Текст книги "Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945"

В то время как экономические цели не были основным побудительным мотивом для вооруженного нападения Гитлера на Советский Союз, для людей, заинтересованных в экономической эксплуатации Востока, настоятельные потребности в зерне, нефти и сырье были альфой и омегой оккупационной политики Германии. Работники экономических отделов, ответственные за использование ресурсов Востока, не были ни дипломатами старой школы, ни кабинетными экономистами, ни, наконец, экстремистами-догматиками. Взвешенно собирая и анализируя факты, военные экономисты за много месяцев до начала войны подсчитали, что советская территория к западу от так называемой линии «А – А» (Архангельск – Астрахань) даст достаточное количество ресурсов, чтобы восполнить возможную нехватку продуктов в военных условиях.

Согласно их мнению – и всей экономико-административной машины, начиная от Геринга и ниже – долгосрочные политические планы (будь то в интерпретации Бормана или Розенберга) зависели от насущных экономических требований войны. В части «А» Коричневой папки говорилось: «Непосредственная цель, имеющая наибольший приоритет… в отношении недавно оккупированных восточных территорий, – это выиграть войну, чему должны способствовать восточные территории, обеспечивая независимость Европы от поставок продовольствия и сырья. Эта непосредственная цель имеет все преимущества даже в тех случаях, когда необходимые меры, предпринимаемые для продолжения войны, входят в противоречие с намерениями в отношении будущего Восточного пространства (Ostraum)».

Наличие конфликта между догмой и практикой было признано в области экономической науки раньше, чем в других областях. Максимальная эксплуатация означает игнорирование долговременных преобразований в экономике и политике, которые Берлин был намерен провести. «Во время войны требования военной экономики являются высшим законом всей экономической деятельности на оккупированных восточных территориях». Розенберг и его сотрудники неохотно, но все же признали убедительность этого аргумента.

Германия испытывала острую потребность прежде всего в продуктах сельского хозяйства. «Согласно приказам фюрера должны были приниматься все необходимые меры для немедленной и максимальной эксплуатации оккупированных областей в пользу Германии». В 1939 г. запасы зерна в Германии превысили 7 миллионов тонн; к 1941 г. они значительно сократились, хотя согласно условиям торгового договора 1940 г. Советский Союз обязался поставить на следующий год значительное количество зерна. Накануне вторжения экономисты планировали, что армии на Востоке будут кормиться с захваченных земель, и рассчитывали на ежегодные поставки зерна в количестве 7 миллионов тонн с оккупированной немцами территории Востока. Берлин ожидал увеличение продуктивности на 10–20 процентов не на пустом месте, и это не было бы непосильной задачей. Этого было бы достаточно, чтобы покрыть дефицит контролируемой Германией Европы. То, что было действительно важным, так это не качество зерна, не будущая структура фермерского хозяйства и его общественных отношений, но количество своевременно собираемых зерновых.

В сельском хозяйстве актуальные потребности военной экономики первоначально не требовали радикального пересмотра немецких долговременных планов. В других отраслях конфликт между краткосрочными и конечными целями был более острым. Отвечая потребностям момента, было необходимо прибегнуть к «максимальной эксплуатации относительно ограниченных средств производства» даже в промышленности и не дать им угаснуть по политическим соображениям. Однако это не означало восстановления всех отраслей советской индустрии, торговли и горнодобывающей промышленности. «Было бы полностью ошибочным утверждать, что мы должны как можно быстрее восстановить все предприятия на оккупированной территории… Восстановление предприятий может иметь место только в тех отраслях, продукция которых находится в дефиците».

