Текст книги "Чижик – пыжик"

Через поле, через межу

Хуй грозит пизде: “Зарежу!”

А пизда ему кричит:

“Не зарежешь, паразит!”

Москва! Как много в этом звуке из хуя русского слилось, потом в пизде отозвалось! Провинция дружно ненавидит столицу и мечтает в нее перебраться. У всех не получается, поэтому ссылают сюда лучших, снизу и сверху. В любой стране столица – это топка, где без особых усилий и последствий самые шустрые палят друг друга. В тихом омуте провинции они бы столько воды набаламутили, мешая местным жабам квакать и плодиться, а здесь с ними по-быстрому: был бы хуй – пизда найдется. И еще поездка в Москву – путешествие в ближнее будущее, узнаешь, что ждет провинцию года через два-три.

Биджо встретил меня на вокзале. С ним был мордоворот, шофер-телохранитель по имени Миша, наполовину грузин, наполовину русский – харя круглая, рязанская, а шнобель почти кавказской величины. Биджо не из трусливых, значит, жизнь у него веселая.

– У меня остановишься, – сказал он, когда сели в машину – черный, зализанный “линкольн”, чем-то напоминающий “волгу”. Старушка так и осталась для грузин эталоном роскоши и мерилом власти.

– Сразу ко мне или к Белому дому прокатимся? – спросил Биджо. – Там народ кучкуется, оборотку гэкачепистам дает.

– Поехали посмотрим, – согласился я.

Не люблю гостить у кого бы то ни было. Хозяева начинают из шкуры лезть, чтобы угодить тебе, а ты должен подыгрывать, изображая, как тебе у них нравится. Но никуда не денешься, полгода назад он несколько дней гостил у меня, теперь ответный удар.

Я смотрел через тонированное стекло на серых людишек, которые топали по серым улицам делать серые делишки. Тихо, спокойно, похуистски. Ни демонстрантов, ни солдат, ни усиленных патрулей легавых. Колбаса есть – значит, все в порядке.

– Как будто никакого переворота и не было, – разочарованно сказал я. – Думал, коммуняки по привычке сработают: вокзал-телеграф-банк.

– Вокруг Кремля стоят танки, солдаты, – сообщил Миша. – Ссут, как бы на них не напали, не до телеграфа. Упустили момент, очканули стрелять, а теперь все на сторону Ельцина перебегают, почуяли, что он сильнее. Он уже объявил себя президентом. Три власти в стране – выбирай на любой вкус!

– Два хуя в одну жопу не воткнешь, а три – и подавно, – поделился я соображениями.

Кто-то кого-то должен сожрать. Пора им определиться.

Стадо возле Белого дома оказалось больше, чем я ожидал. В основном троллейбусы – очкарики, куски интеллекта. Народ начинает хуйней маяться тогда, когда в нем разводится слишком много интеллигенции, которая вечно недовольна, считает, что получает меньше, чем достойна, ненавидит власть и хочет до нее дорваться, но трусливо, с дулей в кармане. Приказывают троллейбусу повернуть налево, а он поворачивает направо. Но три раза. Когда их набирается определенное количество, пропорциональное темпераменту нации, раскачивают стадо и гонят на власть, в надежде потом захватить ее. Здоровая, тупая часть стада сначала затаптывает власть, а потом тех, кто раскачивал, чтобы не мешали спокойно щипать траву. Потому что, если к власти приходит философ – ебарь-теоретик – и начинает ковыряться в пизде скальпелем, кровищи – по самые яйца. Единственное, чем он хорош, – всех остальных троллейбусов под корень изведет, кого перестреляет, кого из страны вышвырнет. Потом семьдесят лет читают его ненаучную фантастику и раны зализывают. Страной должно править хитровыебанное ничтожество, обязательно ленивое. Как только дорывается слишком трудолюбивый, так столько дров наломает, что чем дальше в лес, тем ну его на хуй.

Неподалеку от нас выгружался микроавтобус. Водка в белых пластмассовых ящиках, хлеб в светло-коричневых бумажных мешках, еще что-то в синих картонных коробках.

– Наши? – спросил Биджо у Миши, кивнув на микроавтобус.

– Ага. Вон в кабине Чумазый сидит.

– Поддерживаешь массы? – спросил я.

