Текст книги "Остров кошмаров. Топоры и стрелы"

…Да надежды злые

Названием главы, если кто-то не догадался или не знал, послужили слова из песни Булата Окуджавы: «Только топот мерный, флейты голос нервный, да надежды злые».

Надежд хватало и злых – относительно Иоанна, и благостных – касаемо Ричарда. Эти люди в исторической традиции выглядят прямо-таки антиподами. Ричард – олицетворение чести, отваги и благородства, Иоанн – вместилище всех пороков, какие только есть на земле. Правда, объективности ради стоит отметить, что ему не приписывали ни людоедства, ни сексуальных извращений. Чего не было, того не было. Однако…

Отечественный автор нескольких талантливых, интереснейших книг о тех или иных событиях европейской истории С. Э. Цветков к Иоанну безжалостен: «Иоанн стал худшим королем Анжуйского дома. Все свойственные его представителям дурные наследственные черты – эгоистичность, необузданная похотливость, жестокость и тирания, бесстыдство, циничное равнодушие к чести и истине сплелись в Иоанне в один мерзкий клубок пороков».

Сурово, что тут скажешь.

Не менее крут и приговор Чарльза Диккенса, считавшего, что другого такого же подлого труса и негодяя не сыскать было в те времена во всей Англии. Уинстон Черчилль писал: «Зверя, в натуре которого сочетались бы противоречивые качества, присущие Иоанну, не существует в природе».

Все они, в общем, основывались на мнении современных Иоанну средневековых хронистов, выносивших приговоры наподобие такого: «Сам ад, как он ни грязен, покраснел бы от присутствия Иоанна». Подобный накал страстей на пустом месте не рождается, и объяснения ему будут даны позже.

Зато Ричард!.. Это ведь совсем другое дело. Благороднейший король-рыцарь стал героем не одного исторического романа, а впоследствии и многочисленных фильмов, где его играли самые знаменитые актеры, например Шон Коннери. Вальтер Скотт в романе «Айвенго» с искренней симпатией изобразил этакого идеального монарха, пекущегося о благе своего возлюбленного народа. По Скотту, Ричард под чужой личиной приезжает в Англию и восстанавливает там справедливость. Он дружески общается с саксами, ведет их на приступ замка, в котором угнездился злой нормандский барон, как будто сам Ричард не нормандец.

Исторической достоверности в этом повествовании, где Иоанн, он же принц Джон, конечно же, выведен монстром, нет ни на грош. Хотя бы потому, что Ричард по-саксонски не знал ни словечка и ни за что не смог бы болтать с саксами так непринужденно, как это описывает Скотт. Ричард вырос при дворе своей матери в Аквитании, получил неплохое образование, хорошо знал латынь, сочинял стихи на французском и провансальском. Тогдашний кодекс поведения рыцаря требовал и этого умения, но вот саксонским не владел совершенно.

За десять лет, прошедших после коронации, он был в Англии лишь дважды, и то недолго, мимоходом, проездом. Пример среди тамошних английских королей уникальный. Англия для него всегда была краем чужим, непонятным и нелюбимым.

После коронации Ричард совершил поступок крайне экстравагантный, если можно так выразиться. Он репрессировал всех, кто когда-то участвовал вместе с ним в войне против короля Генриха. Диккенс, крепко недолюбливавший Иоанна, но и к Ричарду относившийся довольно прохладно, писал не без иронии: «Ричард с самого отрочества был бунтарем, однако, сделавшись монархом, против которого бунтовали другие, он вдруг понял, что бунтарство – это страшный грех, и в приступе благочестивого негодования покарал всех своих главных союзников в борьбе против отца».

Коронация Ричарда в 1189 г. ознаменовалась еврейскими погромами. Кровь текла рекой. В крупных городах евреи погибали многими сотнями, в том числе старики, женщины и дети, не имевшие никакого отношения к ростовщикам, из-за жадности которых все это вроде бы и началось. Уцелевшие евреи остались в Англии, что, как мы увидим позже, с их стороны было крайне неосмотрительно.

