Текст книги "Бульдожья схватка"

Глава восьмая
Супружеская жизнь негоцианта

Из-за сопок, заслонявших горизонт с северной стороны, целеустремленно наползала серая облачная хмарь, первый ветерок колыхнул сосновые лапы. Со своего места – узенькой бетонной галерейки над обрывом – Петр видел сквозь просветы в кронах, как посуровела широкая Шантара, медленная, могучая. Вода была серой и словно бы морщинистой, проплыл ствол дерева с одиноким корявым суком. Темнело. От дома доносилась тихая музыка, но он не спешил возвращаться к поредевшей компании – на душе было уютно и покойно от того, что все пока шло нормально.

Сзади коротко простучали каблучки по невысокой лесенке из гладких бетонных плит. Катя остановилась рядом, чуть озабоченно спросила:

– Все в порядке?

– Ага, – сказал он, не меняя позы.

– Нет, серьезно? Мне показалось, ты так смотрел, когда мы плясали с Румянцевым… Это же все понарошку…

– Ну слава богу, – сказал он, – а мне-то показалось, что всерьез. Уже собирался вопросить: молилась ли ты на ночь, Дездемона?

– Паша, ну честное слово.

Петр повернулся и посмотрел на нее внимательно. Кажется, до нее так и не дошло, что он всего лишь шутил, она смотрела с тревогой. Надо ли это понимать так, что Пашка по любому поводу закатывал классические сцены ревности?

– Успокойся, – сказал он насколько мог убедительнее, – я ж шучу, глупая. Как там светское общество?

– Разъезжается помаленьку. Карсавин набрался, как губка, его там транспортируют соединенными усилиями, а Вера почему-то с ним сегодня не поехала… Вы с ним обо всем договорились? Вид у него какой-то странный…

– Да нет, все в порядке, – сказал Петр. – Стороны пришли к полному взаимопониманию… Как настроение?

– Нормально…

– А почему напряг в голосе?

– Ой, да никаких напрягов…

– Врешь, – сказал он убежденно.

– Паша, ну брось ты насчет Румянцева… Ты мне когда-нибудь поверишь, что я – верная жена?

«Точно, – мысленно вздохнул он. – Так себя можно вести, лишь опасаясь сцен ревности из-за каждого пустяка. Ну, у Пашки всегда было чуточку обострено чувство собственника, даже по отношению к мелким домашним безделушкам. Что уж тут говорить о красавице жене? Определенно держался, как мавр венецианский».

– Успокойся, верная жена, верю… – сказал он убедительно, слегка приобняв ее и осторожно притягивая к себе.

Они стояли рядом под разлапистой пихтой, каким-то чудом оказавшейся среди сосен, мягкие иголки задевали лицо, снизу, от откоса, сладкой волной накатывал запах цветущей черемухи – весь крутой обрыв, до самой воды, был залит кудрявой пеной раннего черемухового цвета, в полном соответствии со старинной сибирской народной приметой обещавшего своим буйством новые холода. Катя замерла, прижавшись к нему, а у него сердце было готово выскочить из груди, мячиком запрыгать по обрыву. Никогда такого прежде не было, даже в горячей юности. Это и значит – женщина твоей мечты… И продолжалось это неимоверно долго, словно время остановилось.

Катя слабо пошевелилась, налетевший с Шантары порыв ветра бросил ее русые волосы на лицо Петру, он ослеп, на ощупь повернул ее к себе, прижал, прильнул к губам. Безумие продолжалось, они целовались яростно, исступленно, вцепившись друг в друга так, словно в следующий миг должен был грянуть конец света, разнеся планету в клочья вместе со всеми обитателями, – без сортировки на праведников и грешников. В сладком запахе черемухового цвета все проблемы казались крохотными и неважными, кроме любви.

Он не знал, сколько это исступление продолжалось. Опомнился, когда Катя слабо охнула, легонько пытаясь высвободиться. Прижав ее голову к груди, тихонько спросил:

– Я тебе больно сделал?

– К дереву прижал, – откликнулась она не шевелясь. – Чуть не сломал бедную пихту… И костюм, наверное, перемазался… и черт с ним.