– Если гэкачеписты победят, у нас будут сложности, – ответил Биджо.

– Мафия – залог демократии, – сделал я вывод. – Одно без другого не может существовать, поэтому и должно друг друга поддерживать.

Телохранитель заржал, будто я сказал что-то чересчур остроумное.

На противоположной стороне площади загудел мощный двигатель, наверное, танковый, и Биджо сказал:

– Поехали домой.

Жил он через дом от Садового кольца, где не слышен был шум машин, едущих сплошным потоком. В последний мой визит в столицу тачек здесь было раза в три меньше. За бронированной дверью располагалась пятикомнатная квартира, недавно отремонтированная, набитая новыми лакированными дровами и старыми родственниками. Жена у Биджо была молодая, ровесница Ирки, а ведь он лет на пятнадцать старше меня. Грузинка, бледно-рыжая, с тонкой, изящной фигуркой. Жаль, что через несколько лет она, как и большинство кавказских баб, станет толстой и усатой. Звали ее Мзия. На руках держала двухлетнюю девочку, такую же бледно-рыжую, но лицом в папу. Плодятся воры, пробил их час. Еще в квартире проживали старуха, дальняя родственница, и старший брат жены Нугзари, сбежавший, как я и предполагал, из Сухуми. Брат, судя по отпечатку на носатой морде, был каленый.

– Это ты – Барин? Теперь буду знать, – сказал он, здороваясь, и, улыбнувшись, поинтересовался: – Ты рад за меня?

– Спрашиваешь! – улыбнулся я в ответ.

Дальше был праздничный обед, плавно перетекший в ужин. Подвалила братва, в основном, лаврушники. С многими я был знаком раньше. Перетерли наши делишки, обменялись опытом. Толстожопинску, конечно, далеко до столицы, но проблемы у нас одинаковые, разве что масштабы разные. Да и у себя в городе хозяином был я, а здесь только государственных рэкетиров было несколько шаек, а общественных – не счесть.

Засиделись допоздна. На следующий день я проснулся поздно и сразу был оповещен, что переворотчики поехали в Форос сдаваться. Процесс пошел дальше. Не долго музыка играла, не долго фраер танцевал.

Я позвонил Шлеме, дал команду выходить из подполья, отзывать братву из отпуска. Там еще ничего не знали, Шлема разнесет и сострижет купоны с хорошей вести, что пиздец коммунистам, привет анархистам.

Вечером поехали в кабак. Мзия была оставлена дома. Что нравится мне в азиатских бабах – ни одного пузыря. Ирка бы такой вой подняла!

Биджо с утра отпустил телохранителя, поэтому прошлись пешком от дома к автостоянке. Нугзари правую руку держал у бока, где за поясом торчал пистолет. Биджо шел спокойно. Он, как и я, фаталист. Но по моей теории меня в ближайшее время ждут сложности. Наша жизнь разбита на отрезки по двенадцать с кусочком лет. Кусочек – величина переменная, колеблется около четырех месяцев. Иначе бы все было просто. После смерти старика я оказался на дне, но выкарабкался, а через период сел на иглу и сумел слезть; в четырнадцать разбил руку на тренировке, кость долго не срасталась, а в двадцать шесть – палец на ноге сломал; в шестнадцать влюбился в одну девочку, а в двадцать восемь встретил Иру; в восемнадцать чуть не гробанули мусора в малолетке… Ждем-с!

– У тебя напряги? – спросил я Биджо.

– Есть немного, – ответил он. – Разберемся.

Наше дело предложить, ваше дело отказаться. Да и чем я могу помочь?! Людей, оружия и денег у него побольше.

У въезда на стоянку лаяла грязная лохматая болонка, как две капли воды похожая на чичеринскую. Не удивлюсь, если ее зовут Чамой. Она лаяла просто так, в никуда. Сука, наверное.

Из будки вышел молодой парень – лысоватый, с хитрым лицом, смахивающий на моего шофера. Он поздоровался с Биджо и радостно сообщил:

– Выебли коммуняк!

Чему радуется?! При них охранял стоянку и при нас будет тем же заниматься.

– Как дела? – спросил Биджо.

– Нормально, – доложил сторож, почесав через рубашку наметившееся брюшко.

– Сколько? – Биджо достал черный кожаный лопатник.