Ричард во главе крестоносного войска отправился в Палестину, где несколько лет воевал с неверными. Он делал это с нешуточной отвагой, за которую получил почетное прозвище Львиное Сердце.

«На хозяйстве» все это время оставался его брат Иоанн, в ту пору еще не Безземельный, как его прозвали позже. Ричард был слишком далеко, а английский трон – совсем близко. Однажды Иоанн нашел соратников и попытался его захватить. Позднейшие историки с этаким детским простодушием соревнуются друг с другом, не жалеют черной краски для описания такого поступка Иоанна. Мол, гнуснейшее на свете предательство, неслыханное вероломство и так далее. Однако если смотреть на эти события с некоторым житейским цинизмом, то мы не найдем в них ничего нового или слишком уж подлого, чересчур коварного. Дело совершенно житейское, подобных примеров братской любви предостаточно в истории любого народа. В конце концов, сам Ричард несколько раз пытался свергнуть собственного отца.

Еще до этого он имел неосторожность попасть в плен к своему старому врагу, эрцгерцогу Австрийскому, с которым насмерть рассорился в Палестине. Тот оказался человеком деловым, меньше всего озабоченным примитивной местью, и предложил англичанам своего короля выкупить. В уплату он потребовал сто пятьдесят тысяч марок, примерно два годовых бюджета королевства. Тогдашняя марка была своеобразной денежной единицей, вес серебряных монет, составлявших ее, равнялся в разное время 200–250 граммам. Даже если взять минимум, получится триста килограммов серебра. Неслабо.

Деньги собрал Иоанн, ввел для этого дополнительные налоги. До назначенной суммы не хватало тысяч двадцать, но герцог удовольствовался тем, что было; рассудил, что иначе может и вообще ничего не получить.

Повышение существующих налогов и введение новых всегда и везде вызывают матерные комментарии, а то и мятежи электората. Англия исключением не стала. Бунтов, правда, не случилось, но ненависть к Иоанну возросла. В глазах народа именно он был виновником новых поборов, а вот Ричард, ради которого с людей и драли три шкуры, по-прежнему представал благородным рыцарем, героем песен и баллад.

Совершенно непонятно, почему Ричард предстал уже перед современниками крайне романтической фигурой, славнейшим рыцарем и героем. Никаких таких особых заслуг за ним не числится. Конечно, воевал он храбро, взял несколько крепостей, но подобными подвигами тогда многие могли похвастать.

Его бурную биографию можно истолковать и иначе. Всю жизнь Ричард носился по Европе, вдали от Англии, как дворняжка с консервной банкой на хвосте, ввязывался во всевозможные военные авантюры, в том числе те, которые его прямо не касались.

Известный французский историк Жан Флори однажды поставил вопрос ребром: кто такой Ричард, мудрый правитель или бездумный искатель приключений? Сам он на него так и не ответил, искусно лавировал между двумя полярными точками зрения. Однако без особого насилия над реальной историей можно выбрать второй вариант. Ровным счетом никаких примеров мудрого правления этого короля в источниках отыскать невозможно. Как я уже говорил, Ричард в Англии практически не жил, в государственных делах не участвовал, ему это явно было абсолютно не интересно. Ну разве что вводил новые налоги, но такие мероприятия под мудрое правление ни за что не подверстаешь.

Конец его оказался неожиданным и преждевременным. Некий Видомар, виконт Лиможский, нашел на своей земле немаленькую кубышку, набитую старинными монетами и, будучи вассалом Ричарда, отослал ему половину. А тот потребовал все. Виконта задавила жаба, и он отказался. Ричард осадил его замок. Кто-то из защитников – хроники приводят разные имена – пустил в него стрелу со стены. Рана оказалась легкой, от таких люди обычно не умирают, но то ли она была инфицирована, то ли стрела отравлена. Началось заражение крови, и Ричард через несколько дней умер.

