Текст книги "Цветы жизни, или Родителей не выбирают"

Небезопасные дети

Мы с другом сидим в аэропорту. А мой друг очень любит детей. Но не так, как вы подумали, а просто любит детей. По-настоящему.

Ну в смысле играть там, бегать за ними, искать. Не то что они прячутся от него, а он их ищет в темном лесу. «Аууу, детишки, папочка пришел за вами, смотрите, что у папочки есть…»

А просто.

Короче, не знаю, как объяснить, просто любит, и все.

У него и своих куча, он и их тоже любит. Не трахать, пошлые же вы людишки. Не трахать. Просто любит, так же как многие мужчины любят детей. Тьфу, да ну вас.

Раньше как было – люби себе и люби. Даже приветствовалось. Теперь все же пятьсот раз нужно оговориться. Времена нынче странные пошли, не все в состоянии сразу понять, что ты там любишь, и главное, с какой целью.

И вот мы сидим в аэропорту, а рядом чужие дети бегают. Мама их сидит напротив спящая. А дети с моим другом играют. Он там им что-то заливает, глазами вращает, говорит, идите сюда, я вам на телефоне что-то покажу. А я, вместо того чтобы радоваться – друг искренне любит играть с детьми, как то стремаюсь.

Хотя казалось, детей же вообще никто искренне не любит. Так, улыбнутся им искусственной улыбкой обычно, чтобы вокруг не думали, что вы черствые, и давай стюардессе на ухо шептать: «Отсадите этих упыренышей мелких, они мне в спинку кресла ногами долбят, или дайте им феназепаму, иначе я за себя не ручаюсь».

А этот играет, рычит что-то там на них, дети заливаются, хохочут. А когда дети кому-то рады, они сразу норовят этому человеку на колени заползти.

А я думаю, сейчас мамаша проснется и как давай на весь аэропорт нас сумкой своей молотить и мальчикам своим жопки прикрывать ладошкой.

Ну фиг я знаю какая она? Сижу сама и норовлю парней носком ботинка отодвинуть от друга своего аккуратно (потому что не только любить, но и бить детей тоже нельзя) – идите к себе туда, к маме своей, играйте там сами.

А они на меня шипят и меня не любят, а друга любят и к нему на колени заползают.

Так устала опасаться и стараться быть добропорядочной гражданкой, что ушла в туалет. До конца рейса тут посижу, а там, глядишь, может, дети сами собой рассосутся, но, может, и сумкой.

Про гнид

Подслушивала разговор детей под видом – я хорошая мама, я вам пончиков принесла и не заметила, что в бутылке с мартини поверх этикетки было, а теперь на донышке.

Арсений рассказывает, что у него мама ничего такая, терпимая. Потому что терпит все время. Говорит, орет с кухни:

– Сенечка, а никто не хочет маме помочь посуду помыть?

Как будто сама не знает ответа. Но он встает, идет на кухню – бац, а там уже все вымыто. И мама вздыхает:

– Ничего же не прошу, в кои-то веки раз и… Все, поздно уже, не надо мне от тебя ничего, пока тебя дождешься, самой проще сделать… ладно, отдыхай, сынок…

И так, говорит, каждый раз, такое ощущение, что она меня зовет уже после того, как сама все сделает, чтобы потом с грустным лицом языком пощелкать.

Все ржут.

Маринка рассказывает, как мама после обновки каждый раз по полчаса ее выспрашивает:

– Нууууу… Ну скажи, что девочки сказали про твои новые кроссовки? Все попа́дали, да? Ну скажииии… Да ладно, внимания не обратили, обзавидовались, наверное, молча. Какая еще мама такие дорогущие своему ребенку покупает? Только твоя мама. Да?

Снова ржут.

Саша говорит, что мама зовет ее сладкопопой булочкой, вечером придет в комнату без стука и как давай обнимать-тискать, как же она соскучилась, так бы и съела, ррррр.