– Сорок пять.

Биджо дал ему полтинник. Сдачи не получил: с пизды сдачи нет. Теперь понятно, почему радуется сторож.

– Место держать? – спросил он, засунув руки в карманы шорт – обрезанных джинсов.

– Держи, – сказал Биджо.

Теперь этот сторож никого не пустит на стоянку, но для Биджо сохранит место.

За руль сел Нугзари. Когда проезжали мимо будки, он сказал о стороже:

– Студент. В Литературном институте учится. На писателя.

– Разве можно научить? – удивился я. – Писателем, как и вором, рождаются.

– Если учат, значит, можно, – ответил Нугзари.

В поле ветер, в жопе дым. Ладно, заблуждения делают жизнь легче. Или веселей.

Мы ехали по улицам, подсвеченным разноцветной рекламой. Вот они – щупальца загнивающего капитализма! А вот и его пизда – с тротуара голосовала длинноногая телка в черных колготках.

– Тормозни, – сказал Биджо, опуская стекло на правой задней дверце, возле которой сидел.

К окну наклонилась размалеванная соска лет сорока – наследие социализма, оказывается! – и предложила:

– Минетик, мальчики. По десять баксов. Прямо здесь.

– Не отходя от кассы? – подъебнул я.

– Где хочешь, командир! – проститутка распахнула в улыбке щербатый рот.

– Будешь? – спросил меня Биджо.

– Да ну! – отказался я. – Что-нибудь помоложе найдем.

– Так, как я, ни одна молодая не сумеет, – нахваливала себя проститутка, не отпуская ручку отъезжающей машины.

Поняв, что ничего не обломится, отпустила и крикнула что-то вдогонку. На ее счастье мы не услышали.

Метров через двадцать голосовала другая, еще черед двадцать – третья…

– Да, у нас такого еще нет, – молвил я и пообещал: – Догоним и перегоним!

Гужевали в загородном кабаке. Публика наполовину была из общественных банд, наполовину из государственных. Биджо называл мне кресла, в которых сидели эти жопы в мешковатых костюмах, и я диву давался. У нас так внагляк еще не продавались, сначала вытанцовывали мазурку “порядочность”, гопак “честность” и вальс “приличия”, а уж потом где-нибудь в очень укромном уголке брали на лапу и становились раком.

Четверо таких гужбанили за соседним столиком. С одним я познакомился. Потанцевав с телкой, садился за столик, а сосед вставал, и мы столкнулись. Он принялся долго извиняться, а я предложил выпить и сгладить недоразумение. Так и сделали. Звали его Игорь Антонович, сидел высоко в Госкомимуществе. Через пять минут он стал просто Игорем, а я – почти лучшим его корефаном.

– Странно, не бандит, а сидишь с ними, – удивился Игорь.

Я решил не светиться, сказал, что приехал из провинции утрясти здесь некоторые кооперативные дела, а через бандитов это быстрее сделать.

– Ты прав, – согласился Игорь. – Откуда приехал?

– Из Толстожопинска.

– О, а я родом из Писюковска! – обрадовался он.

Писюковск – соседняя область – нашей пизде двоюродный хуй.

Еще через полчаса он сунул мне визитку:

– Что надо будет – звони, не стесняйся, помогу.

Я показал ее Биджо. Грузин посмотрел на меня так, будто узнал обо мне что-то новое.

– Быстро у тебя получилось. Мы к нему полгода подбирались.

– Он меня за фраера принял.

– Тебя все за фраера принимают, – сказал Биджо, но не в обиду, а что-то обдумывая.

Я догнал, что.

– Пусть принимают, не будем разочаровывать.

– Да, – согласился Биджо и поняв, что я понял, сказал: – Не со всяким они контачат, а чужому не поручишь. Пора тебе сюда перебираться.

Он уже предлагал весной, когда гостил у меня. Но тогда я был нужен как бригадир.

– Посмотрим, – сказал я.

Не будем спешить, мы себя еще в ебле не показали.

По деревне мы пройдем,

Что-нибудь состряпаем:

Кому жопу разорвем,

Кому хуй оттяпаем.

