Текст книги "Сибирская жуть-2"

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Сменяется декорация. На сцене – тайга. Видны фигуры оленей, лосей, птиц, изготовленные из деревьев и бересты. Они расставлены соответственно образу жизни животных: среди тальниковых кустарников – стада оленей и лосей, в лиственничной тайге – прочие звери и птицы.

На сцену выходят один за другим олени – большие и малые. Они кормятся: объедают листья кустарников, траву. Маленькие телята играют, бодаются, прыгают, крутятся. Это красочная пантомима, в которой изображаются все характерные повадки оленей. За ними на сцене появляются другие зверьки и птицы: бурундуки, росомахи, глухари, вороны. Каждый изображает свои характерные привычки. Все они становятся в круг и продолжают танцевать. В центр выходит запевала:

Энтнэкэчэр, хорокичэр,

(Телятушки, глухарики,)

Ило су хэлинчэдерэс?

(Куда же вы спешите?)

Умунду хоролилват,

(Давайте вместе покружимся,)

Гиркилэнди бидегэт.

(Давайте будем жить дружно.)

Все припевают:

Хэгэй, хэгэй, хэгэйе,

Гиркилэнди бидегэт.

Амикачан-хомоты,

(Медведь-медведюшка,)

Си бисинни нянгтаты.

(Ты любитель орешек,)

Тактыканма туктычэс,

(Ты залез на кедрушку,)

Мукототви буручэс!

(Упал с нее задницей!)

Все подпевают:

Хэгэй, хэгэй, хэгэйе,

Мукототви буручэс!..

Муннукачанурунчэ,

(Зайчишка обрадовался,)

Сигикагту дыкэнчэ

(Спрятался в чаще,)

Тала сот хантанчэчэ

(Там сильно хохотал,)

Хэдюнин пэсиргэчэ!

(Что у него лопнула губа.)

Все подпевают:

Хэгэй, хэгэй, хэгэйе,

Хэдюнин пэсиргэчэ!..

Соннгачан – дэрие буды,

(Теленочек – пестрая шкура,)

Инектэчэн Дэрэгды,

(Смеялась сова,)

Со долбо ичевулчэс,

(Ты ночью появился,)

Упкаттук сиггиндечэс.

(От всех дрожал.)

Все подпевают:

Хэгэй, хэгэй, хэгэйе,

Упкаттук еилгиндечэс.

Энгнэкэчэн, энгнэкэн,

(Теленочек, теленок,)

Хулукукэн иргичэн,

(Маленький хвостишко,)

Эмэденгэнтыргание,

(Придет твой день,)

Кусилэнди оммие.

(Когда ты драчуном должен стать.)

Все подпевают:

Хэгэй, хэгэй, хэгэйе,

Кусилэнди омачис…

С танцами, играми, пощипывая листочки деревьев, танцующие удаляются.

Пауза.

На сцену ленивой походкой выходит мужичишко. Отпыхивается, садится под дерево.

– Ху, дэрувхико!.. Харги атырканэв минду бучэн, окин-да этэн дэрумкивкэнэ. Тымардук Кирэк-тэнгэчин чонгкима минэ. Депмэт депмэ… Илмактал бэюмидектын, би дэрумкичиктэ эду… (Ху, какая усталость!.. Злой дух дал мне такую старуху, никогда не даст отдохнуть. С утра кедровкой долбит меня. Поедом ест… Пусть молодые охотятся, а я отдохну тут…)

Мужичок ложится под деревом.

Через минуту за сценой раздаются женские проклятия.

– Элэлэе, элэлэе, элэлэе!..

Элэлэе, элэлэе, элэлэе!..

На сцене появляется женщина.

– Элэлэе, элэлэе, элэлэе!.. Элэлэе, элэлэе, элэлэе!.. Ило оран эдычэнми!.. Харги анычан таргачинма бэессэчэнмэ!.. Нян иду-вэл мо хэргиндун пангкалэденан… Элэлэе, элэлэе, элэлэе!.. Упкат бэел эси бэюминосинделлэ, миннгчэн эдычэнми нян алачилдял-лан окин ниматья эмэвмэчинэтын. Харги нунганман минду бучэн!.. Элэлэе, элэлэе, элэлэе!.. (Куда девался мой мужичишко?.. Харги мне подарил такого мужичка. Снова, наверное, где-нибудь под деревом кверху пузом лежит… Элэлэе, элэлэе, элэлэе!.. Сейчас все мужчины уйдут на охоту, а мой мужичишко снова будет ждать нимат. Харги дал мне его! Элэлэе, элэлэе, элэлэе!..)

