Текст книги "Сибирская жуть-2"

Трава и цветы, это первое, что мы увидели и что поразило нас. А уж потом – поручни-перила… Когда мы наступили на траву, вокруг нас стало образовываться открытое пространство, расти, освобождаться от молочно-золотистого тумана. При этом мы все время оставались в центре образующейся сферы. Вот тут-то и появились перила, балюстрада, довольно большим кругом окольцевавшая нашу лужайку. Сфера все росла и росла, за пределами поляны, по ту сторону балюстрады появился лес, не лес – леса, непроходимые урманы земных тропиков, в жизни я не встречал их никогда, но узнавал их по фильмам, по картинам, фотографиям. Это были леса экваториальной Африки, Юго-Западной Азии, Южной Америки, древние леса, в которых, казалось, еще не было места человеку… Земные леса с земными запахами, пахло цветами, фруктами, плодами, зеленью, гниением, застойной водой. И лавина звуков обрушилась на нас, будто кто-то вдруг включил могучий звуковой канал – сфера наполнилась шумом этих лесов: лай, мяуканье, крики животных, рычание льва, пересвисты птиц, хохот, накат волн, журчание воды, шум ветра в верхнем ярусе сельвы.

Все это потрясающее зрелище как бы вращалось медленно вокруг нашей арены с неземными цветами, впрочем, может быть, это наша площадка вращалась вокруг собственной оси… Мне казалось, что поляна стабильна и неподвижна, как… кинозал, а все вокруг вращается медленно и неудержимо…

Я огляделся. Везде, везде, на все триста шестьдесят градусов вздымались могучие леса. У нас над головой светилось яркое, синее, с фиолетинкой небо…

А потом что-то произошло и леса – деревья в лесах – стали уменьшаться, как бы удаляться от нас, будто мы поднимаемся над ними все выше и выше. Вот мы уже смотрим на них с высоты двухсот метров, с полукилометровой кручи вниз. Появились линии горизонта, из-за них, за ними проглянули горы, а ближе открылись долины рек, вон прорисовался морской залив… А мы все поднимались и поднимались. Очень бы я хотел сказать, что поднимались довольно быстро, но не могу: я потерял чувство времени, оно будто бы не шло – стояло, и совсем независимо от его течения менялись картины, открывающиеся нам с высоты неземной луговины.

Кончился наш подъем тем, что мы оказались как бы в самом центре вывернутого наизнанку громадного глобуса, но не из папье-маше, а живого, дышащего, пульсирующего, шумного. Мы видели, что все это наполнено жизнью, мы видели все это по мере того, как удалялись от поверхности земной. В буквальном смысле слова, мы стояли, разинув рты, в центре колоссальной, гигантской сферы, откуда до любой из ее стенок – тысячи километров, тысячи, не меньше!

Перед нами на уровне глаз была экваториальная Африка с широким поясом тропических лесов, отчасти и тех, внутри которых мы только что были. Вон, повыше, – Сахара, красноватые пески Сахары. Нил, Конго и Нигер. Вон – Гибралтар, а вон – мыс Доброй Надежды… Над Африкой, над омывающими ее океанами клубятся циклоны, пятнами закрывая черный материк. Все это живое, теплое, пульсирующее, все в цвете и в свете.

Потрясающая красота! Цвет и свет, все цвета, все краски, какие только есть в мире, видны нам отсюда, все они живые тона нашей матушки Земли.

Вся эта картина плывет у нас перед глазами. Африка уходит вправо, перед нами Атлантика, две Америки, Тихий океан – пацифик – мирный океан. Над его просторами бушуют штормы, дожди и грозы. Иногда даже отсюда видны крохотные вспышки далеких молний. Голубоватые шлейфы циклонов, прозрачные пятна антициклонов. Все в поле зрения. Вот и Евразия, Австралия… Красота! Красота… Вся Земля у меня перед глазами. И на всей планете, везде одновременно, полдень, везде солнце в зените, на всех широтах земли, на всех меридианах в один и тот же час – солнце в зените.

Я с Машей вместе подошел к золотым перилам, к эмалевой балюстраде и глянул вниз. Наша арена с чужой травой висела в центре великого шара, парила в пространстве невесомо и беззвучно. Внизу, в точке надира, голубеет белая Антарктида. Над нами, в точке зенита, посверкивают под прямыми лучами солнца ледяные пространства Ледовитого океана. Кто еще видел когда-нибудь такую картину!