Жизнь моя в Москве вскоре стала похожа на ту, что вел в Толстожопинске. Разве что спортом меньше занимался. Зато помахался с мастерами высокого класса. Да, кабаки здесь были шикарнее, клевых подстилок больше и общаться иногда приходилось с людьми, которые считали себя выше меня. Я им прощал это заблуждение. На одной из сходок помог Биджо уладить затянувшийся конфликт. Как догадываюсь, уже были заряжены бабки, рано или поздно Биджо должен был получить стрелку с крыши. Отблагодарив таким образом за гостеприимство, собирался уже сваливать домой. Тем более, что Ирка заебала нытьем по телефону.

За день до моего отъезда Биджо предложил прокатиться с ним в Подмосковье.

– Местные отморозки наехали на директора нашего кабака. Потолкуем с ними, может, одумаются. Нам лишняя кровь ни к чему.

За рулем сидел Миша, жевал жвачку, шевеля в такт челюстям полуорлиный клюв. Он так медленно двигал челюстями, будто с трудом растягивал тугую резину, а потом с неменьшим усилием сжимал ее.

Почти на каждом посту ГАИ нас останавливали якобы для проверки документов. На мусориных еблищах бегущей строкой блымало: дай-дай-дай!.. Мол, машина грязная и вообще… Но дай и давай хуем подавились. Мусора с напрягом просекали эту истину и отпускали.

Свернув с трассы на дорогу, ведущую к нужному нам городу, Миша кивнул на шиномонтажную с открытой пустой мойкой:

– Заедем, чтоб меньше мозги ебали?

– На обратном пути, – ответил Биджо.

Ресторан располагался на окраине. Эдакое швейцарское шале из темно-красного кирпича. Рядом была большая заасфальтированная площадка для стоянки автомобилей. Ни одной машины, зато из лесополосы вышли трое. Не старше двадцати пяти, быковатые, рожи – поцелуй, пизда, кирпич. Руки держали в карманах длинных кожаных курток: очкуют.

Миша остановился метрах в пяти от них. Биджо, сидевший рядом с ним, открыл дверцу, чтобы выйти. И тут я увидел, что средний из отморозков выхватил из кармана пистолет. Миша тоже заметил, сунул руку под щиток, где был тайник с оружием. Он успел достать револьвер, серебристый, с длинным стволом, потому что обстрел начали с Биджо.

В салон сыпанули осколки ветрового стекла, выстрелы зазвучали громче и слились в очередь.

– Еб!.. – успел вскрикнуть Миша и, выронив револьвер, задергался от попадающих в него пуль.

Я лежал на заднем сиденье, смотрел, как он дергается почти после каждого выстрела. Бой в Крыму, хуй в дыму, ничего не видно. Я с трудом дотянулся до револьвера. Вот он, холодный и тяжелый.

Стрельба прекратилась. То ли решили, что нам пиздец, то ли перезаряжали. Из-за работающего движка не было слышно шагов. Может, подошли к машине и разглядывают меня, ухмыляясь. Как глупо влип, еб твою с похлебкою!

Я выглянул из-за правого сиденья. Ветровое стекло покрылось белесой паутиной трещин и заимело две большие дыры напротив Миши и Биджо, который наполовину выпал из нее – ноги и жопа внутри, а туловище и голова снаружи. В правую дыру хорошо был виден по пояс тот, кто выстрелил первым. Он менял обойму, неторопливо, расслаблено улыбаясь. Я навскидку, почти не целясь, выстрелил ему в грудь, чтоб не промахнуться. Отдача была еще та. Руку подкинуло и пуля попала отморозку в череп, верхнюю часть которого будто бритвой срезало. Стоял бы он чуть дальше, я бы промазал. Поясная мишень рухнула, исчезнув с моего поля зрения. Я сместился по седушке и посмотрел в левую дыру. Второй беспредельщик стоял ко мне боком и удивленно пялился на землю, наверное, на своего мертвого кореша. Они ведь уже победили и вдруг!.. Держа револьвер двумя руками, я прицелился и дважды выстрелил в него. Второй раз – в падающего. Стрелок я меткий и тренируюсь часто, но из пистолетов, ТТ и Макарова. Мы по случаю закупили сотню пистолетов, десятка два автоматов и несколько гранатометов. В деле пока не применяли, только пугали. Отводили душу на армейском стрельбище армейскими патронами, которые нам подгонял прапорщик, заведующий полигоном.

