Текст книги "Чижик – пыжик"

Минометчик, дай мне мину,

Я в пизду ее задвину

И, когда война начнется,

Враг на мине подорвется!

После курорта было по облому втягиваться в дела. Я все еще ощущал океанскую соль на коже, пропеченной почти вертикальными лучами солнца. Загар, правда, быстро слинял. За несколько дней я из почти негра превратился в обычного бледнолицего. По вечерам оттягивался в “Светке”. Хоть ребята и не дотягивают в интеллектуальном плане, но соскучился по ним.

Мы с Вэкой и Снегирем сидели во главе стола, перетирали мелкие проблемы. Вэка лущил соленые орешки и кидал ядра в рот, кивая головой на каждое мое или Снегирево предложение. Иногда мы предлагали прямо противоположное, но он все равно кивал и мне, и ему. Нет, мы не ссорились, просто Снегирь пытался доказать, что он уже взрослый. Забыл, что на него еще хуй дрочили, когда на нас бушлаты шили.

Зазвонил телефон, кто-то из братков снял трубку, ответил и передал мне:

– Тебя, Барин.

Звонила Ирка. Поймали они машиной колдоебину, не могут дальше ехать.

– И в чем дело? – не понял я. – Добирайся на такси, а Толя сам справится.

– У него не получается. Приезжай срочно!

Ясно, любым способом вытащить меня из кабака, от корешей, потому что у нее пизда чешется. У нашего Кузьмы хуй возьми!

– В чем дело? – спросил Вэка.

– Да Ирка машину разбила, просит, чтоб приехал помог.

– Может, завтра закончим? – попытался Снегирь перенести разговор.

– Давай я съезжу, – подписался Валет.

Он появился у нас недавно, после исхода зверей. Числился в бригаде Снегиря, который взял его, как бывшего афганца. Трудился на рынке под чутким руководством Фарисея. Все считали, что кодлой заправляет Вэка и не то, чтобы шестерили, но больше уважения оказывали ему, а Валет с первого дня обхаживал меня. Я сразу понял, что это казачок. Да и вел он себя слишком борзо. У остальных братков, как бы ни хорохорились, но где-то в глубине души имелась мыслишка, что когда-нибудь придется отвечать, а Валет мусоров ни в хуй не ставил. Как-то на зоне, по второй ходке, встречал я такого же борзого. Пришел он в наш отряд с приветами от знакомых блатных. Сидим вечером в бараке, хуе-мое ведем за жизнь. Заявляется пастух. Новенький как курил, так и продолжает. Отрядный ему замечание, а тот:

– Ты чо, начальник?! Больше не к чему прицепиться?!

“Чо? Хуй через плечо!” – обычно отвечал в таких случаях пастух, а тут промолчал.

Братва припухла: ну, крутизна! А эта крутизна через несколько дней пошла в кум-часть и сдала все, что успела выведать. Много успела: уважали ведь. Мусора устроили шмон, выгребли столько, сколько раньше и за год не умудрялись. Из-за него и у меня были небольшие напряги. Я выиграл в карты партию дури, отдал барыге на продажу. Обычно делают двести пятьдесят башей. Десятая часть – барыге. Мне срочно нужны были бабки заплатить за подогнанный пассажиром товар, поэтому сказал барыге, чтобы делил партию на двести двадцать пять башей, его доля та же. Заодно и уважали бы меня, потому что знали, чья дурь. Эта блядь решила нажиться на моей щедрости – и погорела, не успела распродать, а мусора выгребли по наводке ссученного босяка. Со мной барыга, конечно, рассчитался, но не сразу. Мне пришлось лезть в долги, чтобы заплатить пассажиру.

Я дал Валету ключи от машины, сказал, где застряла Ирка.

– Я мигом! – пообещал он, достав сигарету и попросив у Вэки огня.

Курец без спичек – что хуй без яичек. Подозреваю, что специально не имел их – удобный повод завести разговор, познакомиться. Для мусоров такие финты слишком сложны. Скорее всего, в КГБ подковывали. Поэтому и не поручал Михалевскому попасти его, подозревал, что не захочет бывший выклюнуть глаз настоящему.

Вэка дал ему прикурить от сигареты. Людям – от спички, блядям – от притычки.