Ровно, говорит, пятнадцать секунд, это прям ее рекорд, сама засекала. Потом вскакивает, начинает по комнате ходить, то плед сложит, то куда-то нос засунет, фуууу скажет, вытащит, как фокусник, откуда-то чашку или фантик (в кармане, что ли, с собой таскает) и заведет свое муму:

– Че-как в школе? Что там контрольная?

И ровно через минуту я уже не сладкопопая булочка, а ленивая задница, которая жопу свою не поднимет лишний раз.

Дальше я была обнаружена и выгната к чертям, но в целом и так все ясно.

Гниды неблагодарные.

СемьЯ

Каждый год разговоры о том, что приготовить на Новый год, начинаются как минимум за месяц. Я всегда за утку. Брат лоббирует свинину. Мама робко просит готовить только закуски: «Ребята, не нужно ночью наедаться, салатиков легких побольше наделаем, я пирог испеку…» – но мы строго осаживаем ее: «Мы не будем наедаться, но в доме обязано пахнуть по-новогоднему».

– Уткой с яблоками! – ору я.

– Фиг тебе! Пап, давай буженину.

– В прошлом году была буженина!

– Не ври! В прошлом году была утка, потому что ты расплакалась, как лялька, и папа тебя пожалел.

Мама качает головой:

– Ребята, не вздумайте свинину на стол, год Свиньи наступает.

Я исподтишка, чтобы родители не видели, показываю брату язык. Брат бьет меня по башке ладонью. Папа строго качает головой:

– Сын, не смей бить младшую сестру.

– Она первая начала.

– Пап, а он все равно бьет.

Мой муж и жена брата смотрят на нас как на идиотов. Это мой сороковой Новый год, у брата сорок четвертый. Традиция.

Сегодня наряжаем елку, вернее планируем, что наряжать будут дети, – преемственность поколений, а мы просто сядем в кресло и будем управлять.

Дети у нас с братом общие. Нет, мы, конечно, помним, кто чей, но разницы не делаем. Я считаю, тот ребенок свой, которому можно дать по жопе. Чужому не дашь.

Как раз сейчас младший напрашивается, он тянет елку за лапу, сейчас эта вся шаткая конструкция свалится ему на голову.

Елка у нас что надо! Папа сам ходит выбирать, никому не доверяет. Мама каждый год бухтит, пойдем вместе, тебе опять впихнут облезлую. Но папа – кремень.

Ставить елку тоже никому не доверяет. У него своя система. Елка ставится в большую белую эмалированною кастрюлю. Ствол между двух кирпичей. Елка падает. Папа матерится. Ставит елку обратно в кастрюлю. Матерится. Орет на кухню:

– Оля, неси веревки.

Мама тащит веревки.

– Держи за верхушку!

Мама держит елку, папа обвязывает ствол и закрепляет веревку на ручках кастрюли. Крепко-накрепко:

– Готово!

Мама, как художник, отходит назад, чтобы оглядеть творение.

– Криво.

Папа матерится:

– Ты криво держала!

– Я держала ровно.

Папа матерится и отвязывает веревку. Елка падает. Папа говорит, что его все достали в этом доме. Все! И что он бы еще хоть один раз! Вот хрен. Никогда!

Папа уходит из комнаты и хлопает дверью. Я прибегаю на звук. Мы с мамой поднимаем елку, пытаемся понять величие папиной инженерной мысли. Кастрюля, два кирпича… веревка. Мама говорит, что с помощью этого можно повеситься. Но в Новый год нельзя – примета плохая!

– Вообще-то, давно придумали ставить елку в крестовину. Она продается в магазине. Вот я сейчас пойду и куплю ее раз и навсегда. Не поднимай. Оставь как есть. Надоело! Все! – ору я.

Папа снова вбегает в комнату, он явно подслушивал где-то рядом.

– Никаких крестовин в моем доме не будет. Оля, держи елку! А ты смотри, чтобы ровно было.

Папа крепит ствол между кирпичей, елка падает. Папа матерится. На шум приходит брат, он отчаянно делал вид, что ничего не слышит, но даже у него не хватает нервов.

– Так, Оля, ты держи верхушку. Сын, ты ствол. Ты смотри, чтобы было ровно. Я вяжу веревкой, – командует папа.