Женщина идет, осматривая тайгу. А мужичишко тем временем, скрываясь от жены, уползает со сцены. Удаляется и женщина.

На сцену выбегают молодые девушки и парни. Все парни в охотничьих костюмах, смеются, улыбаются. Они исполняют танец лебедей, журавлей, подражают птицам. Девушки поют:

Чипичакар, хэй, хэй, хэй!

Аяврис иду. Хэргей?

Эдук дэрэс хальдяча? —

Хунат синдук сучавча!

Повторяют:

Хэй, хэй, хэй, хэй, хэй, хэй!

Хунат синдук сучавча!

Чипичакар, чок, чок, чок!

Тар туксанча Суричок!

Он-ка этэн туксара? —

Омолгичан коксоро!

Повторяют:

Чок, чок, чок, чок, чок, чок!

Ая хунат Суричок!

Чипичакар, мэт, мэт, мэт!

Дэгивдерэв икэчмэ.

Си минэ боконденгэе, —

Кутуви бакадянгас!

Повторяют:

Мэт, мэт, мэт, мэт, мэт, мэт,

Бокончукал икэнмэт!

Чипичакар, хэй, хэй, хэй,

Сокачилкал си, Хэргей!

Хунатвэ дявадянгас,

Бэет бугдыт одянгас!

Повторяют:

Хэй, хэй, хэй, хэй, хэй, хэй,

Омолги бугды Хэргей!..

Танец и песня кончаются.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Наконец наступает последняя часть этого колдовского обряда – пантомима коллективной охоты и убиения зверей. На сцену-тайгу, наполненную фигурками деревянных зверьков, выходят охотники с луками. Они старательно разыскивают следы зверей. Предводитель охотников подает знак – следы найдены! Охотники показывают друг другу свежую поедь на деревьях, кустарниках, места жировки, а затем и знаками дают знать друг другу – вот они, звери, рядом. Подкрадываются с величайшей осторожностью. Подойдя на расстояние выстрела, они открывают стрельбу из луков по деревянным оленям, лосям. При попадании бурно выражают свою радость. Тут уж эта сцена целиком зависит от умения импровизаторов.

На сцене снова появляется шаман. За ним несут идола Хичупкана (его обычно делали каждый раз из молодой лиственницы). Верхняя часть этого идола-лиственницы стесана так, что имеет сходство с человеческим лицом. Нижняя расщеплена наподобие ног. Чуть ниже лица прикреплена небольшая поперечная палка, изображающая руки. Охотники в полном снаряжении проползают между ног идола, таким образом очищая себя и свое оружие от злых духов. Когда в расщеп проползает последний охотник, шаман сразу же сжимает ноги идолу и, чтобы тот не разжал их, стягивает мягким корнем дерева.

Все участники обряда совершают жертвоприношение – на руки идолу вешают шкурки пушных зверей, оленей, разноцветную материю. Лицо его мажут жиром. Обряд окончен. Шаман, повернувшись к зрителям, говорит:

– Кэ, дептылэчил одяллат. Сингкэнмэ дяварат! (Ну теперь будем с добычей. Удачу поймали!..)

ОБРЯД ИКЭНИПКЭ
Сценарий

Этот обрядовый праздник проводился в весеннее новолуние, за месяц до наступления устойчивого тепла. Знаменовался он рождением оленят, появлением травы и хвои лиственницы и отмечался народной приметой – первым кукованием кукушки. Этим обрядом начинался эвенкийский Новый год.

Обряд икэнипкэ являлся многодневной церемонией и был направлен на получение священной силы Мусун (Мушун) от Энекэн Буга – Хозяйки Вселенной, то есть, чтобы оживилась Природа и начала способствовать размножению поголовья диких промысловых и домашних животных и, самое основное, дала здоровье и благополучие всему роду, в том числе и человеческому.

