Текст книги "Чижик – пыжик"

Мильцанер, а, мильцанер,

Сделай мне поблажку:

Прицепи мою пизду

Себе на фуражку!

День начался как обычно. В офис я приехал к одиннадцати и спросил у Нины:

– Никто не звонил?

– Нет, – ответила секретарша, поблескивая глазами.

В одиннадцать часов утра и одиннадцать вечера у нее сексуальный пик. Об этом даже моя жена знает. Сейчас позвонит. Я улыбаюсь и показываю на телефон. Нинка тоже лыбится и покруче выпячивает буфера, предлагая потискать их. Прямо сейчас и прямо здесь. Я давлю левую. Нинка, как всегда, без лифчика, что меня, как всегда, заводит.

И звонит телефон.

– Ирка! – со смехом говорю я, отпуская настропаленную сиську.

Секретарша снимает трубку, включает динамик, чтобы я слышал, и бесчувственным голосом – это при переполненных похотью глазах! – произносит:

– Приемная.

– Шеф приехал? – спрашивает Михалевский, забыв поздороваться.

Значит, что-то очень важное. Я забираю трубку, выключаю динамик:

– Слушаю.

– Все, как мы предполагали. Сначала появился первый (так мы условились называть Лося; Деркач – второй, Вэка – третий). Объект он упустил, а потом ушел, потому что к дому подъехали две милицейские машины. Их вызвала засада, что в квартире была. Они производили обыск в квартире и сарае. Через сорок минут первый объявился вместе со вторым. На красных “жигулях” пятой модели. Угнанных, как потом узнали. Ждали у соседнего дома. Когда объект вывели из подъезда, “жигули” подъехали. Стрелял второй из “калашникова”. Мы не успели предупредить, – огорченно, будто провалил операцию, закончил Михалевский.

– Ничего страшного. Меньше работы будет мусорам, – сказал я., похвалив себя, что получилось именно так, как задумал. Есть особый кайф разделаться с исполнителем руками заказчика.

– Не думаю, – заметил Михалевский. – Кроме объекта погибли два милиционера, опер и сержант.

Блядь слепая Деркач наломал дров больше, чем ему надо на всю оставшуюся жизнь.

– Мне придется кое о чем проинформировать их, – продолжил Михалевский. – Мы сфотографировали первого и второго в “жигулях”. Дистанция большая, но, думаю, можно будет опознать.

– Пока о фотографиях ни слова, – приказал я. – Мне надо за них кое-что получить. Как сделаете их, сразу привезите мне. И о том, что мы узнали от Динамитчика, пока не говорите.

– Понял, – сказал Михалевский.

Нинку прямо распирало от любопытства, даже о ебле забыла. Она кое о чем догадалась по моим репликам, но хотела узнать все.

– Что случилось?

– Убили киллера, который зарядил мой “мерс”, и заодно двух мусоров.

– Ой, что творится! – воскликнула она, прикрыв рот ладошкой.

Можно подумать, что работает в “Гринписе”, а ее непосредственный начальник все силы тратит на помощь голодающим в Африке.

Фотографии были у меня через два часа. Деркач получился хорошо, морда фотогеничная, запоминающаяся, а вот Лось, со своей славянской размытостью ебла, вышел не очень. Я отложил две, а остальные спрятал в потайной сейф в подвале под домом. У меня там, по примеру бати, много чего запасено о лучших людях Толстожопинска.

Ужинал дома, в узком семейном кругу – я и жена. Наследник престола со слезами на глазах был отправлен спать. Дети могут или плакать, или смеяться. Остальные состояние промежуточные, непродолжительные. Ирка притащила два подсвечника, зажгла их, а свет выключила. Свечи ведь на хуй похожи: поела и заодно на еблю настроилась. Диагноз – мексиканские сериалы. Домработница накрыла на стол и исчезла в своей комнате, понимающе улыбаясь. Она тоже ебанулась на сериалах. Я поинтересовался у Иры: не надеть ли мне смокинг? По ее глазам было видно, что не помешал бы. И она бы заодно вырядилось в новое вечернее платье, купленное сегодня и еще необхвастанное. Может, и уважил бы, но предстояла деловая встреча с Муравкой. Мусор попал в непонятное. Посмотрим, как выкрутится. В том, что он, сука, выкрутится, я не сомневался. Он хитрый и беспринципный, иначе бы до таких чинов не дослужился.