Мы вернулись к прерванному разговору. Вэка в очередной раз кивнул головой – и тут как ебануло! В обоих окнах повылетали стекла, весь зал засыпало осколками. Мне даже показалось, что почувствовал горячий удар взрывной волны.

Сначала подумал… Нет, сначала в голове было пусто. Потом появилась маленькая, с гулькин хуй, мыслишка, что зарядили из гранатомета. Зверье мстит. Позже узнал, что так подумали все.

Снегирь, выхватив пистолет, метнулся к выбитому окну. Выглянув на улицу, произнес:

– Ни хуя себе – уха из петуха!

Взорвался мой “мерс”. Ось – в пизду, колеса – на хуй, шофер – к ебени матери. Валету оторвало ноги. Был еще жив, шевелил губами. То ли беззвучно стонал, то ли пытался что-то сказать. В кровавом месиве, которое раньше было ногами Валета, лежал вывалившийся из тайника пистолет. А может быть, казачок нашел оружие, разглядывал перед взрывом. Я подобрал пистолет, отдал Шлеме, чтобы спрятал. Мне ведь придется долго беседовать с мусорами.

Двенадцать лет назад я летел на самолете. Рейс несколько раз откладывали, поэтому от скуки принял триста коньяка. В полете разомлел. Это был ни сон, ни бодрствование. Как и полет в самолете – ни на земле, ни в раю. Сначала у самолета заглох один мотор, потом второй. Визгу было, словно по поросятам бегали. И приятный лоскот в яйцах от резкого снижения. Мне почему-то стало смешно. Один двигатель заработал и мы благополучно приземлились на ближайший аэродром. Загнали нас в самый конец поля, только крыша здания аэровокзала была видна. Часа полтора ремонтировались. За это время подогнали автобус и увезли всех, не желающих больше рисковать. Полет продолжили одиннадцать человек из сорока, вроде бы. Одни мужики. На этом витке жизни не обошлась без жертв.

Валет умер до приезда “скорой помощи”. Жалко. А как подумаешь, так и хуй с ним.

А первыми прикатили мусора. Сначала два сержанта на патрульной машине. Один, приготовив автомат, растолкал зевак и с разгону чуть не врезался в труп.

– Кто? – спросил он.

Хуй в кожаном пальто.

Поняв, что на такой умный вопрос в одиночку не услышишь умного ответа, вернулся к машине и вызвал подмогу.

– Пора разбегаться, – сказал Лось, заливая язычок пламени на обломках двигателя. Заливал из бутылки водкой. После пожара и хуй – насос.

На горе собака лает,

Под горой кобель урчит.

Девки парня схоронили —

Из могилы хуй торчит!

Все-таки Валет был мусоренком. Братва хотела похоронить его по-нашему, но вдруг объявились родственники (он говорил, что детдомовец) и увезли труп в соседнюю область. Михалевский доложил, что там Валет обзавелся другой фамилией и званием старшего лейтенанта. Похоронили с почестями, как погибшего в горячей точке. Теперь буду знать, что Толстожопинск погорячел.

Значит, не мусора начинили “мерс”, иначе бы предупредили своего. Отпадал и Шлема – на него подумаю в первую очередь. Когда протягивал ему пистолет, жид решил, что сейчас застрелю и завонял так, что соседи отшатнулись. Как только мусора оставили меня в покое, Шлема затащил к себе в кабинет и закартавил с такой частотой, что из общего гудения я понимал лишь надрывное: не я-а-а!.. И не чеченская работа. Во-первых, зверье предупреждено, что в случае чего перебьем всех родственников, оставшихся в городе, а у них родственные связи на первом месте. Во-вторых, начали бы с Вэки, ведь он числится главарем и он больше всех засветился при вытеснении зверинца. Кто-то из своих приложил руку. Знать хотя бы, из каких своих – бандитов или коммерсантов?

Михалевский забросил все остальные дела и в одной упряжке с мусорами принялся рыть землю. Собственно говоря, рыл он и его люди, а мусора держали руки расставленными, чтобы подхватить добытые им сведения. Хоть и свой погиб, да из соседней области и контрразведчик к тому же. Его интересовали не столько мы, сколько наши связи в органах, поэтому и обхаживал меня.

Через день Михалевский доложил:

– Экспертиза показала, что взрывчатка армейская. Такую используют для подрыва мин или списанных боеприпасов.

