Текст книги "Сибирская жуть-2"

Прошлым летом парни ради интереса сходили к гробу Лолбикты, висевшему на двух лиственницах, отколотили нижнюю доску – пусто. Даже от одежды – ни одной тряпочки. Диво!..

ДЕДУШКА, ИДИ СВОЕЙ ДОРОГОЙ…

Медведя никогда не надо трогать, это же наш прародитель, зачем обижать?.. Сейчас мы ходим на охоту, на рыбалку с Гришей. Я ему постоянно втолковываю об этом, а то некоторые приезжие как только увидят медведя, сразу хватаются за ружья, палить начинают, дурачки. Это же грех…

Я несколько раз встречался с амиканом. Встретимся, а я плохо вижу, начинаю разговаривать с ним на родном языке. Говорю: дедушка, я случайно здесь прохожу, тебя не трогаю и ты иди своей дорогой. Я не знал, что это твоя тропа. Извини, я тебя не трону и ты меня не трогай. Иди, пожалуйста, по своим делам… И, представь себе, бэе, он слушается, уходит. Он же полуэвенк.

Был у нас такой случай. Я тогда сторожил на буровой на Чисковой. Приехали к нам из Черногорска два молодых практиканта. Все свободное время от работы они бродили по тайге, стреляли кого попало, браконьерничали. То невыходного соболя убьют, то голую белку. Ругали их – бесполезно. И вот однажды они наткнулись на медведицу с медвежатами. Мать фыркнула и убежала, а медвежата, как ребятишки, на дерево залезли. Ну, они их и расстреляли. Пришли на буровую радостные, говорят, увезем домой по шкуре.

Где-то дня через два-три, после смены, снова убежали в лес. И – не вернулись!.. Начальство подняло тревогу, всех людей отправили на поиски. Думали, заблудились. В тот же день их нашли. Обезглавленными. Они пошли туда же, где убили медвежат, а медведица скараулила их из-за коряги. Они даже выстрелить не успели. Видимо, она сразу смяла обоих, оторвала им головы, оттащила в сторону и закопала в мох… Э, бэе, с медведем шутки плохи, будешь болтать о нем, обижать, услышит и обязательно отомстит. Эвенки его зря не трогают. Грех…

ШАМАНКА ИЗ ЭКОНДЫ

В Эконде жила молодая шаманка. У нее не было еще своего костюма, бубна, колотушки, не строила она и ритуального чума, но обряды и камлания проводила успешно. В поселке шаманить опасалась, поэтому для этих церемоний выезжала в тайгу.

Чаще всего обращались с лечением больных. Она не отказывала. Камлания ее заканчивались успешно, она «находила» выкраденную душу больного, плевком в рот водворяла ее на место и больной, к радости родственников, выздоравливал.

Однажды она забеременела. И тут приходит одна женщина и просит вылечить заболевшего сына. Отказать шаманка не могла.

Перед камланием она посадила рядом с собой мужа и каким-то образом освободилась от тяжести живота – на время камлания переложила свой плод в живот мужа. И стала шаманить, а муж сидел, тяжело дыша, пыхтя, с надутым животом.

Камлание затянулось. По словам шаманки, враждебные духи без жертвоприношения отказывались возвратить душу парня и надо было продолжать этот обряд. Но тут неожиданно возмутился муж:

– Хватит на сегодня. Не видишь, еле дышу. Оставь на завтра!..

Шаманка молча легла на шкуру, закрыла глаза. Затем окунула мизинец правой руки в кружку с водой и трижды протерла им правый глаз, затем левый и открыла их.

– Ох-хо-хо! – выдохнула.

Духи покинули ее. Живот заметно стал подниматься. Она тяжело села.

Муж облегченно вздохнул.

ТАНЧАМИ

Моего деда звали Танчами, что означает Кривоногий. У него, действительно, ноги были колесом, а сам толстый, как росомаха. Ходил вперевалку, как гагара. Он был шаманом, говорили, очень сильным шаманом. Становление его было таким.