Тесть позвонил в тот момент, когда его дочка, опьянев от “шампанского”, собиралась отдаться мужу.

– Папочка твой зовет на важный разговор, – сказал я Ире, положив трубку.

Это было для нее косой по пизде и серпом по яйцам. Даже ругаться не стала, молча ушла в спальню.

Я прихватил приготовленные фотографии, включил магнитофон и в тапочках пошел к тестю. Дождь был утром, но лужи до сих пор не высохли и я промочил ноги. Знаю, что надо переобуться, но из-за непонятного упрямства каждый раз не делаю это.

Муравка сидел у камина в любимом кресле тестя. Рядом на журнальном столике стояла бутылка минералки. Давление у него зашкаливало, врачи запретили пить, но привычка по вечерам употреблять много жидкости осталась. Тесть побыл с нами несколько минут и ушел в другую комнату смотреть телевизор вместе с женой, которая за его спиной изобразила мне поцелуй.

– Знаешь, что произошло? – грозно спросил генерал и ряшка его начала наливаться кровью.

– Конечно.

– Говорят, твоих людей работа.

Говорят, что кур доят, а пришли и сисек не нашли.

– Это работа тех же, кто пытался убить меня. Кстати, именно мои люди навели ваших на киллера.

– Знаю, – буркнул Муравка. – Погибли два милиционера. Один из них – офицер. Если в ближайшее время не найдем убийцу…

Он не закончил. Потому что ничего особенного не случится. Для меня. А вот он окажется на пенсии. В лучшем случае – по состоянию здоровья.

– Думаю, в наших общих интересах найти убийцу, – сказал мусор.

– Вы их получите. Но с условием.

Муравка набычился, готовясь к требованию выдать их сраные секреты. И выдал бы. Не все, конечно, наебал бы по мелочи, но за собственную жопу, приросшую к высокому креслу, позабыл бы о присяге и прочей мудотени.

– Что тебе надо?

– Ничего особенного. Убийца должен погибнуть во время захвата.

– Это я обещаю! – радостно заявил генерал. – У нас теперь руки развязаны. Есть закон…

Какой?! Законы хуем не пишут!

– А его сообщник, тот, что сидел за рулем, должен остаться цел и невредим, чтоб даже пальцем не тронули, – выдвинул я второе условие. – Уверен, что он ссучится, окажет содействие следствию.

– Если так, то конечно, – соглашается генерал. Он никак не может поверить, что отделался даже с выгодой для себя.

Я не стал ему говорить, что в нагрудном кармане у меня не авторучка, а одна из безделушек Михалевского, и что разговор записывается. Кассета с переговорами главаря мусорской группировки с главарем бандитской – это чего-то стоит.

Я положил на журнальный столик фотографии.

– Это они. За несколько минут до стрельбы. Покажете свидетелям, подтвердят.

– Я тебе верю, – говорит он, однако обязательно проверит.

– В деле фотографий не должно быть.

Я ему рассказал, где найти обоих. Скорее всего, они сейчас отсиживаются в загородном доме. Строили втихомолку на имя дальней родственницы Деркача. Думают, что никто не знает о доме. Никто бы и не знал, если бы Михалевский в то время не следил за ними по моему приказу.

– Второй плохо получился. Узнаете его по платиновой фиксе, – я показал, на каком зубе она стоит.

Мог бы сообщить фамилии и клички, Муравка поднял бы дела, там фотки почетче, но тогда бы получилось не так, как мне нужно. На том мы и расстались.

Я вернулся домой, прослушал запись. Здорово получилось, будто рядом с магнитофоном болтали. Кассету отнес в тайник. Мусор – человек пакостный, всего можно ожидать.

Ночью генерал Муравка лично инструктировал ОМОН.

– Вот этот убил наших ребят, – показал он им фотографии и пошутил по-милицейски: – Если возьмете его мертвым, я рассержусь и накажу внеочередным званием. Если живым, пеняйте на себя.

Омоновцы поржали, стирая носки начальству.

