Текст книги "Человек как философская проблема"

В силу несовпадения интересов или их конкуренции возникают конфликты между родственниками, соседями, поколениями, цеховыми объединениями, политическими группами, субъектами экономики, между сословиями, классами, нациями, конфессиями, военно – политическими союзами, цивилизациями, между богатыми и бедными, власть предержащими и бесправными. Невозможно перечислить все причины и поводы, которые приводят к конфликтам между людьми: от конкуренции за физическое выживание на земле до разногласий в эстетических предпочтениях и должного порядка на полке в ванной комнате.

В каком – то смысле человек – хуже паразита. Если паразит живет за счет организма другого, более развитого биологического вида, то человек – за счет других людей. Никто из живых существ на планете так не эксплуатирует и не истребляет себе подобных, как человек.

Нигде «в царстве животных» не существует такого неравенства, как среди людей. Почти во все времена «цивилизованной» человеческой истории 1 % населения распоряжался и распоряжается до сих пор 50 % общественного богатства[130]130
  Беляков, Е. Один процент самых богатых людей владеют половиной мира. URL: http://www.amur.kp.ru/daily/26481.5/3351655/


[Закрыть]. Правда, само по себе это не делает процент избранных счастливее, не избавляет их от экзистенциальных проблем и не обеспечивает бессмертия. В этом отношении мир людей отнюдь не аристократичен. В имущественном же неравенстве можно видеть и чудовищную несправедливость, и объективную закономерность, обусловливающую социальное напряжение, снятие которого через борьбу классов и сословий, согласно Марксу, означает поступательное развитие человечества.

Когда конфликты обостряются до такой степени, что встает вопрос о сохранении самого социума, как правило, находятся люди (вожди, правители, диктаторы, «группа товарищей», т. е. хунта), которые прибегают к одному из двух средств: либо к непосредственно применяемой физической силе, против которой несогласные и «пикнуть не смеют», либо праву. Однако всякое право опирается – в зависимости от исторической эпохи – на возможное применение физической силы общиной или государством. В сущности, всякое право – это всего лишь договор о перемирии в вечной войне «всех против всех», которое обычно обосновывают уважением к традициям и обычаям, божественным установлением, морально – нравственными нормами, правами и свободами человека, в первую очередь, естественным правом человека на жизнь.

Даже Гегель, показавший сущность права как свободу, принявшую форму необходимости (закона), и основу социальности вообще (по своей важности едва ли уступающую экономической), был вынужден признать, что в истории человечества меняются лишь формы и методы противостоянии и умиротворения, а суть остается одной и той же – война[131]131
  Гегель, Г. Энциклопедия философских наук. Т. 3. – М.: Мысль, 1977. С. 364–365.


[Закрыть]. Неслучайно выражение «вечный мир» на всех языках звучит двусмысленно: и как отсутствие войны, и как вечный покой на кладбище[132]132
  Кант, И. К вечному миру. UPL: И. Кант. URL: https://www.civisbook.ru/files/File/Kant_K_vechnomu_miru.pdf


[Закрыть]. Но именно в этом аду социально – исторического бытия, безжалостного и лицемерного, живущего по законам власти и бунта, прагматизма и безрассудства, корысти и расточительства, мудрости и безумия как в тигле, выплавляется высшая форма бытия человека – личность.

Глава 8. Человек как личность

Что делает человека личностью?

Достоинство, свобода, творчество, дух.

Однако личность – внутренне противоречивый феномен. С одной стороны, она есть нечто приобретенное, сформированное, воспитанное, личина, маска, которая в конфликтной ситуации может, увы, легко срываться под воздействием либо биологических потребностей, либо под давлением социальных обстоятельств, и тогда перед нами – чисто социальная функция (бюрократ, например), а то и вовсе просто животное с присущими ему инстинктами. С другой стороны, в своей основе личность – это личность свободная, исполненная достоинства, которое не имеет какого – либо стоимостного эквивалента, самодеятельная и творческая, (созидающая.

