Текст книги "Крах дипломатического «Согласия»"

– Господа, старший офицер тайного общества георгиевских кавалеров вернулся на конспиративную квартиру в большом волнении. Я не видел такого с 1905 года. Я служил в Преображенском полку и принимал участие в подавлении волнений, но такого ужаса тогда не было.

Большевики палят не разбирая, толпа деморализована. Я видел на улице убитую девочку лет двенадцати. Она просто вышла из дома, чтобы посмотреть на идущую толпу. Случайная пуля, и все, жизнь закончилась. Какое горе семье!

– Вы хотите сказать, что этих людей кто-то специально вывел под пули? Кто этот Гапон, – спросил артиллерийский поручик.

– Я не знаю, но то, что это провокация – безусловно, и то, что большевики были к этому готовы, тоже не оставляет сомнений.

По-моему сделано все для того, чтобы скомпрометировать Учредительное собрание.

– Так оно начало работу?

– Да, заседание уже идет.

– Ну что же, господа, вероятно, завтра будет уже другая Россия, у большевиков нет большинства, их предложения наверняка заблокируют. Нам надо быть готовым в случае перехода власти доделать то, что не получилось 1 января.

– Вы предлагаете закончить с Лениным?

– Да, как только власть перейдет к законным представителям, мы завершим начатое, даже если при этом придется штурмом брать Смольный.

Граф де Робиен оделся и пошел в Таврический дворец. Нуланс отправил с ним еще одного сотрудника посольства, главным образом для того, чтобы сообщить в случае ареста Робиена о его положении и немедленно принять меры.

– Скажите, граф, – сотрудник был любознателен, – я слышал, что в Ленина стреляли. Это покушение?

– Не знаю определенно, – ответил де Робиен, у него не было желания сейчас о чем-то разговаривать, он понимал важность момента.

– И все-таки. Мне очень любопытно, я бы хотел записать об этом в свой дневник.

Робиен усмехнулся, сам он уже сделал запись о покушении на Ленина, ведь это случилось как раз во время истории с румынским послом Диаманди, такое не забывается.

– Я жду, граф, сгораю от нетерпения, – настаивал сотрудник.

– Точно ничего не известно, говорят, в понедельник вечером было совершено покушение на выходе с митинга на Михайловской площади, вскоре после встречи с главами посольств. На углу Караванной улицы по его автомобилю произвели много выстрелов. Неизвестно, стреляли в него лично, или «товарищи» открыли огонь по «буржуйскому» автомобилю. Такие факты уже бывали. Анархисты таким образом добывают себе транспорт.

Как бы то ни было, он был на волосок от смерти: говорят, что его секретарь, видя, что машину обстреливают, рукой пригнул голову Ленина и был ранен в палец.

– Я обязательно это опишу в письме жене, – ответил сотрудник, большое спасибо за интересные сведения.

Граф не ответил, и дальше они проследовали молча, каждый думал о своем.

В каждом посольстве есть такие люди, они далеки от политики, не понимают, что происходит, просто служат, как служили бы и в мирное время. Им невдомек, что дипломатическая неприкосновенность, это неотъемлемое право для цивилизованного общества, здесь в России не стоит ничего, и все в равной степени, от посла до последнего клерка, ежедневно подвергаются опасности.

– Впереди показалась баррикада.

– Я сейчас переговорю с солдатами и постараюсь, чтобы они пропустили меня в зал заседаний, – сказал де Робиен, – вы ожидайте на углу и если меня никто не арестует, возвращайтесь назад в посольство.

Граф подошел к солдатам. Было уже темно. Отблески пламени освещали их румяные лица. У каждого красногвардейца ружьё на ремне за спиной, привязанное верёвкой, револьвер, патронташ, косматая шапка. Рядом с баррикадой громоздятся ящики с припасами. Случайная искра, и все здесь взлетит на воздух. Но опасности солдаты не боятся. Они понимают, что теперь главная сила – вооруженные люди в солдатских шинелях. Они отвечают за порядок и диктуют свою волю.

