Текст книги "Французская революция"

«Король умер, да здравствует Король!»

Казнь Людовика XVI потрясла роялистов, грезивших о восстановлении монархии. Перед смертью король написал:

Я завещаю своему сыну, если его постигнет несчастье стать королем, подумать о том, что он должен посвятить всего себя счастью всех своих сограждан, что он должен забыть о ненависти и злобе, а в особенности обо всем, что имеет отношение к несчастью и страданиям, которые я претерпеваю; что он сможет принести счастье народу лишь тогда, когда он будет править согласно законам; но в то же время [не стоит забывать], что король лишь тогда может заставить их уважать и творить добро, когда и то и другое он хранит в своем сердце.

У роялистов не возникало вопроса, кто должен стать следующим королем: согласно фундаментальным законам французской монархии, престол передавался по праву первородства и по мужской линии. Таким образом, хотя в стране с сентября 1792 года существовала Республика, с точки зрения роялистов королем становился сын Людовика XVI – Луи-Шарль, родившийся в 1785 году.

Ребенок отличался живым воображением, рос очень впечатлительным и нервным. После свержения монархии его вместе с отцом, матерью, тетей (сестрой короля Елизаветой) и старшей сестрой Марией-Терезой поместили в замок Тампль, находившийся в старом парижском квартале Марэ. Заключенных тщательно охраняли, Коммуна Парижа назначила 144 комиссара, которые должны были дежурить в Тампле по четыре человека 24 часа в сутки.

В этих условиях провозглашение Луи-Шарля Людовиком XVII в значительной степени было и оставалось формальностью. Однако роялисты так не считали. Принц Конде, объявляя о его воцарении, использовал традиционную формулу: «Король умер, да здравствует Король!» Позднее имя нового короля появится на роялистских знаменах и монетах, в документах и прокламациях. Это заставляло депутатов Конвента постоянно помнить о судьбе королевской семьи. В марте 1793 года Робеспьер предложил отдать Марию-Антуанетту под суд, ее сына оставить в тюрьме, а всех остальных родственников короля выслать из Франции, но депутаты его не поддержали.

Безусловно, находясь в тюрьме, Людовик XVII мог быть лишь символом роялистского сопротивления, что ставило вопрос о регенте, который координировал бы действия роялистов внутри страны и за ее пределами. Эту роль сразу же взял на себя граф Прованский. Уже 28 января 1793 года он опубликовал декларацию, известив о вступлении на престол своего племянника, Людовика XVII, и объявив себя регентом по праву рождения и в соответствии с фундаментальными законами королевства. Королеву же он назвал царственной матерью и опекуншей. Граф д’Артуа был провозглашен наместником королевства. Беря на себя обязательство способствовать освобождению членов королевской семьи, граф Прованский обещал «восстановление французов всех сословий в их законных правах, равно как и в правах пользования их захваченной и узурпированной собственностью; суровое и показательное наказание преступлений; восстановление законов и мира».

Впрочем, реальных возможностей выполнить все эти обещания у него в тот момент не было. Оставалось только надеяться на помощь других европейских держав, которые Французская республика одну за другой успешно превращала в своих врагов.

Первая антифранцузская коалиция

Казнь Людовика XVI вызвала широчайший резонанс во всем мире и резко обострила отношения революционной Франции с подавляющим большинством европейских государств. Это, впрочем, не значит, что до того такие отношения отличались безмятежностью. Соседей Франции уже не один месяц тревожила ее агрессивная политика. Торжественно провозглашенный Учредительным собранием отказ от завоеваний на деле обернулся аннексией Авиньона, который то же самое Собрание и осуществило. А Конвент даже на словах не обещал соседям мира и спокойствия. Эйфория от побед осени 1792 года побудила депутатов принять ряд решений, которые не могли не напугать соседей Республики.

16 ноября 1792 года правительство Франции заявило об открытии коммерческого судоходства по реке Шельда, запрещенного еще Вестфальским миром 1648 года. Тем самым молодая Республика наглядно продемонстрировала, что не считает себя связанной нормами международного права, которых ранее придерживалась монархия.

