Текст книги "Французская революция"

Конец монархии

Пока король препирался с Собранием, а командующие армиями Лафайет и Люкнер пытались договориться со сменявшими друг друга военными министрами о плане дальнейших действий, Австрия и Пруссия завершили подготовку кампании, сосредоточив у границ Франции силы, которые не уступали по численности французским, но значительно превосходили их по своим боевым качествам и моральному настрою.

Во главе союзной армии встал герцог Брауншвейгский, считавшийся тогда одним из лучших полководцев Западной Европы. Еще молодым человеком он снискал себе громкую славу в годы Семилетней войны, сражаясь в рядах прусской армии. В 1787 году он командовал прусскими войсками, вторгшимися в Соединенные провинции, где провел молниеносную и, по мнению современников, образцовую кампанию. Его репутация была столь высока, что, готовясь к войне с Австрией, военный министр Нарбонн тайно направил к нему генерала Кюстина, чтобы уговорить знаменитого военачальника возглавить французскую армию, но герцог не согласился. Теперь же именно ему и предстояло руководить вторжением во Францию.

Между тем в Париже «партии» продолжали борьбу за власть. 28 июня в столицу из армии примчался генерал Лафайет. Он выступил в Собрании, потребовав привлечь к ответственности тех, кто 20 июня ворвался в королевскую резиденцию, а также их вдохновителей – клубистов-якобинцев. Фельяны и Равнина встретили речь знаменитого генерала аплодисментами, а попытка жирондистов вынести ему порицание провалилась. Однако каких-либо реальных последствий этот демарш не имел, так как Лафайету пришлось вернуться к своим войскам, после чего его противники «слева» снова перехватили инициативу. Более того, столь впечатляющее появление Лафайета в столице побудило два соперничавших крыла Якобинского клуба – приверженцев Бриссо и Робеспьера – объединиться против той общей угрозы, которую для них представляли сторонники конституционной монархии, стоявшие во главе армии.

С начала июля объединившиеся якобинцы взяли уверенный курс на свержение королевской власти. Идеологическое обоснование их действий в Собрании обеспечили ораторы-жирондисты Бриссо и Верньо, обвинявшие короля в измене и призывавшие «нанести удар по Тюильри». У якобинцев о том же говорил Робеспьер, у кордельеров – кордельерское трио.

11 июля Собрание заявило о том, что «Отечество в опасности». Это означало, что в национальную гвардию призываются все мужчины, способные держать в руках оружие. Если раньше служба там была уделом лишь активных граждан, имевших постоянное занятие и способных обеспечить себя формой и огнестрельным оружием, то теперь ряды национальной гвардии оказались открыты для всех без исключения. Тем, у кого не было денег на ружья, выдавались пики.

В обход королевского запрета Собрание пригласило национальных гвардейцев из провинции прибыть со своим оружием в столицу для празднования дня Федерации 14 июля. Со всей Франции в Париж двинулись отряды федератов. После праздника им было предложено отправиться на фронт, однако они не торопились это делать, требуя сначала низложить короля. К тому же призывали и активисты наиболее радикально настроенных секций Парижа. 29 июля в Якобинском клубе Робеспьер тоже заявил о необходимости свергнуть монарха и созвать Национальный конвент для пересмотра Конституции.

Тем временем герцог Брауншвейгский перед началом наступления союзных армий обратился 25 июля к парижанам с манифестом, выдержанном в резком и угрожающем тоне. Он обещал разрушить французскую столицу и покарать ее жителей, если королю будет причинен вред. Однако его угрозы вызвали именно те последствия, которые должны были предотвратить.

О манифесте герцога Брауншвейгского в Париже узнали 3 августа. В тот же вечер представители столичных секций приняли решение о низложении короля. В ночь с 9 на 10 августа уполномоченные от ряда секций Парижа собрались в Ратуше и, отстранив законно избранный муниципалитет, создали самозваную повстанческую Коммуну. Мэр Петион сообщил Собранию, что «народ теперь сам осуществляет свой суверенитет», и фактически сложил с себя ответственность за происходящее. В полночь ударил набат, подав сигнал к началу восстания.