Когда маленьким был, вечно плакал. Его плаксой и дразнили. Начинал хныкать, говорят, потом – плакать, и вот плачет, плачет и сам не заметит, как этот плач переходит в песнопения, в шаманский вой. Тут уж гадать не надо было, кем будет. Духи сами выбрали. И чтобы он был сильным, его специально лупили прутиком, чтобы начинал плакать…

Я маленьким был, но помню его. Его арестовали в тридцатых годах. Увезли куда-то… Он мог жевать раскаленные угли, плясать на них босиком и не обжигался. На лыжах ходил по воде и не тонул, вот таким шаманом был мой дед, Танчами.

ГОЛОС ОГНЯ

– Я верю «голосу» огня. Он говорит правду. Он ворожит, предсказывает. Когда к гостю, потрескивает негромко, ласково, а к худу – трещит грубо, глухо и громко.

И что интересно, как только гость придет – все, огонь перестает «говорить».

Мы тогда жили в Мурукте. Огонь начал потрескивать, и мать говорит – гостей ворожит. И точно, смотрим, приехали ессейские грузчики. Ни продуктов, ни мяса у них не было. Колхозных оленей нельзя было убивать. Судили за это. Мать дала им мяса, рыбы. Поехали дальше. С ними ехала русская продавщица. Поехал и я. Проезжали около озера Мокчокит мимо захоронений и забыли заткнуть колокольчики, ботала, чтобы не потревожить покой умерших. Забыли. И только проехали, один олень – раз! – упал, сдох. Продавщица очень удивилась: отчего, почему?

Стали обдирать, а на мясе какая-то синяя полоса. Гадали-гадали, откуда, отчего появилась, так ничего и не выявили.

А старики говорили, что это наказали духи покойников.

Для меня это до сих пор загадка.

СОН ДЕДА

У меня был очень древний дед, умер в 98 лет. У него было много жен, в том числе моя бабушка. Всех пережил.

Я окончила Игарское педучилище народов Севера, и меня направили в Куюмбу. Там с ним и жила. Он уже плохо видел, с трудом шевелился и почти ничего не чувствовал, даже вкус пищи. И вот придут ко мне гости, соседи, он жалуется – внучка плохо кормит, даже масла не дает. А мне – стыдобища, хоть сквозь землю провались.

– Где у тебя лицо? – начинаю его стыдить. – Вот сейчас-то что ел?..

Потом поняла, что он не чувствует вкуса еды. Оказывается, ему надо было давать масло куском, тогда он знал, что это такое. Мясо тоже потом старалась давать большим куском, с костью, вот тогда он был доволен. И запивал всегда либо бульоном, либо чаем – три кружки была его норма.

Все предметы он узнавал тоже на ощупь. Приду с работы, он перещупает все мои тетрадки, учебники, ручки и карандаши. Лампу чуточку видел, наверное, как светлое пятно. Подойдет к столу, возьмется рукой за стекло.

– Хэко! – кричу ему. – Обожжешься!

А он говорит мне:

– Я думал это бутылка.

Бутылки еще уничтожал!..

Однажды он рассказал мне свой сон. Говорит: «Залаяли собаки на сохатого, и я погнался за ним. Не знаю, сколько гнался, но догнал и убил. Хотел обдирать, и мне почему-то стало жарко, как в летний день. Думаю, полежу в тени. Лег, и ко мне подходит какой-то русский мужчина в овчинном тулупе и говорит: „Давай меняться одеждой. Я тебе свой тулуп, а ты мне свою парку“. Смотрю, я, оказывается, в парке. „Тебе, – говорит, – еще очень долго ходить по земле. У твоих детей будут дети, у тех будут дети, у тех тоже народятся дети – вот сколько своих продолжателей рода увидишь. Но понимать их уже не будешь, будут они разговаривать по-русски. И одежда у них тоже будет русская. Ради бутылки водки они будут продавать унты, шапки, всю еду, лишь бы только утолить душу „веселящей водой“… Вставай, снимай с себя парку, вот тебе русский тулуп“. Приоткрываю глаза и вижу: уходит от меня мужчина с моей паркой. Не знаю, сон или явь это была».

И я тоже теперь раздумываю, то ли выдумал этот сон мой дед, то ли правду говорил. Но похоже, что его сон сбывается. Мы становимся русскими, еда, одежда, жилище – все стало русское, а ребятишки не знают своего языка. Ничего эвенкийского в нас не осталось. И виноваты мы сами…

Алитет Немтушкин. Эвенкийская старина
(рассказы)

Известный красноярский писатель Алитет Николаевич Немтушкин происходит из старинного эвенкийского рода Хопкогир, что переводится на русский язык как «Тундровой человек» (Немтушкин – крещеная фамилия). Предлагаемые вниманию читателя песнопения и обряды – не плод авторского вымысла А.Н.Немтушкин только поэтически обработал духовное наследие своего народа, уходящее корнями в многовековую историю эвенков.