– Вот теперь вижу, что настроение у тебя пришло в норму, – фыркнул Петр ей в ухо. – Коли уж женщина беспокоится о нарядах…

– Да ну его к черту… – счастливо засмеялась Катя.

– Слушай, – прошептал он ей на ухо, почти не владея собой. – Нам в этом коттеджике комнатенку не отведут?

– Конечно, как в прошлые разы, – прошептала Катя, чуть ворохнувшись, чтобы прижаться к нему поудобнее. – Нина так и спрашивала, не останемся ли ночевать…

– Пойдем? – сказал он, чувствуя, как тело становится невесомым настолько, что подошвы оторвались от земли. – Прокрадемся незаметно в ту горенку…

Сумерки еще не превратились в ночной мрак, но им было положительно наплевать, действовала все та же магия речной свежести и черемухового цвета. Они словно стали единым целым, двигались, как один человек. Держась за руки и пересмеиваясь, побежали к дому. Катя уверенно втащила его на веранду, в низкую дверь, на боковую лестницу. Он успел заметить в полумраке, в большой комнате, которую они миновали на цыпочках, огромный, выложенный мрамором камин, какие-то статуэтки на нем, рысью шкуру на стене. Коридорчик, филенчатая темная дверь…

Катя втолкнула его в комнату, захлопнула дверь, прижалась к ней, заложив руки за спину. Ее голос подрагивал от сдерживаемого смеха:

– Пашка, что с тобой? Не узнать… Как школьники на танцах, честное слово…

– Ага, – сказал он, всей пятерней раздергивая узел галстука. – Значит, вы, мадам, именно так и вели себя на танцах? Интересно услышать…

– Ну что ты к словам цепляешься? Я имею в виду, как…

– Иди сюда, – выговорил он, задыхаясь.

– Не-а, – мотнула головой Катя. – Ты меня будешь совращать, а я девушка застенчивая, благовоспитанная и где-то даже невинная…

– А где конкретно? Здесь? Здесь?

Она пискнула, забарахталась, но Петр уже не мог играть – притянул, целовал, пока она не стала задыхаться, не сразу справился с незнакомой застежкой шелковых брюк, но она помогла, выгибаясь и постанывая, сама сбросила остальное, белоснежной тенью скользнула в полумраке, отвернула покрывало на низкой кровати.

На сей раз он не оскандалился, был неутомим и ласков. Делал все, что позволяла Катя, а позволяла она все. Когда схлынула буря, они любили друг друга неспешно, до боли крепко, бледная полоса лунного света косо наползала через комнату, пока не залила их с ног до головы призрачным свечением. Они не оторвались друг от друга. Почему-то было очень важно неотрывно смотреть в ее запрокинутое лицо – словно это не позволяло миражу растаять. Он понимал, что женщина в его объятиях – не мираж и не морок, но все равно боялся проснуться…

Отставной подполковник Савельев, актер в диковинном театре, самозванец и подменыш, был опустошенно счастлив. Не было тревог и печалей, не было неуверенности, в его объятиях, тесно прижавшись, лежала женщина его мечты, столь же усталая и довольная. Даже в мыслях считать ее чужой он уже не мог. Это была его женщина, за которую он собирался драться со всем белым светом – и с черным тоже…

– Интересные дела, – сказала Катя, щекоча ему щеку длинными ресницами, не шевелясь. – На старости лет быть соблазненной собственным мужем по классическим канонам – от поцелуев под елочкой до постели в чужом доме…

– Жалеешь?

– Ни капельки, – она потерлась щекой о его щеку. – Почаще бы так… Пашка, ты не рассердишься?

– Смотря на что.

– А если я скажу жуткую глупость?

– Тогда не рассержусь.

– Мне иногда кажется, что тебя подменили. Совсем другой стал.

– Это плохо? – спросил он, впервые за весь день тревожно напрягшись.

– Наоборот, глупый… Такой мне гораздо больше по душе.

– Правда?

– Чистейшая. Правда, только правда и ничего, кроме правды… Паша… А всему этому – и правда, конец?

– Честное слово, – сказал он сдавленным голосом. – Поиграли – и будет. Считай, на меня нашло затмение. С каждым может случиться. А потом все кончилось. Прошло наваждение.