Потребность немедленной и тотальной разработки ресурсов вела к тому, что работы отличались низким организационным уровнем. Простейшим выходом было отложить решение таких проблем, как реприватизация и децентрализация, и избегать вопросов модернизации, если только ее отсутствие не сказывалось на производительности предприятия. Именно специалисты по экономике среди немецких планировщиков потребовали после оккупации восточных территорий сохранения status quo согласно политике наименьшего сопротивления. Еще до начала наступления на Восточном фронте они убедили Розенберга, что все предприятия на Востоке должны управляться в условиях немецкой оккупации на тех же основаниях, что и при советской власти. Должны были сохраняться советские зарплаты, а местная администрация продолжать свою работу на низовом уровне. Запрещались любые изменения в сельскохозяйственных отношениях и колхозном строе, поскольку это могло привести к серьезным сбоям в производстве сельскохозяйственной продукции. Вторым аргументом в поддержании snatus quo в сельском хозяйстве был следующий: система совхозов и колхозов позволяла более эффективно контролировать и вести сбор продукции, чем бесчисленное количество индивидуальных хозяйств, которые могли бы возникнуть на руинах советской системы. Поэтому майские директивы 1941 г. провозглашали: «Предпосылкой успешного производства и получения добавочного продукта является сохранение больших предприятий (колхозов и совхозов)… Их распад на несколько миллионов индивидуальных сельских хозяйств приведет к тому, что одна только мысль о немецком влиянии на производство станет утопичной. Любая попытка роспуска больших сельских хозяйств должна пресекаться самым решительным образом».

Экономические ведомства хотели, чтобы колхозы служили немцам так же, как они служили советскому режиму. Желания советского крестьянства не имели никакого значения.

Усилия по сохранению status quo были присущи в равной степени как политическим догматикам, сопротивлявшимся устремлениям народных масс на Востоке, так и деятелям от экономики, сторонникам скорейшей разработки ресурсов. Здесь была точка пересечения интересов Коха и Геринга. По многим причинам Розенберг, занятый вопросами политики и расовой инженерии, не мог дольше отвлекаться на обсуждение этих тем. Его столкновение со специалистами в области экономики усугубилось их отказом принимать во внимание его политику национальной «дифференциации».

Особое значение Розенберг и экономические штабы придавали Украине и Кавказу. Но в то время как Розенберг требовал привилегированного положения в политике для этих территорий, экономисты продолжали преследовать свои цели – получение максимальных урожаев зерна на Украине и хищническая добыча нефти на Кавказе. Политика особых преференций, предоставляемых населению, наталкивалась на политику его максимальной эксплуатации. Конфликт так и не был разрешен на практике. На бумаге было зафиксировано положение о приоритете немецких интересов над интересами местных жителей. Потребление продовольствия на Востоке должно было быть сокращено в пользу народа Германии. «Это краеугольный камень, на котором должна строиться наша экономическая политика».

Был согласован план между экономическими учреждениями и ведомством Розенберга, согласно которому «Восток» делился на две зоны: лесные районы и черноземные области. «Наша задача встроить советскую экономику… в европейскую, что означает необходимость ее корректировки, которая будет происходить в соответствии с типами ареалов [Landstriche]. Будут развиваться только те ареалы (регионы), которые смогут снабжать нас продовольствием и нефтью».

Богатый южный регион, который, можно сказать, соседствовал с «Великой Украиной» Розенберга, вместо того чтобы кормить остальной Советский Союз, «следовало в будущем повернуть лицом к Европе». Что же касается «лишнего» северного региона, который должен был содержать размещенные там войска, Берлин заявил за месяц до вторжения: «Германия не намерена развивать здесь экономику». Более того, в директиве говорилось, что любой «подвоз продовольствия с плодородного Юга на Север должен быть прекращен». «Население этих северных районов, особенно городское, ожидает страшнейший голод. Это может способствовать его бегству в Сибирь».

Дело было не только в том, что военные экономисты были столь заняты мыслями о тоннах зерна и стадах скота, что не обратили внимания на население этих районов. С поразительной откровенностью они рассмотрели все возможные варианты и пришли к заключению: «Попытка спасти население от голодной смерти путем доставки в северные районы продовольствия из черноземного региона может быть предпринята только в ущерб поставок в Европу. Это подрывает возможности Германии выстоять в войне и противодействовать блокаде, установленной Британией. По этому вопросу должна быть полная ясность… Следствием этого будет намеренное разрушение промышленности, а также гибель большого количества людей в этих и прежде отсталых областях России». Политический и экономический экстремизм имел схожие последствия.

Розенберг продолжил выполнение «антимосковитских» пунктов своего плана. Все же планы Коричневой папки, составленные под его руководством, несколько отличались от плана Зеленой папки, принятого экономистами. Необходимость выбора, стоявшая перед Розенбергом, объяснялась тем, что он отдавал приоритет политическим целям, но в то же время признавал необходимость решения экономических вопросов. Снова он оказался между сторонниками всеобщей конфискации и немногими представителями «просвещенного личного интереса», которые утверждали, что работа удовлетворит потребности советского населения, в особенности крестьянства. Будучи не в состоянии поддержать обе точки зрения, он продолжал предлагать невозможное. Несмотря на то что Розенберг понимал всю непопулярность советской колхозной системы, он настаивал на том, что «сельскохозяйственные предприятия надо оставить такими, какие они есть, а крестьянин должен охотно идти на сотрудничество».