ПЕСНОПЕНИЕ ШАМАНКИ СЫНКОИК

 
Когда еще весь мир наш создан не был
И не было живых существ, тогда
Там, наверху, синело только небо,
Здесь, нанизу, синела лишь вода.
И не было Земли прекрасней нашей,
Ни травы, ни деревья не росли,
И – ни людей, ни пташек, ни букашек.
Что мы зовем соринками Земли.
Одно Ламу плескалось в этом мире,
От края и до края – океан.
Потом возник на кромке водной шири
Клочок земли с олений кумалан.
Земная твердь росла, как на опаре.
Воздвигли горы мамонты, Сэли,
А там, где змеи проползли, Джабдары,
За ними следом реки потекли.
Тогда и мы пришли на Землю с вами —
И люди, и олени, и зверье.
Хватало места всем под небесами,
В достатке были пища и питье.
Но Харги вдруг явился к нам из мрака
И наши души злобой отравил.
Своих собратьев предала собака,
И человек оленя покорил.
И вот, скажите мне, куда пропали
Те мамонты, Сэли, творцы всех гор?
Джабдары-змеи где, что прокопали
Речные русла сквозь земной простор?
И где, скажите мне, стада оленьи,
Маралы где, таймени, крохали?
Большого Мяса новым поколеньям
Не сберегли мы, сор и прах Земли.
Его уничтожаем мы беспечно
Отравой, и машиной, и ружьем.
Сживаем братьев – разве человечно? —
Со свету, на котором все живем.
Терзая Землю, лезем вон из кожи
И даже не предчувствуем беды.
Усталая, она рожать не сможет,
Оставит нас, безумцев, без еды.
Тогда опять – ни пташек, ни букашек…
И человек за мамонтом, Сэли,
Уйдет навеки, и куда, не скажет,
Рассыплется соринкою Земли.
Уйдет последний след земного рая
Тем островком с олений кумалан.
И будет вновь от края и до края
Одна вода. Холодный океан.
 

Перевод с эвенкийского А.ЩЕРБАКОВА

ОБРАЩЕНИЕ К ШИНГКЭНУ, ДУХУ ЛОСЯ

 
О, дух Лося, Шингкэн, ты услышь голос мой,
Это я, Амарча, из чемдальского рода.
Помоги, дай надежду на встречу с тобой,
Подвело животы у лесного народа.
 
 
От меня не таись и следов не скрывай,
Не летай невидимкой вокруг, ты ж не птица…
На земле, на ветвях метки мне оставляй.
Я найду. Я не слеп и не буду лениться.
 
 
Подкрадусь осторожно, ползком, точно рысь,
Ну, а ты, чтоб не чувствовать лишних страданий,
Не беги, левым боком ко мне становись,
В сердце я попаду – и не будешь ты ранен.
 
 
О, понятливый зверь, водохлеб, листвоед,
Мяса целую гору таскаешь напрасно,
Пожалей нас… Вон дети мои ждут обед,
Мерзнем мы без еды, и костры наши гаснут.
 
 
А с тобой и в мороз заживем без помех.
Помозгочим, отведаем свежей печенки,
Да под шкурами будем посапывать в мех,
Наслаждаясь теплом и уютом ночевки.
 