Королевскую резиденцию Тюильри охраняли около тысячи швейцарских гвардейцев, примерно три сотни дворян-добровольцев и несколько рот национальной гвардии. Руководил всеми командующий национальной гвардией Парижа маркиз Антуан Галио Манда. Бывший офицер, почти сорок лет прослуживший в гвардии короля, он и на новом посту сохранил преданность государю и готов был защищать его до последней капли крови. Получив ночью вызов из мэрии и еще не зная, что власть там теперь принадлежит инсургентам, маркиз отправился в Ратушу, где был убит мятежной толпой. Защитники Тюильри остались без предводителя. Новым командующим национальной гвардией Коммуна назначила предпринимателя-пивовара Антуана Жозефа Сантера, сторонника восстания.

В 5 часов утра Людовик XVI провел смотр своих войск. Результаты не обнадеживали. Если швейцарцы и дворяне приветствовали его возгласами «Да здравствует король!», то многие из национальных гвардейцев предпочли выкрикнуть «Да здравствует нация!» и даже «Долой предателя!». Сразу после смотра часть национальных гвардейцев покинула Тюильри и присоединилась к мятежу.

Приближенные короля предложили ему не рисковать собой и пройти с семьей через сад в Манеж Тюильри, где заседало Законодательное собрание. Людовик XVI, немного поколебавшись, последовал этому совету, хотя Мария-Антуанетта убеждала мужа остаться с защитниками дворца. В Собрании король попросил убежища для себя и своей семьи.

Рано утром повстанцы – национальная гвардия и федераты – пошли на штурм королевской резиденции, но были с большими потерями отброшены огнем ее защитников. Депутаты Собрания предложили Людовику отдать приказ гарнизону Тюильри сложить оружие. Король написал соответствующую записку, ее передали защитникам дворца, и они подчинились. После этого большинство находившихся в Тюильри людей, включая слуг, были растерзаны ворвавшимися во дворец повстанцами, обозленными кровопролитной осадой.

После победы восстания Коммуна принудила Законодательное собрание объявить Людовика XVI отстраненным от власти и принять 11 августа закон о выборах в Национальный конвент – представительный орган, созываемый для принятия новой конституции.

Глава 5
Жирондисты и монтаньяры

Эхо событий 10 августа

Восстание 10 августа 1792 года покончило с монархией, но не с двоевластием. Однако если ранее имело место соперничество конституционных властей – законодательной (Собрание) и исполнительной (король), то теперь ему на смену пришло уже не регулируемое никакими законами состязание между центрами реальной силы. На обломках порушенной 10 августа Конституции в Париже утвердилась власть самозваной Коммуны. Причем последняя, опираясь на вооруженную силу, отнюдь не ограничивалась управлением одной лишь столицей, а весьма активно вмешивалась в юрисдикцию еще недавно почти всемогущего Законодательного собрания, производя, не считаясь с ним, аресты тех, кого комитет надзора Коммуны счел подозрительными, закрывая по своему усмотрению газеты и производя набор в армию.

Законодательное собрание сопротивлялось претензиям Коммуны присвоить себе фактически диктаторские полномочия и в качестве противовеса ей назначило Исполнительный совет – новое правительство, куда вошли те самые, близкие к жирондистам министры, которых король 13 июня отправил в отставку. Среди них не было разве что Дюмурье, который сменил во главе Северной армии снятого с этого поста Лафайета. К прежним министрам добавили новых. В частности, одного из наиболее влиятельных деятелей Коммуны, бывшего адвоката Жоржа Дантона, поставили руководить юстицией. Этот революционный активист Латинского квартала и член Клуба кордельеров в предшествующие месяцы проявил себя не только блестящим оратором, но и прекрасным организатором, умевшим подчинять себе людей. На сцену национальной политики выходили, таким образом, новые действующие лица.

Напротив, многих ведущих деятелей начального периода Революции события 10 августа от нее оттолкнули. Покинули Францию автор церковной реформы Талейран, инициатор «ночи чудес» д’Эгийон, лидеры монархистов Жерар Лалли-Толандаль и Пьер-Виктор Малуэ, а также целый ряд других «людей 1789 года». Оказался под арестом, но все же сумел выскользнуть из страны бывший член триумвирата конституционалистов Шарль Ламет. А вот его брату Александру и отстраненному от командования армией Лафайету не удалось добраться до Англии: по пути они угодили в плен к австрийцам и следующие пять лет провели в их тюрьмах. Еще один лидер монархистов, граф Клермон-Тоннер, и вовсе был убит 10 августа мятежниками.