– Я все равно куплю крестовину, надоело каждый год одно и то же.

– Только попробуй. Сейчас брошу все, вообще никакой елки не получишь.

Я не могу смотреть, как дети наряжают елку. Без души, чтобы отделаться и пойти смотреть мультфильмы. А у нас с братцем каждая игрушечка особенная, что-то напоминающая. Мы их еще в Казани начали собирать. Покупали по одной по две в год, денег лишних никогда не было. Стояли у витрины как завороженные. Спорили серебряную башенку или красный перчик на зеленой ножке. Брату ужасно хотелось большой шар, а в нем кусочки дождика, но на шар не хватало. Уже мало осталось этих игрушек. Небольшая коробочка. А дети хватают их абы как. Ничего не ценят! Мы прогоняем детей от елки и сами наряжаем.

– Гном! Ура! Почти целенький, только снизу немного отбился. Его повыше, я его просто обожаю. Дядя Леша подарил, помнишь?

– Я-то помню, а вот ты откуда, тебе трех не было.

– А вот помню.

– Не помнишь ты ничего. Не ври. Это я тебе рассказал.

– Ну расскажи еще.

– Дядя Леша пришел с мешком подарков в костюме Деда Мороза: «Ну, дети дорогие, встречайте деду…» и упал прям в коридоре. Ты так испугалась, я тебя еле успокоил. Маме с папой не до нас было. Они дядю Лешу тащили в комнату вдвоем. Мама нам сказала, что Дед Мороз не пьяный, он просто устал. Переутомился. А я спросил, почему Дед Мороз под бородой дядя Леша? А она сказала, чтобы я не лез, сейчас вообще не до этого, но, если позвонит тетя Марина, дверь не открывать.

Дяди Леши больше нет…

– Вот эту сосульку вниз повесь, она от света гирлянд переливается.

На Новый год готовим только мы с папой. У нас отлаженная система. Папа по горячему.

Я по салатам и холодным закускам – лучше меня никто не сделает. Меня в детстве бабушка натаскала. Говорила, что замуж можно выйти, только если мелко салат «оливье» научишься резать. «Вот Шурка неказистая совсем, да еще прихрамывает. А муж у нее какой? Петр Алексеевич? Все в дом, работящий, Шурку обожает. А все потому, что она мелко „оливье“ режет, просто шедевр у нее, а не салат».

Я столько пальцев перерезала, пока научилась, – не сосчитать. У меня очень мелко теперь выходит! Кусочек к кусочку. Просто пюре, а не «оливье». Мне кажется, что муж меня не за это полюбил, но наверняка ведь никогда не знаешь!

Система у нас такая: я режу-заправляю-творю. Папа в это время натирает утку специями и скептически говорит:

– Не получится.

– Что не получится?

– Ничего не получится.

– А как?

Тогда папа достает из холодильника водку и наливает нам по полрюмки. Рюмки у нас спрятаны в шкафчике, чтобы, если мама зайдет, сразу дверцу шкафчика закрыл и опля! Что было? Ничего не было. Готовим, Оль, тебе чего?

Мама ужасно расстроится, если узнает: «Ты сдурел, ребенка спаиваешь?»

И губы подожмет. Для папы хуже нет, если мама губы поджала. Для папы это армагедон.

Но мама еще ни разу нас не засекала.

Радуется, что мы такие веселые, суетимся с румянцем и праздничным настроением.

А мы тихонько чокаемся, раз – выпили, закусили крохотными бутиками, я делаю, черный хлеб, сверху сало, кружок огурчика и кусочек лука.

Жена брата приходит к нам на кухню, с нами весело. Мне сначала жалко было нашим маленьким мирком делиться. Мое! Но я все равно делюсь и учу ее мелко-мелко резать салат. Она с нами выпивает, это большой плюс. Братец-то вообще не пьет, он зануда.

Часов в десять мужчины тащат огромный стол из кухни в гостиную. Стол не пролезает в дверь, мама командует, что его надо на попа́ поставить и тихонько втиснуть. Мама изображает, насколько тихонько: проходит боком в дверь туда и обратно. Вот так, аккуратно, видите? Папа матерится.