Эту мысль подтверждает коллективное участие всех представителей разных родов, совместная установка чума и общее изготовление шаманских атрибутов.

В проведении этого обряда не существовало устоявшихся традиций ни в декорации, ни в ведении самих шаманских камланий. Каждый шаман проводил его по своему усмотрению, как ему «подсказывали» духи предков. Неизменной оставалась направленность обряда, как я уже говорил выше, чтобы оживилась Природа-матушка и способствовала жизни: появлению зелени, размножению поголовья диких промысловых зверей и домашних оленей, а значит и благополучию людей.

Наш праздник, думается, будет проходить в один день, и поэтому для проведения обряда икэнипкэ должны быть готовы все декорации. Для этого нужно:

1. Шаманский чум. 2. Идолы: Сэвэкичэн – типа куклы. Хичипкан – 1 штука. 3. Идол Мугдыгрэ (травяное чучело) – 1 штука. 4. Идолы Ментая – 8 штук, в виде колышков с подобиями лиц. 5. Тагу – молодые лиственницы с ветвями на верхушках – 10 штук. 6. Сэргэ – ритуальный шаманский столбик, символизирующий Вселенную, – 4 штуки. 7. Наму – шаманский коврик – 2 штуки. 8. Курекан – небольшая изгородь для оленей, с фигурами оленей из дерева, бересты, не менее 10 – 15 штук. 9. Столик на гагарьих ножках и две чашки с оленьей кровью.

Нужны птицы, изготовленные из дерева:

1. Орел – 1 шт. 2. Лебеди – 2 шт. 3. Гагары – 2 шт. 4. Чирки – 9 шт. 5. Кулики – 9 шт. 6. Кукушка – 1 шт.

Кроме всего прочего – ленточки, лоскутки разноцветные и желательно два или три живых оленя белой масти.

Конечно же, надеюсь, будут заросли, деревья, изображающие тайгу.

Итак, декорация готова, допустим, на стадионе Туры, Байкита, Ванавары или другого поселка – начинается праздник.

В чуме и около дымят костры. Шаман сидит в чуме на коврике-кумалане на малу (в центре), задумчиво покачиваясь из стороны в сторону. Рядом – по бокам – два помощника, кругом – участники обряда.

Помощники шамана проводят «очищение» шаманских атрибутов – в костер подбрасывают багульник или лишайник и окуривают их. Затем они плавно покачивают над костром бубен, слегка постукивают колотушкой, прислушиваются к «голосу» – «разогревают» его. Раскуривают трубку – дым является «кормом» для духов. Шаман затягивается трубкой.

– Духи хотят есть! – произносит он, зевая, якобы ловя духов. Он делает глотательные движения. Помощники подают ему «разогретый» бубен, и церемония начинается.

Слышны мелодичные, ритмичные удары, которые постепенно усиливаются, ускоряются и переходят в сплошной бой. Шаман вздрагивает всем телом, извивается, трясется и издает длинный протяжный вой, подражая реву самца-оленя во время гона. Подвески на костюме шамана оглушительно гремят, звенят. Это «голоса» духов. Наверное, с минуту продолжается этот танец. Постепенно ритм бубна ослабевает. Снова повторяется начало сцены – шаман зовет духов, хватает ртом воздух, якобы глотает прилетевших духов.

Ритм бубна становится спокойным. Начинается пение. Песня импровизированная, к примеру, такая:

