Текст книги "Чижик – пыжик"

Начал хозяин, старый вор Точила. Немного пришепетывая из-за вставной челюсти, он закинул:

– Чубарь, поговаривают, что ты сдал мусорам двух пацанов. Что скажешь?

– Покажи мне того, кто эту парашу запустил, – ответил Чубарь, косясь на меня.

Я промолчал. Еще не вечер.

– Мусорам надо, чтобы мы перегрызлись, вот они и стараются, всякую хуйню распускают, – продолжал он смелее. – Приведи сюда этих пацанов, поставь их передо мной, пусть подтвердят. Тогда я отвечу.

– Мусора это умеют, – влез Майдан. Без него ни одна сходка не обходится. Подозреваю, что участвует в них, чтобы на халяву бухнуть. – Им один хуй, как с нами разделаться…

Хуй-то один, да размеры разные. Я слушал в пол-уха и наблюдал исподволь за Чубарем. Остальные тоже слушали Майдана без особого интереса. Знали, что спиздит – не дорого возьмет, но сделает это смешно. А потом опять вернутся к серьезному разговору. Все-таки воры – народ битый, крученый. Этих волчар жизнь с детства молотила, как хотела, но они выжили и научились не только увертываться и огрызаться, но и людей видеть чуть ли не насквозь. Они чуяли, что от Чубаря попахивает скипидарцем. Но не пойман – вор и дальше.

Потом разговор зашел о текущем моменте, о фарте, который повалил ворам, о том, что надо не пересраться, деля награбленное. Выпили еще пару раз. Чубарь совсем расслабился, и я громко спросил:

– Где здесь параша?

– В сенях, – прошамкал хозяин.

Я вышел в сени, а оттуда во двор. С крыльца тихо позвал:

– Вэка.

– Да.

– Веди в дом.

Чубарь ждал моего возвращения Увидев, что и на этот раз я один, улыбнулся во всю ширину пьяного ебла, налил и хлопнул залпом “Смирновской”. Зацепив клешней кусок ветчины, запихал ее в рот, закусывая. И чуть не подавился ею, когда увидел вошедших.

Если бы я привел Кроля сразу, Чубарь, готовый к атаке, отбил бы ее. Все-таки вору больше верят. А сейчас, когда он праздновал победу…

Все уставились на Кроля, Аскольда и Вэку. Один я наблюдал за Чубарем. Он встретился со мной взглядом, просек тему и опустил правую руку, наверное, за оружием.

– Аскольд, братуха! – заорал Майдан, выкарабкиваясь из-за стола.

Воры, почуяв неладное, повернулись к Чубарю, который держал в руке пистолет. Это он зря. Ну, заделали бы плотником – положили хуй за ухо вместо карандаша, отошел бы от блатной жизни, но остался жив. А поднимать на воров ствол – мусорская привычка, от таких отучивают сразу и навсегда.

Немец оказался шустрее всех – всадил соседу пику под ребра резким, быстрым ударом левой рукой вбок, не поворачиваясь. Затем еще несколько раз – сито смастерил.

И все остальные приложились, повязались кровью. Ширнул и я. Уверен, что уже мертвого. Как это просто – убить человека!

– В ковер его заворачивай, – сказал хозяин.

Сняли со стены огромный ковер, яркий, синтетический, дешевый, завернули в него труп, отволокли в кладовку.

– На рассвете на болото снесем, оно тут рядом, – прошамкал хозяин. – Там никакая собака не найдет.

– А соседи не засекут?

– Тут одни старухи живут. Я для них царь и бог. Без меня давно бы с голоду передохли, – ответил хозяин. – Завтра придут марафет наводить, заберут объедки-опитки. Они любят это дело! – щелкнул он пальцем по горлу.

Трагедия России не в том, что пьют мужики, а в том, что и бабы любят это дело.

Воры сразу заулыбались, зашевелились свободнее, будто избавились от чирья на жопе. Забулькала водка по стопарям, все загомонили, похваливая меня за грамотный спектакль и себя, что с самого начала не верили Чубарю. Выпив и закусив, обнаружили вдруг, что за столом двое не воры, а надо еще кое-что обсудить. Но ведь теперь не выгонишь пацанов, кровью повязались, да и пацаны вроде бы неплохие. Для этого я и привез сюда Вэку, поэтому и зашел он в дом вместе с Кролем и Аскольдом.

– Пора Вэку короновать, – предложил я.