Не только ведомство Розенберга, но и множество других организаций в Берлине не смогли ответить на элементарный вопрос: как заставить крестьянина делать то, чего он не желает. Если для того, чтобы колхозная система функционировала, требовалось принуждение (с чем были согласны большинство немецких экспертов), было ясно, что сила потребуется и для ее дальнейшего сохранения, и для внедрения любой другой системы, которая не считается с крестьянами. Альтернативой было бы в данном случае попытаться прибегнуть к побудительным стимулам, с помощью которых можно было бы заставить сельское население восточных районов работать ответственно и убедить их, что это в их интересах. Однако, зная точку зрения германского руководства, неудивительно, что оно уделяло мало внимания вопросу изучения процессов, происходящих в советском обществе. Не предпринималось никаких усилий для изучения уязвимых мест в советской системе организации труда, его экономической и социальной составляющей. Что более удивительно, крестьянство – ахиллесова пята советской системы – вообще не рассматривалось как причина нестабильности. Было неизбежно, что колхозник будет судить о любой новой системе, альтернативной советской, по своему довоенному горькому опыту. Можно было с уверенностью предсказать, что, пока не произойдет радикальных изменений в немецкой аграрной политике, поддержки от крестьянина не будет.

Идеи национал-социализма о роли сельского хозяйства неизбежно сказывались на представлениях немцев о будущей сельской жизни на Востоке. Однако эти концепции были сформулированы на немецкой почве и применительно только к ситуации в Германии. Такие положения, как прославление наследственного немецкого крестьянского двора (Erbhof), мифическая идеология «крови и почвы» (Blut und Boden), были полностью не применимы в отношении восточного крестьянства, для которого был характерен совершенно иной кодекс поведения и этика. Самые первые публичные заявления, сделанные после начала вторжения, имели новое обоснование. Было заявлено, что русский человек не способен эффективно организовать свою среду обитания; это касалось также сельского хозяйства, политики и военного дела. «По своей сути», утверждал Берлин, русский человек «существо стадное», «коллективист». Таким образом, одной из задач Германии было «помочь» русскому вновь «обрести себя». Все лицемерие этого заявления хорошо иллюстрируют выводы, сделанные из этого утверждения. «Как только будут восстановлены мир (деревенская община) и артель, мы станем свидетелями возрождения… понятия «коллективная ответственность».

Однако все это было всего лишь внешним прикрытием подлинных интересов Германии. Концепция аграрной политики разрабатывалась властями, осознававшими опасность быстрого истощения ресурсов. Все же сбор зерновых не был основной целью немецкой политики. Появлялись другие цели, «логически обоснованные» сами по себе, как считали нацисты, но которые было трудно примирить друг с другом. К ним относились также три основных требования, касавшиеся восточных областей: обеспечить наибольшие объемы поставок продовольствия (1) и рабочей силы (2); добиться взаимопонимания и сотрудничества с восточным крестьянством (3). Последнее требование не сразу нашло признание у немцев. Второе обрело актуальность лишь после ряда поражений немецких войск, и только первое имело важнейшее значение на протяжении всей войны.

В целях управления экономикой и осуществления контроля над ней на оккупированных восточных территориях была создана разветвленная сеть различных агентств и ведомств. Однако сами администраторы не совсем понимали, как она будет функционировать в условиях большого количества управленцев со своим кругом обязанностей, руководствовавшихся зачастую противоречивыми директивами.

УПРАВЛЕНИЕ ЭКОНОМИКОЙ ОККУПИРОВАННЫХ НЕМЦАМИ ВОСТОЧНЫХ ТЕРРИТОРИЙ (УПРОЩЕННАЯ СХЕМА)

На высшем уровне причиной конфликтов был отчасти тот факт, что планирование велось параллельно сразу в нескольких учреждениях. В основном это было управление по четырехлетнему плану, управление вооруженных сил и различные политические структуры. Пауль Кернер, заместитель уполномоченного по четырехлетнему плану, Германа Геринга и главный разработчик этого плана, также был заместителем руководителя штаба экономического руководства «Восток» (Wirtschaftsfuhrungsstab Ost), который должен был наметить основные цели в развитии экономики Востока. Хотя и представленный в штабе генерал Георг Томас, стоявший во главе службы экономики обороны и вооружения вермахта (Wirtschafts– und Rustlings-Amt), составлял свои независимые планы эксплуатации восточных территорий (план «Ольденбург»).