Я сполз с сидения на пол, ожидая выстрелов третьего отморозка, которого никак не мог обнаружить. Ждал, когда он сделает первый ход, засветится. В салоне воняло сгоревшим порохом, кровью и бензином. Не дождавшись, я отжал рукой замок задней левой дверцы и толкнул ее ногой, распахивая. Никто не выстрелил. Я осторожно вылез из машины, огляделся.

На площадке кроме двух трупов больше никого не было. Третий отморозок заломил рога. Из приоткрытой задней двери ресторана выглядывал лысый хуй в белой куртке, грязной вокруг боковых карманов. Наверное, ворованное мясо в них складывает. По дороге проезжали, замедляя ход, машины. Скоро здесь будут мусора.

Я протер носовым платочком револьвер и сунул его в Мишину руку, еще теплую. Два трупа в машине, два трупа на площадке – боевая ничья, мусорам меньше работы. А я огородами, огородами – и к Котовскому. Обходя машину с правой стороны, краем глаза заметил, как дернулась у Биджо щека, выбритая до синевы. Я подумал, что показалось. Все-таки вернулся, дотронулся до шеи, сонной артерии. Билась, ебать ее в сраку! Еле-еле, но пульсировала.

Я, забив хуй на мусоров, затолкал Биджо в машину, закрыл дверцу, потом занялся Мишей. Тяжелый, падла, и в кровищи весь, на полу прямо лужа стояла. Можно подумать, что у него крови не пять литров, как у всех, а ведра три. Я перекинул его на заднее сиденье, сел за руль. И поехали с ветерком, под удивленными взглядами встречных. Правда, было их мало. Где-то далеко позади завыла сирена. Отъебешь – кого догонишь. Я выжал педаль газа до пола. Ветер вышибал слезу, временами я рулил вслепую.

В мойку залетел сходу, стукнувшись бампером о заднюю стенку из ребристого метала. Бампер выдержал, а несколько ребер выпрямилось.

– Ты чо, охуел?! – заорал прибежавший хозяин. Увидев револьвер в моей руке, сразу захлопнул ебло, спрятав гнилые зубы.

Я засунул оружие за пояс, чтобы на него икотка не напала, и приказал:

– Двери закрой.

Он метнулся к двери, быстро закрыл обе створки, включив лампу в большом защитном стеклянном футляре, приделанную над входом.

– У тебя появился шанс, – сказал я ему. – Поможешь – не пожалеешь, стуканешь – сам знаешь, что будет. Усек?

– Да.

– Перевязку умеешь делать?

– В армии учили, – ответил он без страха, больше с любопытством.

– Тому, что на переднем сиденьи. А я схожу позвоню. Где у тебя телефон?

– Там, – показал он на стену, за которой находилась шиномонтажная.

Трубку взял Нугзари. Выслушав меня, выругался на родном языке, потом что-то на нем же спросил, вспомнил, что моя твоя не понимай, крикнул:

– Сейчас приедем!

И швырнул трубку так, что мой аппарат жалобно хрюкнул.

Прикатили быстро. На “скорой помощи” с работающей мигалкой. Затем подтянулись три джипа с братками. Они порывались поехать и перестрелять всех, кто попадется на пути в этом сраном городке. Дальше слов дело не пошло. Один джип поехал к кабаку узнать, что там и как. Другой сопровождал “скорую”, увозящую Биджо, еще живого, и Мишу, уже… На третьем доставили меня на Садовое кольцо, где пришлось выслушать вой двух баб в натуре, а потом еще одной по телефону, когда сообщил Ирке, что задержись на неопределенное время. Бабья доля – сиди и жди, когда о тебе вспомнят и выебут.

По деревне едут сани

Золотом оббитые.

В эти сани положили

Три пизды обритые.

Год у меня получился урожайным на убийства. То за всю жизнь никого, то за несколько месяцев сразу троих. Правда, первого убивал не я один.

С моей зоны пошел на волю язушок, что вор Рубец сдал мусорам двух пацанов. Причем не простых: ходить бы обоим в ворах, если бы пили поменьше или пофартовей были. Я получил через Муравку досье истинного вора. Мусора сдали его без сожаления: предателя, как гондон, пользуют и выбрасывают. Само собой, этих бумажек было мало. В мусорятнике тоже хитровыебанные попадаются, чего только не сварганят, чтобы спалить человека.