Впрочем, если, эмигрируя, «отцы» Революции выражали пассивное несогласие с состоявшимся 10 августа попранием Конституции, то среди простого люда – того самого народа, от имени которого просвещенная элита и вершила революционные преобразования, – нашлись весьма активные защитники свергнутой монархии. 15 августа в местечке Сент-Уан-де-Туа бывшей провинции Мэн крестьяне во время рекрутского набора в революционную армию взбунтовались, заявив: «Мы готовы сражаться только за короля и папу». Восставших возглавил бывший контрабандист Жан Котро, известный как Жан Шуан (chouan – «сова» на местном диалекте). Обратив в бегство отряд местных «патриотов», бунтовщики ушли в леса, откуда развернули настоящую партизанскую войну против революционных властей. Прозвище «шуан» вскоре станет общим названием для партизан-роялистов не только Мэна, но и Бретани, Нормандии и Окситании, где в те же августовские дни антиправительственное народное движение также начиналось с ряда стихийных и разрозненных выступлений.

Аналогичные события происходили и в бывшей провинции Пуату. 19 августа 1792 года в местечке Монкутан крестьяне разгромили дом члена местной администрации. Историки спорят об их мотивах, поскольку сами бунтовщики в тот момент свои намерения не прояснили. Однако, согласно позднейшим свидетельствам современников, копившееся с начала церковной реформы недовольство выплеснулось наружу именно после получения известий о событиях 10 августа в Париже. Причем заметим, что гнев крестьян был тогда направлен скорее против материальных символов власти, чем против людей, с нею связанных. Ни один из «патриотов» в ходе беспорядков физически не пострадал.

Ощущая недостаточность своих организационных навыков, бунтовщики обратились к местному сеньору-дворянину, попросив его возглавить движение. Уже под его началом они совершили 21 августа новый набег на Монкутан, где еще раз разгромили дом все того же члена администрации, а также жилища других революционных активистов. 22 августа восстание приобрело еще более широкий размах. По набату в местечко Серизе пришли более шести тысяч селян из сорока окрестных приходов. Они направились в Шатийон, административный центр дистрикта, и разгромили там государственные учреждения, выбросив на улицу и спалив всю официальную переписку. Потом крестьянская армия двинулась к укрепленному городку Брессюир, в котором располагался небольшой гарнизон регулярных войск. Солдаты отбросили повстанцев ружейным и артиллерийским огнем, нанеся им значительные потери. Предпринятая крестьянами на другой день попытка нового штурма также не увенчалась успехом. 24 августа на помощь гарнизону Брессюира подтянулись отряды национальной гвардии из соседних городов. Слабо вооруженные и недостаточно организованные крестьяне, несмотря на отчаянное сопротивление, были разбиты и разбежались по своим деревням. Преследуя их, «патриоты» устроили настоящую бойню. Убивали не только бунтовщиков, но даже женщин и детей. Национальные гвардейцы отрезали жертвам уши и носы, а затем носили эти «трофеи» вместо кокард. Известия о случившемся под Брессюиром распространялись из уст в уста по округе, обрастая все новыми пугающими подробностями. Шок от этой расправы станет одной из причин того, почему вспыхнувшее в том же регионе полгода спустя Вандейское восстание сразу же приобретет крайне ожесточенный характер.

В Сан-Доминго, охваченном гражданской войной, защитниками короля тоже провозгласили себя самые обездоленные – бывшие чернокожие рабы.

Сентябрьские убийства

Между тем армия герцога Брауншвейгского 19 августа перешла границу и двинулась к французской столице. 21 августа пруссаки подошли к крепости Лонгви. Хорошо вооруженный гарнизон не испытывал недостатка в припасах, для того чтобы выдержать долгую осаду. Однако жители города не захотели подвергаться ее превратностям. После нескольких часов беспорядочной бомбардировки крепости, в ходе которой погибли 14 горожан и были разрушены два дома и сарай с сеном, население в ультимативной форме потребовало у коменданта капитуляции. Перед угрозой бунта ему не оставалось ничего другого, как подчиниться и 23 августа сложить оружие.