– Здравствуйте, служивые, – по-русски приветствовал караул де Робиен, – у меня пропуск от французского посольства для участия в заседании.

– Кто таков? – спросил старший в матросском бушлате.

– Луи де Робиен, атташе посольства Франции, командирован в качестве слушателя на заседание Учредительного собрания.

– Проходи, раз так, – ответил моряк.

– Товарищ Железняков, есть сведения, что готовится нападение на Таврический, будем отбивать атаку? – крикнул матросу какой-то солдат, подбежавший к баррикаде.

– Всей мощью нашей артиллерии, – зычно ответил матрос. – Вы, господин хороший, проходите, не дай бог начнется.

Робиен поспешил в Таврический дворец, где уже вовсю шло заседание Учредительного собрания.

Глава 10

Атташе французского посольства не без труда пробрался в зал заседания и сквозь шум попытался что-то расслышать. За столом председательствовал лидер эсеров Виктор Чернов, интеллигентный мужчина с профессорской бородкой. Ораторы сменяли один другого, убеждая публику в своей правоте. Из общего разговора Робиен понял, что речь идет о принятии декларации трудящегося и эксплуатируемого народа и объявлении России республикой Советов.

Около полуночи депутаты с большим перевесом отклонили большевистские проекты.

Большевики и левые эсеры, выступавшие в блоке, выглядели раздосадованно. В начале третьего ночи делегация сторонников Ленина покинула зал заседаний.

– Мы не желаем ни минуты прикрывать преступления врагов народа, мы заявляем, что покидаем Учредительное собрание, чтобы передать Советской власти окончательное решение вопроса об отношении к контрреволюционной части Учредительного собрания, – прокричал в зал один из лидеров большевиков.

Его освистали.

Когда последователи Ленина ушли, заседание продолжилось. То и дело в разных частях здания возникали споры, стороны до хрипоты убеждали друг друга. В зале было много солдат и когда аргументы кончались, на изготовку брались винтовки.

Кто-то целился по толпе делегатов, кричащих с хоров, кто-то воскликнул: «И вашему Ленину пуля, если обманет!»

Под утро не выдержали левые эсеры, союзники большевиков.

– Учредительное собрание не является отражением настроения и воли трудящихся масс… Мы уходим из этого Собрания… Все наши силы, нашу энергию надо принести в советские учреждения, в Центральный Исполнительный Комитет, – заявил лидер фракции.

– Долой! – кричали ему вслед.

Чернов, как ни в чем не бывало, продолжал работать с повесткой дня. На очереди был аграрный закон, предложение к воюющим державам о начале переговоров и федеративном устройстве будущей Российской республики.

Робиен как мог боролся со сном, он понимал, что сейчас в этом зале творится история, о которой потом будут с волнением рассказывать студентам профессора на университетских кафедрах.

Пару раз сознание покидало французского дипломата, он на какие-то мгновенья засыпал, чтобы потом снова открыть глаза и с вниманием вслушиваться в гул революции.

Когда-то давно его предки пострадали от французских санкюлотов[7]7
  Франц. sans-culottes – Революционер, республиканец. Презрительное прозвище, данное во время французской революции 1789 г. аристократами республиканцами (мелким буржуа, ремесленникам), носившим длинные брюки вместо аристократических коротких штанов до колен – culotte.


[Закрыть], и он, по идее, не должен был любить общественные потрясения. Но грохот революции завораживал француза. Несколько раз ему хотелось запеть «Марсельезу». Исторический момент притягивал внимание, особенно когда очередной документ ставился на голосование и Чернов произносил: «принято».

Идиллию прервал уже знакомый Робиену старший по караулу матрос Железняков. Около пяти утра он подошел к председательствующему Чернову и громко сказал:

– Я получил инструкцию довести до вашего сведения, чтобы все присутствующие покинули зал заседаний, потому что караул устал.

– Как же так? – не понял председатель.

– Солдаты замерзли и хотят по домам, что не понятно, – вальяжно пояснил Железняков, – по домам, помещение закрывается.