Накрываем на стол все вместе. Белая скатерть, начищенное серебро и блестящие тарелки. Дети таскают с кухни миски с салатами. Мама следит, чтобы всего вдоволь было. Нужно чтобы стол ломился, тогда и весь год ломиться будет.

– Не маловато? Вот тут еще свободное место.

– Так икру же еще не положили.

– Ну а чего же? И рыбу не нарезали. Ну вы даете, чем занимались там полдня?

Рассаживаемся. Дети клянчат сладкое шампанское. Мама резко встает и выбегает из комнаты и тут же возвращается с веером денег в руке:

– Чуть не забыли, а то бы весь год псу под хвост. Кладите деньги под тарелки.

Мы послушно запихиваем деньги под скатерть под тарелку. Я вырываю у брата тысячную купюру, он бьет меня ладонью по башке.

Вспоминаем, что хорошего произошло за год. Мама нервно смотрит на часы – главное, не пропустить куранты, а то весь Новый год псу под хвост!

В этом году брата повысили на работе до небес, он сказал, что на Новый год покупает нам всем путевки на Бали. Отпразднуем Новый год в раю. Думали-думали, планировали.

Не поехали. Да ну!

Александр Цыпкин

Гнев и милость

Понедельник. 8.16 утра. Женский голос и мужской голос:

– Тимур! Просыпайся!

– Что такое?!

– Конец! Папа едет! Сказал, что будет через три минуты! А это значит – через две. Быстро лезь под кровать! Он на полчаса максимум.

– Там пыльно! Я чихну.

– Ты не чихнешь. Инстинкт поможет.

– Какой?!

– Самосохранения!!!

Удивительное дело – заботливые родители. Если вы видите плачущего ребенка, с огромной долей вероятности – это дело рук материнской или отцовской любви. Да, кстати, когда я говорю «ребенок», я имею в виду любую возрастную группу. То есть вот идет мужчина или женщина преклонного возраста по Тверской – слезы рекой, – вполне возможно, их тоже старшее поколение до этого состояния довело. Дети же всегда для родителей дети. Их надо учить жить правильно. «Самим прожить правильно не получилось, поэтому мы, так сказать, как следует отхватив в каску за свои ошибки, точно знаем, каким путем вы, детишки, должны прибыть к счастью. А кто наши инструкции нарушит, тому небо с овчинку покажется от нашего неудовольствия». Слышите, с какой любовью произнесено? Уверен, что да. Так вот, в широчайшей палитре возможностей испортить детям существование особняком стоит родительская опция «угроблю жизнь личную».

Виктор Васильевич очень любил свою двадцатилетнюю дочь Василису (да-да, хотели мальчика, чтобы назвать в честь деда, а затем что-то пошло не так), но и испытывал противоположные чувства к любому мужчине, приближавшемуся к Васечке ближе разрешенных ныне полутора метров. Если, не дай бог, юноша осмеливался претендовать на чувства или (что хуже) демонстрировать свои, то нелюбовь переходила в раздражение и ярость.

Василиса уважала папино мнение и знакомила с ним не всех. Виктор Васильевич искренне верил, что в жизни дочери было двое мужчин: безобидный одноклассник Гриша и нынешний ухажер Тимур. Худосочный, долговязый, изобретательный лентяй, только что окончивший университет.

В дипломе тезки великого завоевателя безнадежно бледнела надпись: «менеджер». Виктор Васильевич такой итог обучения не поощрял, хотя сам был именно тоже управленцем, только рулил он огромной строительной компанией.

Тимур пробовал разные работы курса с третьего, но как-то не складывались у него отношения с честным трудом, а на нечестный не хватало смелости и авантюризма. Поэтому он болтался между относительно случайными заработками и временными занятиями.

В описываемый период Тимур что-то там делал в компании по продаже ресторанного оборудования за очень небольшую зарплату с еще меньшими перспективами повышения. Но молодой человек не унывал. Радовался жизни, хотя именно с определенными видами радостей существовали сложности. Негде было заниматься сексом.