В тот же день австрийцы осадили Тионвиль. Помощи городу ждать было неоткуда, и казалось, он падет со дня на день. Правда, гарнизон во главе с генералом Феликсом Вимпфеном так не считал и оказал неприятелю упорное сопротивление. Вимпфену было не впервой попадать в опасные передряги. Участвуя в военных кампаниях на Корсике и в Войне за независимость североамериканских колоний, он бывал в разных переделках, но выходил из них с достоинством – и теперь духом тоже не падал. Когда вражеское командование предложило ему миллион франков за сдачу крепости, Вимпфен с издевкой ответил: «Не забудьте только зарегистрировать эту дарственную у нотариуса». В Тионвиле же он организовал чрезвычайно активную оборону, следуя принципу «лучшая защита – нападение» и выматывая противника постоянными вылазками.

Продолжая свой марш на Париж, герцог Брауншвейгский 30 августа осадил крепость Верден, последнюю на дороге к французской столице, от которой пруссаков отделяло теперь лишь чуть более 200 километров.

Стекавшиеся со всех концов в Париж известия о продвижении неприятеля и о роялистских восстаниях в провинции порождали в городе панические настроения, которые активно подогревались революционной прессой. Марат в те одни обращался к читателям:

Славный день 10 августа 1792 года может стать решающим для триумфа свободы, если вы сумеете использовать свои преимущества. ‹…› Трепещите поддаться голосу ложного сострадания, после того как вы пролили свою кровь, чтобы спасти отечество от пропасти, трепещите стать жертвами тайных происков врагов, трепещите, чтобы в ночной тиши жестокие солдаты не схватили вас с вашего ложа и не бросили в темницы, где вы будете предаваться отчаянию, пока вас не уничтожат на эшафоте.

Я повторяю вам: бойтесь реакции, ваши враги вас не пощадят, если козыри окажутся у них. Никакого отдыха! Вы безнадежно погибли, если не поторопитесь уничтожить развращенных членов муниципалитета, департамента, всех мировых судей-антипатриотов и наиболее зараженных членов Национального собрания. ‹…› Никто не питает большего омерзения к пролитию крови, чем я, но, чтобы помешать пролитию потоков, я настаиваю на пролитии нескольких ее капель. Чтобы привести в соответствие человеческие обязанности с заботой об общественной безопасности, я предлагаю вам казнить каждого десятого из контрреволюционных мировых судей, членов муниципалитета, департамента и Национального собрания. Если вы отступите, подумайте, что кровь, пролитая сегодня, окажется бесполезной и что вы ничего не совершили для свободы.

Активно циркулировали слухи о предательстве и об аристократическом заговоре. И хотя, как правило, такие сведения оказывались ложными, это отнюдь не означало, что никаких заговоров вообще не существовало. 2 сентября к министру юстиции Дантону пришел врач Валантен Шевтель, член Клуба кордельеров. Он сообщил о создании на западе Франции разветвленной подпольной организации дворян-роялистов «Бретонская ассоциация». Ее сформировал знаменитый герой войны против англичан в Северной Америке маркиз де ла Руёри, проявивший как мы видели, завидное хладнокровие еще в ходе январских событий 1789 года в Ренне, названных «Днем лямок». В сентябре 1792 года положение революционного правительства было настолько шатким, что Дантон даже не решился дать ход полученным от Шевтеля сведениям и ограничился отправкой с ним секретного письма к Руёри, просто предложив тому поддержать новую власть.

Впрочем, сам Дантон паническим настроениям не поддавался и решительно воспротивился предложению министра внутренних дел Ролана эвакуировать правительство и Собрание из Парижа – подальше от наступающих неприятельских войск и… от повстанческой Коммуны. В этом Дантона поддержали Петион, Верньо и Кондорсе (о чем, вероятно, в дальнейшем не раз пожалели). Однако они сделали это отнюдь не потому, что согласились с претензиями самопровозглашенной Коммуны на абсолютную власть, а потому, что намеревались нейтрализовать ее более радикальным способом. 30 августа в Ратуше узнали, что Собрание готовит декрет о роспуске Коммуны.

31 августа и 1 сентября с протестами против этого шага выступили такие влиятельные члены Коммуны, как Робеспьер, памфлетист Пьер-Луи Манюэль и журналист Жан-Ламбер Тальен. Рост напряженности в отношениях между конкурирующими центрами революционной власти еще больше усиливал тревожные предчувствия, царившие в городе.