– Товарищи, завтра, точнее уже сегодня в 17 часов будет проходить вечернее заседание, а пока, давайте прервемся.

Депутаты, вернее та часть, что продолжала работать, вынуждена была закончить первое заседание.

Робиен заторопился к выходу. Надо успеть, пока господа депутаты собирают свои вещи, выйти из помещения, чтобы не попасть в дверную давку.

На улице он увидел все тех же солдат у костров. Они менялись каждые два часа и выглядели бодро, значительно лучше, чем уставшие в дебатах депутаты.

«Значит караул не устал», – подумал про себя граф, большевики как всегда солгали.

Он поспешил домой, чтобы немного поспать. К полудню атташе посольства на докладе у Нуланса как всегда был свеж и элегантен. Он доложил основные моменты дискуссии, сообщив, что сегодня состоится второе, вечернее заседание.

Но в пять вечера Таврический дворец оказался закрыт. Вход охраняли все те же солдаты Железнякова, усиленные отделением с двумя пушками. Они были настроены решительно, поскольку имели приказ контрреволюционных депутатов ни под каким видом в помещение не пускать.

В тот же день большевиками был принят декрет о роспуске Учредительного собрания, где сообщалось:

«Прислужники банкиров, капиталистов и помещиков, союзники генералов Каледина, Дутова, холопы американского доллара, убийцы из-за угла, правые эсеры требуют в Учредительном собрании всей власти себе и своим хозяевам – врагам народа. На словах будто бы присоединяясь к народным требованиям земли, мира и контроля, на деле они пытаются захлестнуть петлю на шее социалистической власти и революции. Но рабочие, крестьяне и солдаты не попадутся на приманку лживых слов злейших врагов социализма и сметут всех её явных и скрытых убийц».

На другой день в своем дневнике де Робиен отметил закрытие Учредительного собрания несколькими строчками:

«Учредительное собрание длилось недолго. Поскольку представители большевистского меньшинства покинули зал заседаний, правительство посчитало, что собрание с их уходом больше не представляет народную волю и без оговорок решило запретить им собираться.

Говорили, что социал-революционеры намереваются организовать большие демонстрации, но я сомневаюсь, что они состоятся после вчерашних вечерних беспорядков. Кажется, что Учредительное собрание больше не соберётся. Первое заседание доказало беспомощность собрания, и мы не можем на него рассчитывать. Мы связывали столько надежд с социал-революционерами на продолжение войны, а они договорились со своими врагами-большевиками. Разглагольствовали до глубокой ночи. Зал был занят войсками, один матрос из охраны дал знак председателю, что пора всё это заканчивать, и всем пришлось срочно покинуть помещение. Вот вам и прославленное Учредительное собрание, на которое так рассчитывали во Франции, чтобы вынудить Ленина и Троцкого продолжить войну! Не стоило питать иллюзий, что осуществится один из двух лозунгов. Восторжествует «Вся власть Советам» или «Вся власть Учредительному собранию» – результат будет один и тот же».

Робиен имел ввиду вопрос о войне, на продолжении которой настаивали союзники. Против выступили даже эсеры. А, следовательно, жалеть, что такое Собрание прекратило работу, по мнению француза, не следовало.

Тайное «Общество георгиевских кавалеров» собралось на конспиративной квартире через два дня после закрытия Учредительного собрания.

– Ну что, господа, как и следовало ожидать, «говорильня» бесславно закончилась, – торжествующе сказал артиллерийский поручик, открывая бутылку отменного французского вина. Когда в декабре солдаты массово грабили винные склады, он почти задаром приобрел у одного спекулянта десять дюжин марочного напитка и теперь спешил отпраздновать по его мнению победу над говорунами и слюнтяями.

– Чему вы радуетесь, – спросил его Смыслов, – это поражение русской демократии.

– Именно этому и радуюсь, подпоручик. Вы еще слишком неопытны, чтобы понять, что в России никакая форма демократии не возможна. Все это закончится пустыми разговорами. Мы, военные, люди дела и прекрасно понимаем вред прекраснодушных рассуждений. Выпейте лучше за погибель демократии, и да здравствует возвращение к монархии.