– Ох, как верить хочется… – сказала она с надеждой, заставившей сердце бедняги подполковника заколотиться чаще. – Знал бы ты, как мне все это осточертело…

– Катенька, – сказал он тихо, – не знаю, чем уж тебе и клясться, только все будет по-новому.

– Знать бы только, что наваждение не вернется…

– Не надо, милая, – сказал он, почувствовав в ее голосе тревогу. – Ты уж мне поверь.

– Только подумать, что для этого потребовалась всего-навсего дурацкая авария…

– Никогда не знаешь наперед, что потребуется, – сказал он рассудительно. – Если помнишь Библию, с одним парнем кое-что случилось по пути в Дамаск – тоже, знаешь ли, совершенно внезапно, все, в том числе и он сам, вряд ли могли угадать заранее…

– Ты как хочешь, а я завтра свечку поставлю, – серьезно сказала Катя. – Чтобы уж – наверняка…

Глава девятая
Коррида

Он проснулся в превосходнейшем настроении – спал без задних ног, не слышал, когда проснулась и ушла Катя. Все недавние воспоминания моментально нахлынули, и Петр ощутил себя столь счастливым, что даже испугался чуточку. Нехорошо, когда вокруг так хорошо…

Из суеверия даже хотелось какой-нибудь мелкой неприятности. Поборов это чувство, он встал, побрился в ванной до зеркального блеска, принял душ и вразвалочку пошел по широкому коридору, бодрый, свежий, окрыленный. Он понятия не имел, какие звуки издают цимбалы, кимвалы и тимпаны, но было подозрение, что в душе звучат именно они.

Бультерьер Реджи, стервец, опять принялся на него ворчать из своего закутка.

– Остынь, мышь белая, – благодушно посоветовал Петр и спокойно прошел мимо.

Дверь в Надину комнату была приоткрыта. Юная «падчерица» – если быть точным, неродная племянница – восседала перед компьютером с мерцавшими на экране строками и, судя по движениям локтей, по звукам, изволила завтракать прямо на рабочем месте.

Его переполняла любовь ко всему окружающему человечеству и невероятное благодушие. Хотелось шутить, каламбурить и острить. Недолго думая, вошел в комнату, легонько сжал ладонями худенькие плечи и весело сообщил:

– Говорят, читать за едой…

Все остальное застряло в глотке – Наденька взмыла, как подброшенная пружиной, тарелка отлетела в сторону, шмякнулись на ковер недоеденные макароны под красным соусом. В следующий миг тяжелая и острая антикварная вилка замаячила зубцами у самого носа Петра.

Он поразился, увидев лицо девчонки, искаженное нешуточной яростью. Могла бы убивать взглядом – убила бы. Не благонравное дитя из богатого дома, а сущая мисс фурия…

– Эй, эй! – растерянно прикрикнул он, отступив к стене. – Это что за коррида? Я же не бык, в конце концов… Ты меня ни с кем не перепутала?

Еще какое-то время она стояла, держа вилку на уровне его глаз. Потом, слава тебе, господи, немного опамятовалась, отступила, но руку опускала так медленно, словно не решила еще окончательно: отказаться от задуманного предприятия или все же воткнуть в него тяжеленный серебряный трезубец. На всякий случай Петр быстренько прикинул, как эту вилку у нее выбить, если решит продолжать корриду. Стоял не шевелясь, чтобы ненароком не спровоцировать новый взрыв, может, это от компьютера? Гипноз от неведомого вируса? Бульварные газеты писали о чем-то подобном…

Ну, кажется, совсем опамятовалась, бросила вилку на стол, на кучу каких-то распечаток. Петр осторожно сказал:

– Слушай, прелестное дитя, можно мне осведомиться, что это на тебя нашло? Книжек про вампиров с утра начиталась? Я бы еще понял, будь у нас ночь на дворе, но белым днем-то чего пугаться?

Надя смотрела с непонятным выражением. Он отчетливо ощущал, что контакт никак не налаживается. И ощущал распиравшую ее ярость – очень похоже, обращенную именно на него…

– Мне уйти? – осведомился он. – Или соизволишь объяснить, чем я тебя прогневал?

Девчонка прошла мимо него, как мимо пустого места, плотно закрыла дверь и негромко, напряженно спросила:

– Когда отдашь?

– Что?

– Не помните, папенька? – саркастически усмехнулась она. – Снова дырки в памяти?

– Ну, вообще-то…

– Хорошая отговорочка.

Петр чувствовал полнейшую беспомощность – он даже отдаленно не мог представить, о чем идет речь. И каверзные наводящие вопросы пока что не приходили в голову.

– Не будь скотиной, – сказала Надя, уставясь исподлобья, – ты же обещал. Или опять пойдут… дополнительные условия?

– Да нет… – протянул он растерянно, пытаясь настроиться на нее, угадать хоть самую малость. – Зачем какие-то новые условия, если я обещал… Я и не отказываюсь вовсе… Сколько тебе надо? – вдруг додумался он до подходящего вопроса.

Может, хоть так удастся приблизиться к ключику?

– Как это – сколько? Все. Если мне память не изменяет, мы с тобой именно так договаривались…

Тупик, похоже. Если «все», то подразумевается, что и так ясно, о чем идет речь…

– Ты же обещал, – повторила Надя с явственным надрывом, – красиво так клялся насчет обоюдного доверия…

– Надежда, – сказал он насколько мог убедительнее. – Можешь ты поверить, что я и в самом деле забыл? Не смотри так, после удара башкой в мозгах порой происходит масса странностей… Ты бы не могла мне деликатно намекнуть, что именно я должен отдать?

Она вздохнула:

– Понятно. Хорошая отговорочка: травма мозгов… Скажи уж сразу: вообще не отдашь или опять придется…

– Я серьезно, – сказал он твердо.

– И я серьезно, – отрезала девчонка непреклонно.

Вилка валялась в опасной близости. Не звать же в случае чего на помощь Марианну или охранника? Девчонка в таком состоянии, что ждать от нее сейчас можно любых сюрпризов… а он по-прежнему не представлял, о чем идет речь.

И пошел по линии наименьшего сопротивления. Пожав плечами, осторожно обогнул стоявшую на пути Надю, стараясь не поворачиваться к ней спиной – так и жжет глазами! Взявшись за ручку двери, сказал:

– Остынь, и поговорим попозже, идет? Честное слово, у меня с памятью не все гладко. Веришь ты или нет, но именно так и обстоит. Охолони малость, а потом поищи способ мне как-то намекнуть, что именно я тебе должен. Договорились?

Она молчала, выпрямившись – юная партизанка на допросе в гестапо, хоть статую с нее ваяй… Вздохнув, Петр прикрыл за собой дверь. Безоблачное настроение моментально улетучилось, чертова соплюшка все испортила. Но о чем может идти речь?

… Звонок, хотя и отличавшийся крайне мелодичной трелью, на сей раз взвыл, словно кот, которому наступили на хвост или иную нежную часть организма добротно подкованным сапогом. И орал не умолкая. Петр высунулся в коридор. Мимо него с азартным лаем промчался Реджи, держа курс на дверь, а за бультерьером спешил бдительно державший руку под полой пиджака охранник, без приказа покинувший отведенные ему апартаменты в «людской». И наконец из своей комнаты выскочила Катя. А там и Марианна появилась. «Полный кворум», – подумал Петр, последним выходя в громадную прихожую.

Места в прихожей было достаточно, чтобы все присутствующие смогли разместиться, не задевая друг друга локтями. Это Петр оплошал – а остальные воззрились на маленький экран монитора, показывавший кусок лестничной клетки у решетки.

Он так и не успел увидеть из-за спин, в чем там дело и кто трезвонит не переставая, но остальные прекрасно рассмотрели. И кинулись на лестницу. Охранник, правда, вынул руку из-под пиджака – но не пустую, в ней был пистолет…

Когда все, включая и оглушительно гавкавшего Реджи, вывалились на лестничную площадку, Петр смог, наконец, без помех разглядеть, что показывал экранчик монитора. Четкость была поразительной. На решетке повисла тонкая девичья фигурка, слабо шевелившаяся, обеими руками цеплявшаяся за прутья, чтобы удержаться на ногах.

