Текст книги "Аргонавт"

Глава восьмая
Торжество добродетели

Поначалу Бестужев не обращал особенного внимания на окружающих, здесь, в роскошном коридоре, опасаться нападения конкурентов не стоило, да и не прошел еще отведенный ему срок. Однако сработали профессиональные привычки, и он неким подсознательным чутьем отметил: слежка…

Вот только слежка оказалась какая-то неуклюжая и нескладная, в общем, и не заслуживавшая столь серьезного именования. На некотором расстоянии от него двигался тот самый молодой человек, крайне бездарно изображая, будто направляется куда-то по своим надобностям и Бестужевым не интересуется вовсе… У Бестужева возникло сильнейшее желание на него цыкнуть, как на приставучую муху или расшалившегося котенка…

Он справился с этим вполне уместным побуждением, дошел до своей каюты и отпер дверь. Вошел безбоязненно, но все же готовый к неожиданностям – проныра-адвокат мог решить, что выделенные его нанимателями денежки выгоднее прикарманить, а соперника попросту отправить головой в иллюминатор. Знаем мы этих судейских, они везде одинаковы…

Незапертая им дверь распахнулась, чувствительно стукнув Бестужева по плечу, и в каюту ворвался вышеозначенный молодой человек, захлопнул тщательно за собой дверь и уставился на Бестужева в приступе этакой забавной решимости и с напускной бравадой. Видно было, что чувствует он себя страшно неуверенно, но пытается выглядеть грозно.

Бестужев лишь отступил на шаг, глядя с любопытством. На серьезного противника юнец не походил нисколечко, даже интересно было выяснить наконец, что понадобилось этому занятному преследователю. С американскими бандитами мы уже сталкивались, с духом Бонапартия беседовали, о злокозненной египетской мумии наслышаны… что на сей раз?

– Простите, чем могу служить? – спокойно спросил Бестужев. – Что вам угодно?

Молодой человек выпалил:

– Мне угодно, чтобы вы, прохвосты, отказались от своих грязных замыслов! Иначе… Иначе… Я не шучу с вами!

Его рука нырнула под пиджак – и в следующий миг появилась на свет божий, отягощенная револьвером британской армии «Веблей», каковой он навел на Бестужева старательно и неумело. Обращался он с оружием примерно так, как преклонных лет и самого благонравного поведения монахиня с бутылкой шампанского, доведись ей держать в руках столь непривычный и богомерзкий предмет.

На происки все тех же конкурентов это решительно не походило – соперники были как-никак людьми серьезными, что и демонстрировали порой. Стоявший же перед ним эксцентричный субъект, кажется, держал оружие впервые в жизни, он обхватил четырьмя пальцами скобу, не положив ни единого на спусковой крючок, так что опасаться выстрела не приходилось нисколечко. Когда Бестужев это понял, не испытал ничего, кроме сильнейшего раздражения: словно в тот момент, когда он готовил своих людей к атаке на японцев, рядом с ним неведомо откуда объявился чистенький гимназист первого класса и принялся расспрашивать, как господин офицер относится к полководческому искусству персонажей древней греческой истории…

Он подумал мельком, едва ли не со скукой, что «Веблей» – удивительно некрасивое оружие. «Бульдоги» всевозможных марок у британцев весьма даже изящны, а вот «Веблей» уродец какой-то, прости господи…

– Молодой человек, – иронически усмехнулся Бестужев. – Вам никто не говорил, простите великодушно, что у вас скверные манеры? Врываться в каюту к незнакомому человеку, угрожать револьвером, да вдобавок не соизволить дать объяснения…

– Вы сами все прекрасно понимаете, прохвост!

При этом он, в точности как это пишут авторы бульварных романов, пытался испепелить Бестужева ненавидящим взглядом – да, господа литераторы правы, подчас именно так в жизни и выглядит, удивительно точное определение…

Бестужев пожал плечами:

– Я вас решительно не понимаю.

– Бросьте!

– Честное слово.