Смыслов, которому в университете прививали либеральные взгляды, пытался возражать.

– Вспомните примеры античности, – сказал он артиллерийскому поручику. «Salus popula est suprema lex[8]8
  Благо народа – высший закон


[Закрыть].

– И кто же вам сказал, что благо народа это демократия?

– Пример древних обществ, где власть принадлежала выборным лицам, осуществлявшим волю народа.

– И чем все закончилось? А я вам скажу, – артиллерийский поручик налил еще вина. – Все закончилось узурпацией власти. Все без исключения демократии пали, и на их месте возникли империи: Рим, Византия, Русское государство в конце концов. Пока в России была демократия, страна изнывала от междоусобной борьбы, когда Иван Грозный подавил последние очаги сопротивления, установился порядок.

– Почему же тогда потомки были ему так неблагодарны, что-то я не припомню, где находится первый русский царь на памятнике «Тысячелетию России» в Новгороде.

– Это происки тайных обществ. Безусловно, царь Иван должен был занять свое место в композиции памятника, по крайней мере, как правитель, при котором территория государства увеличилась в несколько раз. По сути своей именно он – наш первый император.

– Из курса истории однозначно вытекает, что это Петр Великий, – съязвил Смыслов, – есть и законодательное оформление.

– Формально да, но Россия фактически стала империей после взятия Казани и Астрахани. Это были не просто территории, государства со своими правителями, политикой и если хотите традициями, а присоединение несметных сибирских территорий, населенных многочисленными инородцами, только закрепило это положение.

– В таком случае Польшу до знаменитых разделов также следует считать империей, – в разговор вступил капитан с польской фамилией.

– Безусловно, поскольку кроме коронных земель там были и территории с непольским населением. Малороссия под властью Польши – это типично имперское образование, другой народ, вера, культура. Вы, поляки, осуществляли на территориях нынешней Украины жестокий колониальный гнет, и только отделение этих земель в процессе разделов Польши спасло местное население от полной ассимиляции.

– Зато потом вы, русские, ассимилировали саму Польшу.

– Ни в коем разе, у вас была автономия.

– У нас были восстания против царя, и все их русские потопили в крови.

– Тем не менее поляки вошли в русское общество. Вот вы, – обратился поручик к поляку, – русский офицер, служили в гвардейском полку, делали карьеру в империи.

– Я всегда мечтал служить Польше. Кончится война, Польша воспрянет в своих исторических границах «от моря до моря», и я вернусь на службу моей Родине.

– Зачем же Вы здесь в сообществе лиц, большинство из которых поддерживает возвращение монархии? – недоуменно спросил поляка Смыслов.

– Я против мировой революции, а большевики хотят именно ее, значит я против большевиков и поэтому союзен вашему обществу.

– Господа, свежая газета, – в собрание вошел еще один офицер, – шестого января убиты Шингарев и Кокошкин, прямо на больничной койке в охраняемом госпитале. Анархисты повсюду творят свои расправы и плевать хотели на любое подобие власти, включая большевистскую.

– Покойные были в числе лиц, которых солдатня особенно ненавидит. Шингарев – министр Временного правительства, Кокошкин – видный кадет. Что говорить, ведь не пощадили даже старика Горемыкина, которого нашли и убили в кавказском городишке Сочи. Ну ладно, он бывший премьер, царский сатрап. Но чем же виноваты жена с дочерью и ее мужем, которых тоже убили, не понятно.

– Газеты писали, что это было ограбление.

– Ерунда, это была месть озверевшего плебса, которым руководят Ленин, Троцкий и те, кто вместе с ними. Выбрав своей политикой насилие, они, как якобинцы во Франции, должны разделить участь своих жертв. И чем быстрее они отправятся в ад, тем будет лучше для матушки России.

– После нашей неудачной акции охрана Ленина была усилена. Ей руководит Бонч-Бруевич, родной брат известного генерала.

– Семейка предателей!

– Они говорят, что тоже служат России, только новой, советской, которую большевики обещают сделать обществом справедливости.