Справедливости ради нужно уточнить, что есть и другая версия событий, по которой Ричард не просто хотел захапать денежки – довольно вульгарное для столь крупной и романтической фигуры желание, – а усмирял взбунтовавшегося вассала. Даже если и так, то все равно смерть ему выпала какая-то нескладная, в глуши, возле небольшого замка, в мелкой стычке по сравнению с прежними битвами.

«Если бы он не родился принцем, то, глядишь, стал бы неплохим парнем и ушел бы на тот свет, не пролив столько крови человеческой, за которую нужно отвечать перед Богом». Это Диккенс. «И святые давно упокоили его мятежную и, прямо скажем, не очень чистую душу». А это Стругацкие, по другому поводу, но очень уж подходит.

И это все о нем. Перейдем к Иоанну

Безусловно, за этим человеком числится немало пороков, грехов, а то и прямых преступлений. Вот только на фоне длинного ряда английских королей и королев он ничуть не выглядит неким зловещим и монструозным исключением, остается в пределах некоей средней нормы. Другие особы такого ранга крови своих подданных пролили значительно больше.

Блуд? Имел место быть, женщин Иоанн никогда вниманием не обходил. Ну и что? За его отцом Генрихом Первым числится одно натуральное изнасилование и два десятка внебрачных детей, однако ему это очень редко ставят в строку. Не слышно особенных попреков и в адрес Генриха Восьмого, казнившего двух из шести своих законных жен. Борцы за нравственность почти не вспоминают о веселом короле Карле Втором, прозванном Старина Роули, по имени жеребца из его конюшни за прямо-таки фантастический кобеляж.

Даже откровенные недоброжелатели Иоанна позднейшего времени не изображают его одной лишь черной краской. «Он часто бывал рассудительным, всегда проявлял незаурядные способности, а иногда даже щедрость. Он обладал оригинальным и пытливым складом ума и до конца жизни ценил свою библиотеку… Был одарен глубокой сообразительностью, терпением и изобретательностью», – Черчилль. «Этот заочный обитатель ада обнаруживал живой ум, проницательность, любезность в обращении. Злейшие его враги признавали, что он усердно занимался делами управления. Иоанн обладал даром добиваться дружбы мужчин и любви женщин… он был отличным полководцем, а по широте политических комбинаций превосходил всех современных ему государственных деятелей», – Цветков.

Одним словом, уж никак не монстр. Современные английские историки все чаще, пусть и достаточно осторожно, пишут, что не мешало бы пересмотреть устоявшуюся точку зрения на Иоанна, наконец-то отнестись к нему объективно, отступить от черной легенды о коварнейшем и подлейшем чудовище, собравшем в себе все мыслимые пороки. «Не так все это было. Совсем не так». Это Сталин, конечно, по другому поводу.

Чем Иоанн выделяется среди предшественников и преемников, так это прямо-таки фантастической невезучестью, которая и после смерти сыграла с ним злую шутку.

В чем причины того, что родилась черная легенда? При ближайшем рассмотрении оказывается, что они лежат на поверхности.

Во-первых, натянутые отношения с церковью. Иоанн неоднократно покушался на ее земли и ценности. Так поступали многие венценосные особы и в Англии, и в континентальной Европе, и на Руси, но, как говорится в одном старом анекдоте, «никто мне не попался, а ты попался». Снова роковую роль сыграла невезучесть Иоанна.

Как я уже отмечал, составлением хроник занимались в основном монахи, не питавшие никакой любви к монарху, не раз запускавшему руку в церковные закрома. Вот они и постарались изобразить сущее исчадие ада из человека, бившего их по самому больному месту – по кошельку. Никак нельзя пройти мимо того печального факта, что церковь, как католическая, так и православная, чересчур уж порой увлекалась сугубо мирскими благами.