По практическим соображениям ведомство Розенберга с самого начала было лишено права принимать решения в сфере экономики. Хотя Розенберг еще до начала войны пытался помешать намерению Гитлера поручить решение экономических вопросов Герингу, его усилия закончились ничем. Когда фюрер назначил Розенберга рейхсминистром оккупированных восточных территорий, он также назначил Геринга, как уполномоченного по четырехлетнему плану, ответственным за состояние восточной экономики.

Находясь в подчинении рейхсмаршала, Кернер располагал значительными властными полномочиями, разделяя взгляды Геринга в необходимости узкой специализации в экономике. Генерал Томас, с другой стороны, представлял собой более интересный феномен. Одно время настроенный прорусски, он посетил в 1933 г. Советский Союз. Поездка, по его собственному признанию, произвела на него «глубокое впечатление». С 1934 г. он работал вместе с нацистами, затем рассорился с ними и принял сторону противников Гитлера в армии; его подозревали в участии в покушении на фюрера 20 июля 1944 г. Прорусские взгляды в прошлом и конфликты с нацистским руководством «не помешали ему с максимальной эффективностью, на какую был только способен германский Генеральный штаб, организовать эксплуатацию ресурсов России после вторжения нацистов».

Центральным органом, отвечавшим за восточную экономику и работавшим под руководством Кернера, был штаб экономического руководства «Восток». Это было гибридное образование, границы ответственности которого были расплывчаты. В него входили представители управления по четырехлетнему плану, штаба генерал-квартирмейстера вермахта, министерства восточных территорий, министерства продовольствия и сельского хозяйства и министерства экономики. Некоторые из его крупных подразделений возглавляли люди, работавшие одновременно в министерстве Розенберга и управлении по четырехлетнему плану и ставшие настоящими царьками в своих отделах. Министериальдиректор Ганс Иоахим Рикке, например, отвечал за сельское хозяйство восточных оккупированных территорий, будучи в то же самое время чиновником в министерстве продовольствия и сельского хозяйства, главой группы продовольственной и сельскохозяйственной политики в экономическом штабе «Восток» и начальником департамента сельского хозяйства в министерстве восточных оккупированных территорий.

Организация на местах была представлена хозяйственными инспекторами (Wirtschafts-Inspektion), по одному на тыловой район каждой группы армий («Север», «Центр», «Юг» и позднее «А» и «Б») и по одному на рейхскомиссариаты «Украина» и «Остланд». В оперативных районах армий, вблизи линии фронта, вместо них действовали начальники экономических отделов армии (Armee-Wirtschaftsfuhrer), подчинявшиеся армейскому командованию, но работавшие на экономический штаб.

На еще более низком уровне – на территории, равной по площади одной или двум советским областям, – действовали так называемые экономические команды (Wirtschafts-Kom-mando), в эти подразделения входили как немцы, так и местные работники.

Способы управления и юрисдикции всех этих экономических подразделений (равно как их отношения с гражданскими, военными и полицейскими органами) постоянно менялись на протяжении войны. Конфликты между экономическими штабами и административными органами случались довольно часто. Так, работники экономического штаба имели разногласия с представителями СС в вопросе набора рабочей силы. Приказы сверху поступали не только из экономического штаба, но и управления по четырехлетнему плану, министерства оккупированных восточных территорий, от генерал-квартирмейстера, а после сентября 1942 г. из каждой армии; часто они противоречили друг другу.