Отсюда – вечный спор о том, рождается ли человек личностью или становится ею. Метафизическая (в смысле антидиалектическая) постановка вопроса делает этот спор бесконечным и потому бессмысленным. С диалектической точки зрения, человек рождается со способностью стать личностью. Однако эта возможность может стать действительностью только в процессе жизни человека, причем среди людей.

В своей духовности, или устремленности (по – другому, трансцендировании) к чему – то выходящему за пределы биологических и социально – функциональных характеристик, личность, как в зеркале (то есть опосредованно), наиболее полно являет себе самой собственное Я. Однако в своей непосредственности это Я не может быть никаким иным, кроме как трансцендентным, т. е. выходящим за пределы чувственного опыта.

Вместе с тем отрицать бытие человеческого Я невозможно в силу его самоочевидности для каждого. Однако самоочевидность в данном случае особого рода. Это не самоочевидность того, что круг – круглый, или очевидность принадлежащего нам тела. И даже не наши способности: мыслительная, волевая или чувственная. Я – это то, через что каждый из нас, людей, есть как человек. Иначе говоря, трансцендентное Я – это мы сами. С другой стороны, подобно тому, как глаз видит многое, но не способен видеть самого себя, эмпирически определить трансцендентное Я как некий физический или психический объект вне нашего Я невозможно по определению (для этого наше Я должно, как минимум, перестать быть трансцендентным и превратиться в физический объект), поэтому на уровне мышления его можно и нужно только полагать.

Благодаря трансцендентному Я человеку присуще то, что Плеснер назвал свойственной лишь человеку эксцентрической позиционностью (другой вариант перевода – позициональностью). Речь идет о том, что человек смотрит на себя как бы со стороны, из небытия, как полагал немецкий философ – антрополог. Предположение вполне логичное. Действительно, если наш земной, физический мир – это бытие как наличие чего – то, то чем иным может быть что – то противоположное, как небытием? Ведь все мы выходим из небытия и, пройдя земной путь, возвращаемся в небытие.

Вряд М. Плеснера нужно записывать в сторонники онтологического нигилизма. Скорее, его позицию в понимании сущности человека можно было бы определить как своеобразный «бытийственный дуализм», близкий к диалектике, согласно которой «всё существует и не существует одновременно» (Гераклит). С той лишь особенностью, что в таком дуализме бытие и небытие человека как бы разведено «по разным квартирам». Эдакий платонизм наоборот: у Платона мир (или царство) идей был подлинным бытием, а мир материальный, скорее, – небытием.

Но в обоих случаях такой «бытийственный» дуализм сродни «онтологическому расизму»: посюсторонний мир оказывается ничем, в лучшем случае – бытием второго сорта, неким онтологическим отбросом, ради которого и жить – то не стоит. Поэтому нам гораздо ближе онтологическая «схема» Николая Кузанского, согласно которому, Бог есть бесконечная возможность бытия, тогда как мир земной есть та или иная степень реализации этой возможности. Но сейчас мы говорим ни о Боге, а о человеке, точнее, его трансцендентном Я, о том, что И. Кант называл постоянством человеческого Я с его способностями чувственного восприятии, рассудком, способностью суждения и разумом (как способностью продуцировать понятия «душа», «мир», «бог», идеи и идеалы).

Что же касается онтологического нигилизма в понимании сущности человека, то в нем смущает уже его нелогичность. Действительно, как небытие (или ничто) стало тем, кем мы себя знаем и чувствуем? Как оно вообще могло стать хоть чем – то, хотя бы (на худой конец) иллюзией? У небытия есть только одна, но очень важная функция – придавать определенность бытию. Небытие – это отнюдь не что – то потусторонне. Это «контур» вещей. Бытие без небытия есть Хаос. Нечто неоформленное. Но само по себе небытие относительно и даже ничтожно. Ничто способно породить только ничто. Нечто – хоть что – то. Согласно Библии, Бог, творя мир из ничего, творит его своим словом и духом. Тут первопричина и источник мира – Бог, а не ничто, которое для Бога не более чем «подручный материал».