– Бред, господа, справедливость не строится на крови невинных людей, грабежах и отъеме собственности.

В собрание вошли еще два человека.

– Позвольте представить, господа, в нашем полку прибыло. Георгиевский кавалер, фельдфебель Яков Спиридонов, в недавнем прошлом председатель комитета полка. Разочарован политикой большевиков, желает возрождения великой России.

Артиллерийский поручик отвел Смыслова в сторону.

– Поверьте мне, подпоручик, когда нарушается чистота рядов и в офицерском собрании появляются фельдфебели, дело, как правило, заканчивается плохо.

– Почему же? – недоуменно пожал плечами Иван Петрович.

– Идеолог коммунизма, немецкий еврей Маркс писал о классах, между которыми существуют непреодолимые противоречия, итогом которых является классовая борьба. Никогда ни один фельдфебель не будет разделять наши идеи, за ним его крестьянская сущность и вековая ненависть к благородным сословиям.

– Скажите, господин фельдфебель, кем вам приходится видная эсерка Мария Спиридонова?

– Не могу знать, – произнес, немного смутившись, новый член организации, – лично мне она родней не приходится, Спиридоновых много, за всеми не углядишь.

– Типичный какой, – вслух произнес поручик, – при старом режиме на таких держалась вся дисциплина в полках. Молодец, – он повернулся к фельдфебелю.

– Рад стараться, ваше благородие, – ответил тот.

Через две недели «Тайное общество Георгиевских кавалеров» прекратило свое существование. Спиридонов не случайно служил в полку разведчиком. Хитрый Бонч-Бруевич поручил ему выяснить, кто мог организовать покушение на Ленина.

Разведчик узнал, что среди полков, расквартированных в столице, ходят слухи о создании тайного общества, куда берут только Георгиевских кавалеров. Имея кресты четверной и третьей степеней, Спиридонов решил лично принять участие в работе организации. Представить себя в образе разочарованного революцией бывшего председателя солдатского комитета ему не составило труда. А когда он оказался в офицерском собрании и послушал, о чем мечтают господа, Спиридонов понял, что пришел по адресу.

Когда ему стал известен основной состав организации и адрес тайной штаб-квартиры, он послал Бонч-Бруевичу письмо. В назначенный день, когда участники общества были на месте, большевики арестовали часть заговорщиков. Артиллерийский офицер, капитан-поляк и другие члены организации оказались в тюрьме.

Смыслов, который в этот день случайно задержался по делам, увидел у входа дома, где собирались георгиевские кавалеры, машину с красногвардейцами. Он понял, что организация раскрыта. А когда в автомобиль одного за другим повели участников заговора, а вслед за ними вышел довольный Спиридонов и дружески обратился к начальнику отряда красногвардейцев, его охватило отчаяние. Большевики опять их переиграли. Почему никто не прислушался к словам артиллерийского поручика и не проверил как следует этого Спиридонова, которому просто поверили на слово? «Сейчас их всех расстреляют», – решил Иван Петрович.

Через месяц он случайно узнал, что некоторые заговорщики написали на имя Ленина бумагу с просьбой отправить их на фронт, против наступающих немцев. Возможно, большевики просто не смогли доказать участие заговорщиков в покушении на главу Совнаркома 1 января 1918 года.

Никто из участников дела показаний против себя не дал. Сведения Спиридонова в ходе допросов не подтвердились.

Стараясь показать, что большевики являются поборниками закона, Бонч-Бруевич предложил Ленину решение отправить заговорщиков на фронт в обмен на их формальное раскаяние, и вождь пролетариата удовлетворил прошения офицеров.

Смыслов так и не узнал, что артиллерийский поручик храбро сражался с немцами, наступающими на Петроград в районе станции «Дно», и погиб от случайной пули, капитан-поляк в первом же бою перешел к противнику и вскоре оказался в составе польских вооруженных сил, тогда еще союзных немцам. Еще двое бывших заговорщиков потом перебрались на Дон к атаману Каледину и продолжили борьбу с большевиками.