Наконец, существовали серьезные трения в верхах, в частности между Томасом, Кейтелем, Герингом и Альбертом Шпеером, рейхсминистром вооружений и боеприпасов, который приобретал влияние и власть по мере того, как шла война. Генерал вермахта Томас был не согласен с генералом Шубертом, который возглавлял экономический штаб «Ост», потому что тот «был излишне занят теоретическими идеями в отношении будущего», а не насущными повседневными вопросами. В результате Шуберт в июле 1942 г. был освобожден с занимаемой им должности. Краткое время штаб возглавлял Томас, а затем начальником стал генерал Штапф. К тому времени борьба между армейскими экономическими управлениями и гражданским министерством Шпеера достигла апогея. Служба экономики обороны и вооружения прекратила свое существование, и часть ее вошла в министерство Шпеера. В итоге в феврале 1943 г. генерал Томас подал в отставку. С одной стороны Шпеер, с другой – различные подразделения управления по четырехлетнему плану вышли победителями из ожесточенной межведомственной войны. Постепенно к экономическим организациям переходили полномочия министерства Розенберга и военной администрации. Требования, предъявляемые к специалистам по экономике в результате затягивания войны, вознесли их к вершинам власти, поставив их выше администраторов и солдат.

Для управления сельским хозяйством на Востоке требовалось создание специальной сети немецких учреждений. Большая протяженность сельских ореалов (регионов) и приоритет в вопросах обеспечения сельскохозяйственной продукцией объясняли рост их административного аппарата. У каждого инспектирующего органа был свой сельскохозяйственный отдел, выполнявший те же функции, что и сельскохозяйственный отдел в каждой местной администрации. Точно так же экономические команды, как и окружные комиссариаты и полевые комендатуры, имели свои отделы по вопросам сельского хозяйства. В основании этой сложно устроенной пирамиды стоял фюрер (начальник) по сельскому хозяйству (Landwirtschaftsfuhrer), который представлял немецкие интересы на местном уровне и наблюдал за работой крестьян. Зачастую это был единственный в деревне немецкий чиновник, и его роль была исключительно важна в повседневных контактах между завоевателями и завоеванными.

Было признано, что «ввиду большой площади земель и ограниченного числа имеющихся в наличии немецких экспертов, для управления сельским хозяйством необходимо прибегать, до некоторой степени, к помощи местного административного аппарата». В то же самое время военные экономисты придерживались с самого начала того мнения, что повышения продуктивности обрабатываемых земель невозможно добиться без значительного немецкого административного аппарата. В то время как гражданская администрация стремилась ограничить роль чиновничества в экономике, Геринг в ответ на это заявил следующее: «…Крайне важно, чтобы в сельском хозяйстве на оккупированных территориях, и особенно в наиболее продуктивных районах, было задействовано как можно большее количество немецких начальников. Это дало бы возможность получить наибольшее количество продуктов и обеспечить их поставку туда, где в них есть настоятельная потребность в интересах немецкой военной экономики».

Территория, которую предстояло контролировать, была настолько обширной, что вопреки низвергавшемуся потоку директив ла-фюреры (так в обиходе называли начальников по сельскому хозяйству) на деле оставались предоставленными сами себе. Условия сильно менялись от области к области, а часто и от деревни к деревне, и для того, чтобы найти способ решения проблемы, от ла-фюрера требовалась небывалая изобретательность. Они имели относительную свободу в принятии решений, что было оговорено законодательно. Их насчитывалось около 14 тысяч человек. Среди них встречались разные люди, в том числе некомпетентные, коррумпированные и невежественные. Будучи единственными представителями германского народа господ на многие километры в окрестности, они часто рассматривали подвластную им территорию как личное поместье. Хотя при этом они иногда и проявляли интерес к своему делу, чаще это вело к открытым злоупотреблениям.

Многое зависело от отдельных чиновников. За исключением нескольких положительных примеров, их престиж в глазах населения был крайне низок. Это было особенно явственно в тех случаях, когда «экспертом» был немецкий крестьянин, который, не имея специальной подготовки, оставлял свой небольшой крестьянский двор где-нибудь в Тюрингии или Баварии и оказывался в огромном колхозе на Украине. Не знающий языка, озадаченный многочисленными проблемами механизации, севооборота, общественных работ и действиями партизан, «фюрер по сельскому хозяйству» вызывал у местных крестьян одновременно чувство страха и негодования и в то же время становился предметом насмешек. Даже немецкие наблюдатели признавали, что «способности сельских начальников для выполнения своих задач значительно различаются. В целом можно сделать вывод, что нужных кадров для работы явно недоставало».

Как и в других областях германского господства на Востоке, цели, поставленные перед сельским хозяйством, были враждебны местному населению. Немцы прибегали к непопулярным методам, и они были неспособны спасти то, что еще было можно спасти.