К слову, русские летописцы тоже частенько руководствовались не исторической правдой, а мотивами насквозь меркантильными. Если князь одаривал их щедро, то удостаивался самых лестных отзывов и изображался чуть ли не ангелом земным. Если скряжничал, они могли и подпортить ему имидж либо не упоминать о нем вовсе, как будто его и не было. Во времена Возрождения иные ученые книжники, получив хорошие денежки, сочиняли для заказчика, какого-нибудь владетельного синьора, такую историю его рода и владений, что соседние властители ежились от зависти. И наоборот, скупцам никакого внимания они не уделяли. Черный пиар придуман не сегодня, а многие столетия назад. Хорошие имиджмейкеры появились не вчера и даже не позавчера.

Во-вторых, сказались натянутые отношения с баронами. Иоанн с ними враждовал долго и упорно, пытался, как многие его коллеги, привести их к общему знаменателю, но это ему так и не удалось. В своем идеологическом разврате он дошел до того, что вздумал взимать с баронов налоги, словно с каких-то мужиков, а вот такого они ни одному королю не прощали.

Иоанн получил прозвище Безземельный, как обычно, родившееся не на пустом месте. Он потерял Нормандию, захваченную французским королем.

Случилось так, что именно Иоанн Безземельный подписал весьма известный и примечательный документ, так называемую Magna Charta, или Великую хартию вольностей. По мнению иных прекраснодушных интеллигентов, особенно отечественных либералов, документ этот возвестил в Англии сущую зарю свободы и демократии, поднял на высочайший уровень права человека. Он послужил примером для многих стран, в первую очередь, разумеется, для варварской, тиранической России, где столетиями правили исключительно кнут и топор, а о правах человека никто не имел ни малейшего понятия, не то что в цивилизованных и передовых европейских странах, в особенности в Великой Британии. Вдобавок именно там впервые в европейской истории появился – содрогнемся в оргазме! – парламент, какого дикая Россия не знала до двадцатого века.

Чушь собачья, конечно. С английским парламентом мы ближе познакомимся чуть попозже, а пока посмотрим, как обстояло дело с правами человека и всевозможными свободами, которые якобы были гарантированы этим документом всем и каждому. Тут, наверное, стоит напомнить своим уважаемым читателям, что красивое латинское слово «хартия» означает всего-навсего «грамота».

Иоанн в очередной раз поссорился с баронами из-за тех самых налогов, которые собирался с них взимать. Платить они решительно не хотели и взбунтовались. Агитацию, надо сказать, эти люди вели довольно искусно, представляли дело так, будто хотят облегчить налоговый гнет не только для себя, любимых, но для всего многострадального английского народа, чьими горестями прониклись настолько, что кушать не могут.

Эти их заявления имели успех. Ничто так не нравится электорату, как лозунги насчет снижения налогов, а то и отмены иных. На сторону баронов перешли и горожане, и церковь, которой тоже не хотелось платить налоги со своих немаленьких владений. Чтобы не выглядеть вульгарными бунтовщиками, бароны назвали себя и своих сторонников Воинством Господа и Его Святой Церкви. Так оно было гораздо красивше и несло могучий идеологический заряд.

В конце концов белоленточное… тьфу ты, черт! – баронское движение набрало силу. А с королем остались всего семь самых преданных рыцарей, с которыми он и сидел, весь из себя печальный, в каком-то домишке в Лондоне и прекрасно понимал, что сопротивление бесполезно. 15 июня 1215 г. – крайне почитаемая в британской истории дата – король и бароны встретились на живописном лугу Раннимид, на берегу Темзы, неподалеку от Виндзора. Там Иоанн и подписал Великую хартию вольностей.

Почитатели старинных британских свобод, долженствующих служить примером для нас, сирых и лапотных, саму Великую хартию никогда не читали. Я не встречал ни одного либерального интеллигента, который бы ее читал, хотя найти текст на русском языке особого труда не составляет.