Позже мне рассказали, что этих мудозвонов – Деркача и его людей – могли повязать вообще без единого выстрела. Рано утром омоновцы подобрались к дому, постучали. Им открыли, даже не спросив, кто. Ждали гонца, посланного за бухалом. Только когда омоновцы открыли стрельбу по Деркачу, один из его подручных Мока – не шибко смелый, спьяну, наверное, – пальнул в ответ, ранив в бедро мусора. Ой, Деркач, Деркач, запропал ты где? Удалой Деркач утонул в пизде!

А дальше было то, чего я и хотел. Повязав всех, омоновцы заставили их открывать пасти, чтобы найти Лося, которого им было приказано и пальцем не тронуть. Его отвели в воронок, а остальных положили в грязь у дома часа на два, пока шел шмон. Потом их всех отвезли в СИЗО и, так как другого приказа не было, закрыли в одной камере. Еще по дороге у корешей Лося появилось к нему несколько нескромных вопросов. Особенно им хотелось узнать, как это мусора так быстро вышли на сверхсекретную явку. Лось, не долго думая, ломанулся на кормушку. Его сразу перевели в сучий куток. На первом допросе он запел в мелодию да так складно, что у нас могли появиться напряги. Муравка и так ходит героем – быстро и лихо отомстил за убийство своих подчиненных, а с таким дятлом, как Лось, захочет еще больше славы.

Из СИЗО на волю вылетела малява, что их сдал Лось. Братва собралась в “Светке”, приехал и я. Все уже забыли, из-за чего началась заваруха. Главное, что погиб один из бригадиров и почти все его люди оказались за решеткой по вине предателя.

– Чего тут ломать проблемы?! Или он – труп, или мы – пидоры! – высказал Вэка общее мнение.

– Был бы на свободе, тогда да, а в изоляторе не достанешь, – засомневался Снегирь. – Не штурмом же брать!

– Деньгами возьмем, – сказал я.

Народ принялся считать, во сколько обойдется покупка СИЗО. Сумма получалась еще та.

– Сколько надо, столько и заплатим, – произнес я. – Для этого и существует общак.

О том, что он существует, знали все, а вот на что он тратится – никто, кроме меня. Правда, кое что посылали на зоны. Аскольд понарассказал здесь, что он там жрал и пил и как сутками смотрел телик. Причем аппарат у него был не хуже, чем у хозяина. Конечно, я ведь им одинаковые подогнал.

Я встретился с Михалевским, узнал, что у нас есть по СИЗО. От чужого лапник брать побоятся. Поэтому надо выходить на круг общения нужного человека, его родственников, друзей, хороших знакомых. Через них все решалось быстрее и дешевле, несмотря на долю посредника. Единственной у нас зацепкой по СИЗО был Веретельников, который когда-то там работал.

– Думаю, на него можно надавить через Варваринова, – предложил Михалевский.

Я сказал, что сам с ним общнусь.

Веретеля продолжал работать у Алика. Варваринов был им не очень доволен: ленив, нечист на руку, но не выгонял по моей просьбе. Мы с Веретельниковым как-то забухали, он поплакался на свою несостоявшуюся жизнь. Счастье – не хуй, в рот не возьмешь. Он понабивался в друзья, налегая на совместно изрезанные школьные парты. Я не отказывался, однако не сделал ничего, чтобы воскресить былые почти светлые отношения. Не мог забыть знакомство в крытой с резиновым рычагом демократии.

Теперь он работал по суткам. Сменился утром. Я застал его, когда Веретеля собирался ложиться. Жил в двухкомнатной хрущобе с такой маленькой кухней, что мы сидели за столом, касаясь друг друга коленями. Жена была на работе, дети – мальчик и девочка – в школе. Я привез бутылку коньяка и хорошую закуску из кабака. А то ведь пришлось бы жрать вареную колбасу, вкус которой я уже забыл. Коньяку Веретеля обрадовался больше, чем встрече со мной.

Выпили. Я повертел головой, разглядывая старый холодильник с детскими переводными картинками на дверце, лохмотья отставших, подмоченных обоев у потолка, который в свою очередь был в желтых подтеках.

– Соседи сверху затопили, – пожаловался он, проследив за моим взглядом. – Надо ремонт делать, да все некогда и денег нет.

– Деньги будут, – сказал я. – Надо дельце одно провернуть.

Веретельников оживился. Видно было, что согласится на все, если и поломается, то только набивая цену.

– У тебя в СИЗО есть хорошие знакомые?