Хэгэй, Хэгэй, Хэгэй-е-е-е…

Амтыялвун, энтыялвун, мунэ долдыкаллу,

Мугдылдивар, омилдивар сэривулкэллу,

Мунду, мунду, хутэлдувэр бэлэлкэллу,

Сингкечия, кутучия инэ силбакаллу…

Хэгэй, хэгэй, хэгэй-е-е-е…

Эгыркэрвун, кунгакарвун демудерэ,

Ичэткэллу, омолгилвун, хунадилвун манавдяра,

Он дюлэски дуннэду бу билденгэвун,

Он итыва эвэдывэ нгэнэвулденгэвун…

Хэгэй, хэгэй, хэгэй-е-е-е…

Амтыялвун, эсалдивар инмэвун су ичэкэллу,

Энтыелвун, серилдивар гэлэнмэвун долдыкаллу,

Энекэн Бугала хоктововун силбакаллу,

Одедэн мунэ, хутэлви, еипкиткаллу…

Хэгэй, хэгэй, хэгэй-е-е-е…

Хэгэй, хэгэй, хэгэй-е-е-е…

Предки, отцы-отцов, матери-матерей,

Нас услышьте,

Души-тени, души-тела свои разбудите,

Нам, детям своим, помогите,

Счастье, удачу нам укажите…

Хэгэй, хэгэй, хэгэй-е-е-е…

Старики наши, дети наши доходягами стали,

Посмотрите, юноши наши, девушки наши кончаются,

Как на земле этой дальше нам жить,

Как обычаи эвенкийские нам нести…

Хэгэй, хэгэй, хэгэй-е-е-е…

Отцы-отцов, своими глазами на жизнь нашу посмотрите,

Матери-матерей, своими ушами просьбу нашу послушайте,

К Хозяйке Вселенной дорогу найти помогите,

Пусть пожалеет нас, детей своих, шепните…

Хэгэй, хэгэй, хэгэй-е-е…

После такого пения шаман выходит из чума и обходит всю декорацию: входит в курекан к оленям, окуривает их, каждое животное гладит колотушкой, становясь перед каждым на колени. Выйдя из курекана, трогает колотушкой наму (шаманский коврик), животных и деревья. С пением обходит всю декорацию и возвращается в чум, передает бубен и колотушку помощникам, садится. Помощники снова над огнем «разогревают» бубен, слегка постукивая колотушкой. «Разогретый» бубен передают шаману, помогают подняться на ноги. Слышен мелодичный, ритмичный стук, он постепенно ускоряется, движения шамана становятся резкими, быстрыми. Слышен крик ворона, рев самца лося, оленя, рев медведя, звенят подвески – «голоса» духов. Шаман возбужден, он выкрикивает слова:

– Дэгилим! Дэгилим! (Полетели! Полетели!)

Он раскидывает в стороны руки, машет ими, как птица. Слышны крики лебедей, журавлей, кряканье уток. Шаман прыгает, пляшет, кричит:

– Дэгилим!

Один из помощников, стараясь успокоить его, выкрикивает:

– Аракукан! Аракукан! (Потихонечку, потише!)

– Аракукан! Аракукан! – кричат участники обряда.

Наконец ритм бубна ослабевает, шаман постепенно успокаивается. Начинается пение – просьба к Энекэн Буга – Хозяйке Вселенной дать священную силу Мусун (Мушун) и новые души промысловых зверей и домашних оленей, чтобы наступили благополучные времена.

Шаман начинает:

Энекэн Буга, бэлэкэл мунду!.. (2 раза)

Участники обряда повторяют:

Энекэн Буга, бэлэкэл мунду!.. (2 раза)

Шаман:

Энекэн Буга, си мевачи, си кутучи окин-да бичэс,

Мунду, хутэлдуви, окин-да бэлэдечэс…

Участники обряда вместе с шаманом:

Энекэн Буга, бэлэкэл мунду!.. (2 раза)

Шаман:

Таргиит, угидук, дуннэлэвун ичеткэл,

Гэлодерэв упкат, Мусунавун букэл…

Участники обряда:

Энекэн Буга, бэлэкэл мунду! (2 раза)

Шаман:

Агиканмун бэйнгэлди кэтэвдедэн,

Орокорвун иринэкит ичевдедэн…

Участники обряда:

Энекэн Буга, бэлэкэл мунду!.. (2 раза)

Шаман:

Ангадякарди, болговденэл, кэхэчэсив,

Сонгоденэл Дулин Бугаду билчэсив…

Участники обряда:

Энекэн Буга, бэлэкэл мунду!.. (2 раза)

Шаман:

Энекэн Буга, мунэ, хутэлви, энэ омнгоро,

Нги-дэ болгиттядатын энэ бурэ…

Участники обряда:

Энекэн Буга, бэлэкэл мунду!.. (2 раза)