Эти пацаны попали в хуеплетовскую зону. Моя она не только потому, что два срока там оттянул, а еще и оказывал ей шефскую помощь. Официально, от имени кооператива, через хозяина. Он, сука, много под себя греб, но и братве кое-что обламывалось. Один из пацанов у калоотстойника – ящика для писем и предложений – пописал козлиную рожу и поехал в заготполено – лесное ИТУ, а второй жил не тужил под крылом Аскольда. Тому вообще многие вольные завидовали. Собственный кайбаш, холодильник, набитый до отказа, телевизор, видеомагнитофон. Каждую ночь смотрит новую порнуху, попивая водочку, закусывая черной икоркой и покуривая американские сигареты, а потом любому на выбор петуху говно месит. И зачем от такой житухи бежать?! Ну, ладно, Аскольду два года надо было тянуть, а за это время многое может измениться. Но зачем с ним рванул Лужок, которому оставалось полтора месяца?! Променял их на три года, если, конечно, поймают.

На зоне попадаются такие башковитые и золоторукие, что только диву даешься. Они нашли уязвимое место – подстанцию на территории рабочей зоны. Видимо, тот, кто ее строил, сам в электрике не рубил и был уверен, что зеки еще глупее. А наши девки всех умней, потому что надавали вашим девкам пиздюлей.

В ведро с дыркой в дне налили воды и повесили, соединив веревкой с листом железа наклоненном над клеммами рубильника. Вода вытекала определенное, рассчитанное время, необходимое для пробежки к запретке и подготовке лестницы, одеял и веревки с узлами. Опорожнившись, ведро поднялось вверх, а лист железа упал на клеммы, вырубив освещение рабочей и жилой зон. Но у запретки автономное питание, связанное с аварийным, над которым тоже поработали зеки. Дежурный электрик включил аварийное – и вырубил запретку. Со стороны забавно было наблюдать, как сперва затемнились жилая и рабочая, а потом вырубилось кольцо вокруг них.

Мы приехали на трех машинах – я, Вэка и Куцый. Тачки бросили на трассе, а дальше пешочком по раскисшей земле и серым пятнам недотаявшего снега. Ждать пришлось долго, ноги промокли и замерзли. Мы с Вэкой тихо матерились, ругая себя за пижонство, что не обули прохари. А Куцему – хоть бы хуй, грело осознание того, что совершает благое воровское мероприятие. Из бестолковых голов романтику никакой ураган не выдует. Таким надо умные мысли вталкивать в башку хуем через жопу. Впрочем, у нас все через жопу делается.

Первое, что мы услышали, – громкий и продолжительный кашель. Так надсаживаться мог лишь Аскольд. По молодости он пьяный и обкуренный шел ночью от бляди и напоролся грудью на пику. Ждали не его, перепутали в темноте. Аскольду по облому было идти назад, чтобы вызвать “скорую”, остался сидеть там, где подрезали, ждать прохожего. В три часа ночи на глухой окраине. Одной рукой закрыл рану, другой достает и шмалит косяки, благо их полный портсигар был. Боли не чувствует, а остальное – похую. Часам к шести, когда он уже отплывал, наткнулся на него какой-то работяга, дотащил на горбу до дороги, отвез на попутке в больницу. Хирург понял, что наркоз не подействует, налил двести чистого спиртугана – и пошел пороть. Вскрыли грудину, откачали кровь из легких. Аскольд орал так, что в соседнем корпусе, роддоме, не пришлось делать несколько запланированный кесаревых сечений. С такой слабой дыхалкой он еще и курит все свободное время от сна и кашля. Так много, что из жопы никотин капает.

– Аскольд! – позвал я.

– Ты, Барин? – окликнулся он.

– Сюда греби!

Он снова зашелся в кашле.

Послышался взволнованный голос Лужка:

– Держись за меня! Быстрее давай!

Очкует пацан. Да и есть отчего: собачий лай звучал все громче.