– Афганцы? – выдвинул я предположение.

– Может быть. Мы работаем сейчас по военкоматам, проверяем всех саперов. Большой объем работ.

– Наберите еще людей. Денег не жалеть, – распорядился я.

Кому-то ведь заплачено, должен отработать. Кто-то ведь заплатил, боится быть раскрытым.

– А ведь и заказчик ищет киллера, – высказал я предположение.

– Мы работаем и в этом направлении, проверяем всех убитых в городе.

– И области.

– И области, – согласился Михалевский.

– И поставь на прослушку моих бригадиров.

– Всех?

– Кроме Вэки.

Должно быть хоть что-то святое. Иначе туши свет, сливай воду.

Шли дни. Михалевский со товарищи рыл землю и все бестолку. Я ходил и время от времени слышал тиканье часов взрывного устройства. Ощущение не из приятных. Попал, как хуй в рукомойник.

Распорядок дня я, конечно, не менял, по утрам продолжал заниматься в лесу, но под рукой всегда был пистолет. Муравка сделал мне разрешение. Скорее всего, липовое, но проверять ведь ему. И машину больше не оставлял без присмотра. Купил новую, опять “мерс-600”. “Бээмвухи” слишком капризны, американки ассоциируются у меня с их напомаженными жмуриками, “роллсы” и итальянки спортивные слишком нежны для наших дорог. А вот “мерс” – то, что надо: мощная, скоростная, надежная, комфортная, престижная и послушная. Не автомобиль, а вымуштрованный фельдфебель. Иногда кажется, рявкни ей команду на немецком – выполнит. Ирка воспользовалась моментом и себе пробила новую. Мол, “вольво” в ремонте и вообще, я на ней целых два года ездила и у кого только такой нет.

– Купи мне большую, какую мы видели в Каннах.

Мы там много чего видели. “Роллс-ройс” она бы по достоинству не оценила, поэтому купил “линкольн” такой длинный, какой только мог поместиться в нашем гараже. Такой машины ни у кого в городе не было и не скоро появится. Заодно и телохранителя ей нанял. “Линкольн” без шофера и телохранителя – тот же “запорожец”. “Вольво” досталось Толе, как он и предполагал. Конечно, обрадовался, но однажды обмолвился:

– Жаль, что “мерс” не восстановить…

По вечерам я теперь все чаще засиживался в ресторане “Русская кухня”. Хозяин работал под нашей крышей и был корешем Алика Варваринова. Обычно мы встречались там и подводили итоги и обговаривали планы на будущее. Потершись с бизнесменами, я и сам наблатыкался и, как когда-то с картами, из охранников перешел в специалисты. Получалось. Еще и как! Я ведь не боялся рисковать. Да и меня больше дело интересовало, чем бабки. Я их столько перекачал через офшорные компании на заграничные счета, что внукам хватит.

Однажды сидим, уже все обсудили, выпиваем. Алик вспомнил о моей взорванной машине и рассказал случай из школьных лет.

– Учился у нас один самоделкин, моложе меня года на три – я в десятом был, а он… в шестом или седьмом. Решил он занятия сорвать. Мы во вторую смену учились и зимой на последних уроках темно было, свет включали. Он и заложил в распредщит бомбочку. И хитро так придумал – подсоединил к включателю света в коридоре у щита. Идет урок. Стемнело. Бабка-уборщица пошла свет включать по коридорам. Включила и возле щита. Ее не зацепило, но, говорят, всю оставшуюся жизнь в потемках жила! Три дня во всей школе не было света, в одну смену учились и на урок и с урока в ручной звонок звонили. Да, мы были еще те пионеры!

Помню-помню: дети в школу собирались – еблись, брились, похмелялись.

– Самоделкина выгнали, потом восстановили, дотянули до ПТУ. Он потом додумался делать управляемые реактивные снаряды. Ты знаешь, иногда получалось, – продолжал Варваринов. – Хотел он в военное поступать, не приняли: пальцев на правой руке не хватало, во время одного из экспериментов оторвало. А в обычный вуз он не тянул: учился плохо.

На следующий день я пересказал эту историю Михалевскому.

– А ведь это мысль, – согласился он. – Мы проверили всех саперов, солдат и офицеров, – ни одной зацепки. Скорее всего, дело рук какого-нибудь местного Кулибина. Варваринов не говорил, как фамилия этого взрывника?