Его знали многие, успел отметиться на нескольких зонах. Воры подтвердили, что в порочащих связях и поступках не замечен, что пацан свой в доску. Из-за расслабухи особого расспроса не устраивали. Заодно и Кроля короновали. Мудаку всегда везет! Немец предложил. Видимо, совесть замучила, что вора замочил. Ну-ну, посмотрим, как вы уживетесь в одной кодле, два друга – хуй и подруга. Кроль ведь с Аскольдом к Немцу направляются. Аскольд будет бухать и пиздоболить, не вмешиваясь в дела, а Кроль наверняка начнет капканы мочить. Он ведь жадный на пизду – волка мерзлого выебет, а если у тебя, как у бабы, одна ебля на уме, то и поступать будешь не лучше. Ладно, это их заботы. Как съебались, так пусть и разъебываются.

Мы обсосали оставшиеся вопросы и позвали пристяжных. Забавно было смотреть, как чинно усаживается за стол молодое поколение. Тот, который, видимо, приехал с Чубарем, не обнаружив его, оглядел нас затравленно, боясь, что и его прикабанят. Немец показал ему на место слева от себя:

– Здесь садись.

Пацан чуть не завизжал от счастья.

Я предложил тост:

– Выпьем за новых воров – Вэку и Кроля.

У Куцего пасть распахнулась. Теперь он будет бить передо мной копытом, чтобы и самому когда-нибудь короноваться. Это есть хорошо, потому что не есть плохо.

Теперь мне легче будет управляться с Деркачом, теперь этим будет заниматься Вэка. Они все никак не могли поделить власть в кодле. С сегодняшней ночи одеяло перетягивается полностью и надолго на моего друга детства, которого я не опасаюсь, потому что он мне не завидует. Я для него – белая кость, другой мир, который ему ни к чему. Да и детская дружба или кончается вместе с детством, или остается на всю жизнь.

Хорошо траву косить,

Котора мягко косится.

Хорошо девчат любить,

Которы на хуй просятся.

Биджо лежал в кооперативной больничке. Из него вытащили шесть пуль. В сознание еще не приходил, но врачи обещали, что выкарабкается. Мзия и Нугзари сутками торчали возле него. За дочкой присматривала старуха. Она упорно разговаривала с девочкой на грузинском языке. Пыталась и со мной. Поняв, что ничего не получится, перешла на русский, довольно сносный, с еле заметным акцентом. Видимо, давно живет в Москве, стала забывать родину, поэтому из чувства вины напрягает остальных.

У меня дома все было в порядке. Машина хорошо отлажена, качала бабки без перебоев. Шлема по телефону вывалил на меня кучу новых проектов, хотел подпрячь, но я мужественно отбился. Единственная уступка – пообещал навестить его дочку. Она училась здесь в институте на бухгалтера, как твердил Шлема, или экономиста, как поправляла она сама. Шлема хотел купить ей квартиру и машину, но Света уперлась: буду, как все, жить в общежитии и ездить на метро. Общежитие и метро – государственная собственность, не купишь. И денег у отца брала мало. Тогда он стал заваливать ее посылками. Каждый его знакомый, едущий в Москву, должен был закинуть Светочке пару пудов хавки и шмоток. Тут уж девочке некуда было деваться: добрый человек назад все это не потащит, скорее на ее голову вывалит. Он и мне перечислял минут десять, что должен ей купить. Я выбрал два самых легких пункта – коробку конфет и торт. Купил самые дорогие. Она хоть и богатая девочка, но по бабьей расчетливости никогда такое не купит, подождет, пока угостят, а нет, так облизнется и забудет.

Нугзари подогнал мне джип “чероки” с доверенностью и предупредил, чтобы оставлял машину только на охраняемых стоянках. В Москве угоняют быстро и у всех без разбора. В Толстожопинске я могу бросить свой “мерс” с работающим движком и открытой дверцей в любом месте и в любое время суток – ни одна падла не тронет, знают, чья это машина.

Дороги в Москве лучше, чем у нас, но это достоинство уравновешивается большим количеством дураков. Вот они – шлепают от метро к своим конурам. Отпахали, заработали пайку баланды, отстегнули в общак чиновникам и бандитам, теперь имеют полное право нажраться и похрапеть. От тостожопинского быдла отличаются заносчивостью и суетливостью. Нет у них провинциальной неторопливости, уверенности, что на собственные похороны успеют: без них не начнутся.