– И вы еще говорите о чести? – сардонически расхохотался юнец.

– Хотите правду? – спокойно сказал Бестужев. – Боже упаси, я не намерен оскорблять вас подозрением, будто вы сбежали из сумасшедшего дома. Я не врач и не беру на себя ответственность ставить диагнозы… Но, простите, у меня создалось впечатление, что вы сбежали прямиком из бульварного романа – ваш вид, ухватки, поведение… Будь это в романе, казалось бы, что я коварный злодей, обольстивший вашу юную сестру… но в жизни я не знаю за собой таких поступков.

Молодой человек теперь выглядел определенно растерянным – похоже, сцена, заранее им обрисованная в воображении, на деле оказалась непохожей на все, рисовавшееся в мыслях. Возможно, он искренне полагал, что Бестужев будет себя вести как-то иначе. Ну да, оказавшись в такой ситуации, мелодраматические злодеи, как правило, с изменившимся лицом отшатываются к стене, и их черты искажает гримаса злобной растерянности. Кажется, так.

– О да! – воскликнул молодой человек. – Вы, ничего не скажешь, к самому обольщению не причастны… но вы ведь сообщник, и не вздумайте отпираться! Сколько он вам пообещал за содействие? Немало, должно быть?

Тьфу ты, черт! У Бестужева забрезжила некая догадка. Теперь он понял, кого ему напоминает этот забавный юнец – Затворницу, конечно. Угадывалось явное фамильное сходство.

Все встало на свои места. Бестужев искренне расхохотался – до того нелепым и неуместным было обвинение. Молодой человек взирал на него вовсе уж оторопело. Он даже грозно потряс в воздухе револьвером – по-прежнему держа его так, что выстрела, даже случайного, можно было не опасаться.

– Так-так-так, – сказал Бестужев. – Подозреваю, столь необычным образом я только что познакомился с одним из представителей славного рода Кавердейлов?

Молодой человек выпрямился, словно аршин проглотил:

– Рональд Кавердейл, если вам угодно! Я отправился следом, чтобы… чтобы… Мне совершенно ясно, что тут и речи быть не может о высоких и подлинных чувствах! Вы парочка мошенников, сударь, да-да! Джингль, вот кто ваш дружок! Проходимец Джингль! А вы, надо полагать, Джоб Троттер… Думаю, литература не входит в число ваших интересов, так что позвольте пояснить мои слова.

– Не нужно, – сказал Бестужев, усмехаясь. – Я прекрасно понял, о чем идет речь, мне тоже доводилось читать великолепный роман вашего гениального земляка… Я даже готов согласиться, что ваше сравнение крайне остроумно… в той его части, что касается некоего господина в блестящем мундире. Однако на мой счет вы решительно ошибаетесь…

Проговаривая все это с самым спокойным видом, он ухитрился непринужденно переместиться парой шагов ближе к юнцу – и, ринувшись вперед, резким движением обеих рук выбил револьвер у незадачливого налетчика. Безболезненными такие действия не бывают – и молодой человек согнулся, охая прямо-таки по-детски.

Отступив на безопасное расстояние, Бестужев выдвинул барабан. Револьвер оказался заряжен по всем правилам. Покачав головой, Бестужев спрятал его к себе в карман и сказал наставительно:

– Будь я вашим папенькой, я бы вас выпорол, вот что… Это не игрушки, знаете ли…

Молодой человек выпрямился, все еще потирая ушибленную кисть. На лице его уже читалась совершеннейшая безнадежность, он таращился даже не со страхом – просто-напросто не представлял, как держаться и что сказать в столь резко изменившихся обстоятельствах. Бестужев почувствовал к нему самую искреннюю жалость.

– Послушайте, – сказал он. – Ну с чего вы взяли, что я сообщник этого субъекта?

– Но он же сам мне сказал!

– То есть? – поднял бровь Бестужев.