Перевод с эвенкийского А.ЩЕРБАКОВА

ОБРАЩЕНИЕ К ИДОЛУ БЭЛЛЭЮ ПОСЛЕ НЕУДАЧНОЙ ОХОТЫ

 
О, Бэллэй, ты всегда мне помощником был,
Да и я в должниках у тебя не ходил.
Каждый раз, как, медведя убив, свежевал,
Его ухо на платье тебе отдавал.
Посмотри на себя, если ты не слепец:
Из лосиной сердечной рубашки чепец,
Лоскутков разноцветие, бус и пера —
Не жалел я тебе для наряда добра.
Сколько раз угощал тебя свежим жирком,
Возвратившись с добычей домой вечерком,
Чем же нынче тебя рассердил я, Бэллэй?
Почему перестал гнать под выстрел зверей?
Разленился, однако… Лежишь, старый пень,
Да сосешь, словно гость, свою трубку весь день.
Ты лицо потерял! Песьей шерстью оброс!
Вон с почетного места, завшивевший пес!
Иль не слышишь – ребенок без мяса ревет,
Да и мой, посмотри, подтянуло живот.
Всю тайгу мне сегодня обрыскать пришлось,
По хребтам, по распадкам носился, как лось,
Но собака нигде даже носом не повела —
Нет звериных следов. Вот такие дела…
Я принес этот прут, чтоб тебя отстегать,
Коли больше не хочешь ты мне помогать.
Или брошу в огонь тебя… Все. Я молчу.
Слышал, если не глух. Я, Бэллэй, не шучу!
 

Перевод с эвенкийского А.ЩЕРБАКОВА

ШИНГКЭЛЭВУН (СИНГКЭЛЭВУН, ХИНГКЭЛЭВУН)
ПОЙТИ ЗА ШКУРОЙ – ДОБЫЧЕЙ

Шаманский магический обряд

Сценарий

Этот обряд был распространен у эвенков Подкаменной и верховий Нижней Тунгусок на территории нынешних Байкитского и Тунгусско-Чунского районов. Совершался чаще всего летом, перед началом промысла на парнокопытных животных всем родом-стойбищем.

На сцене большой чум…

Поскольку действие обряда будет проходить не в лесу, а на сцене, значит, и устройство шаманского чума будет, естественно, намного упрощенным. И еще оговорка: нынешние исполнители, в силу многих причин, мало знакомы с шаманскими обрядами, с его древним философским мировоззрением, устройство декораций, некоторые сцены, думается, будем давать с пояснениями. Это будет на пользу участникам и поможет им более осознанно импровизировать в ходе представления.

Итак, на сцене большой чум, способный вместить всех сородичей стойбища – мужчин, женщин, стариков и детей. Для зрителей – это может быть полчума, обращенного к ним, чтобы было все видно. Посредине чума – костер. (Надеюсь, постановщики обряда-представления знакомы с технологией имитации костра, где главную роль выполняют красные лампочки). Он чуть тлеет. Через дымовое отверстие рядом с костром опущена молодая тонкая лиственница, символизирующая мировое дерево – туру. Комель туру стоит подле очага. На малу – почетном месте – разостлан кумалан, на котором будет сидеть шаман. Если действие предполагалось и на воде, то на этом месте сооружался плот из деревянных изображений духов тайменей. Но в данном случае – кумалан. Справа и слева от кумалана к шестам чума приставлены небольшое копье, пальма, рогатина, трехзубый расщеп из молодой лиственницы и лежат изображения рыб – щуки и ленка. Это оружие в борьбе с чужеродными враждебными духами, а щука и ленок – охрана.

Чум осмысливается в шаманском обряде, как Дулин буга – Срединный мир, где мы живем. К востоку от входа в чум сооружается дарпэ – галерея из молодых живых лиственниц и разных изображений духов и тоже осмысливается, как вершина мировой реки, то есть Угу буга – Верхний мир. К западу от входа в чум сооружается онанг, олицетворяющий Хэргу буга, то есть Нижний мир, и он, соответственно, устраивается из мертвого леса – пеньков, валежника, всякого хлама.

По краям дарпэ ставятся нэлгэт – небольшие столбики из молодых лиственниц, вырванных из земли вместе с корнями. Верхушками нэлгэт втыкаются в землю, корнями обращены кверху. Это шаманское дерево Верхнего мира.

В противоположной стороне, в галерее, онанг, нэлгэт ставились, наоборот, корнями вниз.

Сверху нэлгэт кладутся тонкие лиственницы. В дарпэ эти жердушки обращены корнями на восток, в онанг – на запад.

В дарпэ между лиственницами потом будут расставлены антропоморфные изображения шаманских предков – хомокоры, то есть изображения медведей, оленей, тайменей, щук, охраняющих вход в Верхний мир.