Платной стоянки поблизости от общаги не было, поэтому встал на служебную и нанял персонального сторожа – очкастого еврейчика с задумчивым выражением на узком и носатом ебальнике. У такого никогда нет денег, даже национальные качества не помогают. Он сперва поломался, показав на знак:

– Здесь написано, что только для служебного транспорта.

– У меня на сарае “хуй” написано, а там дрова лежат, – дал я ему ценный жизненный совет.

Совет понравился, по крайней мере, на меня посмотрели, как на такого же умного, как сам. Высокая оценка. Умнее нас ведь не бывают, а если и попадаются изредка, то это слишком умные.

На вахте сидели две старушенции, одна в очках, другая без, но с такими совиными глазами, что лучше бы носила. Узнав, к кому я, удивленно переглянулись. Значит, Светочка блюдет себя, а если и подъебывается, то на стороне.

– Отец передал ей, – показал я им пакет с конфетами и тортом.

Бабульки сразу расслабились: не ебарь, просто знакомый. Им даже обидно стало. Так бы обсудили нас со Светой, представили в постели, глядишь, и сами бы кончили.

Шлемина дочка жила в обычной комнатушке с двумя соседками. Три кровати, три тумбочки, два стола – большой письменный и маленький кухонный, два стула с потертыми сиденьями. На кухонном столе чайник, две кастрюльки, горка посуды и три чайные чашки. Светину тумбочку легко было угадать по Чебурашке. Когда-то я с недельку пожил у халявы в таком же общежитии. Переебал пол-этажа, а потом вынужден был сматываться, потому что слишком громко девки начали судачить, у кого пизда лохмаче. Одна Светина соседка – ничего, я бы воткнул ей до упора, пока не пропищит: “Уатит!” В золотисто-красном халатике она лежала на кровати поверх одеяла и делала вид, что читает учебник. Смотрит в книжку, а видит хуишку. Вторая – типичная серая мышка – сидела со Светой за письменным столом, грызла овсяное печенье и гранит наук. И то, и другое крошилось. У всех троих физиономии начали стремительно меняться, когда увидели, что вошел не однокурсник. Уверен, по стуку определили мужчину, поправили одежду и проверили, нет ли на радиаторе сохнущих трусов. Светочкина мордашка обзавелась таким ярким красным цветом, какому еще названия не придумали. Серая мышка судорожно проглотила недожеванное печенье, а огрызок спрятала за учебник, как будто прожорливость – ее главный недостаток. Симпатюля выпрямила ноги, чтобы не видны были трусы, которыми собиралась посмущать однокурсника, и распахнула ротик и глаза: принц нашел ее!

– Привет, красавицы! – поздоровался я.

– Здрасьте! – прокашляв застрявшее в горле печенье, отозвалась мышка.

– Свет, папа прислал грузовик еды, у входа стоит, надо быстро разгрузить, – сказал я.

– Ну, опять! – чуть ли не со слезами на глазах воскликнула она и закусила нижнюю губу выпяченными немного вперед верхними зубами.

– Я пошутил, – успокоил ее. – Хотел он, но я отбился. А чтобы не обижалась на меня, вот тебе торт и конфеты.

– Я тебя прощаю! – радостно выпалила она. – Сейчас будем чай пить.

Тут они забегали. Незаметно прихватив косметички, по одной исчезали из комнаты и возвращались в полной боевой раскраске. Я делал вид, что ничего не замечаю. Мужчина должен быть тупым и невнимательным, иначе женщины окажутся некрасивыми.

Я был настолько невнимателен, что не заметил пришедшую за утюгом однокурсницу, настолько туп, что не понял, зачем другой срочно потребовались чужие ножницы, но когда зашла третья за нитками, я предложил:

– Вы бы все вместе собрались, пришли и посмотрели.

Собирайтесь девки в кучу, я вам чучу запиздючу.

Симпатюля по имени Юля прыснула так задорно, что засмеялись все, даже непрошеная гостья. Она пообещала передать мою просьбу очереди в коридоре, что и сделала, потому что больше никому ничего не потребовалось.

Сели за стол, принялись за чаек. Давно у меня не было таких благопристойных посиделок. Одна радость – девочки мысленно облизали меня с головы до ног. Наверное, коленки сжимают покрепче, чтобы не кончить.

Мышка наотрез отказалась от торта.

– Не хочу.