– Я пытался поговорить с ним сегодня… Он меня форменным образом высмеял и посоветовал держаться подальше, потому что его друг, то есть вы, человек решительный и всегда вооружен… Я ведь видел, как вы дружески беседовали с ним в курительной… Он недвусмысленно намекал, что вы способны даже…

– Отправить вас за борт?

– Да, что-то в этом роде… Я же видел, как дружески вы с ним держитесь…

– Возможно, я вас разочарую, – сказал Бестужев. – Но я впервые увидел этого типа только на пароходе и не имею к нему никакого отношения, а уж к его планам тем более. Вас примитивно обманули, юноша… Насколько я понимаю, у вашего семейства нет никаких юридических оснований предпринять против беглецов какие-либо законные меры?

– Вот в том-то и беда! – У молодого человека буквально слезы на глаза наворачивались. – Ни малейших оснований… С точки зрения закона он неуязвим… Вы, в самом деле, не его друг и сообщник?

– Никоим образом, – сказал Бестужев.

– Мне так хочется вам верить… Да, мы ничего не можем предпринять, юристы нашего семейства так и заявили с сокрушенным видом… Но я чувствую, что дело кончится совсем плохо. Этот мошенник может ее попросту бросить там, за океаном, и скрыться с добычей…

– Вполне возможно, – задумчиво сказал Бестужев. – Не столь уж невероятный поворот событий, бывает и так… Значит, семейство отступилось, не видя законных способов… и только вы кинулись следом? На что же вы надеялись, простите? Что сможете его усовестить? Напугать?

– Не знаю… – покаянно сознался юный милорд. – Я просто обязан был что-то предпринять… Речь идет о моей родственнице…

«А также о драгоценностях, оцененных в весьма приличную сумму, – подумал Бестужев, отнюдь не склонный умиляться рассказу. – Сколько в побуждениях этого юнца от благородных чувств и сколько от скучной житейской прозы – это, конечно, тема для дискуссии… которую нет ни малейшей охоты вести. Если смотреть в корень, «полковник», никаких сомнений, погнался не за девицей, а за деньгами, и, что самое печальное, он и в самом деле преспокойно может ее бросить в чужой стране без гроша в кармане, скрывшись с драгоценностями. Причем, что немаловажно, тень при этом ложится именно что на российскую императорскую армию. Это-то обстоятельство и побуждает…»

– Что же мне делать? – горестно вопросил в пространство молодой Кавердейл.

Бестужев усмехнулся:

– Поставить свечку за мое здравие… ах да, вы же англичанин, и вам этот обряд попросту неведом… ну, в таком случае вы можете, разве что, выпить за мое здоровье потом… Надеюсь, вы не принадлежите к обществу трезвости? Вот и прекрасно…

– Я не понимаю…

– Пойдемте, – сказал Бестужев, прямо-таки насильно выпроваживая юного милорда в коридор. – Скажите мне номер его каюты… или ее… думаю, они все же соблюдают приличия и одну каюту пока что не заняли…

…Когда он вошел, услышав позволение после энергичного стука, «полковник» поначалу уставился на него вполне дружелюбно, но тут из-за его спины, как чертик из коробочки, возник юный Кавердейл. Брови «полковника» взлетели вверх, лицо неприятно перекосилось – а сидевшая тут же Затворница с тихим вскриком подняла руки к лицу:

– Ронни…

«Полковник» тут же овладел собой – в любом случае, он был не дурак и не трус. Сухо бросил:

– В чем дело, господа?

– Вам еще нужно что-то объяснять? – воинственно начал англичанин. – Вы увезли эту леди…

«Полковник» прервал его с завидным самообладанием:

– Милейший, «эта леди», как вы изволили выразиться, покинула Англию совершенно добровольно, не правда ли, дорогая? Что столь же существенно, моя невеста совершеннолетняя, может располагать собой, как ей заблагорассудится, она не находится под чьим-либо опекунством и вольна в поступках… И уж безусловно пребывает в здравом рассудке. Посему, господа шантажисты, я б попросил бы вас покинуть каюту, или мне придется, крикнуть стюарда.