Шаман:

Энекэн Буга, Мусуна аникал,

Аят, сингкэчит, индэвун бэлэкэл…

Участники обряда:

Энекэн Буга, бэлэкэл мунду!.. (2 раза)

Шаман начинает:

Хозяйка Вселенной, помоги нам!.. (2 раза)

Участники обряда повторяют:

Хозяйка Вселенной, помоги нам!.. (2 раза)

Шаман:

Хозяйка Вселенной, ты доброй, сердечной всегда была,

Нам, детям своим, ты всегда помогала…

Участники обряда вместе с шаманом:

Хозяйка Вселенной, помоги нам!.. (2 раза)

Шаман:

Оттуда, с высоты, на нашу землю посмотри,

Просим все, Священную Силу нам дай…

Участники обряда:

Хозяйка Вселенной, помоги нам!.. (2 раза)

Шаман:

Пусть тайга наша промысловыми зверями полнится,

Пусть олени наши, как муравейник, шевелятся…

Участники обряда:

Хозяйка Вселенной, помоги нам!.. (2 раза)

Шаман:

Мы как сироты, обижаемые, душами измучились,

Плача на этой Срединной земле существуем…

Участники обряда:

Хозяйка Вселенной, помоги нам!.. (2 раза)

Шаман:

Хозяйка Вселенной, нас, детей своих, просим, не забывай,

Никому в обиду не давай…

Участники обряда:

Хозяйка Вселенной, помоги нам!.. (2 раза)

Шаман:

Хозяйка Вселенной, Священную Силу нам подари,

Чтобы со счастьем, удачей мы жили, помоги…

Участники обряда:

Хозяйка Вселенной, помоги нам!.. (2 раза)

После пения шаман снова выходит из чума, снова входит в курекан к оленям, окуривает их, просит у них хорошего приплода, снова, прикасаясь к животным и деревьям, обходит декорацию и удаляется с пением в направлении восхода Солнца, где живет Энекэн Буга. Отойдя немного, он начинает помахивать бубном – начинает «ловить» души зверей и животных в виде оленьих шерстинок, якобы имеющих Священную Силу. Шаман тщательно собирает шерстинки и возвращается к сородичам, в нашем случае к участникам обряда. Подойдя к ним, он начинает вытряхивать из бубна души промысловых зверей, при этом оставляет души домашних оленей, которые тоже рвутся на волю, а ему их надо загнать в курекан. Он издает звуковые сигналы, чтобы олени не разбегались, изображает их ловлю. В это время из чума выскакивают участники обряда и начинают помогать ему. Они маутами сдерживают оленей, машут руками, загоняют в изгородь. Женщины открывают ворота ритуального курекана, трясут мешочками из-под соли, цокают языками, подманивая оленей. Вот под эти веселые, возбужденные крики олени наконец-то загнаны. Раздаются возгласы одобрения.

Шаман бьет в бубен и объявляет пройти «очищение» – прохождение через Хичипкан. Все участники проходят между «ног» идола Хичипкана. Последним проходит шаман. Он несет идола Мугдыгрэ. Он проходит три раза. Проходя последний раз, он плюет в рот Мугдыгрэ и как бы нечаянно оставляет его позади и резко зажимает идола между «ног» Хичипкана и связывает его ремнями. Присутствующие помогают ему свалить Хичипкана со связанным Мугдыгрэ и поочередно бьют его идолом Ментая, приговаривая:

– Ин эрупчу, манавкал! Ин эрупчу, ачин окал!.. (Жизнь плохая, исчезни!.. Жизнь плохая, останься в прошлом!..)

Хичипкан вместе с Мугдыгрэ валят в огонь и сжигают. Снова раздаются возгласы одобрения, а шаман, шатаясь словно пьяный, идет в чум и падает на коврик. Помощники помогают ему сесть, но глаза его закрыты. Шаман просит духов покинуть его тело, разевает рот, выплевывая их. Помощники подают ему кружку с водой или кровью. Он окунает мизинец правой руки в воду, трижды протирает им правый глаз, затем левый. Глаза мгновенно светлеют, у него вырывается вздох:

– Эх-хэ!..

Духи его покинули.