Не хочешь кулеш – хуй ешь. И напрасно. Юля, уверен, о фигуре не меньше беспокоится, а наворачивала за всю маму. Получалось у нее очень сексуально. Подносит на чайной ложечке красную розочку к алому ротику, обхватывает губками и плавно стягивает их, сглаживая лепестки. Ну-ка, с трех раз, о чем она думает? Мышка угадала и внутренне забулькала от ревности, как кипящий чайник, а Света отнеслась спокойно. Она и к жене меня не ревновала, даже была влюблена в нее. Для нее все, кто неровно дышал на меня, становились частью меня и следовательно, облагались ее любовью. Правда, и о себе не забывала. Дав подружкам накайфоваться, вспомнила, что ей надо позвонить папе, я должен отвезти ее к междугороднему телефону-автомату, а еще лучше – к своим знакомым, откуда она сможет поговорить спокойно и сколько угодно.

Я вышел в коридор подождать, пока она переоденется. Юля составила мне компанию. В торце коридора мы сели на подоконник. Она прижалась ко мне плечом – и разучилась дышать. Я бы осчастливил ее, потискав, но в коридоре стали стремительно появляться бабы. Всем им надо было в комнаты по соседству с окном.

– Позвони мне завтра, ближе к вечеру, – сказал я Юле и назвал номер телефона. – Не забудешь?

Она зашевелила алыми губками, мысленно повторяя цифры.

– Нет, – ответила она и вновь зашевелила шубами, повторяя номер.

У меня аж хуй встал.

– Пойдем куда-нибудь в другое место, – предложил я.

Встав с подоконника, я взял Юлю за руку, помогая, и как бы ненароком приложил к хую. Первое мгновение – обычный кайф от прикосновения к объекту обожания, второе – осознание, что это особая часть тела и в особом состоянии… Такая волна желания давно не выплескивалась на меня. Мы пошли по коридору неведомо куда, но были перехвачены Светой.

– Я готова, – сообщила она.

И мы тоже. Я с сожалением отпустил Юлину руку. Придется отложить на завтра.

Мы со Светой прошли сквозь строй ее соседок по этажу. Девки, в кучу, хуй нашел, вы ебитесь, я пошел! Шлемина дочка подхватила меня под руку и как бы зашагала по их головам. Зависть подружек для некоторых баб ценнее любви и частенько – повод для начала ее. Я одаривал их мужским взглядом, заставляя напрягать жопу. Некоторые – нищак. И все – голодные. Сколько у нас невостребованного мяса!

Джип и еврейчик были на месте. Увидев рядом со мной Свету, мальчик приобрел ту же окраску, которую недавно имела ее мордашка, и задергал длинными худыми конечностями, будто хотел сложиться в кого-нибудь другого, как робот-трансформер моего сынишки. Я протянул ему чирик:

– Хватит?

– Нет, спасибо, не надо… – залепетал он, пряча руки за спину.

Стыц-пиздыц! Первый раз вижу жида, который отказывается от денег. Если еще скажет, что антисемит, я подарю ему джип и всю оставшуюся жизнь буду ездить на автобусе.

– Бери, что ты прям!.. – прикрикнула на него Света.

Я добавил еще чирик и сунул ему в верхний карман джинсовой куртки.

– Влюблен в тебя? – спросил ее, когда отъехали от общаги.

– Да! – улыбнулась Света и закусила нижнюю губу. – Такой умница! Такой талантливый! Его в Гарвард приглашали. Родители эмигрировали, а он остался. Из-за меня, – похвасталась она.

– И долго будешь ломаться?

– Не знаю, – ответила она, потупившись. – Это не от меня зависит.

– От меня? – я подождал, хотя знал, что ответа не будет, и предложил: – Поехали сначала поужинаем.

Повез не в тот кабак, где мы обычно оттягивались с Биджо, а в другой, огороженный хуями, чтоб не сунулась туда посторонняя пизда. Хуи были двухметровые, судя по выправке, бывший спецназ. Догадываются, что охраняют бандитов, и ничего, довольны жизнью. Они обыскали меня взглядами, удивленно посмотрели на Свету. На поблядушку не похожа, а с женами сюда не ездят. Метрдотель, седой и важный, как камердинер английского лорда, посадил нас за лучший столик.

– Как здесь шикарно! – шепотом воскликнула Света, оглядев зал – бледное подобие того, что я видел в пятизвездочном на Кипре.

– Кто тебе мешает ходить сюда?!

– Не пойду же я одна.

– Мальчика бы того, талантливого, пригласила.