В онанге расставляются мугдэндэ, то есть деревянные изображения птиц: гагар, уток, гусей – сторожей, охраняющих родовой путь в Нижний мир. Главный здесь сторож Секан – дух-налим, лежащий поперек онанг. Всевозможных враждебных духов, обитателей Нижнего мира, пытающихся проникнуть в наш Срединный мир к людям для причинения зла, налим будет глотать, как лягушек. Всю группу сторожей замыкают изображения вооруженных копьями антропоморфных духов – муг-дэндэ.

И последняя, одна из существенных деталей, представленная в декорации шаманского чума: чуть в сторонке от дарпэ ставилось туру – дух-лиственница с развешанными на ней жертвоприношениями – шкурами жертвенных оленей, цветными материями. Туру представляло собой длинную лиственничную жердь, воткнутую комлем в землю и привязанную для прочности к лиственничному пню. Вверху жердь имеет перекладину, к которой прикреплялась ткань, предназначенная для верховных божеств. Белая и красная – духу земли, духу тайги, а черная – для духов Нижнего мира.

Если что-то подобное возникнет на сцене, считайте, что можно приступать к представлению.

Итак, начинается самое главное – шаманский обряд…

На сцене полумрак, затемнение. Чуть тлеет огонь. На кумалане сидит шаман. Он пока в обычном одеянии. Сидит задумчиво, покачиваясь из стороны в сторону, откровенно зевая. Время от времени он ловит кого-то ртом, глотает, снова сидит с отрешенным видом. Затем выпрямляется, разводит в сторону руки, как крылья, и кричит, подражая крику гагары:

– Ку-у-ук!.. Ку-у-ук!.. Ку-у-ук!..

Это знак, созыв сородичей.

Обитатели стойбища один за другим пробираются в чум по дарпэ через лаз, называемый угдупка. Пролазит последний, и палки, изображающие духов-сторожей, перекрещиваются, вход в чум считается закрытым. Путь, проделанный участниками обряда, осмысливается, как переселение души (оми) из родового хранилища (омирук) в Срединный мир, то есть в Дулин буга.

Все рассаживаются в характерной для кочевников позе – ноги под себя. Тихо переговариваются, шутят, улыбаются, ведут себя обычно, словно ничего особого не предвидится. А раньше это и было обычным явлением. Покачиваясь, на кумалане сидит шаман. Выпрямляется и поднимает руку. Поднимается помощник и достает из турсука шаманское облачение – плащ, нагрудник, унты и шапку с оленьими рогами. Подает их шаману, помогает одеться. Помощник расшевеливает огонь, греет над ним бубен. Шаман готов, и помощник подает ему бубен. Тот берет бубен в левую руку, ставит его на левое колено и колотушкой ударяет по нему.

Разговоры на полуслове обрываются. Наступает томительная тишина. Приглушается огонь, и почти в темноте начинает звучать бубен…

Покачиваясь в такт бубна, тихим, мелодичным голосом Мукто либо Чекутко, шаман начинает песню, обращенную к сородичам:

Дялви миннгил, гиркиелви!

(О, сородичи мои, друзья!)

Тэгэв – соксэв, меван омин!

(Народ мой – кровь, душа сердца!)

Сунэ дярин миннги мэргэн

(Ради вас моя грусть-тревога,)

Унгтувунми мигдылдяллан!

(Бубен мой будет греметь!)

Хэгэй, хэгэй, хэгэй, хэгэй!

Хэгэй, хэгэй, хэгэйе!

Сидящие повторяют припев:

Хэгэй, хэгэй, хэгэй, хэгэй,

Хэгэй, хэгэй, хэгэйе!..

Шаман продолжает:

Дялви миннгил, гиркиелви!

(О, сородичи мои, друзья!)

Орокорты онгнодектын!

(Пусть пасутся-насыщаются наши олени,)

Гулувурты сангнядяктын.

(Пусть дымятся наши костры,)

Дюлтэ кэтэт ичевдектын.

(Пусть во множестве виднеются наши чумы.)

Хэгэй, хэгэй, хэгэй, хэгэй,

Хэгэй, хэгэй, хэгэйе!..

Припев снова повторяется всеми присутствующими.

Аги-буга адедегин,

(Пусть тайга-мир спит,)

Нянгня-буга долдытчагин,

(Пусть небо-мир слушает,)

Харгингилви енгилделим,

(Буду духов своих искать,)

Бэлэмчилви орилдегим!

(Буду помощников звать!)