– Нет.

– А в какой он школе учился?

– Не спросил. Сейчас позвоню.

– Сами узнаем, – сказал Михалевский.

Ниточка оказалась именно той. Вскоре Михалевский докладывал мне:

– Фамилия Осокин. Живет с матерью в двухкомнатной квартире. Был женат. Жена через год сбежала. Побоялась, что и ее взорвет. Во дворе его зовут Динамитчиком. Он там повзрывал все, что можно и нельзя. Соседи боятся шаг ступить, ни до чего не дотрагиваются, почтовые ящики палкой открывают. Полдома – заики. Взрослый дурак, а все еще детство в жопе играет. Дважды хотели привлечь, но заминали: никого ведь не убил, не ранил, – Михалевский скривил физиономию, что, наверное, обозначало: и зря, сейчас бы меньше мороки было. – С месяц назад – точно никто не помнит – у него появилось много денег. Говорил, что продал изобретения каким-то фирмачам. На следующий день после взрыва – это помнят точно: тихо стало – исчез из города. Мы проверили родню. В прошлом году у него умерла тетка, сестра матери, оставила им дом в деревне. Используют его как дачу. Это шестьдесят пять километров от Толстожопинска. Там он. Мои люди следят за ним. Из дома выходит только ночью. Чем питается – неизвестно. Будем брать?

Приезжай ко мне на дачу, там тебя подзахуячу.

– Поехали, – ответил я.

Михалевский сел ко мне в машину, а его люди катили на его служебной “девятке”. Пока ехали, он походил кругами и очень тонко намекнул:

– Он, конечно, умело сработал, но непрофессионально. Мы (он всегда говорил “мы”, когда подразумевал КГБ) убирали так, что все принимали за несчастный случай. Навыки на всю жизнь остаются. Особенно, если дело касается такой вот мрази…

– Подвернется случай, поговорим, – сказал я, догнав, что Михалевский и его люди, попробовав хороших денег, захотели больше.

На подъезде к деревне он сказал:

– Машины лучше здесь оставить.

Мы свернукли на проселок, заехали в лесополосу, где и остановились. Один из людей Михалевского остался сторожить, а двое пошли с нами. Огибали деревню по пролеску. Уже вечерело. Моросил мелкий дождик. Опять осень. Мне кажется, это самое длинное время года в России – начинается в середине августа и заканчивается в конце декабря.

Люди Михалевского сидели в засаде за кустами там, где огород Осокина подходил вплотную к пролеску. Забор был старый, поломанный, самые большие дыры заделаны сухими ветками.

– Ну, что? – спросил Михалевский двоих “витязей”, которые, сидя на корточках, пили черный кофе из пластмассовых стаканчиков. Рядом на лоскуте кожзаменителя стоял китайский термос в крупных красных розах и лежал прозрачный пакет с бутербродами.

– Еще не выходил, – ответил один и посмотрел на часы: – Примерно через полчаса, когда совсем стемнеет.

– По пути в уборную и возьмем, – сказал Михалевский.

– Лучше на обратном, – предложил я, – а то запачкает.

– Можно на обратном, – улыбнувшись, согласился Михалевский.

Когда стемнело, двое “витязей” перебрались в огород, поближе к уборной. Вскоре Динамитчик забежал в нее и мы с Михалевским подтянулись поближе.

Осокин вышел из сральни, закрыл дверь, повернулся к дому – и согнулся в три погибели, скрученный “витязями”.

– Кто это? – успел он спросить, пока не вставили кляп в рот.

Хуй с прицепом и пизда с прищепом.

– В дом, – тихо приказал Михалевский.

Он зашел первым, осмотрел там все, потом позвал нас.

Обычная пятистенка. Большая часть – кухня, меньшая – светелка. Маленькие окна закрыты старыми, пожелтевшими газетами. Стол на кухне завален инструментами, мотками проводов, банками с какими-то порошками разного цвета. Отдельно лежал черный корпус от электронного будильника. Механизм, наверное, в картонной коробке из-под детской обуви, которая стояла на подоконнике. В доме воняло плесенью и подгоревшей проводкой.