Подпоручик снова оказался не у дел. Недовольных большевиками в Петрограде было много, примкнуть к очередному «тайному обществу» никакого труда не составляло, но в большинстве своем «заговорщики» не знали, что надо делать. Большевики извлекли урок из январского покушения, и режим секретности вокруг Ленина был повышен. Он по-прежнему много выступал на митингах, но теперь проследить вот так запросто передвижение вождя большевиков было уже невозможно. Комендатурой были введены специальные пропуска для проезда автотранспорта на территорию Смольного. Если Ленин хотел куда-либо поехать, то ему выделяли разные машины из числа прикрепленных и подавали их к разным подъездам Смольного, причем в каждом случае конкретно об этом знало лишь несколько особо доверенных лиц. Номер подъезда и маршрут поездки даже водителю сообщали в самый последний момент. Обратно авто всегда возвращалось другой дорогой. Возможностей для покушения, как в январе, больше не было.

Смыслов постепенно привык к хаосу петроградской жизни, более того, нашел для себя в ней средства к существованию. Храброго боевого офицера многие состоятельные люди мечтали заполучить в качестве квартиранта на самых выгодных условиях: отдельная комната, стол по утрам и вечерам. Взамен хозяева просили помощи против захвата жилья и имущества анархистами и грабителями, которые, видя, что в квартире военный, более того, фронтовик, предпочитали найти более беззащитную жертву.

В конце концов, Смыслов по воле обстоятельств оказался в большой квартире, где проживала семья отставного генерала с немецкой фамилией Мизенер. Еще до Великой войны он вышел в отставку и жил на положенную ему пенсию вместе с женой и дочерью Лизой.

Лизе едва исполнилось 17 лет. Девушка была не только хороша собой и обучена благородным манерам, она пела. Преподаватели находили у мадемуазель редкий тембр сопрано и рекомендовали поступать в консерваторию.

Но случилась революция. В феврале 1917 года был закрыт Смольный институт и Лиза, не закончив курса, была вынуждена оставить учебу.

Новая власть лишила генерала пенсии, и семья, прежде жившая в достатке, вынуждена была узнать и огромные питерские очереди за хлебом, и вещевые рынки-толкучки, где можно было продать что-то из тканей, украшений или домашней утвари, чтобы купить продуктов.

Генерал очень расстраивался, но поделать ничего не мог. От волнения у него обострилась болезнь ног, и он не мог выходить из дома. Он постоянно сидел у себя в кабинете, читал книги по военной истории, иногда появлялся в зале и просил Лизу сыграть и спеть. Это облегчало его моральные страдания. Прислугу Мизенеры рассчитали еще в марте 1917 года, и по хозяйству управлялись две женщины: жена и дочь отставного генерала.

Смыслова уговорил пожить у Мизенеров несколько дней знакомый. На квартиру зарились налетчики. Когда опасность миновала, мать Лизы попросила подпоручика остаться еще.

– Мне неудобно, у вас такое стесненное положение, – отнекивался тот.

– Пожалуйста, Иван Петрович! Вы нас очень обяжете!

– Ну хорошо, позволил уговорить себя Смыслов. Он знал, что остается только из-за дочери генерала, которая с первого же дня ему очень понравилась.

Кроме того, Смыслов сочувствовал девушке, ведь он сам тоже не закончил университет не по своей воле, а в силу обстоятельств.

«Правду говорят о смолянках, – думал он про себя, – гармония во всем. Из таких и выходят идеальные жены». Впрочем, думать о женитьбе ему было несвоевременно, и Иван Петрович выбрал для себя амплуа Дон Кихота, тихого вздыхателя, совершающего подвиги во имя прекрасной дамы по имени Елизавета.

В один из дней все тот же знакомый представил его британскому морскому офицеру.

– Кроми, Френсис Кроми, – отрапортовал англичанин и протянул руку Смыслову, – если не возражаете, у меня для вас есть интересное предложение.

– Если это на благо России, то я готов, – ответил Смыслов.

– Разумеется, – улыбнулся британец, – это во имя нашей совместной победы!