Наша лужайка тихо вращается в самом центре великой сферы. Я взглянул на внучку. У нее в глазах стояло отражение Африки.

И ни головокружения от высоты, ни чувства страха. Восторг. Немыслимая сказка наяву (наяву?)…

Пока я доли секунды смотрел на Машу, все вокруг вдруг переменилось. Сначала раздался странный звук – будто лопнул большой пузырь, струна порвалась, хлопок какой-то. И наша Земля оказалась уже не шаром изнутри, а шариком в пространстве, голубовато-зеленым шариком в черном вакууме космоса. Арена с цветами надела на себя прозрачную броню скафандра. Мы оказались в странном космическом снаряде, который со световой скоростью, нет, не со световой, с большей, со скоростью мысли улетал от Земли за орбиты больших планет…

Огромный шар Солнца был припогашен нейтральным светофильтром, лучи родного светила, не прикрытые атмосферой, не обжигали глаз, не слепили и не мешали нам видеть Космос. Земля со своей спутницей Луной уносились в бархатистую бездну, в которой непривычно ярко горели мириады цветных, немигающих звезд, созвездий, галактик, каких-то млечных туманностей. Созвездия были узнаваемы.

…Я когда-то в институте, было дело, сдавал экзамены по астрономии и вот только сейчас остро пожалел, что я астрономию-то только сдавал, а не знал ее и не знаю.

Все двенадцать зодиакальных созвездий были в поле зрения нашего космического аппарата, в центре которого, все на той же травянистой лужайке с цветами, стояли мы с внучкой и смотрели во все глаза на разворачивающуюся перед нами картину…

Мне не было страшно ни за себя, ни за внучку. Внутри царила уверенность, что все будет хорошо, ничего страшного не происходит.

Вот это, наверное, Марс, синевато-красная планета, будто бы вылепленная из сахарских песков, из приенисейских девонских песчаников. А это – Юпитер. Его портрет хорошо знаком нам по снимкам, выполненным американскими космическими исследователями дальнего Космоса. Не узнать Сатурн было совершенно невозможно…

Мы улетали в сторону созвездия Весов, чуть вверх от плоскости эклиптики к Большой Медведице. Позади, за Землей, за Солнцем, виднелось созвездие Овна с двумя яркими звездочками. Впереди, в созвездии Волопаса, горел Арктур, ниже и левее багровел Антарес…

Наша станция, окруженная слабым свечением ее скафандра, по-прежнему вращалась вокруг своей оси, открывая все новые и новые картины звездного неба, уже весьма далекого Космоса.

Я стал показывать Маше планеты, называть их поименно… Полной неожиданностью, каким-то спектаклем специально для нас показался мне парад планет Солнечной системы – они все были в той стороне от Солнца, куда улетала наша космическая станция, наша космическая лужайка…

– Маша! Вот это Уран! – Он выглядел нежданно-негаданно ярко-голубым; казалось, вся планета покрыта великим водным океаном. Мы четко видели его не звездочкой, а шариком-диском, и меня поразила его сюрпризная голубизна.

Солнце из этой дали казалось уже совсем крохотным огоньком во Вселенной, но все еще оно было ярче и теплее, чем все иные звезды мироздания. Вообще, наша родная планетная система рельефно поднималась над плоским миром всех прочих звезд, она явно висела над черным бархатом Космоса, расцвеченного многоцветными огоньками мириадов и мириадов далеких звезд и даже галактик. Их видно было в невообразимой дали.

– Марихен, а это Нептун! – И новая неожиданность: и Нептун отсвечивал лазурью, а по голубому океану планеты белели какие-то редкие пятна, будто белые айсберги дрейфовали в голубом океане, в океане без единого берега.

– Плутон! Это, Машулькин, самая отдаленная из всех планет Солнечной системы, – сказал я и снова опешил: мне отчетливо привиделось, что самая дальняя планета находится сегодня явно ближе к нашему светилу, чем голубой Нептун.

И еще сюрприз – вот уж день сюрпризов! – Плутон был двойной планетой, он мчался вокруг Солнца со своим большим темным спутником, о котором я нигде и ничего не читал. Расстояние от Плутона и его мрачного спутника было невелико, наверное, даже поменьше, чем дистанция от Земли до Луны.