Хэгэй, хэгэй, хэгэй, хэгэй,

Хэгэй, хэгэй, хэгэйе!..

Припев повторяется присутствующими. Пауза.

Меняется ритм бубна. Шаман начинает созывать своих духов-помощников. Поет речитативом:

Харгингилви-делингилви, – секакурви, – гуткэкурви. Бира мувэн, ламу мувэн, амут мувэн котолди мисинденэл, Химат, миндуло!..

Сидящие, хором: Аракукан, аят! Аракукан, аят!..

– Харгингилви-амикарви, мотынгилви, багдаклви, – ир-гичилви, – дянтакилви, – Луннэлвэ мурукэденэл, сикагилва илтэнденэл, – Химат, миндуло!..

Сидящие, хором: Аракукан, аят! Аракукан, аят!

– Харгингилви-кулингилви, харгингилви-куликарви, харгингилви-исэлэкилви, харгингилви-бадялакилви, Дуннэлвэ пурулдянал, доядулин угдудянал, Химат, миндуло!..

Сидящие, хором: Аракукан, аят! Аракукан, аят!..

– Харгингилви-гагингилви, харгингилви-олингилви, харгин-гилви-кирэктэнгилви, харгингилви-дэгингилви, Дуннэвэ мурукэденэл, эдыннтэчир, учирнгачир, Химат, миндуло!..

Сидящие, хором: Аракукан, аят!.. Аракукан, аят!..

– Харгингилви-бэлэмнилви, харгингилви-хутэкэрви, Эмэлкэллу, Тутулкэллу, дэгилкэллу, угдуеилкаллу, Химат, миндуло! Химат, миндуло!..

Сидящие, хором: Аракукан, аят! Аракукан, аят!..

(Построчный, дословный перевод)

– Духи-таймени, духи-налимы, духи-щуки,

Воды реки, воды озер, воды морей пальмой разрезая,

Скорее, ко мне! Скорее, ко мне!..

Сидящие, хором: Потихоньку, спокойно! Потихоньку, спокойно!

– Духи-медведи, духи-лоси, духи-дикие олени, духи-волки, духи-росомахи,

Землю всю оббегая,

Скорее, ко мне! Скорее, ко мне!..

Сидящие, хором: Потихоньку, спокойно! Потихоньку, спокойно!

– Духи-змеи, духи-черви, духи-ящерицы, духи-лягушки,

Землю сверля, по самому дну ползая,

Скорее, ко мне! Скорее, ко мне!

Сидящие, хором: Потихоньку, спокойно! Потихоньку, спокойно!

– Духи-лебеди, духи-вороны, духи-кедровки, духи-утки,

Землю огибая, как ветер, как вихрь,

Скорее, ко мне! Скорее, ко мне!

Сидящие, хором: Потихоньку, спокойно! Потихоньку, спокойно!..

– Духи-помощники, духи-дети мои родные,

Приходите, ползите, летите, ползите,

Скорее, ко мне! Скорее, ко мне!

Сидящие, хором: Потихоньку, спокойно! Потихоньку, спокойно!

Шаман яростно колотит в бубен, крутится на месте. Он прыгает, машет руками, ловит кого-то ртом, вернее, не кого-то, а духов. Это танец собирания духов. Шаман бросает бубен и колотушку помощнику, продолжая импровизированный танец, а помощник в это время старается колотить в бубен. Все присутствующие создают шумовой эффект, напоминающий отдаленное хорканье оленей, рев зверей, характерные крики птиц, свист ветра, шум воды, леса. Затем шаман хватает копье, колет им в разные стороны. Копье меняет на пальму и так же с нею проделывает характерные охотничьи движения во время охоты на медведя, затем пальму меняет на рогатину… Все это он делает, выкрикивая, поясняя свои действия: «Харги-росомаха, не пускай чужих! (Харги-змей, жаль, жаль сильнее чужих!)»

Шаман прыгает, глотает своих духов, потом успокаивается и говорит: «Упкатва бакам. (Всех я нашел.)»

Теперь осталось только поймать духа-шингкэна – духа-удачу, который и поможет пригнать зверей-добычу на родовые угодья.