Динамитчик оказался низкорослым и узкорылым. Взгляд – из-под длинного чуба, злобно-настороженный, как у подростка, прихваченного за хулиганство. Его посадили на старый светло-коричневый стул посреди кухни. Все время дергался, ерзал, шевеля ягодицами, будто замысловато подмахивал. Мой миленок окосел, вместо стула на хуй сел. Стул скрипел, озвучивая кайфование.

Когда высунули кляп изо рта, Осокин поводил челюстью, разминая, и попер буром:

– Где ордер? Не имеете права!

– Какой ордер? – спросил я. – Ты что, пидор, не понял, с кем имеешь дело?

Он посмотрел на меня повнимательнее – и даже ерзать перестал. Милиция – дело привычное, отобьется, а у бандитов разговор короткий, из двух точек, вторая – контрольная. Он бросил косяк на коробку из-под обуви.

– Для меня готовил? – поинтересовался я, подходя к окну.

На губах Осокина появилась самурайская улыбка. Я не стал прикасаться к коробке – и пизда раз в год стреляет. Пусть динамитное харакири делает без меня.

– Кто тебя зарядил? – начал я допрос, вернувшись к Динамитчику.

Два “витязя” стояли с боков от него, один – сзади. Михалевский вышел из дома. Наверное, пробивает местных жителей на любопытство.

Осокин молчал. И зря. Я повторил вопрос, а потом оправдал ожидания “витязя”, стоявшего позади Динамитчика, – врезал в лобешник. В пасть бить не стал: зубы и него острые, легко руку разбить, а такие раны гниют, долго заживают. Осокин не долетел до пола, был вовремя подхвачен и возвращен в прежнее положение. Не удержался, начал валиться вправо. Его придерживали, пока очухивался. Из-под длинного чуба на узкую харю потекла кровь. Видимо, шкура лопнула. Оклемавшись, Динамитчик вытер ебло, увидел кровь и жутко побледнел.

– Кровь, – жалобно произнес он и показал ее мне.

Такое впечатление, что мы, два пацаненка, договорились драться до первой крови, я выиграл и больше бить не имею права.

– Кто? – повторил я и сделал движение, будто хочу врезать с левой.

– Не знаю! – жалостливо и в то же время сердито крикнул он.

– Как это не знаешь?! – давил я.

– Кто тебе давал деньги? – задал вопрос “витязь”, стоявший сзади.

Динамитчик вывернул к нему голову, ответил:

– Бандит. Как зовут – не знаю.

– Особые приметы есть?

– Что-что? – не понял Осокин.

– Чем он отличается от других людей? – сформулировал я попонятней.

Он повернулся ко мне, приложил руку ко лбу, чтобы кровь не текла.

– Здоровый. Как ты.

Мусора в подобных случаях шутят: особые приметы – усы, борода и дырка в жопе. Ничего, время и желание у нас есть, будем толковать до тех пор, пока не вывернем заказчика на лицо.

– Татуировки у него есть? – продолжил допрос, вернувшийся Михалевский.

– Есть. Много.

– Какие?

– Разные. Не помню. Во – перстни на обоих руках.

– Что на них изображено?

– Не помню.

– Хоть на что похоже?

Осокин пожал плечами.

– На динамит похоже? – стебанулся я.

– Нет, – ответил он уверенно и даже улыбнулся, но не очень весело.

– На каждом перстне есть рисунок. Попробуй нарисовать, – предложил стоявший справа “витязь” и протянул Осокину записную книжку и ручку.

Динамитчик взял их, повертел и произнес:

– Нет, не помню.

– А машина у него есть? – спросил я. Изобретатели неравнодушны к любой технике.

– Есть! – радостно подтвердил Осокин. – “БМВ”, новая, дорогая. Он самый главный.

На “БМВ” из самых главных ездил Вэка. Мы переглянулись с Михалевским. Он пожал плечами: мол, тоже верил, что в жизни есть святое, но пришлось убедиться в обратном.

– Давай книжку и ручку, – потребовал “витязь”, поняв, что допрос окончен.

Осокин отдал. Какое-то еще время посмотрев на “витязя”, вдруг выпалил:

– Зуб у него, вроде этот, – показал на своих, – вставной, только железный.

“Витязь” улыбнулся, показав два золотых. Да, будь у него все целы, я бы совершил непоправимую ошибку.

– Лось? – высказал догадку Михалевский.

Оно, трепло хвастливое.