Начинается «кормление» духа огня кусочками жира, смазывают жиром Сэргэ, «кормят» других духов. Духам леса – березкам, лиственницам преподносят дары в виде разноцветных ленточек и лоскутков.

Мужчины закалывают жертвенного оленя, разделывают по всем правилам и раздают мясо всем присутствующим – это обычай нимат. Из этого же мяса здесь же на кострах готовятся шашлыки и начинается пиршество.

Шаман и участники обряда благодарят всех присутствующих, желают всем здоровья, благополучия, поздравляют с оленятами, с зеленой тайгой, прилетевшими птицами, с эвенкийским Новым годом. Ведут хороводный танец «ехорье»…

Михаил Величко. Звездный гость
(рассказы)

НЛО В НАЧАЛЕ ВЕКА

Я не знаю, то свет или мрак?

С.ЕСЕНИН

В детстве у меня была идеальная собеседница, моя бабушка, мать моего отца. Я был старшим ребенком в семье. За мной появились два брата, и оба умерли в конце двадцатых или начале тридцатых годов, когда мне едва ли исполнилось пять лет. Ребятишки росли смышлеными, уже успели стать душевными друзьями моими в детских наших играх. Я остался один, сильно переболев вместе с братьями. Они ушли, я остался.

Потом в семье появилась девочка – мне шел седьмой год. Она, конечно же, не могла стать наперсницей детских игр, дум и устремлений. Я был бы очень одинок, если бы не бабушка. Прочитаю, бывало, что-то интересное для себя и рассказываю бабушке, когда мы, скажем, грядку полем, горох-фасоль молотим, за грибами, за ягодами в бор пойдем. До бора далеко, верст пять туда – обратно, много чего наговоришь.

Я рассказывал бабушке, бабушка – мне. Она любила и умела рассказывать и знала множество историй и сказок-былей Приенисейской Сибири. Бабушкины предки строили в семнадцатом веке Красноярский острог, а в восемнадцатом – Абаканский, ставший два века спустя местом моего рождения. Мне до боли жаль, что не записал я бабушкиных сказок и былей, что не помню их. А ведь я потом никогда и нигде не встречал тех старосельских сюжетов. Потеряны бабушкины повести навсегда, пропали, утрачены безвозвратно.

В пятом-шестом классе я уже был начитанным человеком, в районной детской библиотеке все книги перечитал, проглотил и переварил. И по рекомендации заведующей, чуть ли не под ее расписку, перевели меня торжественно в читатели взрослой библиотеки. И какие там были книги!

Я об этом потому рассказываю, чтобы вы поверили, что не только бабушка для меня была значимым авторитетом, бабушка, неграмотный человек, которую я не смог обучить чтению, но и я для нее стал уже кем-то, с кем можно посоветоваться, чем-то сокровенным поделиться, что, может быть, уже не один год и мучает, и волнует.

Однажды вечером в сентябре, когда все работы по хозяйству были переделаны, мы сидели в избушке и я пересказывал своей слушательнице сюжет какого-то фантастического произведения Герберта Уэллса. Время для того было самым подходящим: ранние сумерки крались в сумеречную горницу, потемки сгущались, мрак заполнял углы, запечье, полз под лавки и размещался там на ночь. И тут бабушка мне, мне, отрицавшему всякую мистику, вдруг тихо так говорит:

– А знаешь, Миша, мы с твоим отцом, с Федей, однажды чертей видели… Близко… Вот как я тебя сейчас вижу…

– Ты что, бабушка! Чертей не бывает! – как всегда убежденно воскликнул я. От такого моего безоговорочного неприятия мистического бабушка обычно замыкалась, смолкала, не хотела мне рассказывать своих тайн. Но тут… Наверное, сумерки сняли у нее смущение, она упрямо так говорит:

– А ты, мой дружок, сначала выслушай, а уж потом думай и решай, что к чему. Я тебе ничего врать не стану, расскажу все так, как мы это с Федей видели…

Бабушка взяла меня за плечи, подвинула к себе. Я ведь еще мал был, лет двенадцать…

– Да ты как-нибудь у отца своего спроси. Он помнит, я знаю. Ему тогда годиков семь было. Да, семь. Большенькой уж был.