Сей исторический документ во первых своих строках содержит то, что, чуточку перефразируя Оруэлла, можно изложить очень просто: «Все люди равны, но бароны равнее других». За баронами признаются немалые права и привилегии, и уж никаких там налогов! В случае, если король нарушит это соглашение, сто самых знатных и богатых баронов имеют законное право объявить ему войну, разумеется, в рамках борьбы за свободу, права человека и демократию.

Далее в этом документе речь идет о нешуточных привилегиях церкви не как религиозного института или духовного пастыря, а как земельного собственника и владельца немаленькой недвижимости. Вслед за этим говорится о привилегиях горожан, точнее, узкой прослойки городских олигархов, богатейших купцов и глав ремесленных цехов.

И только в конце имеется параграф, гласящий, что ни один свободный человек не может быть заключен в тюрьму и лишен своего имущества иначе как по приговору суда. Позже было добавлено: «состоящего из двенадцати человек его сословия».

Именно этот параграф приводит в экстаз наших либералов. Что поделать, интеллигенция такого рода обычно историческими знаниями не отягощена.

Хитрость тут прячется в словах «свободный человек», которые такие вот наши либералы обычно проскакивают с разгону, не задумываясь о тех средневековых реалиях, которые за ними кроются. Меж тем суровая реальность такова. Если не считать благородное сословие, то людей, подпадающих под определение «свободный человек», то есть не связанный никакими вассальными или крепостными обязательствами, в Англии было очень мало.

Благодаря скрупулезности Вильгельма Завоевателя мы можем точно определить их число, пользуясь Книгой Страшного суда. Горожан в тогдашней Англии было всего пять процентов, и некоторые из них, связанные теми или иными обязательствами, под понятие «свободный человек» опять-таки не подпадали. Свободных крестьян – двенадцать процентов. Конечно, между составлением Книги и подписанием Хартии прошло тридцать лет, но цифры за этот период изменились ненамного. Прирост населения в то время был невелик. Вот и выходит, что свободы, гарантированные Хартией, при самых оптимистических подсчетах охватывают процентов двадцать населения. Выглядят они довольно куцыми, не для всех, а для немногих.

Вдобавок довольно быстро манифест вольностей и прав человека оказался совершенно забытым. Именно так дело и обстояло. Как надежнейшего свидетеля я вновь привлеку Уинстона Черчилля. Согласитесь, во всем, что касается английской истории, ему с горы виднее. О Хартии сэр Уинстон писал отнюдь не восторженно. Точнее, не восторженно вовсе. Итак…

«По форме Хартия напоминает правовой договор и состоит из 61 пункта, каждый из которых посвящен либо различным вопросам управления и феодальным обычаям, либо содержит тщательно разработанные условия выполнения тех или иных обязательств. В нем совершенно отсутствует какое-либо заявление о принципах демократического управления или правах человека. Это не декларация конституционной доктрины, а практическое пособие по исправлению текущих злоупотреблений в феодальной системе… само упоминающееся в Хартии понятие «свободный человек» не имело еще современного значения, и сомнительно, что под ним понимался даже слой богатейших купцов, не говоря уже о крестьянах или беднейших классах, составлявших основную часть народа. Со стороны короля в документе содержалось обещание хорошего управления в будущем, но оно ограничивалось соблюдением обычных привилегий и интересов баронов как класса… Вилланам в том, что касается их защиты, уделено столько же внимания, сколь и ценному движимому имуществу, закрепленному за поместьем, а не свободным гражданам королевства… В Хартии нет никакого упоминания ни о парламенте, ни о представительстве кого-либо, кроме баронов. Великие лозунги будущего не нашли здесь себе места. По сути, Хартия – это удовлетворение феодальных жалоб. Недовольный правящий класс добился этого от противостоящего ему короля».