Затворница взирала на него с восхищенным обожанием – столь беззаветным, что Бестужев передернулся. Он решительно отстранил растерявшегося юношу, шагнул вперед и сказал холодно:

– Все так. Однако есть и некоторые обстоятельства…

– Я понял, понял! – воскликнул «полковник» и даже пару раз хлопнул с дурашливым видом в ладоши. – Все, как в романах! Вы – почтенный адвокат… правда, без седин и черного сюртука, но это несущественно. Главное, сейчас вы извлечете из кармана связку бумаг, из которых неопровержимо явствует, что у меня есть где-то законная супруга с шестью ребятишками, мал-мала меньше… Или, берите выше – доказательства того, что я беглый каторжник? Ну, давайте же! Что вы стоите? Поразите меня в самое сердце серьезными уликами… которых нет и быть не может, ха-ха!

Он оглянулся на спутницу с триумфальным видом, приглашая ее посмеяться вместе – и Затворница в самом деле расхохоталась искренне, весело. «Полковник» приосанился:

– Ну, что там у вас с доказательствами, дружище?

– Я не осведомлен о вашем матримониальном положении, – сказал Бестужев. – А также о ваших отношениях с правосудием… хотя подозреваю, что вам приходилось с ним сталкиваться, и отнюдь не в качестве потерпевшего…

– Ля-ля-ля… – протянул «полковник», прямо-таки наслаждаясь собственной победой. – В таком случае, не будете ли вы столь любезны покинуть каюту самостоятельно, не дожидаясь…

– Еще не время, – продолжил Бестужев по-французски, а потом неожиданно перешел на русский: – Будь моя воля, я бы тебя, скотина, отвел на съезжую и велел выпороть как следует, чтобы не мог сидеть на заднице битый месяц… Ну, что таращишься, усатая рожа? Понял хоть что-нибудь?

Судя по лицу «полковника», он не понял ни словечка… Ухмыльнувшись, Бестужев вернулся к французскому:

– Значит, вы полковник российской императорской гвардии… Отчего же, сударь, вы ни словечка не понимаете по-русски?

– Вы считаете эту тарабарщину русским языком? – как ни в чем не бывало спросил «полковник».

– Это именно что русский язык, – сказал Бестужев спокойно. – Поскольку это именно я русский из нас двоих, мне, согласитесь, виднее… Вы великолепно говорите по-французски. Следовательно, могу подозревать, и читать в состоянии на этом языке?

Он достал из кармана свой заграничный паспорт, открыл и поднес к самому носу «полковника». Вот теперь с того враз слетел наглый апломб, взгляд характерным образом заметался. Бестужев тем временем поднес паспорт Затворнице:

– Надеюсь, и вы читаете по-французски, сударыня? Да-да, это русский паспорт, и сам я русский и говорил я с этим господином на чистейшем русском языке, которого он отчего-то не понимает…

– Вздор, вздор! – «полковник» бросил на свою спутницу взгляд, в который постарался вложить максимум убедительности, как и в тон. – Ах, вот как… Русский… Молодой человек, вы, наверное, далеки от высшего света? Ну, разумеется, иначе вы знали бы что в семьях моего уровня детей учат исключительно на французском, так издавна принято…

– Было когда-то принято, не спорю, – сказал Бестужев. – Очень-очень давно… Вы хотите сказать, что, не зная русского, служите в армии, и отдаете приказы солдатам на французском? Как же они вас понимают? Или они тоже поголовно представители знатнейших родов, родному языку не обученные? Может быть, вы объясните еще, почему вы именуете себя полковником, однако носите на эполетах звездочки поручика?

Молодой Кавердейл издал откровенный возглас удивления.