И вот мы уже видим всю Солнечную систему: и Солнце, и большие планеты висят над миром прочих звезд, вся картина нашего мира, уголка Вселенной объемно-стереоскопична. Все прочие миры – яркие огоньки самых разных оттенков, с Земли их невозможно видеть такими светлыми, и все же это только плоские точки на плоскости беспредельной тьмы…

Наша Солнечная система уносилась вниз с гигантской скоростью, как в кино, подумалось мне. А может, это и было какое-то кинодействие будущего или иной цивилизации. Я не могу ответить на этот свой же вопрос… Мне было чуточку жаль, что я не вижу еще и маркированных орбит планет Солнечной системы… Мне очень хотелось увидеть их, но они не появились…

А мы все мчались и мчались вверх. Уже и дальние созвездия стали уходить под наш аппарат, уже над головой была почти сплошная темнота, черная бездна, в которой одиноко и страшно далеко крутились неведомые галактики, редкие, очень редкие в бездне пространства. Впрочем, что они крутились, я не видел, это я так сказал, по инерции мышления.

Мы уносились все дальше и дальше. Мне вдруг стало страшно, что мы не найдем дорогу назад, в наш мир, к нашей славной и теплой, зелено-голубой звездочке – Земле, самой лучшей планете в Космосе. И тут я снова ощутил присутствие чего-то чужого и сильного – чего? Воли, мысли, личности, сознания? – чужое присутствие. И это чужое внушало мне: не бойся-де, вы вернетесь.

А мы между тем уже поднялись над рукавом Галактики, мы увидели сверху – сверху! – нашу галактическую систему, в одном из крайних рукавов которой исчезла бесследно наша милая родина.

Мы повисли в надзвездном пространстве. Мы видели скопление громадного количества звезд в центре галактики, мы видели абсолютно черные пятна и между рукавами, в которых группировались звезды, и в самих рукавах. Одно такое черное пятно довольно округлой формы – шар гигантских размеров – было почти у самого центра галактики. Черная дыра? Не знаю, ничего не могу сказать об этом.

Кто-то захотел и показал нам со стороны не только нашу Солнечную систему с ее планетами, поясом астероидов, но и нашу галактику, ее турбулентные рукава – со стороны, извне. И показал…

Маша при виде этой апокалипсической картины схватила меня за рукав, припала ко мне и закрыла глаза.

– Я… боюсь… – прошептала она.

Признаюсь, и мне стало страшно. Я боялся, я боялся – мы уже никогда не сумеем вернуться назад. Земля была так далеко, за миллионы парсеков от нашей внегалактической площадки с травами неведомого неземного луга…

В моей голове зашуршали забытые строчки чьих-то стихов: «Мне голос был. Он звал утешно. Он говорил: „Иди сюда, Оставь свой край глухой и грешный, Оставь планету навсегда…“« Право слово, не знаю, чьи это стихи, не знаю, правильно ли я их процитировал. Не в том дело…

Мне не забыть теперь, когда я прочитал записи в своем дневнике, этой живой картины живого Космоса. Не могу понять, почему я не помнил ее, проснувшись в то мартовское утро после моего ошеломляющего, потрясающего, изумительного сна, моей грезы о Земле и мире…

А кончилось наше путешествие в бездны пространства очень просто: из тьмы великого Космоса стали вырастать полосы света, желтые, зеленые, голубые, чистые тона, прозрачные, сгруппированные в какой-то смысловой рисунок, значение которого от меня ускользало. В голубых, зеленых и желтых просторах исчезли звезды, пропало ощущение полета, ушло, исчезло чувство частичной невесомости, что ли… И пропал страх. Даже Маша открыла глазенки и улыбнулась…

На стенах, нет, не на стенах, просто в пространстве, окружающем нашу лужайку, стали прорисовываться деревья, участок голубого озера между деревьями, небо над головой, в нем – светлые облака, высокие нитевидные циррусы. За озером видны стали далекие каменные горы с белыми снежниками по кулуарам. Горы отстояли от нас далеко. На одну вершину падала тень облака, она казалась темной. А другая светилась вся под яркими лучами летнего солнца. Между горами и озером плыла дымка, казалось, горы подвешены над горизонтом…

Ближние деревья были нашими, сибирскими, все крупные – гиганты: кедры, лиственницы, ели – елищи, но к нашим, к сибирякам, неожиданно примешивались чужаки, не наши, широколиственные великаны: дубы, липы, каштаны, платаны, яворы. Необычное содружество, декоративное, искусственное…

Вот я вам это рассказываю довольно долго, гляди, уже с полчаса у вас похитил, а там все события проходили как-то удивительно быстро, как во сне, вне времени, но в пространстве. Вот как раз чувство пространства было четким, даже обостренным. А ощущения времени – не было…