Виктор Васильевич мысленно допускал, что дочь выросла, но не хотел видеть этому прямые доказательства. Короче говоря, при родителях Тимур и Василиса могли вместе только смотреть кино, держась за ручку.

Квартира, в которой Тимур проживал с мамой, размером была с половину комнаты Василисы, а ее техническое состояние вызывало такую тоску, что секс в ней происходить мог исключительно от полной безысходности.

В итоге парочка занималась любовью дома у Василисы. В те моменты, когда там никого не было, разумеется.

Виктор Васильевич и Галина Алексеевна – так звали маму Василисы, – как вы понимаете, настроили много чего, в том числе дом в Подмосковье, куда они переезжали в мае. Тогда для молодых влюбленных наступал период секса-анлимитед: Тимур не вылезал из барской квартиры, а на выходные приезжал к родителям Василисы в загородный дом и там благопристойно ночевал в гостевой комнате. Отдыхал от интимных трудов. Экосистема существовала гармонично… пока все не испортил хот-дог.

Но сначала заглянем в квартиру Виктора Васильевича поздним вечером, накануне того злосчастного утра.

Василиса лениво сползала с лежащего без движения Тимура.

– Боже, храни родительский загородный дом. Иначе секс из нашей жизни вообще бы исчез. Твои вот почему дачу не покупают? Они что, не заботятся о сыне?

Тимур пробормотал:

– Мои стиральную машину в ипотеку покупают. Им не до дачи. А почему твой папа до сих пор против, чтобы я оставался на ночь? Тебе же не шестнадцать.

– Для папы мне всегда шестнадцать, он вообще не хочет принимать, что в моей жизни кто-то есть.

Тимур даже вроде как обиделся на такое пренебрежение и поспешил заявить о своих правах:

– Я не кто-то. Я тебя люблю. У нас отношения почти год уже!

Акцент он сделал на последней фразе, как будто она перевешивала первую и уж точно вторую.

Василиса неожиданно серьезно сказала:

– Ну спроси его сам.

Парень съежился:

– Я его боюсь. Мне кажется, случись что-то, он меня на своей стройке в бетон закатает.

Вася интонацией равнодушной утренней Клеопатры отметила:

– А уже случилось. Так что точно закатает.

Тимур резко привстал с кровати:

– Что случилось?!

Василиса азартно улыбнулась:

– Ты трахаешь его единственную дочь и сейчас будешь трахать еще раз, или я ему все расскажу. Тим, а если серьезно, ты бы начал задумываться о квартире, хотя бы съемной. Опять же осенью придется в «Яндекс-хата» играть.

Тимура отпустило, и он заныл:

– Я начал. Активно задумываюсь. Но ты же знаешь, у меня зарплата 40К. Какая тут квартира…

Василиса нытье не любила:

– И 39К ты пробухиваешь с друзьями. На одну «Ка» даришь мне раз в месяц цветы.

Она взяла паузу, но и Тимур поступил аналогично.

Вася оказалась в чем-то права, конечно. Тимур не был жадным и прогуливал с друзьями парень немного, тем не менее цветы, а уж тем более какие-то подарки своей девушке он покупал редко. Повторюсь, не от скупости или лени. Он работал, но не зарабатывал. Справедливости ради отметим, сверхусилий тоже не совершал. Был хорошим и веселым парнем, а что еще нужно молодой девушке?

Вася улыбнулась:

– Ладно, бессмысленный разговор, иди сюда. Я тебя люблю любым, даже таким бездельником. Потом брошу, выйду замуж за скучного, но успешного.

Тимур глубоко внутри себя понимал, что в некоторой степени живет в долг. В смысле рано или поздно его положение оболтуса красивой девушке из богатой семьи может и надоесть. В связи с этим тревога в его вопросе перемежалась с обреченностью:

– Ты серьезно?

Вася даже почувствовала себя виноватой. Глупая шутка.

– Нет. Нет, конечно, ну ты что? Поцелуй меня.