– Когда-то были. Давно туда не заходил, – ответил он осторожно, желая сначала выведать, что от него потребуется.

– Там сидит Лось, тот самый, что участвовал в убийстве милиционеров.

– Не-ет! – замахал руками Веретеля. – Никто не согласится на побег: срок без разговоров!

– Я разве сказал, что нужен побег?! – возмутился в свою очередь я. – Наоборот, будет хорошо, если с ним что-нибудь случится. Например, повесится.

– За что его так? – поинтересовался Веретеля.

– Предал своих, – ответил я. – Думаю, из-за него особых неприятностей не будет.

– Что надо сделать? – уже заинтересованно спросил бывший одноклассник.

– Надо будет ночью перевести двух-трех человек из одной камеры в другую минут на пять, а потом обратно.

– Ну-у… – начал он набивать цену.

Хуй гну!

– Да брось ты, меня на целую ночь к бабам в камеру закидывали и всего за полтинник.

– Это раньше было, – заныл он. – Тех надзирателей уже нет, а новые – не то.

– То. Разве что просят больше, – сказал я, разливая коньяк по стопкам. – За эту работу – сто тысяч баксов.

Веретеля чуть не выронил стопку.

– В смысле, на всех? – спросил он.

– Я даю их тебе, а ты сам поделишь, с кем на сколько договоришься. Хватит одного попкаря, который будет дежурить ночью в том крыле, – объяснил я, достал из дипломата двадцать пять тысяч сотенными купюрами, швырнул на стол.

Бледно-зеленая капуста разлетелась веером, закрыв все свободное пространство на столе. Судя по выпученным глазам Веретели, он давно мечтал о таких деньгах.

– Аванс. Четверть. Остальные после выполнения. Если сомневаешься, можешь взять Варваринова в посредники.

– Чем меньше людей знает, тем лучше, – торопливо отказался он.

Еблище засветилось, видимо, прикидывал, как распорядится свалившимся богатством.

– Ну, что, сделаешь?

– Конечно! – ответил он. – Завтра же займусь.

– Сегодня. Если уложишься в три дня, получишь на двадцать пять больше.

Каждый день Лосиного токования влетал нам ой в какую копеечку!

– Уложусь, – ответил он так уверенно, что можно было не сомневаться, что фиксатому хую лысая пизда приснится.

Утром третьего дня Лося обнаружили висевшим на оконной решетке. Мусорам он был нужен живой, на мертвого забили хуй, составили акт о самоубийстве. Даже не потрудились выяснить, как в камере оказалась новая бельевая веревка. Без Лося мусора не смогли сплести лапте захваченной братве. Я отмазал всех, кроме Моки. Этому всунули пятерик. Пошел на нашу зону, в аскольдов кайбаш смотреть порнушку по видаку и ебать пидоров на выбор. На зоне не было ни одного авторитета, статья у него – можно только помечтать, так что Мока боговал. Грели его хорошо. Мусора и зеки знали, кто за ним стоит. Он даже рад был, что влетел. На воле – бык рядовой, а на зоне – пахан. Власть стоит свободы.

Кто я – блядь или не блядь?

Блядь-не блядь, а могу дать.

И в сарае, и в избе,

При тебе, да не тебе!

Зима выдалась удачная что на снег, что на бабки. Народ поверил, что можно разбогатеть. Надо только постараться. Самые шустрые и задвигались. Они пахали, а мы навар собирали. Не зевали и сами. Я занимался всем: и банком, и торговлей продуктами, и промышленными товарами, и квартирами. Единственное – торговлю автомобилями полностью отдал Снегирю. Он ведь бывший автослесарь. Да и не развернешься там сильно. На жратву и одежду народ раскошеливается – куда денешься?! – а без колес можно обойтись.

Заметил я, что мои помощники – директор банка и Варваринов – не дотягивают до меня. Решили, что журавль у них в руках, его бы суметь общипать. Пытался объяснить им, что это всего лишь крупная синица. Но если человек путает хуй с трамвайной ручкой, объяснять ему что-либо бесполезно. Приходилось самому мотаться за бугор, вести переговоры, подписывать контракты. Раз взял с собой Варваринова. На деловой встрече он стушевался: ни хуй продать, ни в жопу дать. Тем более, что с иностранными языками у него туго, как и у всей нашей доблестной армии. Понял он, что хуем мака не столочь, и с тех пор за пределы совка ездил только в отпуск. А мне нравилось контачить со всей этой пиздотой забугорной. Умеют они вылизать очко аккуратно, ненавязчиво, без нашей истеричной жертвенности.