Мы с Вэкой подхватили Аскольда под руки и бегом отволокли к моей машине. В нее еще сели Лужок и Кроль – парень с дымящимся хуем, из-за которого и заварилась эта каша. Он готов ебать сутки напролет. Если некому засунуть, дрочит. На виду у всех, ни капли не стесняясь. Подозреваю, что Кроль немало баб изнасиловал, но попадал только за кражи. Вэка тоже вез троих. Со слов Аскольда, за ними встали на лыжи еще несколько человек. Одного, судя по радостным крикам солдат и захлебистому рычанию, рвали псы.

Я показал пассажирам на черный полиэтиленовый мешок с одеждой, лежавший на заднем сиденьи:

– Переодевайтесь. Сверху – Аскольду, потом – Кролю, а тебе, Лужок, – последнее, зато два комплекта.

Аскольду и Кролю подобрали по размеру, а на Лужка не рассчитывали. Я догадался, что беглецов будет больше, и взял еще два комплекта кожаных курток, спортивных костюмов и кроссовок – обмундирование рэка – и четыре комплекта закинул в машину Вэке. Пригодились, хоть и не все.

Я достал из бардачка маленькую японскую радиостанцию “уоки-токи”, вышел на связь:

– Куцый.

– Да, – отозвался он.

– Вперед. Жми на всю, – приказал я, надавив на педаль газа соскальзывающей, грязной туфлей.

Куцый ехал порожнем. Его задача – оттягивать на себя мусоров. Любой ценой, начиная с денег и заканчивая ТТ. Пацан был горд поставленной перед ним задачей.

Аскольд, который вошкался, толкаясь локтями, на переднем сиденьи, приостановил процесс переодевания, чтобы покашлять вволю и произнести:

– Да-а… Хорошо живете.

Догадываюсь, что ему не хотелось линять с зоны. Там все налажено, сыто, спокойно. Там он – партноменклатура. А на воле жизнь волчья, бегать надо, рисковать. Когда густо, когда пусто. Посидев в моей машине, посмаковав роскоши, быстренько перестроился. На то он и вор: тяга к красивой – в его понимании – жизни в нем неодолима.

Проскочили благополучно. Куцый даже ни копейки не потратил. Никто не попросил. Спали, суки, по будкам. Время ведь предрассветное, тяжелое.

Определили беглецов к Деркачу, чтобы были среди своих. Там они перелиняли с зеков на вольных. Примерно через неделю слетает первый, самый заметный слой; месяца через три – второй; а третий – могила исправит. Я сразу узнаю бывшего зека. По тому, как держит руки, когда стоит, как сидит, курит, почесывает голову, не снимая шапку. Уверен, что и некоторые мусора обладают такой наблюдательностью.

В Толстожопинске беглецы расстались лишь с первым слоем. Потом мы повезли их дальше. Опять на трех машинах, но уже без лишней стремы. Куцый вызывал лай на себя и отбиваться должен был только башмалой и правами. Я на всякий случай зарядил ему трое водительских прав.

Аскольд сидел впереди, дышал на меня устоявшимся перегаром. За все эти дни трезвым он был от силы несколько секунд, необходимых, чтобы разжмурить глаза и дотянуться до угодливо наполненного стакана. Он забыл, что не хотел сваливать с зоны, базлал о планах на будущее. Планах радужных, как защемленная залупа. Позавчера Аскольд закинул мне, что не прочь бы остаться в Толстожопинске. Не хватает мне мороки растаскивать Вэку с Деркачом, третий вклинивается. Аскольд, правда, намекнул, что не прочь и покомандовать, а заодно и развести заклятых френдов. Обо мне он даже не вспомнил. Получалось, жену отдай дяде, а сам иди к бляди. Объяснил ему, что в Толстожопинске будут искать в первую очередь и что ждут его кореша на Урале. Там у них столько капусты, что рубить не успевают. Так как у Аскольда волчья болезнь – никогда не бывает сытым, то сразу согласился, что Урал – это, конечно, интересно. Да, интересен хуй в сметане.

На нем сейчас темно-синий костюм, ярко-желтая рубашка и красный галстук. Еще бы щеки и нос нарумянил и – цирк уехал, клоуны остались. Слушая его пьяное варняканье, я в очередной раз проникся, какое он быдло, какая пропасть между мной и такими вот. Не меньшая пропасть и с другой стороны. Мой удел – быть чужим среди своих и своим среди чужих. Я горжусь собой.

