнадцать, как без примесей. Да часть объёма колодчика занимают кожаные мешочки и воздух меж самородками. Лежи тут золото в плашках, да если чистое – было бы килограммов семьдесят пять, не меньше.Слетал на подловку за мешками и надвое разделил металл. Примерно равные по весу мешки с усилием отволок в кладовку. Прикинул число хранилищ: в углах дома, затем на стыках девятиметровых и трёхметровых брёвен на границе прихожей с жилыми зальцами – это под двумя боковыми стенами, и под передней и задней – на стыках шестиметровок. Восемь крепёжных брусьев и, значит, восемь колодцев…

Вдруг вспомнил: сегодня же воскресенье! Плюс ещё и с находкой вас! Взял с полки в кладовке початую бутылку сухого белого, отпил прямо «из горла́». Как и в царствие Мамонта, полки ломились от всевозможнейших бутылок – кому-то и на свадьбу достало бы. При Януарии эти полки с антикварными книгами закрывал старый французский гобелен, очень красивый, с изображением рыцарского турнира. Мамонт, видимо, рванул его второпях и выдрал крепление струны – и гобелен до сих пор мотался сбоку, свисал до пола. А я забывал потратить минуту и ввернуть шуруп. Сейчас в руке у меня была отвёртка, я натянул струну и расправил складки на «занавеске» – очень возможно, стоившей дороже этого дома. Крикнул из окна Юрке: шабаш! В воскресенье работать грех! Одевайся давай! Покуда он шебуршал в прихожей, взял два «иностранных пакета», в один накидал шпрот, тушёнки, сгущёнки и колбасы, в другой шоколадок и конфет. Протянул Юрке ещё и пять рублей:

– На! Купи себе пряников и лимонаду. Маме за лепёшки спасибо.

– Я эскимо куплю, в магазине вчера давали. Может, всё-то ещё не растарзали…

– Эскимо – это, брат, особенная статья! На-ка вот ещё и трояк тебе!

– Спасибо, дядь!

– Ворота запри, а сам задами опять пройдёшь, а там вдоль Рады…

До явления на обед крановщика было ещё далече. Запер входную дверь и, оставив пока прихожую, отвернул шурупы из плинтуса в кладовке: именно тут, на середине стены соединялись шестиметровки, здесь должен был иметься колодец, и потому, разумеется, лежал на полу паркет.К тому же, следовало освободить этот колодец, захлопнуть его и привернуть плинтус: в кладовке не так уж и много места, натаскай я сюда мешков – и как тогда до колодца-то добраться… Вывернул квадратик паркета – и кладовка зеленовато озарилась. Свет бил лучами из огромнейшего, в полкирпича кристалла ярко-синего цвета. Синее излучение, смешавшись с жёлтым светом электрической лампочки, делало воздух зеленоватым. Кристалл лежал на боку, и в нижнюю его часть впаялся обломок невзрачной серой породы – на этом камне кристалл и вырос. Я приподнял его – он тут покоился не один, под ним высвечивали синевой ещё несколько, но меньших размеров, и самый маленький был со спичечную коробку. Пришлось изобретать способ хранения. В сарае откопал небольшой плоский ящик с открытым замочком без ключа в погнутых ушках. Бросил замок в коробку с гайками, а взамен ему отрубил кусок толстой проволоки. Нагрёб на чердаке полмешка опилок, высыпал их в ящик и воткнул в них синие камни «мордой вниз». Захлопнул крышку и крутнул проволоку разок. В двух вёдрах доставил из подвала подходящее по объёму число платиновых «запчастей» и вверг их в колодчик. Вернул на место паркет и плинтус, закрыл кладовку на «английский» замок и временно оставил в нём для удобства ключ.На прихожую у меня часа три ушло, запарился мешки таскать – по два от каждого колодчика. Везде оказалось самородное золото, но с поправкой на среднюю часть стены: там лежал золотой песок – в мешочках несколько меньшего размера, но такого же веса, как и мешочки с самородками. Несколько раз сгонял в подвал, перетаскал платину в прихожую и распределил по пяти колодчикам: два их было у входа, два же в углах чулана и один посередине стены, между шкафами. Прикрутил плинтусы и испил на крылечке чаю.

К дому фронтовичек подъехал кран, Арсений привёз вторую партию из десятка дубовых тюлек. Я надел рукавицы и подошёл помочь, но с разгрузкой повременили. Обе вдовы, всплёскивая руками, рассказали нам следующее. Видано ли – шпану, которая ограбила весь куток, вдруг отпустили до суда! И нынче ночью эти два паразита опять хотели залезть к Нурле! А тот за Сурой в татарах лошадь бракованую купил, к весне-то, мол, откормлю, да усады наймусь пахать… Вернулся потемну, привязал лошадку к крыльцу, калитку запер и на пять минут забежал к соседке – самогонки с устатку выпить. А потом домой-то идёт и вдруг слышит: у калитки кто-то взвёл ППШ! Когда Нурла в армии в Венгрии служил, «калашей» у них не было ещё, ППШ были, и он этот звук ни с чем бы не спутал. Нурла у городьбы присмирел, а тедвое возятся с висячим замком, подсвечивают фонариком. Автомат им, видно, мешал, положили под ноги в подворотню. А он запрыгал, загрохотал – и весь рожок в лошадь! Оказался негодный, ржавый весь… Нурла подоспел – те драпать. А чего бегать-то, на автомате отпечатков пальцев полным-полно… Нурла завернул его в газеткуи уселся патруля ждать…

Мои мальчики не угомонились, оказывается, после полусальто в моём саду – и тут же к Нурле припёрлись… Я принёс вдовам бензопилу с парочкой запасных цепей и попросил шофёра поделиться бензином. «Девки», как называла вдов моя мать, в минуту освоили пилу. Сделав по очереди два реза, на три части развалили лекан. Попробовали колун, вчера купленный. Прямослойные чурбаки толщиной в обхват легко разваливались на поленья. Пронаблюдав процесс и не переживая за вдовью долю, приняв пространную благодарность, поясные поклоны и банку квасу, мы с Арсением ушли обедать. Дрова себе и сестрёнке он, оказывается, уже отвёз. «Контракт» подходил к концу и мужик, вроде, затосковал.

– Скучно без тебя станет! – сознался он. Наевшись шпрот и лепёшек, мы отпыхивались на крыльце и пили квас.– Завтра разделаюсь с дубьями-то. Привезу на усады к вам – и всё!

– Да ладно тебе, Арсений, ещё устанешь от нас! Стройка-то не меньше трёх лет продлится! Кран всегда нужен! Мы тебя постоянно дёргать будем. Поддон с кирпичами поудобнее перекинуть… А то на второй этаж поднять… Или, скажем, брусья на перекрытие положить – чтоб вручную их не ворочать… А за Юркой, кстати, я присмотрю, пусть у меня тут ошивается. Глядишь, и деньжонок зашибёт.

– Благодарствуем, сестра-то на тебя молится… Поеду я! Студенты, чай, загорать измаялись.

– Погоди-ка! Я конфеток им отошлю. Да и твоим принцессам тоже.

Свернул на кухне большие кульки из двух «Советских Россий», нагрёб в них шоколадных конфет, вынес шофёру и проводил его до ворот. Мужик с улыбкой рассказывал: