Текст книги "Крах дипломатического «Согласия»"

Глава 8

В воскресенье, последний день 1917 года по русскому стилю, новый старшина дипломатического корпуса американский посол Дэвид Роуленд Френсис присутствовал на балете в Мариинском театре.

Неделю назад он принял полномочия от покинувшего страну посла Великобритании Бьюкенена и стал дуайеном дипкорпуса.

На новом посту Френсис чувствовал себя уверенно. За его плечами кроме карьеры успешного бизнесмена были годы службы мэром Сент-Луиса, губернатором штата Миссури и даже министром внутренних дел в правительстве президента Кливленда. Не было у миссурийца только дипломатического опыта. Но это пустяки. Выходец со Среднего Запада Дэвид Френсис всегда полагался на собственное понимание ситуации, предпочитая сначала решить проблему, а потом сообщить об этом вышестоящему начальству. Госсекретарь Лансинг никогда бы не одобрил его выступление пред толпой с балкона посольства, о котором по Петрограду уже ходили легенды. Но этот храбрый поступок имел свою политическую подоплеку – о нем после Соединенных Штатов стали говорить как о решительном и храбром человеке.

В тот вечер старшине дипкорпуса одной храбрости оказалось маловато. Вечер в театре был в самом разгаре. Несмотря на революционное время, спектакли шли регулярно, и билеты на балет, как всегда в России, было трудно купить, особенно если не имелось соответствующих связей. Для дипломатов всегда делали исключение, была специальная бронь.

Френсис не мог назвать себя завзятым балетоманом, но бывать на культурных мероприятиях считалось признаком хорошего тона. Балет очень любила супруга посла Джейн Френсис, которая, как и многие жены дипломатов, покинула Россию после начала революции. Именно ей адресовал свои послания слуга Френсиса негр Филип Джордан.

Супруга приучила посла к посещению спектаклей ведущих театров Петрограда: Александринского, Михайловского и знаменитой Мариинки. Противиться лицезрению великолепных постановок всемирно известного русского балета было бы в высшей степени неразумно, и Френсис охотно уступил супруге. После отъезда жены посол изредка продолжал баловать себя обществом служителей Мельпомены.

Френсис с личным секретарем и военным советником заняли одну из боковых ложей. В антракте к дипломатам проник первый секретарь посольства Норман Армор и взволнованно доложил послу:

– Только что стало известно, что большевики арестовали румынского посланника графа Диаманди вместе со штатом сотрудников.

– Это невозможно, – выслушав помощника, заклокотал от ярости Френсис, – большевики не власть, а какая-то банда, настоящая власть должна уважать международное право и, в первую очередь, дипломатический иммунитет. Сегодня Диаманди, а завтра кто-то еще? Мы должны немедленно отреагировать на это.

– Причина ареста в том, что румыны арестовали в Бессарабии агитаторов из числа революционно настроенных солдат одного из полков. Такие у нас сведения, – продолжал Армор, – источник самый надежный – наш коллега и персона, входящая в высокие большевистские кабинеты, полковник Роббинс. Он рассказал, что арест спровоцировала телеграмма Троцкого из Брест-Литовска. В связи с провокациями румынской стороны он просил принять срочные меры. Это было нужно для воздействия на немцев в ходе переговоров. Своим демаршем Советы рассчитывают надавить на союзников.

– Они ничего не добьются, – возразил Френсис, – этот недружественный шаг будет расценен дипломатическим сообществом как величайшее оскорбление.

– Смею заметить, губернатор, – Армор наклонил голову с послу, – они уже кое-что добились: ближайший вечер и ночь, как минимум, граф Диаманди с коллегами проведут в казематах Петропавловской крепости, и это будет иметь важные последствия.

– Вы на себя много берете, – неожиданно рассердился на секретаря посол, – делать выводы здесь буду я, а Вы будете исполнять мои указания.

– Разумеется, губернатор, – покраснел Армор, – Вы меня не так поняли, я всего лишь изложил точку зрения полковника Роббинса.

Мы поручили полковнику неофициальные контакты с большевиками, – заметил Френсис, – сбор информации, не более того, и никаких выводов.

– Да, господин посол, – ответил Армор, – мне следует указать ему на это.

Начался второй акт, но в ложе американского посла не было умиротворенного созерцания великого искусства, там о чем-то совещались, и после наступления очередного антракта, так и не досмотрев до конца представление, дипломаты покинули театр.

Остаток вечера Френсис провел в телефонных переговорах с коллегами. Все дипломаты единогласно были возмущены случившимся.

Строго говоря, ситуация в отношениях Румынии и Советского правительства начала осложняться еще несколько дней назад, но никто в дипломатических кругах и подумать не мог, что Ленин пойдет на такой шаг. Большевики предупреждали Диаманди, тот демонстративно не реагировал и в результате оказался в каземате Петропавловской крепости. В истории новейшего времени произошел неприятный казус, нарушивший незыблемое «status quo» мировой дипломатии.

На следующее утро все главы посольств и миссий были извещены о необходимости прибыть на Фурштадскую, 34 в американское посольство для составления коллективного ультиматума. Первоначально Френсису думалось, что они пригрозят Советам коллективным отъездом, но потом он решил, что президент Вильсон вряд ли будет в восторге от этой идеи и решил смягчить тон письма до уровня дипломатического протеста. Так и сделали.

– Я желаю говорить с Лениным лично, – телефонировал американец в Смольный.

Лидеру большевиков просьбу дуайена дипломатического корпуса передали и ближе к обеду он отправил Френсису вежливую записку о том, что будет готов говорить с американцем по телефону в два часа пополудни, а в четыре часа сможет принять его в своем кабинете в Смольном.

В записке как бы издевательски был обозначен номер кабинета – 81, как будто в Смольном не знали, где заседает вождь пролетариата.

Предложение Ленина снова бурно обсуждалось в посольствах. Некоторые дипломаты предлагали явиться в Смольный представительной делегацией, Френсис не разделял эту идею. Новый звонок из Смольного разрешил все сомнения. На встречу с Лениным идут только главы посольств.

– Год назад в этот же день мы спешили на прием к императору, а теперь вот идем к Ленину, – с иронией сказал американский посол.

Около четырех часов пополудни вереница черных посольских авто остановилась у ворот Смольного института. Французский посол Нуланс, прежде не бывавший в этом гнезде большевизма, был так поражен увиденным, что тем же вечером написал в дневник о безумно запущенном состоянии особняка. После разговора с де Робиеном о будущих мемуарах, он решил написать книгу воспоминаний о службе в большевистской России. История с графом Диаманди обязательно должна украсить страницы будущей книги.

Дипломаты в количестве двадцати человек вошли в комнату. Ленин приветствовал гостей. Вождь большевиков был вежлив, но в его речи явственно ощущались победные нотки.

– Какой триумф мысли, – сказал он по-французски, обращаясь к Нулансу, – я вижу здесь всех тех, кто еще недавно отказывался иметь с нами хоть какие-то дела. Ну что же, присаживайтесь, господа, – Ленин указал рукой на деревянные стулья и скамьи, находившиеся в комнате, – располагайтесь.

Дипломаты последовали приглашению. Двери в комнату плотно закрыли. Сопровождавшие первых лиц сотрудники остались в коридоре. Дипломаты все без исключения видели вождя мирового пролетариата впервые. Каждый старался составить для себя мнение о Ленине.

«Маленький человек с огромной головой, смеющимися с татарским прищуром глазами», – подумал Нуланс. В облике вождя пролетариата он нашел решительные и волевые черты. «Такими как раз и бывают лица гениев! Хотя в его облике есть нечто варварское, этот слегка приплюснутый нос, характерные рот и подбородок».

Совсем иначе увидел вождя большевиков посланник Великобритании Линдлей. Он только что остался за главного в британском дипломатическом представительстве, и саммит с лидером большевиков был для него первым самостоятельным дипломатическим казусом.

Ленин показался Линдлею «невысоким довольно невзрачным мужчиной с маленькой бородкой». Англичанин долго присматривался к нему, рассчитывая найти хоть какие-то признаки железной воли, заставляющие Ленина повелевать своей партией, как укротитель повелевает львами, но тщетно, ничего не выдавало в нем этих качеств. Френсис вообще не оставил потомкам своего мнения о личности Ленина.

В политическом окружении большевистской верхушки русских почти не было. Один из тех, что остался с Лениным в комнате, господин по фамилии Залкинд, еврей. Ему бы гешефт делать с братьями по крови где-нибудь в Нью-Йорке, Лондоне или Париже, а он здесь, весь отдал себе революции, сразу видно, что фанатик. Залкинд взял на себя роль переводчика.

Рядом с ним дипломаты увидели черноволосого мужчину восточной наружности. Он был скромен, смотрел внимательно, у него, как и у Ленина, в глазах хитринка.

Мог ли знать тогда кто-нибудь из дипломатов, что встречался глазами в тот день с будущим «отцом народов» товарищем Сталиным, в 1918 году комиссаром по делам национальностей. В те дни он был всегда рядом с Лениным, друзья и враги единодушно признавали, что председатель Совета народных комиссаров постоянно нуждался в услугах этого «симпатичного грузина».

Как только двери в кабинет захлопнулись, Френсис поднялся и на английском зачитал Ленину коллективный меморандум. Залкинд, как и полагалось по протоколу, перевел текст на французский. Особой необходимости в этом не было, все присутствующие, включая Ленина понимали оба языка.

Френсис говорил о недопустимости ареста дипломатов:

– Существуют международные нормы, и каждая власть, если она считает себя государственной властью, должна эти правила уважать, – настаивал он.

– Но румыны арестовали и убили несколько наших революционных товарищей и должны понимать, что это не останется безнаказанным, – возражал Ленин.

– Дипломаты не ответственны за подобные инциденты, – понемногу закипал Френсис, – мало ли что случается. У них всегда особый статус и иммунитет!

Американца поддержал Нуланс. Он потребовал немедленного освобождения Диаманди. Француз говорил долго и красноречиво, завершив свой монолог заявлением о том, что если Диаманди не будет освобожден немедленно, дипломатический корпус в полном составе уедет из России.

Френсис, услышав это от француза, поморщился. Ему не понравилось, что Нуланс берет на себя смелость решать за всех. Слова французского посла оставили вождя большевиков равнодушным.

Американец снова взял слово.

– Вы, – обращаясь к Ленину, напирал он, – пытаетесь создать правительство в России. Арест Диаманди кроме вреда ничего не принесет вашей власти, во всем мире узнают об этом и осудят вас.

– Не будет ли лучше месье Диаманди побыть в тюрьме, чем русским и румынским солдатам перестрелять друг друга? – спросил Ленин и, выдержав паузу, добавил, – но если румынский посланник будет освобожден, дают ли Соединенные Штаты гарантию, что Румыния не станет воевать против Советской России.

– Нет, конечно, – окончательно потерял терпение Френсис, – кто может дать такие гарантии.

– И тем не менее, подумайте! Мы должны обсудить этот вопрос с товарищами из Совнаркома, потом я вам телефонирую и сообщу результат, – сказал Ленин.

В этом момент многим из присутствующих показалось, что вождь большевиков своим спокойствием и рассудительностью победил целый дипломатический корпус. Даже его уступка и обещание решить вопрос после совещания с соратниками выглядела скорее как милость, а не была суровой необходимостью, вызванной встречей на высшем дипломатическом уровне.

Неожиданно, уже под занавес встречи, с места вскочил сербский посланник Мирослав Сполайкович. Большую часть жизни он прослужил в Петербурге и как никто мог похвастаться знанием России. Сполайкович крайне возбужденно заговорил по-французски.

– Моя страна, Сербия, – сказал он с надрывом, – принесена в жертву интересам Антанты и покорно несет свой крест, она оккупирована войсками Центральных империй[5]5
  Одно из названий союза Германии Австро-Венгрии, Болгарии и Турции


[Закрыть], а правительство короля Петра находится в изгнании. Несмотря на это, сербы продолжают воевать в составе союзных армий на Балканах. Вот пример союзнического патриотизма!

Россия фактически предала интересы «Сердечного Согласия» и ведет с лютым врагом сепаратные переговоры в Брест-Литовске. Это возмутительно, – прокричал он Ленину, – я плюю Вам в лицо!

После этого Сполайкович неожиданно замолчал и сел на место. Все замерли от удивления и ужаса. Ленин выдержал паузу, подошел к стулу, присел и, неторопливо обведя взглядом гостей, произнес.

– Знаете, господа, я предпочитаю такой язык дипломатическому, посланник, по меньшей мере, говорит то, что думает.

Повисла неловкая пауза.

– Господа, – продолжил Ленин, – я полагаю, что мы обменялись мнениями, и теперь я должен посоветоваться с членами Совнаркома. Я вас более не задерживаю.

Дипломаты потянулись к выходу. Они не понимали, добились чего-либо или нет. Некоторым казалось, что Сполайкович своей невоздержанной речью все испортил. Другие хвалили серба за искренность и напор.

Поверенный в делах Великобритании Линдлей также размышлял по этому поводу. Только у него впоследствии хватило смелости изложить этот эпизод в своих мемуарах.

Остальные участники событий стали «тянуть одеяло на себя»: французы утверждали, что это они убедили Ленина отпустить румынского посланника. Френсис говорил о своей роли в этом необычном деле, результат которого обрадовал правительство за океаном.

На следующий день после этой памятной встречи Диаманди и его штат были освобождены. Еще через некоторое время им приказали немедленно покинуть территорию Советской России. Говорят, что в Финляндии во время перехода в нейтральную Швецию румынский посланник едва не погиб, а сопровождающие его солдаты-большевики, несмотря на охранную грамоту, были расстреляны белыми финнами генерала Маннергейма.

Дело Диаманди вошло в анналы истории как прецедент, когда для решения вопроса по существу были нарушены условия дипломатической неприкосновенности – краеугольного камня для работы любого дипломатического учреждения.

Тогда же, в начале 1918 года, об этом событии быстро забыли. Дипломатов более интересовали другие вопросы: переговоры в Брест-Литовске, грядущий созыв Учредительного собрания, отношении новой власти к собственности, российской и иностранной, и, конечно, поиски оппозиции большевикам и контакты с ней.

Никто из представителей Антанты и даже нейтральных стран не допускал мысли об установлении дипломатических отношений с большевиками. Инструкции от правительств прямо запрещали это делать. Однако необходимость решать какие-то вопросы с Советской властью становилась чуть ли не ежедневной задачей. И ее надо было как-то решать.

Тогда и были придуманы схемы общения, нашлись специальные люди, для которых контакты с большевиками не являлись нарушением инструкций и собственных принципов. На службу дипломатии была призвана целая когорта политических авантюристов из разных стран, не имевших официальных полномочий, но осуществлявших реальную работу по взаимодействию с большевиками. Их было немало, но история отметила с большой буквы только несколько имен: американцев Джона Рида, Риса Вильямса, полковника Раймонда Роббинса, англичан Брюса Локкарта и Артура Рэнсома, французов Жака Садуля, Пьера Паскаля, Рене Маршана. Все они, каждый в свое время, могли бы отнести к себе высказывание персонажа пьесы Шиллера «мавр сделал свое дело, мавр может уходить».

Появление этих «мавров» на дипломатической арене стало возможным в период кризиса отношений между Старым Светом и Советской властью, кадровые дипломаты, особенно после истории с Диаманди, оказались не у дел, и на время международную политику стали определять люди без каких-либо государственных полномочий.

– Господин полковник, – пенял Френсис главе Американского Красного Креста Раймонду Робинсу, – несмотря на Ваши неоценимые услуги для общего дела, следует заметить, что Вы превышаете свои полномочия.

– Я создаю новую политику, – возмущался полковник, – его «индейские» черты лица подчеркивали надменность в взгляде, – я могу сегодня сделать больше, чем все американцы в России вместе взятые, я вижу необходимость признать большевистскую Россию «de facto» и говорить с ними на равных, но мне не хватает полномочий.

– Государственный департамент и президент против этого, – возразил Френсис. – Вы пользуетесь известной свободой только в силу общественного характера своей работы. Вы не связаны напрямую с официальной властью.

– А если бы я был связан, – не унимался Роббинс, – дела пошли бы куда быстрее. Мне жаль, что этого кое-кто не понимает и посты в генеральном консульстве занимают люди, не соответствующие требованиям момента.

Френсис смолчал, он понимал, что Роббинс нападает на Генерального консула в Москве Мэддина Саммерса и как минимум видит себя на его месте. Он хотел бы заткнуть ему рот, этому выскочке, привыкшему со времен золотодобычи на Аляске решать вопросы наглостью и нахрапом, но не мог. Роббинс был единственным каналом для неофициальных сношений с большевиками и все выходки его приходилось терпеть.

– Армор, подготовьте мне донесения для ознакомления, – скомандовал он первому секретарю, – а Вас, дорогой полковник, я прошу быть сдержаннее, иначе Вы никогда не достигните высот на государственной службе. Примите это за добрый совет.

В скандале с посланником Диаманди страны Антанты выступили вместе последний раз. Но уже тогда между ними были непреодолимые противоречия. Великие державы Европы не желали признавать даже формальное главенство американского посла, считая, что их мнение в политических вопросах единственно правильное. Это был первый шаг к расколу дипломатического «Согласия».

Глава 9

«Да здравствует Учредительное собрание!» В 1917 году этот лозунг был самым важным во всей политической жизни России. Выборов ждали, к ним готовились. Неслучайно же правительство называлось «временное». Оно и было временным, до того момента, пока власть не перейдет к законно избранным депутатам Всероссийского Учредительного собрания, самым лучшим людям страны, получившим мандат на управление государством на основе демократических выборов.

Правда, когда граждане пришли выбирать будущих вершителей судеб России, Временное правительство уже ушло в небытие, а большевики, осуществив в конце октября переворот, управляли страной через Советы различных уровней.

«Вся власть Советам» – второй главный лозунг 1917 года. Он тоже демократический, ведь в Советах рабочих, крестьянских и солдатских депутатов заседают представители огромного большинства граждан страны. Буржуазии в этом органе власти нет. Ее вообще не будет в обозримом будущем. Так говорят вожди большевиков, товарищи Ленин и Троцкий. Последний сейчас в городе Брест-Литовске, ведет сложнейшие переговоры с немцами о заключении мира на пролетарских условиях.

Легко сказать – ведет переговоры. Пытается договориться с минимальными для страны издержками. Но это нелегко. Немцы оккупировали огромные территории бывшей империи. У новой власти нет армии, целые полки, проведя демократические выборы и выдвинув из числа солдат новых командиров штурмуют составы и отправляются по домам. Немцы знают это и еще многое другое, о чем граждане России только догадываются, пересказывая друг другу сведения о каких-то немецких деньгах.

Девять месяцев назад вождь большевиков Ленин в компании нескольких десятков профессиональных революционеров в опломбированном вагоне проехал через Германию, чтобы, вернувшись в Россию, осуществить пролетарскую революцию. До этого он двое суток находился в немецком посольстве в Швейцарии и с кем-то совещался, после чего разрешение на проезд через территорию Германии было получено. Условия сделки не разглашались.

Спустя семь месяцев после возвращения Ленина партия большевиков превратилась в ведущую политическую силу в стране и захватила власть. В Генеральном штабе Германии надеялись, что лидеры большевиков помнят, кому они обязаны столь стремительным восхождением к вершинам власти.

Руководитель делегации России на переговорах Троцкий тоже прибыл в страну из-за границы. Но для немцев эта фигура была непонятной. У второго человека в правительстве после Ленина, по данным немецкой разведки, оставались связи в Америке, где еврейское финансовое лобби прочно держало власть, но Троцкий – идейный революционер, и каковы его взаимоотношения с возможными покровителями, в Генеральном штабе не знали.

Сейчас руководство Советов хотело любой ценой сохранить свою власть, даже ценой заведомо невыгодного мира. Все козыри в этой игре были на руках у немцев. Троцкий может сколько угодно ставить условия, мнение делегации большевиков ничего не значит, они – проигравшая сторона.

В газетах регулярно печатались телеграммы о ходе переговоров. Ничего хорошего от них граждане Российской республики не ждали. Они надеялись только на Учредительное собрание, которое наконец-то сформирует законные органы власти сообразно воле народа и начнет проводить политику в интересах всех граждан страны.

Большевики понимали опасность нового органа власти, где у них не было большинства, и сразу же после выборов повели с ним борьбу.

В декабре 1917 года депутаты стали съезжаться для участия в первом заседании. Большевики знали, что просто так ликвидировать мешавший им орган народовластия не получится, и готовились к решительной битве с Учредительным собранием. Первое января нового 1918 года едва не поломало все планы.

Вечером того дня довольный моральной победой над дипломатами Антанты Ленин поехал на митинг солдат Петроградского гарнизона. На обратном пути, когда автомобиль главы правительства, миновав мост, выезжал на Симеоновскую улицу, вслед авто раздались выстрелы. Заднее стекло было разбито. Сидевший рядом с Лениным швейцарский революционер навалился на вождя и с силой нагнул ему голову, укрыв ее за спинкой сиденья. Шофер дал газу, и машина успешно проскочила опасное место. Социалист был легко ранен. Ленин весьма легкомысленно отнесся к покушению, отшутившись по поводу своего спасения. Когда прибыли на место, выяснилось, что кузов машины пробит пулями в нескольких местах и то, что все остались целы, всего лишь воля случая.

– Это знак, что я еще нужен нашей революции, – снова пошутил Ленин.

– Надо быть осторожнее, Владимир Ильич, нельзя доставить врагам революции такую радость.

– Недовольных тьма, не удивительно, что начали стрелять, – попробовал снова отшутится Ленин.

Но все окружающие были настроены очень серьезно. Патруль, посланный к месту стрельбы, никого не нашел, под мостом был примят снег, как будто кто-то долго стоял на одном месте и ждал.

– Это организованное покушение на вождя, – взволнованно говорил комендант Смольного Бонч-Бруевич, – нам тревожный звонок, будут и еще попытки.

Ленин, казалось, не придал значения выстрелам по машине. Он по-прежнему ездил выступать на митинги без охраны и был в уверенности, что ему ничего не угрожает.

Подпоручик Смыслов проклинал себя. Ликвидация главаря большевиков, подготовленная группой бывших фронтовиков, к которой он примкнул в декабре 1917 года, не удалась. Его, стоявшего в засаде под мостом, никто не предупредил, что машина Ленина возвращается назад с митинга. Бомба, которую готовили заговорщики, чтобы бросить под колеса автомобиля в лучших традициях русского террора, так и осталась лежать в сумке. Автомобиль появился неожиданно, притормозил на спуске и начал удаляться от моста, под которым скрывались заговорщики. Смыслов выскочил на дорогу и несколько раз пальнул вслед машине. Заднее стекло разбилось.

«Хорошо бы убил или ранил, – раздосадованно подумал фронтовик, – но шансов на успех не много».

– Надо было стрелять по колесам, – с укором сказал артиллерийский поручик, который отвечал за бомбу, – остановили бы машину, подбежали и всех из револьверов «почикали».

– Отчего же не стреляли, господин поручик, – огрызнулся Смыслов, – у вас была возможность отличиться.

Подбежали другие участники покушения.

– Ну что?

– Выстрелил вдогонку, надеюсь, попал, – сказал Смыслов.

– Почему бомбу не бросили?

– Никто не предупредил, что машина идет, а раньше времени собирать заряд опасно, – ответил поручик.

– Провалили дело, – махнул рукой один из офицеров, – ну ничего, будут еще моменты, охота только началась.

На следующий день в городе только и разговоров, что о покушении на Ленина. Одни радовались, другие искренне горевали. Дипломаты в посольствах писали депеши в свои столицы, сообщая, что власть большевиков слаба, было покушение на Председателя Совнаркома, которого спас немецкий социалист ценой своего ранения.

В этом представители Антанты тоже видели руку Берлина. Социалист из Швейцарии Платтен, названный немцем, действительно был вхож в немецкое посольство у себя в стране и здорово помог Ленину в переговорах, когда решался вопрос о транзите через Германию группы революционеров. Насчет его личности некто не сомневался – агент кайзера.

То, что покушения сорвалось по причине знаменитого русского «авось», никто не понимал. Если бы Смыслова вовремя предупредили о появлении Ленина, артиллерийский поручик успел бы собрать заряд, кинул бы смертоносный сверток и навсегда изменил историю. Но не случилось.

– Надо оттачивать тактику террора, – совещались заговорщики, – большевики убивают всех, кто против их диктатуры, надо ответить им тем же. Результаты не заставят себя ждать, власть начнет совершать ошибки и скоро падет, очистив место для настоящих патриотов России.

– Предлагаю дождаться начала работы Учредительного собрания, – сказал старший офицер, – возможно, оно сразу же возьмет власть в свои руки.

С ним никто не спорил.

Пятого января в большевистской газете «Правда» было опубликовано постановление о запрещении митингов и демонстраций в районе Таврического дворца, где должно было заседать Учредительное собрание. Тем не менее рабочие Обуховского, Патронного и других заводов под красными знаменами шли к зданию бывшей Государственной Думы.[6]6
  В Таврическом дворце до революции располагалась Государственная Дума.


[Закрыть] К ним присоединились рабочие Василеостровского, Выборгского и других районов.

Демонстрация была внушительной, одни говорили о десяти тысячах участников, другие о ста тысячах. Вместе с рабочими шли служащие контор, представители интеллигенции.