Вдруг позади нас прямо из воздуха появились два удобных кресла. И вновь, я бы сказал, неземных кресла, не наши: техника другая, рисунок, форма, вид. Мы сели, и сразу же я почувствовал присутствие чего-то, вернее, кого-то, я бы сказал – чего-то воодушевленного… Мне показалось, что это нечто или это некто хотели бы поговорить с нами, обменяться… э… э… мыслями. Я первым спросил у моего неведомого визави:

– Wer seid Ihr? Wo kommt Ihrher? – не могу объяснить вам, отчего это я вдруг заговорил с ним на своем родном языке. Должно быть, тот самый инстинкт сработал, по которому в романе о Штирлице какая-то там его радистка при родах по-русски кричала «мама!».

И я услышал в ответ:

– Nous sommes les habitants d'une autre monde… d'une autre mesure…

Я совершенно не удивился, что отвечают мне не на немецком, не на русском, а на французском языке, который я и знал-то с пятого на десятое. Учил когда-то, правда, не казенно, а для себя.

Я спросил по-французски, отчего они со мной не на моих родных языках говорят, их ведь у меня два – немецкий и русский, вернее, наоборот, русский и немецкий.

– Мы общаемся с вами не при помощи языка. У нас совершенно другая знаковость общения. Это вам только кажется, что мы говорим по-французски. Так странно проецируется наша система общения в вашем сознании. Это несколько неожиданно для нас. Возможно, какая-то наша неточность, даже неумение точно настроить механизм, аппарат, коммуникатор, прибор, при помощи которого и происходит наше общение. У нас пока нет опыта…

– Вы – люди?

– В известном смысле да…

– Кто вы? Откуда вы? Что вы хотите нам сказать? – задал я, наконец-то, те вопросы, которые меня больше всего интересовали…

– Мы… – дальше следовало слово, которое можно было бы понять и как «люди», и как «существа», и как «субъекты» (последнее в таком философском, не житейском смысле слова). – Мы – сущее иного измерения. Вы живете в нашем молекулярном мире. У нас совершенно иное течение времени, у нас абсолютно другие масштабы времени и пространства. Ваши пятнадцать миллиардов лет для нас едва ли часы…

– Значит, другие мои вопросы просто не имеют смысла?

– Вероятно, это так… Контакт с вами – для нас великая победа науки, которой по вашим измерениям миллиарды миллиардов лет…

И все же еще один вопрос я задал, не утерпел:

– Скажите, что за трава на лужайке? Я не знаю ее…

Глубоким, красивым голосом Космос ответил мне, и в ответе послышалась как бы улыбка:

– Errare humanum est… Мы полагали, это трава вашей планеты. Значит, это растения какого-то иного мира из вашего измерения… Однако не бойтесь, pas de peur – все, с чем вы контактировали, безвредно для вас…

Лес вокруг шумел, над озером плыл орел, высматривая себе добычу. Где-то ярился водопад, его белый шум отчетливо доносился до нас. В просветах между деревьями ало горели незнакомые мне цветы. Пахло летом, запаха лета не замечаешь в июне – августе. А вот сейчас, в марте, он был силен и прекрасен…

Мы сидели с внучкой среди древних лесов умеренного климата Земли на неземной лужайке, я был потрясен, ошеломлен, огорошен – от изумления, оттого, что я только что пережил и перечувствовал, я потерял дар речи.

Чуть отошел, спросил Машу:

– Машулькин, кто-то говорил с тобой сейчас?

– Да, говорили со мной по-немецки, и я понимала все.

Маша знает немецкий, правда, совсем немного. До школы я учил ее языку, по старым учебникам. Я и сейчас пытаюсь говорить с нею по-немецки, но она всегда отвечает по-русски. Правда, меня она понимает почти всегда.

И еще. Во всех случаях, когда со мною говорили, мне отвечали не «мы», не «я», а что-то чуть-чуть иное, обобщенно личное: я плюс мы… Я еще что-то спрашивал – не помню, забыл. Меня не спрашивали ни о чем.

Потом наступила тьма и беспамятство. Из этого состояния меня вывел голос Ирмы – супруги:

– Лыжники! Вставайте, пироги испеклись! Вам в лес пора!