19 ноября был принят довольно краткий по содержанию, но чрезвычайно важный по последствиям декрет, в котором говорилось: «Национальный Конвент от имени французской нации объявляет, что обеспечит братское отношение и помощь всем народам, которые захотят обрести свободу, и поручает исполнительной власти дать приказ всем генералам оказывать этим народам помощь и защищать граждан, которые пострадали или могут пострадать за дело свободы». Поскольку декрет был принят в ответ на просьбу о помощи со стороны революционеров из нейтрального Цвайбрюккенского герцогства, механизм его применения был вполне очевиден. Теперь достаточно было какой-нибудь группе революционных активистов «от имени народа» той или иной страны обратиться к Французской республике за содействием в «обретении свободы», чтобы за этим последовало французское военное вторжение.

27 ноября 1792 года Конвент принял решение об аннексии Савойи «по желанию» ее жителей. Тем, кого смущало столь откровенное нарушение принятых норм международного права, угрожавшее сделать войну бесконечной, представивший декрет депутат Грегуар доходчиво объяснил, что прежние правила на революционную Францию не распространяются: «Жребий брошен, мы отдались на волю судьбы, все правительства – наши враги, все народы – наши друзья».

15 декабря 1792 года Конвент принял декрет «О действиях французских генералов в странах, оккупированных армиями Республики». Военачальникам предписывалось ликвидировать на подобных территориях все местные органы власти и действующие институты права, сеньориальные повинности и прежние налоги. Политическими правами в зоне оккупации следовало наделять только тех граждан, кто присягнул «свободе и равенству» и отказался от своих былых «привилегий и прерогатив». Собственность прежних правителей и их приближенных секвестрировалась. Вместо старых властей учреждалась временная администрация из местных жителей, для братания с которой Конвент обязался немедленно прислать своих комиссаров. Им, помимо братания, поручалось также изыскивать в оккупированных областях ресурсы для содержания французских армий. В перспективе временную администрацию оккупированной страны предполагалось заменить «свободным и народным» правительством, но задача такового не менялась: ему предстояло содействовать комиссарам Конвента в поиске и в изъятии необходимых французам ресурсов. Те народы, которых такие «свобода и равенство» не привлекали, декрет предлагал считать врагами французской нации.

Если отвлечься от декларативного флера декрета, то без труда обнаруживается его суть: стратегической целью Французской республики провозглашался повсеместный экспорт революции вооруженным путем. Причем новые порядки в соседних странах предполагалось устанавливать не ради блага их жителей, мнения которых никто и не спрашивал – «или ты это принимаешь, или ты враг», – а чтобы облегчить Франции выкачивание ресурсов с оккупированных территорий.

Неудивительно, что претензии Французской республики на подобное «освобождение» других народов не нашли у тех понимания и благодарности. Безоговорочную поддержку французским войскам и оккупационным властям оказывал лишь узкий слой городского населения, занятого преимущественно интеллектуальной деятельностью и зачарованного абстрактными идеалами Просвещения, то есть фактически та же самая просвещенная элита. Именно из ее числа набирался персонал марионеточных органов власти, служивших ширмой для деятельности присланных Конвентом комиссаров.

Народ же как таковой – крестьяне и городской плебс – в большинстве своем воспринимал оккупантов враждебно. 2 декабря 1792 года жители занятого французами Франкфурта-на-Майне принялись активно помогать штурмовавшим город войскам герцога Брауншвейгского, чтобы поскорее изгнать непрошенных «освободителей». В Ницце против французов развернулось настоящее партизанское движение, большинство участников которого – их называли «барбе» – составляли крестьяне. В декабре 1792 года антифранцузские манифестации прокатились по Бельгии. В Риме 13 января 1793 года в ходе волнений городского плебса был убит дипломатический представитель Франции.

Впрочем, несмотря на подобное сопротивление, Конвент продолжал твердо придерживаться принятой им внешнеполитической линии. 31 января 1793 года он утвердил декрет об аннексии Ниццы.

Всех этих действий Республики было более чем достаточно, для того чтобы настроить против нее другие европейские государства. Казнь же короля оттолкнула от нее даже тех, кто еще надеялся вернуть Францию в рамки международного права. Правительства, при которых еще оставались французские дипломатические представители (в Санкт-Петербурге, к примеру, такового уже год как не было), выдали им паспорта на выезд. Сначала это сделали в Лондоне, где раньше других узнали о смерти Людовика XVI. В ответ Конвент 1 февраля 1793 года объявил войну Великобритании и Соединенным провинциям Нидерландов. А после высылки французского поверенного из Мадрида члены Конвента 7 марта проголосовали и за объявление войны Испании. «Одним врагом для Франции больше – одной победой больше для свободы», – самоуверенно заявил Барер, представляя коллегам проект соответствующего декрета.