На подходе к Таврическому дворцу их встретили команды латышских стрелков и солдаты Литовского полка. Дорогу демонстрантам преградили пулеметные очереди. Люди, не ожидавшие от новой власти такого, стразу вспомнили девятое января 1905 года.

– Вы хуже царских сатрапов! – кричали они солдатам. Бесполезно. Дисциплинированные латыши, верные большевикам, четко понимали приказ никого не пускать к Таврическому.

Уже после того, как толпа разбежалась, отдельные группы демонстрантов достреливали из-за заборов, устраивали засады в переулках.

Официально было признано два десятка погибших и больше сотни раненых, на самом деле жертв было значительно больше.

Дипломаты иностранных государств с ужасов взирали из окон своих особняков за этой расправой над демократическими свободами. Кое-кто из них сам оказался участником событий.

– Господин де Робиен, потрудитесь рассказать, почему вы сегодня опоздали к докладу, – спросил атташе посольства Франции посол Нуланс.

– Это вообще чудо, что я смог добраться до посольства, – ответил граф де Робиен.

– Вы были арестованы?

– К счастью, нет. Сегодня по дороге в посольство я видел колонну манифестантов. Они шли со стороны Выборгского района, развернув знамёна и флаги. Пересекли Литейный мост. Перед мостом был оборудован пост, где солдаты, матросы и красногвардейцы приказали манифестантам повернуть назад, подкрепив приказ залпами в воздух.

– Вы сами это видели? – живо спросил Нуланс. Сведения надлежало немедленно включить в очередной отчет.

– О ла-ла, – граф взмахнул руками, – нет ничего смешнее, чем смотреть на этих героев, спасающихся со всех ног после первого залпа. Чтобы бежать быстрее, многие бросали свои знамёна. Красногвардейцы, догнав кого-то из толпы, норовили вырвать у них флаги. Я наблюдал, как они падали с моста словно кружащихся ярко-красные бабочки и опускались на блестящую поверхность застывшей Невы.

– Я ценю ваш юмор, граф, но хотелось бы больше конкретных примеров, – сказал посол.

– Потом прилетел самолёт большевиков и сбросил в Неву бомбу, которая проделала большое отверстие во льду. На улицах повсеместно начались беспорядки. Представляете, я вынужден был спасать граждан Франции, которые боялись выходить из пансиона.

– Вы храбрец, граф, – с иронией сказал посол.

В кабинет, где они вели беседу, проскользнул советник посольства Дульсе.

– Докладываю, господин посол. На Литейном и в самом деле стреляли, на углу Кирочной и Пантелеймоновской, но как всегда было больше шума, чем ущерба. Улица Шпалерная, что ведёт к Таврическому Дворцу, где собирается Учредительное собрание, перегорожена огромной баррикадой из чурбаков и брёвен. Солдаты, которые её охраняют, то и дело заимствуют поленья для большого костра и греются вокруг него.

– К чему эти ненужные детали? – недовольно покосился Нуланс, – потом, когда вы будете писать мемуары, можете дать волю фантазии, мне сейчас нужны только факты.

– Я вас понял, господин посол, – наклонил голову советник, – далее только факты.

Чтобы защитить подходы к дворцу, большевики разместили на первых этажах зданий матросов с пушками. Сейчас все ждут начала заседания Учредительного собрания. Большевики настаивают на том, чтобы делегатов было не менее четырех сотен, это надо для кворума.

Делегаты активно собираются на заседание. По сведениям из нашего источника, состав Собрания невыгоден большевикам. Их представители в меньшинстве: всего приблизительно четверть собравшихся. Социалисты-революционеры составляют большую часть делегатов, они представлены во всем многообразии, от правых до лево-центристов. Кадеты и другие депутаты от национальных окраин тоже присутствуют, но их количество невелико.

– Господин посол, разрешите. Я пойду в Таврический и лично буду присутствовать на первом заседании Собрания. Нам нужны сведения из первых рук.

– Вас могут не пропустить.

– Меня? Исключено! – сказал граф, – Я знаю, как найти подход к этим мерзнущим у костров матросам, в конце концов, мы же союзники и должны знать, что будет происходить на заседании Собрания.

– Хорошо, разрешаю действовать на ваше усмотрение. Можете взять собой кого-нибудь из военной Миссии, капитана Садуля, например. Его авторитет может пригодиться.

– Я справлюсь и без него, – господин посол, – ответил де Робиен.