Я подсчитываю в уме, в каком же это, стало быть, году могло произойти то, о чем мне сейчас бабушка расскажет. Отцу семь, значит, в тысяча девятьсот четвертом… Что же это за черти могли быть в наших краях в начале века?..

А бабушка между тем принялась рассказывать…

Если бы не сумерки, наверно, не стал бы я слушать бабушкины байки, но сгущалась тьма, да еще и разговор-то про черта, да еще и мне-то годков только-только на второй десяток пошло… Подвинулся и я к бабушке…

– Жили мы в то лето в деревушке Куреж у большой горы Байтак. С горы в речку Салбу ручейки текли. Тогда еще там и лес кое-где был: там кусты, там купа деревьев. Потом уж все повырубили…

Потерялись у нас кони. Мы с Федей искали их, искали, да и сами забежались так, что вечером уже, в темноте дорогу домой найти не можем. А ночь уже на землю ложится. Думаю, сейчас костерок маленький разожжем и переночуем у огонька, у ручья под кустиками. Завтра разберемся, куда идти, где коней искать… Трава уже большая была… Троица прошла. Июнь стоял… Да, июнь…

– А волков не боялись?

– Да каки тебе волки? В июне-то?.. Хотя места у нас волчьи. Ну, про волков я не помню, может, и боялись, я ведь не одна была, с сыночком…

В июне ночи коротеньки, заря с зарей сходится. А все в середине ночи темнота. И звезды в небе… Южная Сибирь… Туман с ручья наползает. Тишина, хоть мак сей…

Я Феде свой шабурок постелила, Федя и задремал. А я сижу, бодрствую, даже вроде бы молитву почитываю. Память у меня была хорошая, я их, молитв-то разных, много знала. Это теперь вот все поперезабывала…

Дело к утру пошло. Заря занялась. Звезды меркли. Небо заалело. Воздух ожил, прохладой напахнуло…

Я Федю полой шабура накрыла. Он посапыват, спит…

Я чувствую взволнованность бабушки, она как бы видит все то, о чем говорит сейчас, и снова переживает ранее пережитое.

– Вдруг будто меня зарницей осветило. Я успела подумать: какая теперь зарница, они в августе полыхают, когда хлеба на пашнях созревать начинают… Я глаза открываю. А в небе – мать, пресвята Богородица! – чудо дивное! Висит в розовеющем небе не знаю что – большое, огненное… Ну, как макитра большая, сковорода глубокая, серебряная с серебряной же и крышкой. И вся она огнем светится, зеленоватым. Я Федю на руки схватила, к груди его прижала. Он у меня маленький был, меньше своих сверстников… Федя на руках-то проснулся, глаза открыл и тоже на сковороду воззрился…

– Мама, – шепчет, – мама, что это такое?

А это самое вдруг померкло, исчезло из виду совсем и опять объявилось, в полуста саженях от нас, прямо на лугу… Снова светится этот терем. В нем даже как бы и окна появились. Круглые, будто бычьи глаза. Тоже зеленоватые, но чуть красноватым отливают… Я голос потеряла, ни рукой, ни ногой шевельнуть не могу. Молитва моя к губам пристыла, ни словечка из меня не вылетает. Сижу ни жива, ни мертва, дрожу вся, кожа гусиными пупырышками ошершавела…

У бабушки и теперь, когда она рассказывает мне все это, на руках-то гусиная кожа. Волнуется, даже дрожит.

– И вдруг из этой жаровни выскакивают… черти, настоящие черти. Кожа у них рыбья и тоже вроде бы светится холодным зеленоватым огнем… Рожи у них будто стеклянные, а на голове сверху по два рожка золоченых. А голова-то тоже рыбьего цвета. Глаза у чертей светятся. И тоже как бы красноватым отливают…

Трое их было, да, трое. Средний чуточку больше, однако со взрослого человека будет. Два других, что по сторонам у него, чуть поменьше… Они опустились на траву и огляделись. Нас увидели у костра… Большими прыжками, не шагами, двинулись к нам… Подошли, допрыгали они почти вплотную, уставились, стоят. Глаза будто в больших таких очках… Кожу да рожу я у них вот тут и рассмотрела, да и рост-то тоже… И золоченые рожки на рыбьей голове. Нет, серой-смолой от них не пахло, а вот жаром будто бы обдавало. Горячие они, черти. Постояли они перед нами, постояли, что-то будто даже спросили, да я не поняла ни словечка…

И мне передается бабушкино волнение, чувствую, у меня кожа тоже пупырышками взялась, будто я и сам этих чертей в рыбьей коже увидел.