Противникам Французской республики не пришлось прилагать больших усилий для формирования между собой альянса. Она сама загоняла другие страны в антифранцузскую коалицию – первую из семи, с которыми ей придется иметь дело на протяжении ближайших двадцати двух лет.

За что воевали державы коалиции?

Одобрение Людовиком XVI Конституции 1791 года открывало простор для различных политических комбинаций, абсолютно немыслимых при Старом порядке. Прежде всего это был шанс посадить на французский престол не законного короля, а либо либерального французского принца (например, герцога Орлеанского), либо принца иностранного, обеспечив тем самым влияние держав коалиции на будущую политику Франции. Назывались и конкретные кандидаты, в частности второй сын Георга III Фридрих Август, герцог Йоркский – полководец, сражавшийся с французами во Фландрии. Его восхождение на французский престол в теории могло бы разрушить Первую антифранцузскую коалицию, сделав союзниками Франции Англию, Голландию и ряд германских государств. Другим кандидатом был Фридрих Генрих Людвиг Гогенцоллерн – младший брат Фридриха II, также известный полководец, симпатизировавший Франции и французскому образу жизни.

Другим вариантом стало изменение формы правления. Премьер-министр Великобритании Уильям Питт-младший однажды даже заявил, что война ведется вовсе не для того, чтобы навязать французскому народу монархию. Англичане прямо выступали за то, чтобы полномочия французского короля были ограничены. Более того, они настаивали на том, чтобы суть этих ограничений определял не только сам монарх, но и собранные в той или иной форме представители народа.

Французская революция создала для европейских держав и другие возможности, которыми они не замедлили воспользоваться. Когда еще в 1790 году посланец графа д’Артуа беседовал с герцогом Брауншвейгским, тот сказал, что «за определенные уступки на границах Франции он немедленно придет на помощь королю». Когда Людовик XVI стал вести в начале 1792 года переговоры о вооруженном вмешательстве Пруссии во французские дела, Фридрих-Вильгельм II сразу же заявил, что хочет в качестве компенсации герцогства Юлих и Берг, владельцу которых предполагалось выделить возмещение за счет Эльзаса.

На Эльзас заглядывалась и Австрия, причем у нее был для этого даже законный повод. Те дворяне, чьи сеньориальные права были отменены в Эльзасе и Лотарингии, наотрез отказывались договариваться с Францией и принимать от нее материальную компенсацию, заявляя, что, поскольку их права были гарантированы договорами, подписанными императором и ратифицированными имперским Рейхстагом, то с ними и нужно обсуждать отмену этих прав. Хотя, по сути, как считали эти дворяне, грубейшее нарушение упомянутых договоров лишило Францию прав на эти территории.

И это были не просто разговоры и планы. Когда австрийские войска войдут в Эльзас, их командующий выпустит прокламацию, содержащую следующие слова: «Посмотрите на другие народы Германии, и вы увидите, сколь рады они снова назвать вас братьями. Воссоединитесь же с ними. Среди вас нет никого, я уверен, кто откажется от счастья быть немцем». Из различных свидетельств современников видно, что австрийцы поглядывали также на Лотарингию, Франш-Конте, отдельные города Фландрии, тем более что Франция фактически сама создала прецедент, присоединив к себе Авиньон и ряд других территорий.

У Великобритании не было с Францией общих границ, но англичане всячески намекали, что тоже ожидают компенсации за неспровоцированную агрессию – на сей раз в колониях. Им к тому же хотелось, чтобы те огромные деньги, которые они тратили на поддержку роялистского движения, позволили бы поставить точку в долгом морском соперничестве обеих держав.

В таком ракурсе становится более понятным весьма странное, на первый взгляд, отношение союзников к армиям эмигрантов. Противники Республики недоумевали, отчего державы коалиции даже не пытаются объединить с ними свои усилия. Как писал современник, солдатам армии Конде – «элите нации» – создавали «тысячи препятствий, запретили им даже малейшую демонстрацию вооруженной силы, парализовали все их действия, и ответ на все их послания, призывающие поторопиться, был один и тот же: “Погодите, выждите”».

Вандейская весна

Республике с возникновением новых фронтов потребовались новые войска, поскольку уже имевшиеся быстро сокращались из-за потерь, массового дезертирства и оттока добровольцев, которые, отслужив одну кампанию, сочли свой долг исполненным и покинули ряды армии. В результате 23 февраля 1793 года Конвенту пришлось объявить о дополнительном наборе на воинскую службу 300 тысяч человек. Власти устанавливали цифры призыва для каждой административной единицы, после чего все проживавшие на ее территории холостые и вдовые бездетные мужчины от 18 до 40 лет выбирали или определяли жребием, кому идти служить. Люди имущие могли нанять себе заместителей.