Делать из ничто (небытия) первопричину, источник и конечную цель всего и вся в теоретическом отношении нелогично, а в нравственно – практическом отношении рискованно, а, может быть, и безнравственно, поскольку в этой «нигилистической» логике мир и Бог есть иллюзия и «по совместительству» тотальное зло, то есть нечто не должное, достойное гибели и возвращения в своё исходное состояние, т. е. в небытие или Абсолютное Ничто. При внешнем сходстве абсолютного нигилизма как принципа философствования и мировоззрения с апофатической методологией, в нем нет ничего святого, точнее в нем нет места для святого, потому что в абсолютном нигилизме место Абсолюта (объявлено или «по умолчанию») занимает отнюдь не трансцендентное, а имманентное я, или психофизическое самочувствование конкретного философа, несчастного в своем неизбывном одиночестве; я, умозрительно спроецированное на Абсолют в виде Абсолютного Ничто, которое не освящает, а только ничтожит собою Всё как некий мираж, иллюзию, самообман или гипнотический сон.

В этом случае, если быть параноидально – последовательным, мы должны оправдать и даже желать смерти всему, что хотя бы подает признаки жизни, провоцировать суицид, разрушать то, что еще не развалилось само собой. В системе ценностей – антиценностей, как бы мы ни старались, нам не удастся оказаться чудесным образом «по ту сторону добра и зла», как грезил Ницше. На практике мы просто вынуждены тупо поменять местами добро и зло, жизнь и смерть, правду и ложь, здоровье и болезнь, счастье и несчастье, любовь и ненависть, доверие и подозрительность, добродетели и пороки (например, скромность и распущенность), прощение и злопамятность, открытость сменить на скрытность, честность – на коварное вероломство. Мы будем должны отказаться от надежды, осудив оптимизм как глупость и зло, заменив его «восхитительным» пессимизмом. Презреть все традиционные ценности, всё, что касается традиции, почвы, родины, предков, родства, женщины – матери, потомства. Прекрасное заменить уродливым, святое профанировать и начать проповедовать сатанизм. Вот что на практике означает утверждение небытия источником и конечной целью всего сущего.

Впрочем, обладатели «несчастного, само себя чувствующего мышления» (Гегель), склонные к онтологическому нигилизму, всего лишь гипертрофированно, как, например, Шопенгауэр, выражает «боль и суету мира» (Бердяев), противоречивость и драматизм существования вообще. Кроме того, можно поставить им в заслугу очищение «Авгиевых конюшен» нашего существования от завалов из иллюзий, обмана и самообмана, к которым так склонны люди. Но от иллюзий есть смысл избавляться только для того, чтобы, во – первых, уберечь себя от внешних опасностей и саморазрушения; во – вторых, увидеть мир в его первозданной чистоте, а вовсе не для того, чтобы с прискорбием и отчаянием обнаружить, что, кроме грязи, обмана и неизбежной гибели, в этом мире ничего нет. Абсолютно ничего.

Сегодня, как и во все времена, есть немало невротических певцов «религии смерти», всё и всех презирающих за имманентизм (по – простому, мещанское самодовольство и ограниченность), мнящих себя всё понимающими гениями. То, что эти интеллектуалы просто проповедуют, отнюдь не интеллектуальные отморозки реализуют физически. В силу отсутствия каких – либо морально – нравственных ограничений и главное в ситуации безнаказанности (например, в тюрьме, на зоне, на оккупированной территории), они насилуют, пытают, убивают всё, что живёт (как правило, слабое и беззащитное). Вроде бы нормальный человек превращается в вандала, садиста и убийцу. Часто его еще и в герои или «авторитеты» возводят, хотя он не является ни героем, ни авторитетом, ни даже зверем. Он просто – потерявший человеческий облик урод.