И мы поехали на Караульную, как бы чуточку наперед зная, что сегодня произойдет с нами: и туман, и профессор в вагоне, и заяц на лыжне…

Вот и вся моя история. Теперь что хотите, то и делайте с нею. Хотите, забудьте. Хотите, напишите и отдайте в печать. Я это все вот уже полгода ношу в своей голове и не могу освободиться от тех видений. Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Вот сейчас я рассказал все это вам, может быть, мне станет легче…

Ну, что ко всему этому прибавишь? Я, расшифровавший записи на магнитной пленке, решаюсь предложить рассказ моего знакомого на суд читателя.

Екатерина Малышева. Золотые сказы Енисея
(рассказы)

ПТИЦА ГРОМ И ИНДЕЕЦ ЯКИМ

Древние лесные люди Сибири еще до открытия Америки знали американских индейцев. Потомки богунайских шаманов рассказали древнюю легенду о том времени.

Давным-давно в долине благодатной реки Колумбии, в Америке, поселилось счастливое племя индейцев-якимов. Племя населяло территорию нынешнего берега реки Якима и Великих озер.

В лесах, где стояли их вигвамы, водилось множество разных зверей: бизонов, быков мускусных, медведей гризли, скунсов. Река Колумбия изобильно дарила индейцам серебристую рыбу, а также и птиц, населяющих ее долину. Красивые и умелые люди не знали нужды, недостатка в пище и одежде, они занимались охотой и рыбалкой, ремеслами.

Но однажды случилось несчастье: пришла черная болезнь в индейские вигвамы. Люди умирали, и никто не знал, как им помочь. Тогда собрались все мудрые люди племени на совет в большом вигваме вождя, чтобы решить, как спасти племя.

Многие из стариков предлагали уйти в горы, покинув долину Колумбии. «Возле горных ледников, у снежных вершин, замерзнет жаркое дыхание болезни, она не сможет губить наших людей!» – рассуждали индейцы.

Вождь согласился с мудрыми. Индейцы поднялись в высокие горы, на самые далекие горные плато, перенесли с собою вигвамы, заново устроили деревню, начав жить в горах.

Но черная болезнь преследовала индейцев, она шла следом и настигла несчастных. Теперь заболели дети, им пришлось труднее всех, за время перехода на новое место они не могли питаться привычной пищей, играть в любимые игры, гулять среди цветущих полян.

Опять собрал суровый вождь совет старейшин в белом вигваме, опять курили индейцы трубку мира и думали, как спастись от беды. Тогда и предложил самый старый шаман послать на разведку воинов в дальние страны.

«Недалеко ушло племя, черная болезнь догнала его. Однако если найти дальнюю страну, пригодную для жизни, болезнь не долетит до нее. Надо оседлать птицу Гром, полететь на ней туда, откуда появляются в наших краях стаи зимующих птиц: снежных гусей, лебедей, журавлей и дроздов. Бесчисленные стаи летят с севера и востока, значит, там есть другая земля, не менее обильная, чем наша. Посмотрите, как красивы прилетающие к нам лебеди! Черные и белые красавцы величавы и разумны! Значит, так же красива и обильна земля, вырастившая этих птиц! Надо лететь вслед за стаями птиц, тогда мы узнаем тайну их земли и найдем место жизни для индейцев!»

Вождь племени кивнул в знак согласия.

Но как оседлать птицу Гром? Приручить ее? Птица – великан мира пернатых. Если она встанет на скале, то кажется, что скала выросла вдвое. Если взлетает птица Гром, крылья ее создают ветер, такой сильный, что человеку трудно устоять на ногах. Когти Гром-птицы напоминают клешни гигантских океанских крабов, а перья хвоста велики, как весла у лодок индейцев-ирокезов. Питается она морскими животными: акулами, касатками, белухами. Распластавшись над синими волнами океана, выхватывает Гром-птица из воды хищную акулу и разрывает ее мощными лапами. Уносит она добычу в свое гнездо, где ожидают царицу птичьего мира маленькие птенцы, ростом каждый с хорошего оленя.

«Но как приручить птицу Гром?»

«Надо похитить маленького птенца и приручить его! Гром-птица не злобная, птенцы ее добры и приручаются легко», – сказал один из старейшин племени якимов, живущих по берегам реки Якимы, притока большой реки Колумбии.

На следующий день отправились лучшие охотники в прибрежные рощи, где обитала огромная птица Гром. Дождавшись ночи, они похитили ее птенца, унесли его к людям и спрятали в горной пещере. Теперь рыбаки племени с утра до вечера ловили рыбу, чтобы накормить птенца. Время шло, птенец быстро взрослел, привыкал к людям, стал выходить на плато перед вигвамами племени. Самого храброго и ловкого воина, по имени Яким, определили поводырем птенца и его хозяином. Через недолгих два месяца птенец стал летать, всякий раз позволяя Якиму взбираться к нему на спину, чтобы летать вместе с ним.