Принудительный набор в армию вызвал всплеск недовольства среди крестьян, особенно в тех регионах, где ситуация в предшествующие месяцы и без того была накалена конфликтами вокруг церковной реформы и репрессиями против неприсягнувших священников. Разрозненные крестьянские бунты вспыхивали в Бретани, Нормандии, Французской Фландрии, Эльзасе. Однако повсюду они были быстро и жестоко подавлены размещенными в тех областях многочисленными воинскими контингентами. Эльзас и Фландрия фактически являлись прифронтовой зоной, а в Нормандии и Бретани находились войска, защищавшие побережье от возможной английской высадки.

Иначе дела обстояли в Пуату и Анжу, где вооруженные силы Республики были представлены лишь национальной гвардией больших и малых городов. Здесь разрозненные и стихийные народные бунты, не встречая серьезного сопротивления, вылились во всеобщее восстание, которое затем, по мере ужесточения репрессий со стороны центральных властей, превратилось в настоящую гражданскую войну. Название департамента Вандея, оказавшегося в центре этих событий, прогремело на всю Францию и стало именем нарицательным. Именно здесь развернулось самое массовое и долгосрочное народное движение периода Французской революции – направленное, однако, против Революции.

Первые искры вспыхнули с началом призыва. 3–4 марта 1793 года крестьянская молодежь устроила волнения в Шоле, шумно выражая нежелание служить. Появившийся военный патруль разоружили, а двух офицеров в стычке ранили. В ответ городская национальная гвардия, привыкшая не церемониться с «деревенщиной», открыла по толпе огонь на поражение. С десяток человек были убиты и ранены, остальные разбежались по деревням, где начали активно вооружаться, отбирая оружие у местных «патриотов». Департамент забурлил. Власти то и дело получали известия о все новых мятежных «сборищах», возникавших в разных местах.

На 12 марта в местечке Сен-Флорантен была назначена жеребьевка для призывников из одноименного дистрикта. Городок заполнили до шестисот крестьян, вооруженных чем попало. Они потребовали у местных властей отменить жеребьевку и выдать им полноценное оружие. Администрация отказалась и уже привычно бросила против селян национальных гвардейцев. Тех было вчетверо меньше, но они имели две пушки. Словесная перепалка между противоборствующими сторонами вылилась в беспорядочный обмен выстрелами. Появились первые убитые. Комендант приказал стрелять в бунтовщиков из орудий. Это было уже слишком. Взревев от ярости, толпа ринулась вперед и смяла городских, обратив их в бегство. Одержав первую победу, мятежники разгромили административные здания, спалили архивы, разграбили дома «патриотов» и устроили праздник. Лафеты захваченных пушек сожгли. Никто не собирался воевать всерьез.

13 марта крестьяне попросили возглавить их каретника Жака Кателино, человека весьма уважаемого в округе за довольно хорошее для сельского жителя образование, полученное у приходского священника, и за набожность. Сам Кателино призыву в армию не подлежал, так как имел пятерых детей, однако согласился на просьбу земляков. При этом он, по свидетельству одного из современников, сразу же сказал бунтовщикам: «Мы пропали, если останемся здесь. Республика опустошит наш край. Нет такого возмездия, которое она не обрушила бы на нас из-за происшедшего. Надо подниматься и сегодня же начинать войну». Не теряя времени, Кателино повел крестьян на штурм соседнего замка Жаллэ, занятого солдатами. Стремительной атакой замок был захвачен. Найденную там пушку Кателино не дал уничтожить, а, назвав ее «Миссионер», предложил использовать самим. Случай для этого подвернулся в тот же день, когда отряд Кателино столкнулся в местечке Шемийе с двумя сотнями национальных гвардейцев. В кровопролитном бою Кателино получил ранение в голову, но опять одержал победу. Тем временем другой отряд крестьян, которым командовал бывший солдат и лесничий Жан-Николя Стоффле, выбил республиканцев из соседнего Везена.