* * *

Человек как духовная личность – это представленность Я-бытия в мире существования конечных вещей. Я-бытие обусловливает свободу, благодаря которой человек способен подобно Богу творить собственный мир, а не только присваивать его, как настаивал на этом Мартин Хайдеггер. В сущности, внутренний мир человека – это и есть личность как духовное явление, как явление духа. В чем суть этого явления?

Еще В. С. Соловьев (1847–1900) обращал внимание на то, присущие человеку интеллект, воля и чувственность есть и у животных. Человека же делает человеком совесть. Совесть – это совместная весть, весть человека миру и мира человеку, а для верующего – весть человека Богу и от Бога человеку.

Сходные мысли высказывал и основоположник философской антропологии Макс Шелер в работе «Положение человека в космосе» (1927). Согласно Шелеру, человек становится человеком благодаря принципу, который, который лежит «вне всего того, что мы можем назвать жизнью», благодаря Духу как устремленности человека к Богу. Шелер вовсе не утверждает, что Бог есть. Он говорит лишь об устремленности человека к Богу, а это не одно и то же. Тут важно не то, есть Бог или нет, а то, что человек устремлен к Нему.

Как утверждал еще Гегель, свобода возможна только как отрицание природного. В сущности, развивая эту мысль, Шелер говорит об экзистенциальной независимости человека от органического, природного благодаря отрешенности от жизни и всего, что к ней относится. Именно в трансцендировании, т. е. «выходе за пределы жизни», способности пожертвовать своей жизнью во имя какой – то идеи, философ усматривал главное отличие человека от животного.

* * *

Еще Аристотель подразделял качества человека на «душевные» (интеллект, волю, чувственность) и телесные. Они – то и служат индивидуально – биологическим основанием духовности человека, но здесь – на первом уровне – еще нет самосознания и осознания своей свободы.

Второй уровень – это те качества, которые свойственны лишь человеку: разум, свободная воля, эстетический вкус, труд как исключительно человеческий способ жизнедеятельности, как осознанная деятельность по преобразованию мира в соответствие с потребностями человека.

Третий уровень – это, собственно, и есть начало духовности, это ситуация выбора субъекта, обладающего нравственной свободой. Как писал Артур Шопенгауэр, только человек способен поставить и решать для себя гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?» Разум ставит человека перед выбором между истиной и заблуждением (правдой и ложью). Свободная воля – перед выбором между добром и злом (добродетелью и пороком). Эстетический вкус – перед выбором между прекрасным и безобразным (красотой и уродством). Способность к труду – перед выбором между созиданием и разрушением (как минимум, сугубо потребительским, или «истребительским», отношением к жизни и миру).

Но ситуация выбора – это еще не свобода, а лишь её возможность в условиях необходимости, подчас очень мучительной. Свобода обретается лишь тогда, когда выбор сделан. Причем, выбор в пользу истины, добра, красоты и созидания.

Четвертый уровень становления духовности состоит в том, что разум в силу своей ограниченности (которую показал еще Кант) всегда сопряжен с верой; что свободную волю, в конечном счете, питает надежда, противостоящая отчаянию; что высшая форма человеческой чувственности – это исполненная красоты любовь, а не секс; что высшей формой созидательного труда является творчество.

Логику становления и содержание духовности человека можно представить в виде схемы (см. рис. 5), где показано не только движение снизу – вверх – от природы к духу, т. е. от природной необходимости существования к свободе, но и движение сверху – вниз как процесс воплощения духовности в человеке и природе.