Многие брутальные мужчины, внушающие страх подчиненным, дома зачастую пребывают на позициях гражданина, весьма ограниченного в правах. Не буду углубляться в детали (их слишком много), но вот и Виктору Васильевичу не то чтобы все было разрешено.

Все ограничения, разумеется, вводились исключительно из заботы о его долголетии. К примеру, здоровое питание. Опять же опустим подробности. Сразу к делу.

Джанк-фуд попал под тотальный запрет, а именно его Виктор Васильевич любил особенно. Поэтому, как и положено состоявшемуся мужчине, он тайно, соблюдая конспирацию, посещал разного рода точки быстрого питания. К примеру, кафешку при бензоколонке. Там он сладострастно изменял рыбе на пару с копченой сосиской, наслаждался каждым проглоченным куском и так увлекся, что не заметил, как кетчуп совершил свое кровавое дело.

Виктор Васильевич решил заехать в городскую квартиру, в которой, как мы знаем, спали Тимур с Василисой. Отец предупредил дочку за три минуты до приезда не из человеколюбия или чувства такта. Виктор Васильевич так разнервничался из-за испорченной рубашки, что захотел этот стресс заесть.

Не то что готовить, а даже накрывать на стол самостоятельно при наличии живой и здоровой дочери генеральный директор компании «ОблэнергоГосстрой» позволить себе не мог. Не так воспитан. Поэтому в целях экономии времени он известил наследницу о высочайшем прибытии.

Этот звонок, если вы помните начало истории, в значительной степени повлиял на расположение тел в квартире. Вася встала, Тимур лег под кровать.

Пока юноша тестировал, каково это – лежать в гробу, девушка убирала вещи возлюбленного с папиных глаз долой и натягивала на себя зачем-то спортивный костюм.

Если нас резко будят, мы иногда совершаем глупости. Пытаясь скрыть происходившее, Вася явно переиграла. Даже папа удивился:

– Ты чего это в спортивном костюме? Встала уже, что ли? А я боялся тебя разбудить.

Ответ долго искался и не нашелся. Вася же не понимала, в какую сторону кивать. Пошла на кухню, вытащила из холодильника все, что нужно мужчине на завтрак. Наконец обратила внимание на пятно.

– Что с рубашкой? – спросила она.

– Бандитская пуля. – Шутник из Виктора Васильевича был так себе.

– Опять хот-дог? – Вася улыбнулась.

Грозный папа вдруг превратился в нашкодившего мальчугана. Забавно, дочери придираются к тем же моментам, что и жены, но дочери всегда прощают.

– Прости, не сдержался…

– Ты же знаешь, что с твоим диагнозом нельзя… Хотя иногда можно. Не скажу маме. Рубашка-то здесь есть глаженая? Могу погладить.

Виктор Васильевич умилился:

– Не надо, все есть. А ты у меня умница. Как все-таки твоему мужу повезет будущему.

– Я пока не собираюсь. – Вася ответила автоматически, а вот папа – нет.

– А я собираюсь, – объявил он. – Собираюсь, чтобы ты вышла.

Вася не хотела, чтобы Тимур слышал этот разговор, а дверь она не закрыла, поэтому умышленно понизила громкость:

– Поясни?

– Вечером поговорим.

На этом попытки говорить тихо Вася прекратила:

– Прекрасно! Может, ты мне уже и мужа выбрал?

Отец положил сыр на тост:

– Выбрал. Не мужа, а просто вариант. Вась, давай вечером поговорим, сейчас я опаздываю.

– Выбрал вариант?! Знаешь, пап… Вечером я занята! А сейчас можно я спать пойду, если больше от меня ничего не нужно?

Василиса практически сбежала из кухни в свою комнату, захлопнула дверь и рухнула на кровать, из-под которой послышалось:

– Вася, малыш, отзовись… дай руку.

Тимур, пока лежал, вспомнил все фильмы и книги, в которых мужчина прячется под кроватью. Их оказалось несколько десятков. В одном из них любовники трогательно держались за руки, Тимур поспешил скосплеить.

Вася опустила ладонь так, чтобы Тимур мог взять ее, но в это время раздался стук в дверь:

– Вася, можно войти?