Последний отрезок пути пролегал по лесу. Мой “мерс” недовольно кряхтел, преодолевая колдоебины, и облегченно вздохнул, выбравшись к деревеньке в десяток домов, в которых сразу погас свет: смотрели, кто и куда едет. Дачный сезон не начался, машины бывают здесь реже, чем летающие тарелки.

Нужный нам дом выпадал из общей обветшалости. За каменным забором, двухэтажный, в иллюминации, как новогодняя елка. Возле ворот, напоминая автостоянку в центре крупного города, выстроились иномарки, одна дороже другой. На последней сходке, которую я облагораживал своим присутствием, было скромнее. Встретились в обычном домишке, добирались в лучшем случае на такси. При разъезде я подкинул четверых на своей “девятке” до вокзала. Следующую сходку, как заведено во всем цивилизованном мире, будем проводить в Давосе.

– Не высовывайтесь, пока не позову, – повторил я Аскольду.

– Да понял, понял, – отмахнулся он и зашелся в кашле.

Я вышел из машины, подождал Вэку и Куцего. Втроем приблизились к воротам, возле которых полтора десятка пацанов гоняли по кругу три косяка. Судя по запаху, пряному, сытному – даже в брюхе забурчало – шмаль клевая. На меня они смотрели охуевшими глазами, пока кто-то не признал и не произнес тихо:

– Барин.

Сразу освободили дорогу. Я пошел в дом, а Вэка и Куцый остались у ворот. Первый сразу полез целоваться в десны с каким-то своим посидельцем, а второй важно жал всем ласты, представляясь. Пропадает в нем церемониймейстер.

Хата была устроена не по типичному совковому шаблону – укрупненная изба с камином, а малость поэксперементировали. Холл большой и высотой в два этажа, наверху балкончик, на который выходили три двери. На балкончик вела широкая лестница, перечеркивающая стену по диагонали. Под лестницей, ближе к нижнему концу, и располагался камин – куда же без него?! Как узнал позже, этот дом раньше принадлежал главному редактору областной газеты, наследник которого отдал ее за долги. В холле, во всю длину, стоял стол, загроможденный жратвой и бухалом. Все свободное от стола место занимало барахло: два телевизора (видимо, для левого и правого глаза), две стереосистемы (для левого и правого уха), в каждом углу по псевдокитайской вазе с охапками павлиньих перьев (каждому гостю по одному в жопу), какие-то тюки, коробки, рулоны… Представляю, сколько всего этого сегодня будет перебито-переломано, а сколько наоборот прирастет ногами.

Воров собралось десятка два. Больше половины – лаврушники. Воры-славяне покруче будут, но их губит пьянка да и солидарности, взаимовыручки нет такой, как у грузин. Они уже успели разговеться, но серьезных разговоров не вели, ждали меня. По России слух пошел: вялый хуй в пизду вошел. Знали, что в хуеплетовской зоне толпа зеков расписалась на заборе. Многих тормознули, но кое-кому удалось объебать мусоров. Кому именно – хотели услышать сидевшие за столом, но особенно Немец – по паспорту русский, но воровал методично, добросовестно и строго придерживался понятий, что с ушами выдавало его истинное происхождение, – и Чубарь, лысоватый битюг, получивший такую кликуху то ли в насмешку, то ли за былые заслуги. Оба на Урале заправляли в одном областном центре и никак не могли его поделить. Грохни один другого, сразу поймут, чьих рук дело. Получится, что хуй положат на воровской закон. А это как в икону плюнуть: окажется, что не в нее, а в себя, в свою веру. Немец приезжал ко мне два месяца назад, просил устроить этот побег, чтобы загасить Чубаря по всем воровским правилам.

Я поздоровался со всеми, молча сел за стол. Никто ничего не спрашивал. Было бы что – рассказал бы сам. Убедившись, что я один и ничего сообщать не собираюсь, Чубарь пообмяк, расслабился. Оно и понятно: за стукачом топор гуляет. А Немец заиграл желваками, будто пережевывал хрустальную стопку, которую держал у рта. Залив обиду водкой, он аккуратно поставил стопку слева от тарелки (он левша), рядом с Чубаревой, и уперся взглядом в стол, чтобы не пересечься с моим, ведь я сидел напротив.