Наступил день, когда вождь сказал молодому Якиму: «Ты полетишь, оседлав птенца Гром-птицы, вслед за птичьими стаями гусей и лебедей, ты узнаешь, где зимуют пернатые, найдешь новую землю жизни, вернешься, чтобы спасти свой народ! Когда ты выполнишь мою волю, я сам отдам тебе головной убор и одежду вождя! Лети же!» После этих слов вождь приложил к своей груди правую руку, что означало, что сердце его остается с храбрым Якимом.

В солнечный день отлета лебедей и гусей в дальние страны собрались все индейцы на берегу большого горного озера. Взмыли под небеса птичьи вожаки, поднялись за ними белоснежные стаи, взлетел и птенец Гром-птицы вместе с храбрым Якимом. В последний раз махнул индеец рукой матери своей и братьям и исчез в голубом небе. Кричали белые гуси, их крики растворялись в хрустальной глубине небесных просторов…

Долго летели они над океаном Бурь, опускаясь на отдых лишь в скалы безлюдных островов. Через две недели полета достигли птицы земли, но не остановились на берегу. Летели лебеди дальше и летел вместе с ними Яким на молодой Гром-птице. Еще промчалась неделя пути уже над неизвестной землей. Реки и озера проносились под летящими птицами, бескрайние леса и равнины. Наконец вожаки стай стали снижаться, увидев большое озеро среди зеленого леса. Приземлился индеец Яким на берегу вместе с белыми лебедями и гусями. Отпустил свою птицу Гром на отдых, а сам пошел вдоль берега, любуясь чудесным озером. Вода в нем была такой прозрачной, что можно было рассмотреть все яркие камушки на его дне, как будто и не было водной преграды большой глубины. Видно было чудесных рыб с красными плавниками, играющих в воде, великое множество серебряных мальков населяло прибрежные отмели.

Яким медленно шел по желтому песочку берега, расстегнув меховую накидку. Сказывалась усталость длительного перелета, болело исхлестанное океанскими ветрами лицо, ныли ладони, сжимавшие почти месяц ремни поводка птицы Гром. Жаркие лучи солнышка ласкали Якима, ему захотелось отдохнуть, прилечь. Он уснул у прозрачной воды на желтом песке, едва расстелив меховую накидку.

Проспал Яким несколько дней, впервые выспался за долгие дни перелета. Когда он пришел в себя, то увидел, что лебеди уже свили гнезда, сели в них. Яким стал звать свою Гром-птицу, но не нашел ее. Возможно, она улетела домой без него. Тогда он снова пошел вдоль берега чудесного озера, обошел его за семь дней пути.

В самом красивом месте построил Яким свою хижину и стал охотиться. Здесь, на новой земле, водились олени, но не встречались бизоны. Озеро Яким назвал Лебединым, потому что великое множество гордых птиц населяло его берега и зеленые острова.

Но пролетело жаркое лето, засобирались в обратный путь птичьи стаи. Тогда снял индеец Яким с груди золотое ожерелье, раскатал несколько звеньев на камне и окольцевал лапку лебединого вожака. Надеялся храбрый Яким, что мудрый вождь индейцев увидит перевитую золотом лапку птицы и по рисунку золотого жгута узнает, кто послал его.

Вскоре улетели белые лебеди в Америку, на родину индейца Якима, к далекому вигваму его матери.

Приближалась сибирская зима, начались заморозки. Тогда индеец решил идти дальше, искать людей. Он прошел зеленую кедровую тайгу, большую заболоченную долину и вышел к реке Богунайке. Здесь встретил местных лесных людей, долго наблюдал за ними издалека. Но однажды вышел к их жилью, чтобы остаться у них навсегда.

Добросердечно приняли сибиряки индейца Якима, подружились с ним. Много раз водил он их к Лебединому озеру, ожидая вестей с далекой Америки. Но только однажды на лапке снежного гуся увидел он золотой обруч сложного узора. По узору прочитал Яким известие, что племя живет и здравствует, что болезнь отступила.

Прождав еще год, индеец Яким завел семью, обустроил деревянный вигвам на Богунае. Так обосновался на земле нашей род Якимовых, в переводе с языка индейцев – защитники несчастных или бедных.

Много славных охотников в роду Якимовых, много достойных воинов.