Джульетта еле успела убрать руку под одеяло и буркнула:

– Можно.

Виктор Васильевич сел на край кровати:

– Васечка, прости. Я, наверное, слишком грубо. Я, конечно, не собираюсь тебе никого навязывать, не хочу вмешиваться в твою личную жизнь, но этот твой Тимур… Он меня очень разочаровывает.

– Почему?

– Потому что он лоботряс и безответственный бездельник… а кстати, где он? Я был уверен, что я его застану, собирался уже сдерживать гнев.

– Он дома. Ты же запрещаешь нам… в общем, запрещаешь.

– Да, запрещаю, но он, если тебя любит, должен плевать на мои запреты, понимаешь? А не отсиживаться у себя. Я что, его убью, что ли?

– Он думает, что да.

– Ну и дурак! Терпеть не могу таких нерешительных парней, хотя знаешь что я думаю: он просто не хочет приезжать, отличное оправдание, чтобы время с друзьями провести или, прости, еще с кем-то.

Тимур настолько был ошарашен этой клеветой, что был готов вылезти. Но потом вспомнил про один рассказ с похожим подкроватным сюжетом, где все кончилось дракой… Только он забыл детали и решил пока отлежаться.

Виктор Васильевич же напора не снижал:

– Я что, слепой? Сколько выходных было, когда ты одна, а он то на футболе, то с друзьями тусуется.

– Это его право, мне просто неинтересно с ними, я и не хожу – он зовет.

Вася, как могла, защищала Тимура.

– Так, значит, надо искать парня с общими интересами. И еще про его работу. Зачем нам дома, как его… лузер, вот. Лузер дома – плохая примета!

Вася кинула в папу подушкой:

– Он не лузер! Хватит! Он работает не меньше тебя!

– Наш Пегас тоже целый день очень занят. Устал от его лая. Думаю, считает себя полезным всей семье… Нет, любой труд уважаем, но Тимур долго разнорабочим быть собирается?

Сравнение с собакой Тимур пережил, а вот на разнорабочем чуть не сломал зубы, сжав их от обиды, а заботливый отец продолжил:

– Короче, я не буду это больше обсуждать, хочу, чтобы ты рассмотрела альтернативу. У нас в фирму молодой парень пришел, планирую тебя с ним познакомить. Толковый, ответственный, еще и спортсмен.

– Папа, но я Тимура люблю!

– Это излечимо и проходяще. И я не предлагаю тебе ничего дурного – просто познакомиться. Это ни к чему не обязывает. Или ты думаешь, Тимур не рассматривает периодически альтернативные варианты? Этот ушлый юнец, думаю, времени не теряет.

Тимур даже покраснел. Не так давно у них разгорелся конфликт с Васей именно из-за подобной ситуации. Она же была девушкой принципиальной.

– Не буду я ни с кем знакомиться.

Тимур покраснел еще больше. Виктор Васильевич не любил, когда ему перечили долго. Тем более он опаздывал.

– Вася, не зли меня, а? У нас двадцатилетие компании, по правилам все приходят без жен и мужей. Для меня исключение. Возьму тебя и маму. Тимура, извини, не могу. Нарушение корпоративной культуры. Надеюсь, ты юбилей компании не пропустишь, вы с ней все-таки ровесники.

– Нет, не пропущу. Но знакомиться ни с кем не буду.

– Ну вот и договорились. Все. Спасибо, я поехал. Вася, разгильдяи – это весело и душевно даже, но потом они гробят твою жизнь. Понимаешь, гробят – и сбегают из нее. Если бы оставались, еще полбеды, но они всегда сваливают. Это больно. А я не хочу, чтобы тебе сделали больно, понимаешь?

Вася смотрела в окно.

– Нет, ты не хочешь, чтобы больно было тебе, – сказала она.

Отец встал с кровати и, проходя мимо шкафа, остановился и вдруг его открыл, усмехнулся:

– Думал, мало ли Тимур все-таки здесь.

Вася равнодушно ответила:

– Здесь, конечно, только он под кроватью, спит, он же лентяй, ему лень в шкафу было стоять.