– А потом они исчезли. Прямо на глазах пропали. Были и нет. Вот – стояли, и – ни следа от них, ни духу. А потом и макитра их серебряная поднялась и полетела, быстро-быстро, как звезда падучая помчалась по небу… Оторопь моя прошла, я перехватила Федю за руку – и помчались мы в деревню. Уж совсем светло стало. И слышу, петухи в деревне поют… И дорогу я вдруг знаю, и тропа нашлась. Домой-то, считай, бегом примчались, на одном дыхании…

Бабушка смолкла. Мне казалось, она все еще волнуется, будто бы вот сейчас и тут еще раз переживает то давнее, что так поразило ее, чему она и теперь не может дать никакого объяснения…

– Бабушка, а хвостов у них не было?

– Чего не было, того не было. Это были бесхвостые черти. И копыт у них не было: чуни на ногах-то, белые с черной подошвой. А вот какие были руки у них, не помню… Нет, не помню…

– Бабушка, а это не позднее было? Может, Феде-то уже все десять исполнилось? Это вы, наверно, Тунгусский метеорит видели… Осколок от него какой-нибудь тут упал…

– Нет, никакой это не митирит… Черти… Говорю тебе, это были настоящие черти. На теле у них ничего не было, голы, как рыба в неводе. Вроде бы даже они чуточку чешуей покрыты, серебристой такой… Да, может, и не чуни у них на ногах-то обуты, а копыта белые с черной подковкой…

Бабушка довольно долго сидит молча, будто бы борется со своим непрошеным волнением, со своими воспоминаниями. Потом она поднимается и идет к окошку:

– Где-то наши задерживаются. Пора бы и приехать. Ведь обещались же домой быть…

Бабушка вглядывается в темноту, в сумеречную улицу: не едут ли мои родители с колхозного поля, на котором они и днюют, и ночуют, да ведь вот сегодня-то как раз они сулились домой вернуться. Мы им и баню истопили. Опять какие-нибудь дожинки. Ночная тишина стоит над селом. Собаки и те дремлют, набегавшись за день.

– Я домой, в Абаканское село, вернулась, к батюшке ходила. Был тут у нас священник, отец Симеон Рудаков. Рассказала ему про наше происшествие на Куреженских ключах под Байтаком… А он мне в ответ: окстись-де, Марья Ивановна, не городи околесицу. Какие тебе черти… Так больше я об этих чертях-то никому и не рассказывала… Тебе вот – первому.

В те далекие теперь годы, в тридцать седьмом, как-то не до чертей было, об НЛО слыхом не слыхивали. Отмахнулся я от чертей да и позабыл о них на долгие-долгие годы, напрочь забыл. И у отца своего о том ни единого разу не поинтересовался, не порасспросил. А вот теперь, когда разговоры об НЛО пошли, я часто вспоминаю бабушкино повествование, слышу ее голос, чувствую ее взволнованность. Увы, давно уже нет на свете ни моей бабушки, ни отца, и никто из них ничего не уточнит из рассказанного когда-то. И все же я теперь полагаю: видели отец с бабушкой это самое НЛО у горы Байтак между селами Куреж и Большой Телек, в теперешнем Идринском районе Красноярского края…

Смею предположить, что не одно такое свидетельство похоронено нынче навсегда по разным причинам, главная из которых – абсолютный аргумент: этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Не показаться бы смешным, не прослыть бы дураком. Вот ведь и я тогда отмахнулся от свидетельского показания о событиях исключительных. Я не верил в реальность рассказа, долго-долго не верил. Больше полувека.

Сколько таких вот всевозможных свидетельств ушло от нас незаписанными, незафиксированными. Жаль.