– По поручению Деркача, – добавил я, облегченно вздохнув: теперь не надо ломать голову над переделкой мировоззрения.

– А может, сам? – предположил Михалевский, как бы оправдываясь за поспешность в обвинении Вэки.

– Проверим, – сказал я.

Динамитчик смотрел на нас из-под прислоненной ко лбу ладони. Дурнота прошла. Ебаный карась подслушивал с искренним детским любопытством.

Михалевский показал на него глазами: что будем делать?

– Пусть живет, – сказал я, придумав, как использую его. – Чтоб в Толстожопинске месяц не появлялся, понял?

– Да, – согласился он.

– Ничего там не забыл? Может, что-нибудь надо взять? – подтолкнул его в нужном направлении.

– Надо.

– Разрешаю съездить на один день. Завтра. Утром приехал, взял, что надо, и сразу сюда. Никому не звонить.

– А я не знаю его телефон. Он сказал, что сам ко мне придет.

– Когда убьешь меня?

– Ага, – честно признался Осокин.

– И сколько тебе заплатили?

– Пять тысяч, – ответил он и уточнил: – Долларов.

Я чуть не выматерился от обиды: за неполный год подешевел на три штуки.

– И все деньги сразу отдали?

– Пятьсот. Остальные потом.

Ой, бля! Подешевел быстрей рубля! Тому, кто потом хлопнул бы Динамитчика, заплатили бы больше.

Михалевский, улыбаясь, переглянулся со своими подчиненными.

– Уходим, – скомандовал я.

– Коробку заберем? – спросил Михалевский.

– Обязательно, – ответил я и спросил у Осокина: – Профессор, она не ебнет?

– В часах батарейки нет.

– Для меня приготовил?

Он кивнул.

Уже в дверях я напомнил:

– Ты понял – завтра утром и опять сюда? На месяц. Иначе сам знаешь, что будет.

– Понял, – подтвердил он, жадным взглядом провожая коробку из-под обуви.

Обратно пошли через деревню. У встречной бабки, которая в огромных резиновых сапогах шкандыбала нам навстречу, узнали расписание автобуса. Ходил всего один в девять утра, час дня и шесть вечера. Коробку выкинули с моста в реку.

– Сдай его мусорам, – приказал я Михалевскому, когда ехали в машине. – Скажи, что завтра утром придет домой, пусть берут.

– Понятно.

– Организуй возле дома наблюдение, – продолжил я. – Сейчас в “Светке”, если Деркач или Лось там, – я поймал его взгляд и добавил, улыбнувшись, – и Вэка, скажу, что нашли исполнителя, завтра утром будем брать. Посмотрим, кто притопает, кроме мусоров.

– Умно, – похвалил Михалевский.

Я высадил его возле “Витязя”, а сам покатил в “Светку”. Машину поставил на охраняемую стоянку на заднем дворе. Теперь два пенсионера через день охраняли наши тачки, получая деньгами и по бутылке водки после дежурства. Последнее им нравилось больше, ведь деньги обесценивались слишком быстро.

В зале были все трое подозреваемых. Вэка сидел со Снегирем на одном конце, Деркач и Лось – на другом. Я поздоровался со всеми. Странное ощущение – прикасаться к людям, которые пытаются убить тебя и которых ты собираешься убить. Я постарался, чтобы голова и сердце были пусты. Деркач, как и многие подслеповатые, обладал развитой интуицией.

Я сел за стол, налил себе конины.

– Где пропадал? – спросил Вэка.

– Охотился на подрывника, – ответил я громко, чтобы все слышали, выпил и закусил долькой подсахаренного лимона.

– Ну и как?

– Завтра узнаем. Он прятался где-то за городом. Сегодня позвонил мамаше, что деньги кончились, завтра утром придет.

И Вэка, и Деркач, и Лось вели себя нормально.

– Кто такой? – спросил Снегирь.

– Чмо левое. Возьмем, посмотрите.

– А заказал кто? – допытывался Снегирь.

– Он и расскажет, – ответил я и налил себе еще рюмку. – Давайте о чем-нибудь веселом.

Ребята, давайте ебаться, а через пять минут меняться. О том и пошел разговор. На пьянке болтают о работе или ебле, на работе – о пьянке или ебле, а вот на ебле – только о ней, родимой.