Поясняя данную схему, подчеркнем, что было бы неверно представлять уровни становления духовности человека так, будто в начале нечто неживое оживает, затем социализируется и, наконец, становится духовным, хотя в эволюционно – историческом становлении человеческого рода, как и в филогенезе, вероятно, что – то похожее происходило и происходит. Тут речь идет не о временно́й последовательности, а о понятийно – логической, которая отражает то, что есть всегда и одновременно в каждое мгновение существования каждого человека. Как в прошлом, так и настоящем.

Таким образом, духовная природа человека проистекает, как утверждал Николай Бердяев, из свободы. Именно свобода, полагал он, выступает в качестве первоначала и человека, и даже Творца. Свобода человека – это декларация не прав человека, а его обязанности. Обязанности быть личностью, быть творцом. Свобода всегда ставит человека перед выбором и потому наделяет ответственностью за свой выбор между истиной и ложью, добром и злом, прекрасным и безобразным, созиданием и разрушением, поэтому так трудно быть настоящим человеком, т. е. не «богом», или сверхчеловеком (такое желание – это – то как раз удел слабых, а то и психически больных людей).

Рис. 5.

Только в этой ситуации свободы выбора человек становится духовной личностью. Именно свободный выбор в пользу истины, добра, красоты и созидания делает человека существом духовным, исполненным веры, надежды и любви, делает человека духовной и творческой личностью, делает человека творцом, конечно, не Богом, но, действительно, созданным по образу и подобию Бога.

Глава 9. О женщинах и мужчинах (читая Гомера)

Лет двадцать назад, просматривая иностранную литературу по философской антропологии, я наткнулся на любопытную статью одной американской исследовательницы, имя которой, к сожалению, не помню. В этой статье автор дала свое (полуфрейдистское, полуфеминистское) толкование одного из многочисленных приключений Одиссея, а именно шестилетнее пленение героя обольстительной красавицей Цирцеей (Киркой).

Волшебные чары и любовные ласки заставили Одиссея забыть обо всем на свете и даже не заметить превращение своих товарищей в стадо свиней. И только мужская солидарность позволила герою, для которого шесть лет показались тремя ночами, освободится от наваждения. Мораль этой истории, по мнению автора, такова: в отношениях с женщиной мужская похоть всегда превращает его в свинью и рождает в нем подсознательное чувство вины. Наверное, автор была недалека от истины, но меня в этой интерпретации заинтересовало другое – Цирцея как вечный тип женщины. Ведь эпос – это переходная форма от мифологического миропонимания к собственно литературно – художественному сочинительству, поэтому здесь нет случайных персонажей и ситуаций. Эпос, как и миф, аллегоричен.

Однако в гомеровском эпосе Цирцея – не единственная героиня. Хотя, конечно, в «Илиаде» и «Одиссеи» мужские персонажи представлены в абсолютном большинстве. Оно и понятно: Троянская война, как всякая другая, – это преимущественно «мужская история», как и долгие странствия Одиссея на корабле. Женщин (точнее, женских типов) в гомеровском эпосе немного. Елена Прекрасная, похищение которой и стало поводом Троянской войны. Пенелопа – двадцать лет верно дожидавшаяся своего мужа Одиссея. Упоминает Гомер и воинствующих амазонок, для которых мужчины были всего лишь незаменимым, но временным условием продолжения женского рода (рождавшихся мальчиков просто убивали или кастрировали). Без амазонок типология женщин будет неполной. Конечно, у Гомера есть и слепая прорицательница Кассандра, которая не просто предвидела, а буквально видела будущее, но рассказам которой никто не верил. Но Кассандру нельзя назвать женским типом. Она уникальна – несчастная жертва в битве богов. Таким образом, реальных, земных типов женщин всего четыре. Еще раз перечислим их, но в иной последовательности.

Елена – символ женской красоты, часто недостижимый, но обожаемый идеал мужчины, в отношении которой даже помыслить о плотской связи грешно.

Пенелопа – символ женщины – матери, хранительницы домашнего очага, верной жены.

Цирцея – символ женщины как источника плотских наслаждений, неизбывного притяжения (или, выражаясь модным словом, аттрактора) для нормального мужчины.