Помощник снова подает ему бубен и колотушку. Шаман негромко ударяет, берет новый ритм и снова речитативом, в промежутках ритма, начинает петь:

Харгингилви-бэлэмнилви,

(Духи мои, помощники,)

Бугаялва манамнилви,

(Весь мир кончатели,)

Туксакталват, дэгиктэлвэт,

(Давайте бегать, летать,)

Уюкталват, угдукталват,

(Давайте плавать, лазать внутри,)

Пурулилват, нгосукталват,

(Давайте сверлить, нюхать,)

Шингкэнмэ енгиктэлвэт!

(Шингкэна искать!)

Шингкэнмэ бакават,

(Шингкэна найдем,)

Нунганман алтачилват,

(Его будем уговаривать,)

Дептылэе митту будэн,

(Чтобы он нам пищу дал,)

Тэтылди нямалгидан,

(Чтобы он нас теплой одеждой согрел,)

Авгарат бододедэт,

(Чтобы здоровыми мы жили,)

Кутучит упкат бидэт.

(Чтобы мы со счастьем жили.)

Снова гремит, неистовствует бубен. Прыгает, кривляется шаман. Постороннему глазу он может показаться ненормальным человеком. Но только постороннему, для сидящих здесь сородичей каждое движение шамана полно символики, понятных знаков. Он не просто прыгает, а путешествует, пробирается в образе своих духов по неведомым мирам. Вот он расправил крылья, как орел, значит, полетел в Верхний мир. Иногда он сам комментирует свои действия, тогда совсем понятно.

– Дылачавэ дагамалим! (Приближаюсь к солнцу!) – объявляет он, и тут же начинает изображать изнеможение от жары. – Хэкуко! (Ой, как жарко!) – восклицает он. Шаман изгибается, вытирает пот, льющийся с него ручьем, охает, ахает. Все видят, как сложно и опасно ему путешествовать в тех неведомых мирах.

– Тар Шингкэн! (Вон Шингкэн!) – кричит он. – Ламула хурдерэн! (Он ныряет в море!) – И вслед за Шингкэном ныряет в море и он. Его крики и знак для духов, чтобы они были начеку.

– Хэтэтэй! Хемурико! (Ой, как холодно!) – дрожит шаман, изображая ощущение мокра, холода. В это время вдруг встрепенулась, задвигалась гагара.

– Дявача! (Поймала!) – закричало несколько голосов. Неизвестно, как изображения духов ловили врагов и друзей, но в нашем случае пусть помощник шамана дергает за ниточки и таким образом кувыркается гагара.

Шаман бросается на гагару и из ее клюва заглатывает в рот духа Шингкэна. Он устало падает на кумалан и какое-то время лежит без движения. Спустя минуту садится и говорит:

– Шингкэн будерэн элэ дюрвэ багдакэлвэ. (Шингкэн дает только двух диких оленей.)

– Гэлоктэкэл кэтэтмэрье. Алтаткал. (Проси больше. Поупрашивай.)

– Эгдала-кэ алтатчэм. Нунган гундерэн, тылэ-денгэс дыл-дун. Эсин будерэ. Гундерэн, атырканмэ. Бугадыва мушунмэ ханнгуктавка. (Не дает. Говорит, старуху, хозяйку Вселенной (мира) надо спрашивать.)

– Алтаткал. (Поупрашивай.)

– Эгдала-кэ алтатчэм. Нунган гундерэн, атыркан далдун, тэтылдун тылэдэв, тэли хавденгэн бэйнголэ. (Сколько могу я упрашивать. Он говорит, чтобы я у старушки поискал вшей в голове и одежде, может потом добавит добычи.)

– Кэ, этэкэл батчеми, мунэ одекэл. Тылэденэ, делумкэн атыркан хутакандукин гадянгас бэйнгэл-дывурэ хавуптыра, кэ… (Ну, перестань отказываться, пожалей нас. Ища насекомых, ты незаметно у старушки из мешочка вытащишь недостающую нам добычу, ну…)

Шаман снова ложится на кумалан, что-то шепчет себе под нос. Через минуту он поднимается, берет в руки бубен и начинает им махать, как битком при сборе голубицы, крутясь на месте. Помахав, он заглядывает в бубен и, довольный, под одобрительный гул людей выходит на улицу из чума и вытряхивает воображаемых зверей в виде шерстинок в родную тайгу. Возвращается и объявляет:

– Кэ, тэгэми мотымадевка. (Ну, завтра можно идти за лосями.)