– Нет, с ним на симпозиумы надо ходить. А в ресторан – с тобой.

В пару мы выбираем не того, с кем приятно работать, а того, с кем приятно отдыхать.

– Смотри, как метрдотель с теми обращается, – кивнула она на вошедших, быка и телку в золотой сбруе.

Засунув презрение поглубже, метрдотель с улыбкой посадил их за столик, где танцовщицы будут стряхивать в тарелки грязь с подошв. Маленькая месть маленького человека.

Мы плотно заправились.

– Сегодня разгрузочный день наоборот, – весело сообщила Света.

На обратном пути нас тормозили на каждом посту ГАИ. Надеялись, что я пьяный еду. Такса – сто баксов. Я хоть и пил, но в меру, не с их шнобелями учуять, не им по сотне получать. Нате хуй, за яйцами потом зайдете.

Мзия была дома. Не заплаканная.

– Очнулся? – спросил ее.

– Да. Поговорил немного. Слабый еще. Есть ничего не стал, только воду пил, – отрапортовала она, счастливо улыбаясь. – Прогнал меня к дочке.

У малых народов чадолюбие обратно пропорционально их величине. Это русские похуистски относятся к своим детям. Зато вырастаем неприхотливыми, способными выжить в нечеловеческих условиях. Может, поэтому так и относимся к своим детям.

Мзия и бабка с неменьшим удивлением, чем охранники кабака, посмотрели на Свету. Обычно я приводил блядей, у которых призвание было четко написано на смазливых ебальничках.

– Дочка моего банкира, – представил я ее.

Грузинки сразу потеплели, начали за стол усаживать. Еле отбился. Пережрешь – не до ебли будет.

– Сейчас, я в ванную схожу, – сказала Света, когда привел ее в свою комнату. Она достала из сумочки зубную щетку и пасту. – Как старая опытная проститутка – все с собой ношу.

Раздевал ее, осуществляя лучшие девичьи мечты – медленно и с восхищенным взглядом. Правда, моих глаз она не видела, смотрела в пол. Нижнюю губу, само собой, закусила. Я расстегнул маленькие пуговки ее кофточки, теплой, пропахшей ее телом и духами, похожими на те, которыми пользовалась моя жена. На Свете было черное белье, новое, наверное, специально для этого случая берегла. Сиськи среднего размера, торчком – два конуса с закругленными вершинами. Кружки темно-коричневые и большие, а соски маленькие, почти незаметные. Я беру Свету на руки – осуществляю еще одну ее мечту – отношу на кровать, арабскую. широченную, рассчитанную на двуспальную восточную женщину. Моя женщина, полувосточная, полуспальная, кажется на большой кровати еще меньше, худее.

Старая проститутка оказалась целкой. Но въехала с первой палки. Стонала низким хриплым голосом и так громко, что слышно было по ту сторону Садового кольца. У древних народов мужики холодны, предпочитают любить бабки, а не своих баб, страдающих повышенной ебливостью. Способ выживания нации: национальные признаки ведь передаются через мать, вот бабы и добывают у молодых народов свежую кровь для своего вымирающего племени.

– Еще когда в школе училась, решила, что первым у меня будешь ты, – счастливо сообщила она, расставшись с моим хуем. – И еще я хочу ребенка.

Скромно, но со вкусом. Нам не жалко. Столько байстрюков наплодил по всей стране, что одним больше, одним меньше – какая разница?!

– Я не собираюсь с женой разводиться, – на всякий случай поставил Свету в известность.

– Знаю. Она ничего не будет знать.

Дело твое. Да и чего ей бояться?! Папа деньгами накачает по самую матку, а с ними купит все, в том числе и мужа. Нет, мужа даром получит, того, умствующего лоха.

– Еще хочу! – заявила она с детской непосредственностью.

Моя милка из Кукуя, хлеб не ест, все просит хуя. Видимо, решила прямо сейчас забеременеть. Что ж, попробуем.

Под протяжное ее мычание, сунул хуй в пизду, а в очко – указательный палец. Перегородка тонкая, ощущаешь хуй. Когда залупа перепрыгивала бугорок, выдавленный кончиком пальца, Светочка взвывала почти басом. Она кончала, наверное, через каждую минуту. Сколько всего раз – не знаю, сбился со счета. Влил в нее столько, что хватило бы целое стадо осеменить.

– Хи-хи, хи-хи!.. – забулькало из ее горла.