Не захотел Варваринов и с “Тяжмашем” связываться.

– На хуй нам эта громадина?! – возмутился он.

Я попробовал втолковать, что одна только земля – тридцать гектаров почти в центре города – стоят того, чтобы за них посражаться. Не говоря уже о корпусах, станках и прочей поебени. Да, завод сейчас в огромной жопе и будет там до тех пор, пока не появится хозяин. Я им и стану. Директор Ширяев не возражал.

– Мне треть акций и директорство, – предложи он во время небольшого сабантуйчика в ресторане “Русская кухня”.

– Если директором, то всего двадцать процентов, – выдвинул я встречное условия, зная, что кресло ему важнее денег.

Ширяев подергался и согласился. Завод-то ведь приватизации не подлежал, сам он этот вопрос решить не сумел. Иначе бы мне досталась пятая часть – и весь хуй до копейки.

Пробивать приватизацию надо было через губернатора. Тесть перекинул ему мои предложения, но ответа не последовало. Конечно, это не булочную затереть. На заводе сорок тысяч мужичья пашет, кто-нибудь да замычит. А ну, как все?! Так недолго и без должности остаться. Я не налегал. Мы свое на хую вынесем. У его дочки ведь резинка на трусах слабая.

Она пришла ко мне в начале марта. Весна – кошкам пора на крышу лезть. Лиля получила зарплату у Алика и заглянула ко мне. Была в короткой шубке из чернобурки. На черной шерсти поблескивали растаявшие снежинки: зима отгружала недоданное за три месяца и по-совковому, все в один день. Я помог Лиле раздеться и, положив руку на спину, повел к креслу. Спина у нее – эрогенная зона. Не шла, а плыла. Точнее, шла и плыла.

Нина принесла кофе. Расставив посуду, дернулась, будто хотела лягнуть соперницу.

Тебя не ебут, ногами не дрыгай.

– На сегодня все, – сказал я секретарше.

Когда она вышла, достал из бара бутылку конька, долил в кофе.

Лилька сразу догадалась о моих отношениях с секретаршей и спросила напрямую:

– И где вы с ней?

– Прямо здесь.

Она обвела взглядом кабинет, прикидывая, где и как здесь можно поебаться, но ничего не сказала. Только выпив кофе с коньяком и малехо опьянев, закудахтала о единственном, что заполняло ее пустую голову:

– Я, конечно, видела порнографические фильмы, но не думала, что… нормальные люди могут заниматься сексом где-нибудь, кроме постели.

У нас секса нет, одна ебля. Поэтому занимаемся, где придется.

– Оказывается, можно, – закончила она и посмотрела на меня с готовностью во взгляде.

– Ты никогда не пробовала в других местах? В ванной допустим? – спросил я.

Лиля засмущалась. Значит, это она тогда подслушивала.

– Предложи мужу, ваши отношения сразу обновятся.

– Ты что?! – искренне возмутилась она. – Он сразу такое подумает! Он и так никак не упокоится, что не первый у меня. Вот если бы я занималась черт знает чем, но сохранила девственность!

Конечно. Хуй с ней, что с дитем, главное, чтоб целкой была.

Я налил еще коньяка, предложил выпить за то, чтобы ее мужу было из-за чего ревновать. Она согласилась. Мы попиздели минут десять на околоеблиные темы, пока ее не развезло окончательно и не принялась откровенно пялиться на хуй, даже передвинулась в кресле, чтобы столик не закрывал обзор.

Я встал, выглянул в приемную – Нинка ушла, – закрыл дверь на ключ. Лиля наклонила голову, будто ждала, что на нее сейчас выльют ведро ледяной воды. Я взял ее под локти и одним движением поставил на ноги. Ротик у нее маленький, но она пользуется помадой ярко-красного – блядского – цвета и создается впечатление, что соразмерим с лицом. Губы были горьковатые, с коньячно-кофейным привкусом. Я расстегнул пуговицы кофточки из скользкой материи. Одной рукой и одним движением рассупонил лифчик. Сиськи маленькие – сосок, кружок и что-то там еще. Провел рукой по спине, Лиля прогнулась по-кошачьи – и я придумал, как буду ебать.