2 сентября в Париж пришла весть о начавшейся осаде Вердена. Принесший это известие гонец также сообщил, что крепость вряд ли продержится более двух дней. Других укрепленных пунктов на пути герцога Брауншвейгского к французской столице не было. Коммуна приказала бить в набат и выпустила обращение «К оружию, граждане, враг у ворот!». Дантон, выступая в Законодательном собрании, призвал к чрезвычайным мерам по мобилизации общества на отпор врагу, закончив свою речь призывом: «Смелость! Только смелость! Ничего, кроме смелости!» Город охватило лихорадочное возбуждение. Перспектива скорого ухода мужчин на фронт обострила коллективные страхи, активно подогреваемые революционной прессой. Она пророчествовала, что, едва лишь парижане отправятся сражаться с врагом, как сотни арестованных Коммуной контрреволюционеров выйдут из тюрем и перережут семьи «патриотов». В накаленной обстановке тех дней достаточно было самого незначительного повода, чтобы вызывать вспышку массового психоза и неконтролируемой агрессии.

2 сентября около 14 часов конвой федератов вез в каретах через Латинский квартал группу арестантов, направляясь в тюрьму Аббатства. Это были 24 неприсягнувших священника – малая толика из нескольких сотен представителей неконституционного духовенства, которых после 10 августа принялись хватать по всей стране и без предъявления обвинений свозить в Париж. В тот день конвоиры и враждебно настроенные прохожие подвергали задержанных словесным и физическим оскорблениям. Защищаясь, один кюре нечаянно ударил обидчика тростью. Этого оказалось достаточно, чтобы по прибытии в Аббатство конвоиры потребовали у руководства той секции, где располагалась тюрьма, немедленно предать арестованных суду. Тут же был создан импровизированный трибунал. Он вынес девятнадцати священникам смертные приговоры, сразу приведенные в исполнение.

Почувствовав вкус крови, толпа двинулась к монастырю кармелитов, где под арестом находились десятки представителей неприсягнувшего духовенства. Здесь самозваный трибунал приговорил к смерти 115 человек, которых затем убили пиками и саблями в монастырском саду. Далее настал черед тюрем Консьержери и Гран Шатле. Там расправа над заключенными продолжалась всю ночь, причем некоторых из них перед смертью подвергали изощренным пыткам. Убивали не только тех, кто был задержан как политически подозрительный, но зачастую и тех, кто оказался в тюрьме за бытовые преступления и даже за долги. К примеру, девушка-цветочница из Пале-Рояля, до смерти замученная в Консьержери пришедшими туда с толпой женщинами, находилась под арестом за то, что из ревности порезала лицо своему любовнику – национальному гвардейцу. Перебили в тюрьмах и тех солдат-швейцарцев, кому удалось выжить во время резни, последовавшей за падением Тюильри 10 августа.

Под утро 3 сентября добровольные палачи перешли в тюрьму Ла Форс, где бойня продолжилась с не меньшей интенсивностью. Особенно современников потрясла смерть подруги королевы, принцессы Ламбаль, подвергнутой жесточайшему сексуальному надругательству, которое продолжалось и после того, как женщина уже была мертва. Голову принцессы, надетую на пику, убийцы отнесли в замок Тампль, чтобы показать заточенной там Марии-Антуанетте.

Далее волна расправ над заключенными покатилась по другим тюрьмам Парижа. В первой половине дня 3 сентября она вернулась туда, откуда началась, – в тюрьму Аббатства. Теперь перед самозваным трибуналом предстали и остальные узники темницы. «Разбирательство» с ними длилось несколько часов в присутствии многочисленных зрителей. Жители близлежащих домов принесли скамейки, вино и закуски, чтобы наблюдать за «представлением» со всеми удобствами. Признанных виновными убивали на месте. Некоторые из заключенных – те, кто чем-либо понравился толпе, – были «оправданы» и отпущены. Позднее рассказывали, что юная дочь маркиза де Сомбрёй, бывшего коменданта Дома инвалидов, спасла жизнь отцу, выпив по требованию зрителей стакан человеческой крови.

4 сентября, когда тюрьмы были опустошены, несколько сот тех, кто еще не насытился убийствами, ворвались в приют Сальпетриер, куда, помимо прочих, отправляли на исправление проституток. Этих женщин убийцы подвергли изощренному насилию, после чего умертвили.

Всего в Париже нашли свою погибель более 1300 заключенных. Резня разворачивалась при откровенном попустительстве Коммуны и полной неспособности Законодательного собрания помешать происходящему. Вслед за Парижем такие же массовые расправы прокатились и по ряду других городов.