– Вот именно, юноша, – сказал Бестужев. – Этот господин и не русский, и не офицер. Что касается его наград…

Он подошел вплотную и, небрежно касаясь пальцем ленточек орденов и медалей, заговорил, обрисовывая истинное положение дел. Объяснял, почему на груди русского офицера просто-напросто не может оказаться таких медалей, а также двух орденов одной и той же степени. «Полковник» уже не пытался что-либо возразить, он сидел с застывшим лицом, глаза лихорадочно бегали, но на ум, сразу видно, не приходило никаких спасительных отговорок – да и откуда им взяться? Молодой Кавердейл сиял, как новенький полтинник, Затворница слушала прямо-таки с ужасом, и Бестужев старался на нее не смотреть…

– Имеете что-нибудь возразить, сударь? – спросил он, закончив краткую лекцию. – Любопытно будет послушать…

– Черт знает что… – пробормотал «полковник», избегая смотреть на свою даму.

– Простите, – сказал Бестужев. – Вы неправильно обрисовали ситуацию… Ничего подобного. Точные знания, не более того… Где вы стибрил и мундир? У старьевщика купили, или в театре? Соблаговолите вновь обратить внимание на мой паспорт… Как видите, там написано, что я состою на службе в Министерстве юстиции. То есть отношусь к департаменту, с которым вы наверняка уже общались в худшие для вас времена… Вы идиот! – бросил он резко, напористо. – Прежде чем рядиться русским гвардейским офицером, следовало бы предварительно поинтересоваться, сколько лет сибирской каторги по законам Российской империи полагается человеку, самозванно присвоившему себе звание гвардейского офицера, а также российские ордена, на которые у вас нет права… Могу вас заверить, немало…

– Но позвольте! – вскрикнул «полковник» уже совершенно другим голосом. – Мы на британском пароходе!

– Да, я заметил, – сказал Бестужев без улыбки. – Мы на британской территории. Однако меж Россией и Британией существуют самые дружеские отношения, закрепленные соответствующими договорами, монархи наших стран – родственники… Капитан располагает на судне всей полнотой власти. Я немедленно обращусь к нему как официальное лицо и обвиню вас в серьезнейшем нарушении законов Российской империи, после чего потребую вашего ареста. На корабле это нетрудно осуществить, особенно на таком большом. Не забывайте, что существует еще радиотелеграф, по которому капитан очень быстро может связаться с землей, попросить консультации и совета… Или вы всерьез полагаете, что англичане отчего-то предоставят убежище уголовному преступнику? Насколько я знаю, их либерализм до таких высот не простирается… Документы у меня в полном порядке. А вот что касается вас? Вы способны предъявить соответствующие документы, подтверждающие вашу личность? Позвольте усомниться. Даже если какие-то документы у вас есть, они не имеют отношения ни к России, ни к ее гвардии… Обратным же рейсом вы отправитесь назад в Англию, а уж там вас встретят люди, перед которыми оправдаться будет так же трудно, как передо мной сейчас… Ну, что же вы молчите? Отчего на вашей благородной физиономии так явственно читается не то что растерянность, а, не побоюсь этого слова, и откровенный страх? Так просто опровергнуть мои вздорные обвинения – всего-то лишь нужно отправиться со мной к капитану, и наша беседа расставит все по своим местам…

«Полковник» убито молчал.

– Итак? – спросил Бестужев без всякого торжества. – Вы намерены сказать что-то убедительное? Или направиться со мной к капитану? Ну же!

«Полковник» вскинул голову, неприятно оскалясь:

– Вот эти, – он ткнул пальцем в сторону Кавердейла. – Никогда не станут подавать жалобу, чтобы не казаться посмешищем в глазах высшего света. Не так ли, господин юный лорд? Английская пресса умеет больно вышучивать…

Послышался сдавленный вскрик – это Затворница, белая, как полотно, выпрямилась во весь рост. Встретившись с ней взглядом, Бестужев поспешно отвел глаза – столько там было жесточайшего разочарования, и горя, и еще многого… Она вдруг, закрывая лицо ладонями, кинулась из каюты.

– Бегите за ней, что вы стоите! – распорядился Бестужев, хватая молодого англичанина за локоть и подталкивая к двери.