Видимо, во время прихода язык заглотила. Грамотная ебля – она покруче любого наркотика.

Я сходил на кухню за вином и бокалами. В коридоре столкнулся с Мзией. Глаза – в пол, щеки – огонь негасимый, походка – вот-вот выкидыш случится, а в голове отбойным молотком: грех, грех, грех!.. Потерять мужа она боялась больше, чем хотела меня, но если бы я сейчас дотронулся до нее, Биджо обзавелся бы кое-чем на голове. Я не дотронулся, и не только потому, что руки были заняты.

Выпив вина, Света перестала хихикать, начала реветь. Я должен был служить подушкой. Как все бабы похожи: не смеяться, так реветь. Нет бы почтить минутой молчания. К счастью, я заснул раньше, чем услышал трагичные признания в любви.

Утром старуха кормила меня с почетом, достойным грузинского князя. Угостила и Свету, но как бы мимоходом. Человек – существо ебущее. Все остальные – обслуга этого существа. Самое интересное, что и Света принимала это, как само собой разумеющееся. Преимущество в образовании не лишило ее трезвой самооценки.

Под вечер позвонила Юля.

– Я подъеду на джипе цвета…

– Я видела, – перебила она.

Ждала меня у дороги неподалеку от общаги. Возле нее стоял старый красный “форд”, убалтывали. Она так увлеченно отказывалась, что не замечала джип. Пришлось посигналить. В “форде” решили, что не им тягаться с такой крутой тачкой, даванули на газ, выпердев густое темно-синее облако дыма.

– Куда поедем? – спросила Юля, забравшись в машину.

– А куда хочешь?

– В тот ресторан, где вы со Светой были.

Баб хлебом не корми, дай похвастаться. Уверен, что выложила и о ночных развлечениях, подробно, с перечислением всех чувственных нюансов и технических деталей. Мужики тоже хвастливы, особенно на эту тему, но о любимой женщине трепаться не будут. О бляди – да.

Хуи у кабака встретили меня, как старого знакомого. Оглядев Юльку, наградили завистливыми взглядами. Метрдотель отвел к тому же столику, но чуть быстрее – акции мои подросли. Оно и понятно: только избранные могут приезжать каждый день с новой бабой, красивой, молодой и не прошмандовкой. Можешь занимать какую угодно ступеньку на социальной лестнице, но существует вторая, где тебе отводят место согласно тому, за какого ебаря принимают. А ебаря делают пизды.

На обратном пути меня разок общипали. Не то, чтобы мусор понял, что я датый, но так нудно попрошайничал, что мне стало стыдно за него, сунул полтинник, чтоб его поганая рожа поскорее исчезла с моих глаз.

– Никогда не выйду замуж за милиционера! – произнесла Юля, когда отъехали от поста ГАИ.

Она оказалась далеко не целкой. Баба изважена – пизда, словно скважина, но с пальцем пошла грамотно. Дав мне отдышаться, потребовала со взрослой посредственностью:

– Повторим?

Почему нет? Девка классная, что лицом, что телом. Потом уговорили бутылку “шампанского” и пошли по третьему кругу. Долго не мог кончить, по сухому доебывал. А ей хоть бы хны. Двигает попкой влево-вниз, вправо-вверх и чуть не в такт со мной, но получается охуевающе. Я так усердно ее пер, что на хую мозоль натер. Залупа пощипывала, будто ее потерли мелкой наждачкой.

– Долго будешь в Москве? – спросила она, допивая выдохшееся “шампанское”.

– Нет, одно дельце закончу и уеду.

– Какое, если не секрет?

– Должок надо вернуть.

– Ты ведь рэкетир?

– Есть немножко.

– Бригадир?

– Я похож на человека, который будет кому-то подчиняться?!

– Не похож, – уверенно произнесла она. – Люблю отчаянных! – и полезла целоваться да так требовательно, что непонятно было, кто из нас рэкетир.

– Приезжай к нам, найду тебе отчаянного мужа, – предложил я.

– В Москве останусь, – грустно отказалась она. – Выйду замуж за какое-нибудь чмо с пропиской и буду ему изменять с тобой, когда будешь приезжать в Москву.

Утром, когда вез ее в институт, спросила лукаво:

– А сегодня Вера?

Вера – это серая мышка. Не стал объяснять, что ебу таких только с голодухи: на безрыбье и жопа – соловей.

– Угадала, – соврал Юле, чтобы покрепче любила.