Узнав Надю, он обомлел. Подозревая самое худшее, кинулся на лестницу. Там уже царило относительное спокойствие. Решетчатую дверь отперли, девчонку втащили внутрь, на охраняемый островок сытости и благополучия, толпились вокруг – но ни в позах, ни на лицах Петр уже не отметил тревоги.

И тут же сам все понял. Отодвинув Марианну, пробился, наконец, к девчонке, сидевшей на полу, нагнулся – и в нос шибанул густой запах перегара. Чадушко было цело-невредимо, но пьяно вдрызг… От сердца тут же отлегло.

Она пошевелилась, что-то забормотала. Катя беспомощно оглянулась на охранника Витю. Петр подскочил, помог, вдвоем они кое-как утвердили Надю на ногах и повели в квартиру. Она болталась в их руках с грацией морской водоросли, временами пытаясь что-то то ли петь, то ли декламировать. Чертов бультерьер скакал вокруг в совершеннейшем восторге, полагая, что это новая игра, гавкал так, что кое-где в подъезде захлопали двери квартир, послышались удивленно-недовольные голоса.

– Павел Иваныч, подержите, – Витя свалил ему на руки слабо шевелившуюся Надю и отстегнул с пояса мобильник.

– Это зачем?

– Вызову Земцова. Согласно инструкции.

– Отставить, – сказал Петр, отнюдь не горевший желанием знакомить окружающих с маленькими семейными тайнами.

– Не могу, Павел Иванович. Обязан по инструкции. Такие вот случаи требуют немедленного расследования и самого кропотливого анализа. С кем пила, кто поил, зачем и почему. Вы сами жестко требовали…

Лицо у него было непреклонно-службистским. Петр мысленно махнул рукой, всецело сосредоточившись на том, чтобы удержать девчонку в подобии вертикального положения. Крепко обхватив одной рукой, по старинному рецепту русских городовых, принялся безжалостно тереть ей уши.

– Ты что делаешь?! – ахнула за спиной Катя.

– Помолчи, поможет, – сквозь зубы ответил Петр, не отрываясь от своего незатейливого занятия.

И в самом деле помогло: юное создание стало держаться чуть вертикальнее и даже издавать вполне членораздельные звуки, очень быстро сложившиеся в нечто рифмованное:

 
Л-листья же-олтые над городом кружатся,
С тихим шорохом нам под ноги ложатся…
 

Облегченно вздохнув, Петр сказал:

– А наш дворник довольно-таки большой пошляк. Разве можно так напиваться на рубль?

– К-кыкой рубль? – сварливо запротестовала Надя. – Н-на полсотни баксов!

Катя так и замерла со страдальческим лицом, растерянно глядя на законного мужа, поддерживавшего в нелепой позе родную доченьку. Судя по ее потерянному виду, подобных эксцессов прежде не наблюдалось, и это был Наденькин дебют на многотрудной ниве бытового пьянства.

– А в честь чего? – не без интереса спросил Петр, произнося слова громко и с расстановкой, чтобы облегчить взаимопонимание до предела.

– А ф честь н-ничего, – объявила Наденька. – Имею право. – Она через плечо покосилась на Петра, расплылась в широкой пьяной улыбке. – М-мейн либер фатер? Стебарь с-системы С-станис-лавского? На «Ос-скара» метишь, м-мудак? – и завернула такое, что у Петра уши едва не скрутились в трубочку да и у остальных, думается, тоже.

От неожиданности Петр едва ее не выпустил, а юная «падчерица», с пьяной непредсказуемостью впавшая в состояние буйного веселья, запустила еще одну матерную тираду, сделавшую бы честь старому боцманюге. Попыталась спеть что-то непонятное, развернулась к Петру и повисла у него на шее, удивительно цепко сомкнув руки:

– Ты м-мудак, режиссер… Но мудак с фантазией… Хх-очешь, я тебе прямо тут отдамся? А ты отдашь все н-немедленно? А? Ил-ли одного минета будет достаточно?

– Да что ты городишь? – прямо-таки возопила Катя со всем накалом извечного родительского заблуждения, при котором искренне полагают, что воспитали ангелочка, а у него, оказывается, из-под белоснежного хитона чертячий хвост торчит…

Цепляясь одной рукой за шею Петра с ловкостью позабытой нынешним молодым поколением обезьяны Читы, Надя развернулась к матери, свободной рукой похлопала ее по щеке:

– К-какая великая артистка погибает… сказал Нерон, удавливая Клеопатру… Или не он? Или не ее? Режиссер, мы д-договорились? В деталях?