И далее: «В следующие сто лет ее переиздавали 398 раз, поначалу с несколькими значительными изменениями, но с сохранением важнейших положений. Затем до XVII в. о Хартии мало кто слышал. Через двести с лишним лет парламентская оппозиция, пытавшаяся противостоять поползновениям Стюартов на свободу подданных, отыскала ее и сделала своим лозунгом, объединившим страну в борьбе против угнетения. Так была создана славная легенда о «Хартии свобод англичанина».

Вот так. Сэр Уинстон, должно быть, второпях, допустил арифметическую ошибку. Такое с каждым случается. Не двести, а триста с лишним лет прошло, прежде чем о Хартии наконец вспомнили и отыскали в каком-то пыльном углу, где ее не успели сожрать архивные мыши.

Наших либералов это может поразить, и они не поверят, но факт остается фактом. Было время, когда права человека наилучшим образом соблюдались именно в России. В той самой якобы тиранической и деспотической России, будто бы изрядно отстававшей от всей Европы в том, что касалось прав и свобод. Наоборот, Россия показывала пример всей остальной Европе, где с правами человека дело обстояло довольно уныло.

Иван Грозный, долго и успешно боровшийся с феодальной вольницей в лице князей и бояр, создал практически на пустом месте стройную систему вертикали власти. В том числе на местах. Это был институт так называемых губных старост, выполнявших как раз функции присяжных. За воеводой, управлявшим той или иной областью, по-прежнему сохранялось право арестовать кого угодно. Однако теперь он был обязан представить этого человека губным старостам, а уж они решали, отправить его за решетку или отпустить за отсутствием достаточных оснований для ареста. Если воевода этого порядка не соблюдал, то губные старосты имели право на него жаловаться непосредственно царю. Они часто и охотно так и делали, а грозный царь, будьте уверены, в рамках борьбы с тогдашней олигархией реагировал быстро и жестко. Губных старост, кстати, выбирало все население области посредством самых что ни на есть демократических процедур. До окончания сроков своих полномочий они были несменяемы, и у администрации в лице воеводы не было ни малейших рычагов воздействия на них.

Если это не демократия и не соблюдение прав человека, то какого рожна вам еще надо? Только через сто лет подобная практика была внедрена в Англии с изданием закона, названного «Habeas corpus», «Билль о правах». Но в сознании многих людей Англия по сию пору остается светочем демократии, а Россия – олицетворением деспотизма.

Вернемся к королю Иоанну Безземельному. Можно догадаться, что он, едва переведя дух и поднакопив силенок, собрался вновь воевать с баронами и Хартию аннулировать. Благо отношения с римским папой теперь были распрекрасные. В свое время понтифик круто поссорился с Иоанном. 23 мая 1208 г. он наложил на Англию интердикт. Конфликт возник, когда они заспорили из-за того, кто из них имеет право ставить архиепископа Кентерберийского. Но потом Иоанн первенство папы признал, стал выплачивать солидную сумму ежегодно в качестве дара, и первосвященник сменил гнев на милость.

Чем закончилось бы это предприятие, судить трудно. Однако вновь заявила о себе фантастическая невезучесть Иоанна. Его обоз, перевозивший сокровища короны, в том числе ее саму и казну, угодил на побережье в зыбучие пески, столь красочно описанные Уилки Коллинзом в «Лунном камне» и Вальтером Скоттом в романе «Ламмермурская невеста». Начался прилив, и пески поглотили все – людей, лошадей, повозки, сундуки с сокровищами и деньгами. Вряд ли археологи когда-нибудь найдут их. Вести раскопки в зыбучих песках нисколько не легче, чем делать это в Антарктиде или на Луне.

Иоанн в одночасье остался без гроша в кармане, лишился даже короны. Он остановился на ночлег в Суинстидском аббатстве, расположенном неподалеку, где и слег, а через несколько дней умер. Некоторые историки предполагают, что он был отставлен, но они остаются в меньшинстве.