Бунт, как лесной пожар, перекидывался с одной деревни на другую. 14 марта повстанцев насчитывалось уже несколько тысяч, когда они под командой Кателино, Стоффле и других крестьянских вожаков двинулись на Шоле. Местный комендант, маркиз де Бове, аристократ на службе Революции, самонадеянно решил, что нескольких залпов, как обычно, окажется достаточно, чтобы бунтовщики разбежались, и вывел навстречу противнику свой отряд солдат и национальных гвардейцев. Однако у восставших теперь тоже была артиллерия. Под ее огнем ряды «синих», как в просторечии называли республиканские войска, смешались, а переход вооруженных пиками и косами крестьян в рукопашную довершил разгром.

19 марта отправленная из Ла-Рошели карательная экспедиция в составе 2200 военнослужащих линейных войск и национальной гвардии попала в окружение у Пон-Шаро и была полностью разгромлена.

С расширением движения крестьяне обратились к местным дворянам за помощью, предлагая им обратить свои военные познания на пользу народу и принять командование над отрядами повстанцев. Так во главе бунтовщиков встали дворянин Морис Жозеф д’Эльбе, имевший опыт службы в саксонской и французской армиях, маркиз Шарль де Боншан, ранее участвовавший в Войне за независимость североамериканских колоний, маркиз де Лескюр, окончивший в свое время знаменитую Военную школу Парижа, и граф Анри Ларошжаклен, успевший, несмотря на свой юный – 20-летний – возраст, послужить в кавалерии. На западе «военной Вандеи», как стали называть охваченный восстанием регион, безоговорочным авторитетом среди повстанцев пользовался бывший морской офицер Франсуа Атанас Шарет де ла Контри, получивший большой боевой опыт за годы службы на флоте. Этим вандейским генералам и их офицерам пришлось немало поработать над превращением многотысячных крестьянских толп в более или менее организованную военную силу. Число дворян в рядах повстанцев постепенно росло. В Вандею, чтобы сражаться с республиканцами, ехали участники бывшей «Бретонской ассоциации» маркиза де ла Руёри (сам он, скрываясь от республиканцев, в январе 1793 года простудился и умер) и даже эмигранты из-за границы.

С первых же дней Вандейское восстание приняло характер религиозной войны. Символом движения в целом и персональным талисманом каждого повстанца стало красное Сердце Иисуса. Неприсягнувшие кюре служили молебны перед каждым сражением, а если оно заканчивалось победой, то и после него. Нередко священники шли в атаку вместе со своей паствой. Вандейцы отличались в бою храбростью и презрением к смерти. Вместе с тем, не имея военной выучки и навыков дисциплины, они могли легко впасть в замешательство, а порой и в панику. Чтобы находиться в постоянном контакте с подчиненными и таким образом сохранять их управляемость, предводителям повстанцев приходилось быть в первых рядах, чем и были обусловлены большие потери командного состава инсургентов.

Кроме того, крестьяне не любили удаляться от родных деревень, а когда им это приходилось делать, спешили вернуться обратно. Порой после захвата у республиканцев какого-либо города, офицеры-дворяне несколько дней спустя обнаруживали, что, кроме них самих, в гарнизоне никого не осталось: в отсутствие неприятеля личный состав просто разошелся по своим деревням.

Из-за отсутствия дисциплины победа порой могла обернуться поражением. Так, 23 марта на западе Вандеи крестьяне смелой атакой захватили город Порник. Они прекрасно провели этот бой и вечером принялись праздновать победу. Однако ночью небольшой отряд республиканцев снял часовых и ворвался в город, выбив оттуда захваченных врасплох инсургентов с большими потерями. Кроме того, в плену оказалось от 200 до 300 крестьян, которые на другой день были расстреляны республиканцами.

Этот случай получил трагическое продолжение. Узнав об устроенной в Порнике расправе, повстанцы учредили в городке Машкуль некое подобие трибунала с бывшим чиновником Рене Сушу во главе. В последующие три недели по приговорам Сушу были казнены до 150 «патриотов» – должностных лиц местной администрации, политических активистов, национальных гвардейцев и членов их семей. Когда «синие» в конце апреля 1793 года отбили Машкуль, республиканская пропаганда, многократно приумножив число погибших, активно использовала этот эпизод для компрометации восстания в глазах общественного мнения.

Начатое в апреле по приказу Конвента наступление «синих» привело к новой череде поражений республиканских армий и отступлению их за пределы «военной Вандеи». Неудачи регулярной армии Республики, не сумевшей справиться с восставшими крестьянами, вызвали в Париже настоящий шок и еще больше обострили политическую борьбу между «партиями».