На счастье, именно в этот момент по лестнице затопали, в прихожую вторгся Земцов, без всегдашнего галстука, в сопровождении двух своих мальчиков и седого субъекта в белом халате. Началась деловая суета, в которой Петра с Катей как-то ухитрились оттереть в сторону. Появился еще один белохалатник, молодой верзила, громко потребовал побольше теплой воды и нашатыря. Наденьку уволокли в ее комнату и начали без излишней суеты бороться с алкогольным отравлением организма. Судя до долетавшим звукам, боролись на совесть, враз вызвав обильную рвоту.

Катя хотела пойти туда, но Петр удержал за локоть:

– Не мешай, они справятся…

– Бог ты мой, такого еще не было. Два раза приходила с явственным запашком, но это по нынешним временам настолько безобидно…

– Хорошо хоть не наркотики, – удрученно сказал он.

– Хорошо… – слабым эхом откликнулась Катя.

Петр усадил ее на диван, прижал к себе. Конечно, никакие слова сочувствия тут не годились. Он просто не мог найти нужных слов. Не мог встать на Катино место. Его дочке сейчас было бы примерно столько же. Было бы. Если бы заливший глаза водитель «ЗИЛа» не въехал, сука, на тротуар и не смел стайку первоклассниц. С тех пор многое и пошло наперекосяк, а потом разбилось так, что склеить не удалось…

Из Надиной комнаты по-прежнему доносились громкие звуки, сопровождавшие процесс насильственного очищения желудка. Катя всхлипнула, не сдержавшись. Петр покрепче прижал ее к себе, совершенно не представляя, чем в этой ситуации помочь.

– Я с ней потом поговорю… – пробормотал он.

– Боже мой, но это… Как гром с ясного неба…

Легонько покачивая прильнувшую к нему Катю, словно баюкая ребенка, Петр на миг почувствовал себя настоящим мужем и отцом, вляпавшимся в нешуточные хлопоты со взрослеющим чадом. Правда, охватившее при этом бессилие причудливым образом смешалось с холодным анализом, основанным на кое-каких пьяных фразочках…

Они долго сидели под дверью. Потом вышел Земцов в сопровождении врача, пожал плечами:

– Наши барышни играли в больших, Екатерина Алексеевна. Надя, Лика Перова и Таня Капчиц. Инициатива, если верить мадемуазели, исходила от нее… Это ничего. Никаких посторонних, никаких поисков подхода, Павел Иванович…

– Да о чем вы?! – вскрикнула Катя. – С ней-то что?

– Успокойтесь, – сказал седовласый врач устало, – завтра будет похмелиус вульгарис, только и всего. А может, и не будет – организм молодой, крепкий, излишествами не подточен. Вообще-то лучшим средством авторитеты полагают хороший ремень… Я ей ввел легонькие транки, до утра проспит. А утром, если все же решите проявить гуманность, попоите рассольчиком. Данный случай никакой опасности не представляет…

… Когда квартира часика через полтора отошла ко сну, Петр остался сидеть в кабинете. Зародившиеся у него догадки были, по совести, чертовски неприглядными, но, размышляя холодно, отстраненно, полностью укладывались в картину.

Аккуратно потушив окурок, он принялся методично, старательно обыскивать кабинет. В незапертом письменном столе не оказалось того, на что он рассчитывал наткнуться. И нигде не оказалось. Оставалось…

В дверь заглянула Катя, осунувшаяся, в ночном халатике:

– Спит, стервочка… Кажется, все нормально.

– Ты тоже ложись, – Петр подошел и поцеловал ее в щеку. – Ничего страшного, как сказал доктор… А я посижу. Если что, присмотрю. Иди поспи.

– Какой тут сон… – вздохнула она и вышла.

Петр открыл форточку – кондиционером он пренебрегал, предпочитая естественную вентиляцию, – закурил очередную сигарету. И долго сидел за столом, уставясь на высокий сейф прищуренным взглядом охотника. Подозрения крепли.