Из коридора послышался стук закрывшейся двери. Тимур выждал еще минуту и вылез. На кровати сидела грустная Вася:

– Прости, что долго, сам все слышал.

На Тимура она не смотрела, ему показалось, что в голосе появился холод.

Он сел рядом:

– Ты что, будешь с ним знакомиться?

– С кем?

– Ну кого там папа тебе хочет найти… – Тимур говорил с грустью и неуверенностью.

Вася ответила отстраненно:

– Разве ты не слышал, как я сказала, что я тебя люблю?

– Мне кажется, ему это не важно.

– Зато мне важно.

– Может, и так.

Такая неуверенность разозлила Васю:

– Тим, ты чего тут нытье устраиваешь? Папа ничего, кроме правды, между прочим, не сказал. Ты работаешь хрен знает где, все время бухаешь с друзьями и рассматриваешь альтернативные жопы. Я тебя люблю и закрываю на многое глаза, а папа не любит и не закрывает.

– А, ну, то есть будешь знакомиться? – Теперь со злостью уже смотрел Тимур.

Вася ответила еще резче:

– Если ты сейчас не прекратишь этот спектакль, то да!

Тимур рванул:

– Может, прямо завтра познакомишься? Чего ждать?!

Вася молча смотрела на казавшегося особенно несуразным сейчас Тимура. И закончила диалог:

– Это все, что ты можешь сказать? Мужской ответ. Я спать.

– А я вот выспался, пойду на работу! Я же разнорабочий. Самое время!

Тимур быстро оделся и ушел. Вася накрыла голову подушкой и заснула. Проснувшись, она обнаружила ноль пропущенных звонков. Сама написала один раз. Тимур ответил, что занят и перезвонит, когда освободится. В ближайшие два дня этого не произошло. Вася больше не стучалась.

Наконец папа не выдержал и спросил в телефонном разговоре:

– Ты уверена, что все правильно сделала и делаешь? В конце концов, он еще мальчишка, имеет право побыть оболтусом.

Вася резонно спросила:

– А как же про то, что разгильдяй угробит мою жизнь, зачем ты тогда это сказал? Или ты от своих слов отказываешься?

Вася иногда была вся в дедушку-генерала.

– Нет, я не отказываюсь. Наверное, рано тебе об этом думать.

Через неделю после того утра они обедали с отцом. Виктор Васильевич уныло тыкал вилкой в киноа:

– Какие новости?

– Радикальные перемены. Нашел через своего дядю работу в банке, на следующие выходные экскурсия по усадьбам Подмосковья, даже квартиры реально ездит смотреть съемные, цветы подарил. Сказал, что я его не предала и что он был идиотом. Обещал сделать все возможное, чтобы я была счастлива.

– Нет слов. У меня просто нет слов! Я до конца не верил, что весь этот спектакль сработает. Честно, я так переживал, когда его тогда вдруг разнорабочим назвал, думаю, бедный парень лежит там под кроватью, а его разносят в пух и прах, а еще, когда он пропал, я совсем издергался. Думал, все.

– Пап, знаешь, почему мы всегда вас обыгрывать будем?

Виктор Васильевич скривился:

– И почему?

– У вас выдержки никакой нет. Я вообще не волновалась. Не вернулся бы, да и на хрен он тогда сдался?! И спасибо тебе, что вписался. Не зря ты в любительский театр ходил.

– Обращайся, а ты у меня крутая, все просчитала. Вась, у меня к тебе есть встречное предложение. А мы не можем что-то подобное с мамой провернуть? Я хотел бы ее немного перенастроить.

– Не вопрос. Только она не полезет под кровать.

– У меня есть одна идея… сформулирую и скажу тебе. Кстати, ты Тимура-то на двадцатилетие бери, конечно, чего уж теперь изображать, а ему скажи, что папа восхитился его достижениями и сменил гнев на милость.

Вася взяла бокал розе́, сделала большой глоток, посмотрела на отца с укором:

– Пап, ну вот говорю же: нет у вас никакой выдержки. Рано.