Отнес ее на стол и положил так, чтобы ноги свисали. Задрал юбку и стянул колготки вместе с трусами и высокими сапогами. Пока возился с ее обувью, пизда была прямо перед глазами. Губастая и плешивенькая, с влажной бороздкой. Лиля прикрыла ее ладошкой с длинными ярко-красными ногтями.

Став между ее ног, закинул их себе на плечи и, стукнув хуем по ладошке, заставил открыть лохматый сейф. Провезя Лилю спиной по столу, надел ее на хуй. Отодвинул и опять притянул. Кофточка легко скользила по столу и заводила хозяйку не меньше, чем сама ебля. Проезжая по столу, Лиля тихо взвизгивала: ко мне – на одной ноте, от меня – на другой. Уверен, что в постели с мужем она играет в партизанку, а со мной раскрепостилась. Глаза зажмурены, но когда хуй влетает до упора, открывает и бессмысленно смотрит на люстру, будто не может понять, что это такое.

Кончив, я подумал, что у жены скоро появится еще одна подружка. Моя сперма перенастроит Лильку на меня, станет молочной сестрой Ире.

Переложив ее со стола в кресло, налил еще по чашке кофе с коньяком. Холодным он шел хуже, как разъебанный пидор.

– Хочешь стать совладелицей “Тяжмаша”?

– Вместе с тобой?

– А как же без меня!

– Тогда хочу, – произнесла она, опять глядя на хуй.

– Поговори с отцом, чтобы пробил разрешение на приватизацию.

– Поговорю.

– Он будет брыкаться, – предупредил ее.

– Пусть попробует! – пригрозила она шутливо, но уверенно.

Ее старик прочно обосновался под каблуком у жены, а та – у дочки, единственного дитяти, часто болевшего в детстве.

– Если сделаешь, десять процентов акций твои, – пообещал ей.

Обещание так понравилось ей, что забыла о ебле. Мы поболтали малость о том о сем, и я сказал, что мне надо ехать по делу.

– Знаем мы ваши дела! – произнесла Лиля, попробовала встать, не устояла, плюхнулась в кресло. – Какая я пьяная!

Я помог ей подняться и влезть в шубу. Лиля держалась за меня и сыто лыбилась. Наеблись-напились, аж самим не верится!

Под дверью кабинета стоял ее муж. Манда Нинка! Огромные уши его были такие красные, будто все то время, что провел под дверью, щелкал по ним пальцами, стряхивая подслушанное. Выпученные глаза вот-вот должны были выстрелиться из орбит и прошить нас насквозь. При этом его морда выражала не ярость, возмущение или еще какое-нибудь чувство, достойное мужчины, а обиду. Я бы истолковал выражение так: женился на чмуровке – и та изменяет!

Что ж, судьба раздает поровну, только одному белую половину, а другому черную. Тут уж кто для какой родился. Обычно в семье одна блядь. Больше данных на эту роль у баб, но чаще бывают мужики. Встречаются семьи, где гуляют оба, но редко, как и бисексуалы. Еще реже – в которых никто не изменяет, как и комбайны, с одним из которых я однажды пересекся: он имел жену, троих детей, поебывал пидоров и сам очко подставлял.

Я смотрел на супругов, разделенных дверным проемом, и пытался не расхохотаться. Правда, с ушастого чмошника глаз не спускал. Сейчас только уж слишком сыкливый из богатых не имеет оружия.

Первой из них оклемалась жена.

– Подлец! – крикнула она и принялась хлестать мужа по морде, будто застукала его с блядью.

Он закрывался руками и отступал. Лилька слишком больно ударилась о его руку, вскрикнула:

– Больно! – и заревела в навзрыд, закрыв лицо руками с ярко-красными ногтями, но очень точно сев на стул у стены в приемной.

– Лиля, Лилечка… – бормотал муж, часто моргая покрасневшим левым глазом.

Видимо, ногтем задела. Ничего, глаз – не пизда, проморгается.

Я подождал, убедился, что с его стороны агрессивных действий не будет, закрыл кабинет на ключ. Выходя из приемной, предупредил:

– Свет не забудьте выключить.

Меня не услышали. Лилька рыдала, а муж шлифовал коленями паркет вокруг нее.