Тот, потоптавшись, опрометью кинулся следом. Бестужев тяжко вздохнул. Совершенно как в романах, добродетель восторжествовала, а порок и корысть были наказаны самым недвусмысленным образом – но на душе у него было нисколечко не радостно, перед глазами все еще стояло лицо женщины, с которой жизнь обошлась так жестоко.

Он повернулся к самозванцу – и тот, увидев его глаза, невольно отшатнулся. У Бестужева и в самом деле было сильнейшее желание врезать по этой самодовольной харе так, чтобы зубы брызнули на ковер – но он сдержался. Еще и оттого, что подобные меры ничего не способны доказать таким вот проходимцам…

– Ну что вы, право, так расходились? – «полковник» все еще нервно поводил глазами, но казался почти спокойным. – Каждый устраивает свою жизнь, как может. Точно вам говорю, Кавердейлы жалобу в суд ни за что не подадут, иначе в самом деле долго будут посмешищем для всех бульварных листков Великобритании… А вы… Стоит ли вам со мной возиться, сударь? Все равно, могу вас заверить, врачи меня признают не вполне здоровым по части вот этого, – он повертел пальцем у виска. – Мания такая у меня, знаете ли – наряжаться офицером и вешать на грудь незаслуженные награды… Болезнь, хворь, недуг… Если покопаться, найдутся и соответствующие бумаги в европейских судах… Был исследован медиками и получил соответствующий диагноз… Уж поверьте на слово. Если вы все же начнете возню, я молчать не буду, история выплывет наружу, если британцы ее не замнут с приятными для меня последствиями…

Бестужев взял его за стоячий ворот мундира и выдернул из кресла:

– Где драгоценности, сволочь?

– У нее, конечно, я же не вульгарный воришка…

– Имей в виду, скотина, я проверю, – сказал Бестужев. – Обязательно проверю… И если обманываешь, плохо тебе придется… Э нет, подожди!

Он одним сильным движением оборвал с плеча «полковника» эполет, а следом и второй. Вслед за тем принялся один за другим срывать ордена, а там и медали – не утруждая себя расстегиванием булавок, выдирая с кусочками сукна. «Полковник» сначала трепыхнулся, но остановленный грозным взглядом Бестужева, замер неподвижно.

– Вот так, – сказал Бестужев, когда дело было закончено. – Что до французского и германского орденов, то тут уж я не вправе что-либо предпринимать, твое счастье… Можешь щеголять дальше, сколько тебе заблагорассудится.

– Эй, ну что такое! У меня же нет никакого другого платья! Как я теперь покажусь на людях?

– Вот это уже не моя забота, – сказал Бестужев. – Придумай что-нибудь сам, с твоим-то умом. Скажи, что в определенный день недели русские офицеры появляются на публике без эполет и орденов…

– С такими дырками? Мундир испортили…

– Ах да, мундир… – усмехнулся Бестужев. – Снимай.

Он отступил и, поигрывая револьвером, дождался, пока самозванец разоблачится. Подошел к иллюминатору, открутил барашки, с натугой отвалил тяжелый стеклянный круг в бронзовой оправе и просунул мундир туда. Он сразу же, подхваченный ветерком, исчез с глаз.

– Вот теперь, пожалуй, и кончено… – сказал Бестужев.

Развернулся на каблуках и вышел из каюты. Встречная пожилая пара удивленно на него посмотрела – эти нелепые эполеты в руках – но, разумеется, степенно прошествовала дальше. Бестужев шагал, совершенно не чувствуя себя победителем, ощущая лишь опустошенность и тоску – перед глазами у него все еще стояло лицо женщины, испытавшей самое страшное разочарование в жизни.

Он не успел дойти до своей каюты – незнакомый стюард решительно заступил дорогу и, несмотря на то, что коридор был пуст, понизил голос едва ли не до шепота:

– Господин майор, капитан просит вас сейчас же прийти к нему, вы должны знать, в чем дело…

Бестужев понял, что он и тут оказался победителем – но не испытал ни малейшей радости…