Амазонка – символ женской (почти полной) самодостаточности, универсальности и женской солидарности (в противоположность солидарности мужской).

Все эти четыре типа мы обнаружим в любом обществе в любую эпоху, в том числе и в современную. У каждой представительницы того или иного типа своя система ценностей, свой взгляд на жизнь, свое отношение к работе, наконец, свое отношение к мужчинам и детям. Разумеется, в чистом виде не один тип никогда не существует. В реальном мире (в отличие от эпоса) любой женщине в той или иной степени свойственны черты всех четырех типов. Можно говорить лишь о доминировании каких – либо характеристик. При этом важно учитывать этап жизни. На ступени формирования у девочек социально – половой роли, как правило, доминирует тип поведения амазонки. Это легко обнаружить, наблюдая за поведением малышей в детском саду. У мальчиков свои игры, свой круг общения, в который очень неохотно пускают девочек. А те, в свою очередь, ведут себя точно также. Нивелировка и примирение «враждующих кланов», как правило, осуществляется воспитателем.

Ко времени поступления в школу у девочек и мальчиков появляется взаимный интерес, в том числе любопытство в отношении физиологических различий (вспомните «игры в больничку»). Уже у младших школьников появляются первые влюбленности, и каждая девочка ощущает себя Еленой Прекрасной безо всякого намека на сексуальную чувственность. Повзрослевшая девочка ждет не секса, а обожания и любования со стороны симпатичного ей подростка. Со временем девушка примеряет на себя роль Пенелопы. Проще сказать, мечтает выйти замуж, родить ребенка. Но каждой уготована своя судьба. Подчас очень драматичная. Когда личная жизнь не складывается, а молодость стремительно уходит, женщина становится Цирцеей, утешая себя бурными, но безнадежными отношениями с женатыми мужчинами, либо с демонстративной гордостью изображает непреступную Елену Прекрасную или самодостаточную Амазонку, но ночами обливая подушку слезами. Пока не наступит старость.

* * *

У названных женских типов, конечно же, есть мужские аналоги. Типу Пенелопы соответствует тип мужика, о котором принято говорить: «За ним – как за каменной стеной». Это «крепкий семьянин», кормилец, опора и защитник. Нередко он же и домашний деспот. Елене Прекрасной соответствует мечтательный рыцарь, обожающий «даму своего сердца», готовый, как Дон Кихот ради Дульсинеи, достать с неба луну и совершать всякие иные подвиги. Из таких часто получаются иждивенцы на шее жены. Аналогом Цирцеи является такой тип мужчины, которому народ дал множество названий: ходок, бабник, сердцеед, ловелас, Дон Жуан, Казанова и просто «кобель». Для него всякая женщина, кроме собственной жены, хороша уже тем, что физиологически она – женщина.

Вопреки ожиданиям, Амазонке соответствует не женоподобное существо или маменькин сыночек, а абсолютное большинство мужчин. Это “Homo ludens” – «человек играющий» (название, придуманное в 1938 году нидерландским философом и культурологом Йоханом Хёйзенгой). Недаром женщины любят говорить о мужчинах как о «больших детях» и авантюристах. И, действительно, большинство мужчин играют в футбол, хоккей, карты, в компьютерные игры, автомобили, рулетку, на скачках, играют в бизнес, играют в политику, играют в войну (причем, совсем не детскую). Подобно амазонкам, такие мужчины вспоминают о женщинах чаще всего в силу физиологической или бытовой потребности, предпочитая общение профессиональное или связанное с хобби.

Наивно было бы думать, что идеальные браки – это семейный союз однотипных мужчин и женщин. Чаще бывает наоборот. Недаром у Гомера хранительница домашнего очага Пенелопа любит и ждет авантюриста Одиссея. «Крепкий семьянин» ей, наверное, был бы просто скучен…